Текст книги "Черная магия с полным ее разоблачением (СИ)"
Автор книги: Мария Спивак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)
Глава четырнадцатая
ЛЕО
Что тут скажешь: за что боролись, на то и напоролись. Или, выражаясь культурней, бойся своих желаний.
Вот у меня они исполнились. Радости – хоть волком вой. Я совсем другого ждала. И главное, не пойму, почему так выходит: Ваня же меня любит. Выбрал, в конце концов, кого? Не жену ведь.
Правда, здесь у меня совесть не совсем чиста, но только самую малость – все равно я в колдовство никогда особо не верила. Развлеклась, конечно, пару раз, но результат был, мягко говоря, сомнительный; не то что волшебной палочкой махнул – и получите-распишитесь. В итоге и не поймешь, шаманство мое подействовало или жизнь сама так повернула. И все-таки, когда один раз попробуешь, остановиться трудно. Думаешь: хуже-то не будет. Привлечем-ка мы для верности магию.
А какой у меня оставался выход? Ваня домой вернулся, жених бросил. «Достали меня твои выкрутасы». Еще бы не достали, если всю злость за облом с Иваном я на бедном Лехе вымещала. К тому же и понимала, что все равно с ним не уживусь; слишком мне о другой, красивой жизни замечталось, а ему до таких высот пупок еще рвать и рвать. Но все равно, я думала сначала найти кого-нибудь нового, а потом уже расставаться, но Леха меня опередил. И так мне обидно стало – нашли дурочку! – что я на следующий день взяла и позвонила Ваньке, прямо с утра пораньше. Он, конечно, закобенился:
– Зачем звонишь? Ведь знаешь, что все кончено, я принял решение.
Фу ты, ну ты. Театр одного актера. Я ж по голосу слышу: у тебя мурашки по спине бегут, до того меня видеть хочешь. Истосковался весь. Ну, я и вывалила на него все разом: люблю, забыть не могу, жениха бросила – не правду же говорить – умираю от тоски и мечтаю еще хоть разок встретиться. Он и растаял. Подъезжай, говорит, в три часа к нашей гостинице.
И пошло – поехало. Ваня квартиру снял, симпатичную, хоть и не в центре, как мне хотелось; я в ней поселилась, он приезжал каждый день. Хозяйство у нас образовалось, полочки там, покупки. Казалось бы, о чем размышлять – понял ведь, что без меня не можешь. А он нет, преспокойно зажил на два фронта. И что мужики за люди? На черта ему теперь-то сдалась его фефела?
Когда мы на Новый год с Зинкой поздравлялись, она сказала:
– Тебе надо было его любой ценой из дома тащить. Они ж такие. Им легче годами болтаться туда-сюда, как цветку в проруби, чем решения принимать. Хотя сейчас-то чего, поздно.
Но оказалось – не поздно. Мне выпал еще один шанс, и я решила его не упустить. А на всякий случай заглянула в заветные бабушкины тетрадочки. Аэробику на свежем воздухе, ясное дело, отмела – пока погода ничего зажигательного не шепчет – и разыскивала что-нибудь легенькое, ненавязчивое. Чтоб как будто ничего и не делала.
И нашла-таки. Приворот на вине, очень простой: крови своей в бутылку накапать и слова нашептать. А у меня, точно по заказу, критические дни. Ну, я исполнила все как положено и, была – не была, выкатила Ванюше: или я, или она. В койке, говорю, кувыркаться чудесно, но есть и нормальная жизнь, а она у меня получается в простое. Он испугался, но все-таки домой потащился, что-то ему там надо было. Я прямо извелась, не спала практически. Пропадет, думаю, вино, жди тогда следующего месяца. Но утром – ничего, позвонил мой зайчик, а днем примчался. Сказал, что окончательно решил жить со мной, но просил чуточку подождать, пока он «все уладит».
Я радостно ручками всплеснула, целовать-обнимать бросилась. По такому случаю, говорю, давай торжественный ужин устроим. Он поежился – у нас ведь дома Тата– но отказать не решился. Ну, и выпил вина с моей кровью.
