Текст книги "Байбаков"

Автор книги: Мария Славкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Глава третья
ЖЕЛЕЗНЫЙ НАРКОМ

Однажды внучка Маша спросила Николая Константиновича: «Дед, а кого ты больше всех боялся?» Ответ удивил: «Кагановича!» Неужели того самого? Лазаря Моисеевича? И чего его бояться. Маша знала, вот уже много лет он жил в добровольном затворничестве в квартире на Фрунзенской набережной и получал персональную пенсию. Тихо, скромно, не привлекая внимания. Вот только все время писал письма с просьбой восстановить его в партии, из которой был исключен в 1962 году. Но и это делал тихо, скромно. Ответов, ни положительных, ни отрицательных, не получал. И все равно продолжал писать. Писал вплоть до того, пока не умер 25 июля 1991 года… На 98-м году жизни.

Сталинский прораб

«Стоит мне пошевелить пальцем, и тебя тут же пошлют гнить на Колыму…» Подчиненные знали – всесильный Каганович не шутит. Выходец из бедной еврейской семьи, человек, не получивший никакого образования, сапожник по профессии, он сделал головокружительную карьеру. Возглавлял ЦК партии на Украине, непосредственно руководил коллективизацией, был первым секретарем Московского комитета ВКП(б). Столица запомнила его по взрыву храма Христа Спасителя и постройке московского метрополитена, который до 1955 года носил имя Кагановича. В 1935 году его назначили наркомом путей сообщения, а спустя два года – поручили и всю тяжелую промышленность – Наркомтяжпром. Транспорт, топливо, металлургия, машиностроение – Лазарю Моисеевичу все по плечу… «Железный нарком»!

Фирменный стиль Кагановича – всесоюзные совещания. Сегодня собирается актив строителей, а завтра он едет в Донбасс к угольщикам. «Надо рукой пощупать, живых людей посмотреть, изучить дело», – говорит Лазарь Моисеевич. Металлурги, энергетики, химики… В феврале 1938 года дело доходит и до нефтяников. Каганович выезжает в Баку – в нефтяную столицу Советского Союза.

«Мы требуем правдивого рассказа…»

Мы направляемся в Российский государственный архив социально-политической истории – РГАСПИ. Большая Дмитровка, 15. Самый центр Москвы. Внушительное серое здание. На фасаде – барельефы Маркса, Энгельса, Ленина. Ранее здесь располагался Центральный партийный архив – ЦПА. Нас интересует фонд документов Кагановича.

Консультация с работниками архива, изучение описи. И вот то, что мы искали – речь Лазаря Моисеевича на Всесоюзном совещании нефтяников в Баку 19 февраля 1938 года. Полный текст выступления: более 100 машинописных листов (Ф. 81. Оп. 3.Д. 363).

Начинаем читать… «Появление товарища Кагановича в президиуме делегаты совещания встречают бурными и продолжительными аплодисментами, переходящими в овацию. Со всех концов зала несутся возгласы: „Да здравствует товарищ Каганович! Ура!“»

Мы знаем, что среди аплодирующих – и наш герой, Николай Байбаков. Он ловит каждое слово наркома. Да и как иначе? «Наше совещание имеет очень большое значение не только для текущей жизни нефтяной промышленности, не только для текущего выполнения плана, – говорит Лазарь Моисеевич, – но и для судеб дальнейшего развития нефтяной промышленности на длительный период».

Речь наркома продумана. «Мы собрали совещание в Баку, а не в Москве… – Каганович отдает должное принимающей стороне. – Баку остается не только самым крупным, но и самым культурным центром нашей нефтяной промышленности… Здесь центр опыта, накопленного десятками лет. Кроме того, Баку и его партийная большевистская организация имеют свои замечательные традиции. Это крупнейший революционный центр нашей страны… это крепость большевизма… Ее создавал, укреплял, закалял лучший, величайший человек мира, руководитель и учитель пролетариата нашей страны и всего мира… товарищ Сталин».

Высокую оценку дает нарком и родному тресту Байбакова: «Вот мы ездили… сделали общий обзор территории Баку, его промыслов, в некоторых трестах были непосредственно, потом посетим и другие. Здесь, пожалуй, больше новых скважин, чем старых. То, что делает Ленинский район в старых местах, – он превращает старые места в новые». Но Каганович – не нефтяник, и профессионалы это чувствуют. Как не удивиться, например, такому пассажу Лазаря Моисеевича: «Я вам скажу, что нефтяное дело на меня произвело такое впечатление… я бы сказал, что труд не тяжелый, приятный… У вас все время на воздухе, вы должны быть самыми здоровыми людьми».

Особое внимание, по мнению Кагановича, следует обратить на скважинный фонд: «Первым и решающим вопросом является скважина, как основной источник нефти… Это есть государственное добро, в нее вложили кровные рабочие и колхозные копейки… Любите эту скважину, она вас кормит, она кормит государство, это наша дойная корова и сколько бы она молока ни давала – много ли, мало ли, она наша, она нам молоко дает, она нам нефть дает и мы ее любить должны, а не преступно, легкомысленно к скважине относиться».

Волнует Лазаря Моисеевича и кадровый вопрос: «…кадры нужно немножко перераспределить. Я считаю, что в Баку кадров много и замечательные люди. Я не собираюсь паники нагонять на вас, бакинцы, не собираюсь производить черный передел… вы можете сидеть уверенно, но частично мы должны будем инженеров и техников послать в новые районы».

Обличительные речи наркома выдержаны в духе времени: «Конечно, 1937 год не случайный, его готовили вредители… Но им не удалось подорвать нас в такой мере, как они хотели… Несмотря на злостные действия врагов, которые сидели в нефтяной промышленности, сила массы нефтяников, сила рабочего класса, сила низовых и средних командиров оказалась крепче».

«Нефть нам нужна, – объясняет Каганович, – горючее нам нужно, моторизация растет, – дело это гражданское, хозяйственное и оборонное. Перспективы для нефтяников гигантские, ну прямо захватывающие…» Поэтому необходим откровенный разговор: «Здесь собрались лучшие люди нефтяной промышленности. Нам нужно вскрыть недостатки… Мы не требуем самобичевания, нам не нужна истерическая самокритика, мы требуем честного правдивого рассказа того, что есть и в чем недостатки…»

«Разрешите объявить наше совещание открытым, – подытоживает Каганович. – Порядок у нас будет такой: никаких докладов не будет, мы начинаем прямо с прений. Поэтому просьба записываться. Вопрос, стоящий у нас в порядке дня, – это об обеспечении выполнения плана 1938 года и улучшении работы нефтяной промышленности».

Тулон Байбакова

Тулон… Город-порт во Франции, неприступная крепость. Неприступная? Но только не для Наполеона Бонапарта. В 1793 году он громит восстание роялистов в Тулоне. И с этого момента начинается его стремительное восхождение… Отныне Тулон – символ, некая отправная точка большого пути.

Для Байбакова Тулон – его речь на Всесоюзном совещании нефтяников. «Как управляющий трестом, – много лет спустя, вспоминал Николай Константинович, – я рассказал об опыте работы своего коллектива, о борьбе с обводнением скважин, внедрении новой техники… Честно и прямо, не кривя душой, сказал я и о недостатках в работе, о недочетах, тормозящих развитие нашего треста. Чувствовалось, что зал слушает меня внимательно, понимающе и сочувственно. Слушал и нарком Л. М. Каганович, упершись заинтересованным взглядом в меня, порой что-то записывая на листе бумаги».

Все по делу, конкретно, профессионально. Ничего удивительного, что молодой нефтяник произвел хорошее впечатление. Через два месяца после совещания его пригласили к хозяину республики – первому секретарю ЦК Компартии Азербайджанской ССР Мир Джафар Багирову. Тяжелый, из-под стекол роговых очков, взгляд, низкий голос. Чай, несколько малозначащих фраз и… «Приказом наркома тяжелой промышленности товарища Кагановича Вы назначены начальником недавно созданного объединения „Востокнефтедобыча“ в Куйбышеве». Как снег на голову!

От судьбы не уйдешь

В семейном архиве Николая Константиновича Байбакова сохранился примечательный документ – его стипендиальное обязательство. Когда он учился в институте, действовала система, при которой половина учащихся получала государственные стипендии. А половина – стипендии в виде контрактаций по договорам с предприятиями. В последнем случае выплаты были более высокими – «не ниже двойного размера государственной стипендии», но по окончании учебы вложенные в обучение средства выпускник должен был вернуть предприятию путем отработки по специальности. Так, в стипендиальном обязательстве Николая Байбакова указывалось: «трест „Уралнефть“ предоставляет мне хозяйственную стипендию в размере 90 рублей в месяц».