Буквально через полчаса мне показалось, что заговор действует. Иван сделался как сумасшедший: давно такого секса у нас не было. Прямо растерзал всю. Ну и ну, думаю. Не иначе, передоза вышла. А вообще, бабуля свое дело знала. Тоже, поди, на личном опыте проверяла.
Я была уверена, что Иван у меня останется, но он уже за полночь домой засобирался. Меня опять сомнения взяли: может, дело не в заговоре, а в мясе? Или в вине? Или просто на дворе весна, и гормон запел? Не поймешь ничего с этими идиотами. Надоело до смерти. Я уж хотела плюнуть на все, не знала только, потерпеть еще Ванькину беготню или уйти, хоть и некуда. Но прошло совсем чуть-чуть времени, и стало видно, что он на грани. Трудно тогда с ним приходилось, совсем чумовой был, но я буквально дыхание затаила, чтоб не спугнуть, и в середине марта он меня ночью телефонным звонком разбудил: я из дома ушел, жди, сейчас приеду. Я аж захохотала, как ведьма.
Так и не знаю, что его с места сдвинуло, но, по правде говоря, разбираться не хочется: со мной он, и слава богу. Добилась, чего хотела. Только, как всегда от колдовства, счастье получилось кривое. А если не от колдовства, то уж и не знаю, в чем дело. Вроде зажили мы, как мечталось: вдвоем, в отдельной квартире, без дерготни и обмана. Любовь, прогулки под луной и – как это? – вихрь страсти. Когда получалось, из постели не вылезали. А вообще, хорошо мне было с Ваней, спокойно; как будто бежала-бежала, а теперь, наконец, можно остановиться. И старалась я для него изо всех сил: убиралась, стирала, готовила, вечером с ужином встречала. Пусть видит, что я не Тата.
Первое время все шло гладко, а потом он что-то мрачнеть стал. Придет с работы и сидит чернее тучи. Только замечания отпускает: то не так, это не эдак. Локти на стол не клади. Не говори: «блин». Тьфу. Цирлих-манирлих. Я огрызаться начала: мол, нечего меня воспитывать, воспитанная уже. Если не нравлюсь, надо было раньше думать. Он в крик. навязалась на мою голову, всю жизнь испортила, да хоть бы никогда тебя не встречать! И прочее в том же духе. В первый раз, когда у нас такой скандал вышел, я разобиделась, надулась, заставила долго прощения выпрашивать, цветы-духи покупать. Но это так часто повторяться стало, что уже дуйся – не дуйся, толку никакого. А потом я рукой махнула: ворчишь и ворчи, старый пень. Особо выступать боялась – я ж за него замуж хотела, а он с Татой своей разводиться не торопился.
Тем более, видно было, что он не то по ней, не то просто по дому скучает. Однажды я его телефон проверила: в исходящих звонках ее номер по несколько раз в день попадался. Я не выдержала, спрашиваю: общаешься с ней? А он в ответ грустно так: рад бы, да она меня слышать не хочет. Вот и славно, думаю. Молодец, гордая и неприступная Тата. Но для вида поахала: как нехорошо с ее стороны, мы же цивилизованные люди. Хочешь, я ей сама позвоню? Он – на дыбы: с ума сошла? И думать не смей! Слово за слово, новая склока вышла. У нас уже, как ни повернись, результат один – выяснение отношений. Достало.
Хорошо, у меня отдушина появилась: одноклассник, Антоха. Оказалось, это он меня на полянке видел, когда я голая вокруг костра выплясывала. Шел потом за мной до самого дома, удивился очень, что я разговаривать не захотела. Он мне в новогодние праздники позвонил, как бы поздравить, говорит: «Я тут в Москве, давай встретимся». А я тогда из-за Ивана бесилась и от жениха была рада сбежать хоть на время, так что согласилась не раздумывая. Посидели мы с ним в кафе, он рассказал, как за мной наблюдал.
– Чем это ты, – спрашивает, – занималась?
Я отвечаю:
– А фиг его знает Прикалывалась.
Он покивал, а после объявил:
– Я тебя, Клепка, как увидел тогда в лесу, каждую ночь во сне вижу. Сколько времени прошло, забыть не могу. Влюбился в тебя, понимаешь?
– Понимаю, – говорю, – но ничем помочь не могу. У меня жених, и вообще по жизни другие цели.