Ну и что? – спросит читатель. При чем здесь «Уралнефть»?! Мы ведь знаем, что после института Николай Байбаков никуда отрабатывать стипендию не поехал, остался в родном Баку! Так-то оно так. Но дело в том, что именно трест «Уралнефть» в 1932 году был преобразован в трест «Востокнефть», который в 1938 году превратился в объединение «Востокнефтедобыча»… Как говорится, от судьбы не уйдешь!

«Второе Баку»

Перед объединением «Востокнефтедобыча» и его начальником Байбаковым были поставлены серьезные задачи: геологоразведка, бурение, организация нефтяных промыслов. Сибирь, Казахстан, Урало-Поволжье – есть где развернуться… Руководство страны понимало – война не за горами. Нужны были срочные меры, чтобы диверсифицировать географию нефтяной промышленности.

Делать ставку предлагалось на Волго-Уральский регион. Нефть здесь была обнаружена в 1929 году. «Черное золото» добывалось из пермских и каменноугольных отложений и объемы были пока не велики. В 1938 году добыча составила 1 миллион 299 тысяч тонн нефти или 4,04 процента общесоюзного показателя. Основные объемы обеспечивал трест «Башнефть» (1 миллион 150 тысяч тонн или 3,58 процента соответственно). Но главным преимуществом являлось расположение нефтеносного района. «Если взглянуть на карту, – описывал достоинства Урало-Поволжья академик И. М. Губкин, – то можно видеть, что этот район покрыт сетью железнодорожных и водных путей сообщений, что обеспечивает самые широкие возможности вывоза нефти в любом направлении и такие же возможности для снабжения промыслов всем необходимым». В марте 1939 года XVIII съезд партии постановил: «Создать в районе между Волгой и Уралом новую нефтяную базу – Второе Баку».

В брошюре «Второе Баку», опубликованной в том же году, Николай Байбаков отмечал: «Мы далеко еще не знаем точных контуров этой громадной вновь открытой нефтяной сокровищницы. Вполне точно может быть названа только одна граница этих месторождений – восточная, Уральский хребет. Что касается границ западной, северной и южной, то они условны. Обнаружены многообещающие признаки нефти в Саратовской области; открываются широкие перспективы развития нефтяных месторождений в Татарии. Рождаются новые нефтяные участки в Прикамье». Как же прав был Николай Байбаков… Эти предположения не только полностью подтвердятся, но превзойдут даже самые смелые прогнозы. Только будет это позже, в годы суровых для страны испытаний.

Первый нефтяной нарком

Наркомтяжпром – гигантская структура, в руках которой стратегическое и оперативное управление всей тяжелой промышленностью. Как везде успеть? Как вникнуть в специфику каждого направления? Каганович, конечно, старался. Но задача эта была непростая. Советская индустрия стремительно набирала обороты.

Январь 1939 года – спасительное решение. Наркомтяжпром был разделен на шесть наркоматов: Наркомат топливной промышленности, Наркомат черной металлургии, Наркомат цветной металлургии, Наркомат электростанций и электропромышленности, Наркомат химической промышленности и Наркомат промышленности строительных материалов. Сохранив пост наркома путей сообщения, Лазарь Моисеевич оставил за собой топливные вопросы… Казалось бы, почему именно эти направления? Ничего удивительного: транспорт и топливо – две стороны одной медали. Их развитие взаимосвязано, обусловлено успехами и неудачами друг друга.

Но специализация высших органов управления народным хозяйством продолжалась. Это объективная необходимость. Существующие структуры были слишком громоздки, неповоротливы, что недопустимо в условиях административной системы. 12 октября 1939 года Народный комиссариат топливной промышленности разделили на два наркомата – нефтяной и угольной промышленности. Для Кагановича следует новое назначение. Он становится нефтяным наркомом – первым в истории страны наркомом нефтяной промышленности.

Деловой разговор

1940 год. Кабинет Лазаря Моисеевича. Массивный дубовый стол, покрытый толстым стеклом, гора телефонов, портрет Сталина… В комнате – два человека. Сам нарком и его заместитель Николай Байбаков.

Байбаков – выдвиженец Кагановича. Это он, «железный Лазарь», заметил в Баку молодого управляющего трестом, «дал» ему объединение в Куйбышеве, а потом перевел в Москву, назначив начальником главка по добыче нефти в восточных районах, а затем и своим замом. Это ему он всем обязан.

– Лазарь Моисеевич, опять по вине Наркомата путей сообщения сорвали отправку нефти из Ишимбая, не подали цистерны, остановили промыслы…

– А ты там был?

– Я не был, Лазарь Моисеевич. Но по телефону говорил… должных мер не приняли.

– Черт бы вас побрал! – разъяренно кричит Каганович. – Это бюрократизм – говорить только по телефону! Надо съездить туда! Или вызвать сюда! Я, что ли, за всех вас должен работать?!

Голос наркома звенит, губы нервно дрожат, пальцы сжаты в кулаки. В ярости он хватает Байбакова за грудки и с бешеной силой отбрасывает. Хорошо, тот успел ухватиться за край стола, а то наверняка бы упал.

– Немедленно поезжай в наркомат. И чтоб цистерны были!

Лазарь Моисеевич в ярости. Со всего маху он бьет телефонной трубкой об стол, разбивая в очередной раз толстое стекло вдребезги. Деловой разговор окончен!

Под началом Кагановича

По словам самого Байбакова, работать под началом Лазаря Моисеевича было непросто. Это был руководитель силового стиля. Продвинет любое решение, достанет средства… Но «ему ничего не стоило, – рассказывал наш герой, – грубо и часто ни за что обругать, обидеть и оскорбить подчиненного. А необузданная вспыльчивость зачастую вредила и делу. Мог он, толком не разобравшись, под влиянием минуты подмахнуть приказ о снятии с должности лично ему не угодившего, но дельного работника… грозил карами и тюрьмой… И это были не пустые слова».

Как у заместителя наркома, у Байбакова был широкий круг обязанностей. «Каждый день, – вспоминал Николай Константинович, – приходилось вертеться в адском кругу неожиданно возникающих и всегда неотложных дел, нужно было везде успеть, исправить недочеты, помочь и техникой, и людьми, часто в авральном порядке».

Работа требовала много сил и нервов. Громадные физические и психологические перегрузки. Распорядок дня такой, что приходилось дневать и ночевать в наркомате. «Обычно в 4–5 часов утра, – рассказывал Байбаков, – Поскребышев, заведующий Секретариатом ЦК ВКП(б), звонил по телефону членам Политбюро и сообщал, что Сталин ушел отдыхать. Только после этого расходились по домам Берия, Маленков, Молотов и другие члены Политбюро. Каганович, следуя этому режиму работы, по обыкновению ночью собирал нас и давал задания подготовить к утру ту или иную справку или записку по интересующему его вопросу. Он уезжал, а мы весь остаток ночи спешили составить эту справку или докладную и тут же, уже ранним утром включались в свою повседневную работу. Но к 11 часам, к приезду Кагановича, требуемые им бумаги лежали на столе»…

В начале июля 1940 года Лазарь Моисеевич собрал ответственных работников наркомата и объявил – с должности руководителя нефтяной промышленности он уходит. У него, как у заместителя председателя СНК и наркома путей сообщений, слишком много обязанностей. «Вместо себя оставляю на хозяйстве первого зама Ивана Корнеевича Седина», – попрощался Каганович.

Так сложилось, что под началом «железного наркома» Николай Байбаков проработал совсем недолго. Конечно, его учителем и наставником Лазарь Моисеевич не стал. Слишком грубый, вспыльчивый, непрофессиональный… Слишком, «железный», что ли? Кажется, именно поработав с Кагановичем, Николай Константинович старался придерживаться прямо противоположных методов. Всегда сдержанный, внимательный к собеседнику, ценящий в первую очередь профессиональные качества, а не личную лояльность – таким запомнился Байбаков людям, которые его знали… Но именно Каганович дал ему путевку, шанс в жизни. Именно Каганович закалил его, научил концентрироваться, работать 24 часа в сутки и держать удар. Что и говорить, «железная школа»!

«И примкнувший к ним Шепилов»

В июне 1957 года на политическом олимпе разгорелись нешуточные страсти. Попытка сместить первого секретаря ЦК КПСС Н. С. Хрущева на заседании Президиума ЦК обернулась прямо противоположным результатом. Собранный в чрезвычайном режиме Пленум осудил фракционную антипартийную группу и вывел из состава ЦК В. М. Молотова, Л. М. Кагановича, Г. М. Маленкова и «примкнувшего к ним» Д. Т. Шепилова.

Казалось, страсти уже улеглись. Но неожиданно Николаю Константиновичу позвонила секретарь ЦК Екатерина Алексеевна Фурцева (она горячо поддержала Хрущева в те драматические дни) и передала просьбу Никиты Сергеевича: Байбакову, как бывшему заместителю Кагановича, поручалось доложить о решении Пленума на партийном собрании предприятия, где Лазарь Моисеевич состоял на учете около тридцати лет. Конечно, отношения с Кагановичем у него были непростые. Байбаков помнил, как тот «тряс его за грудки», как неоднократно грозился отправить на Колыму, скольких людей он пересажал… Но разве мог он забыть, что именно этот человек дал ему путевку в большую жизнь?

«Я основательно подготовился к этому собранию, – вспоминал Байбаков, – взял из архива некоторые материалы, связанные с его деятельностью на посту наркома топливной промышленности и наркома железнодорожного транспорта. После моего доклада слово предоставили Кагановичу. Перед собранием предстал сутулый, с обвисшими плечами, совершенно сломленный человек без вызова в глазах. У него нашлись силы признать решение ЦК правильным… Но Каганович попросил его из партии не исключать и не высылать из Москвы. А затем, отыскивая глазами знакомые и сочувствующие лица в зале, стал перечислять, кому и что хорошее сделал когда-то: одному помог получить жилье, сыну другого содействовал в поступлении в институт, третьему устроил путевку в санаторий, четвертого продвинул по должности, – и всех по фамилии, а иных и по имени-отчеству… Это, безусловно, повлияло на настроение упомянутых в его речи людей, некоторые заколебались, – людские сердца отзывчивы на добро, – а две женщины даже прослезились и, не выдержав, покинули зал… Что и говорить, мне пришлось снова рассказывать людям о том вреде, который причинил Каганович многим и многим работникам топливной отрасли и транспорта. Я зачитал некоторые приказы об отстранении от должности и аресте честных людей, известных многим из сидящих в зале. Зачитал страшные „расстрельные“ резолюции… После второго моего выступления из зала раздались требования исключить Кагановича из партии. Но таких голосов было явно недостаточно для перевеса над упорно молчащими, поколебленными „раскаянием“ Кагановича. И при голосовании было принято решение – из партии его не исключать. И только в 1962 году, на основании новых, еще более разоблачительных документов, доказывающих особую личную причастность Кагановича к беззакониям, он уже на бюро Московского горкома был исключен из партии…»

Выполнил ли Байбаков задание Фурцевой и Хрущева? И да, и нет. Как верный солдат партии, он выступил перед собранием – конкретно, аргументированно, опираясь на документы. Но в Кремле нужен был результат, а партийный билет у Кагановича в 1957 году все-таки остался! Каким бы кровавым палачом ни был Лазарь Моисеевич, сам Байбаков не взял грех на душу. В любой даже самой сложной ситуации он был верен себе и оставался прежде всего человеком. Слишком хорошо он помнил, чем обязан «железному наркому».

Много лет спустя

А много лет спустя, когда страсти давно минувших лет улеглись, Николай Константинович был одним из немногих, кто навещал затворника Кагановича.

Друг Байбакова великий геолог Фарман Курбанович Салманов вспоминал: «Однажды зашел в гости к Николаю Константиновичу Байбакову на его подмосковную дачу в „Лесных далях“. К тому времени Николай Константинович уже был на пенсии. Посидели, поговорили, вышли погулять и тут Николай Константинович неожиданно мне предлагает:

– Фарман, давай навестим Кагановича, а то я у него уже давно не был.

– Как навестим? – удивился я.

– А он здесь неподалеку живет, пошли.

Лазарь Моисеевич, которому тогда уже было за девяносто лет, сидел в кресле на веранде. Подслеповато щурясь, он по голосу узнал входившего Николая Константиновича.

– А, это ты, Байбаков, заходи, – непривычно делая ударение на первом слоге, пригласил он. – А кто с тобой?

– Геолог Салманов, Лазарь Моисеевич.

– Знаю, знаю такого… Он в Тюмени нефть нашел, милости прошу…

Потом мы гуляли по уютным аллеям. Лазарь Моисеевич неторопливо, мелкими шагами шел, часто останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Его бережно поддерживала под руку уже пожилая дочь. Мы ему рассказывали о сегодняшнем дне, он нам – о вчерашнем».