Он кивнул, грустно-прегрустно, и сказал:
– Знаю, но готов ждать. Если вдруг что изменится, только свистни. А пока можно, я тебе иногда звонить буду?
– Звони, – отвечаю, – если денег не жалко.
И он действительно стал звонить. Сначала раз в две недели, потом чаще, чаще, а там уж и каждый день. Разговоры тоже все дольше и дольше затягивались. Я и не заметила, как на них подсела, начала ждать и даже нервничать, если звонка в положенное время вдруг не было. Что ни произойдет, сразу думаю: надо Антохе рассказать. А что, все-таки у нас много общего: в одном дворе выросли, в одной школе учились. Есть о чем потрепаться.
Так это и шло параллельно со всеми моими приключениями; Антоха в них активно «участвовал», советы давал. Про жениха сказал, туда и дорога, а насчет Вани отговаривал: не выйдет тебе с ним счастья. Разница в возрасте, семья – его будет совесть мучить, а ты изведешься. Бросила бы ты глупости, Клепка. Нормального мужика тебе надо, молодого и своего.
– Тебя, что ли? – спрашиваю.
– А что, – говорит, – хоть бы и меня. Чем я плох?
Последнее время я и сама думала: был бы Антоха москвич, как бы у нас все хорошо сложилось. Весело, без мутоты. Да и нравился мне он, в общем, всегда, со школы еще. И немудрено, парень высокий, плечистый, глаза красивые и улыбка хорошая.
– Ладно, – отвечаю, в шутку вроде, – обдумаю вашу кандидатуру.
А он неожиданно посерьезнел:
– Я же сказал, что ждать тебя буду. Ты мне нужна, поняла, Клепка? – И голос такой, что меня всю жаром обдало: со мной давно никто так не говорил. От Вани теперь, кроме «гав» да «гав», ничего не услышишь.
Антоха тем временем спрашивает:
– Кстати, не хочешь себе небольшие каникулы от Москвы устроить и домой приехать? Навестила бы родителей, а заодно и еще кое-кого из старых друзей. Нет, серьезно, с тобой многие из наших с удовольствием повидаются. Приезжай! Народ соберем, погуляем.
И так мне этого захотелось, что я подумала-подумала, а потом взяла и Ване сказала, что хочу на недельку домой сгонять. Родители, мол, скучают, и вообще… Он: да как же я без тебя, на кого ты меня покидаешь, но я-то вижу: глаза заблестели. Ой, думаю, как бы тихоня Тата без меня не подсуетилась и назад его не прибрала. Может, прописать ему перед отъездом волшебную микстурку? Но что-то меня заломало: пропади все пропадом! Что теперь, без колдовства шагу ступить нельзя? И не стала ничего делать, так уехала.
Не жалела ни одной минутки. Отдых получился классный, лучше, чем на курорте. Я ведь последнее время с Ваней себя настоящей старухой чувствовала, как будто мне самой сорок восемь. И только дома у родителей поняла, что устала ужасно. Если б даже не Ванькина беготня с семейными ценностями, все равно он мне в отцы годится, и это на обычной жизни сказывается. Легкости нет. И храпит он, кстати, хуже паровоза, не выспишься по-человечески.
А тут тебе мама с папой – если б еще морали не читали, совсем было бы хорошо – своя комнатка, друзья, подружки, гулянки. И Антоха. Такой заботой меня окружил, обалдеть. Чего бы ему, спрашивается, суетиться? Я же четко предупредила: тебе не светит. А он все равно ухаживает, цветы дарит, развлекухи придумывает, по кино-кафе-ресторанам водит, такую культпрограмму организовал, любо-дорого! Мать мою совсем покорил. Она как-то осторожненько у меня спросила:
– Может, еще подумаешь? Ну, что тебе эта Москва? И мужик старше отца? Смотри, как Антоша для тебя старается.
Я от нее отмахнулась, но слова в душу запали, думала долго.
Но потом решила: как же так, столько сил положила – и все зря? Даже плодами не воспользуюсь? Особенно когда Иван и Москва у меня, считай, в руках? Нет уж, дудки.
Так что через неделю уехала, как и собиралась. Антоха, когда меня провожал, не выдержал, целовать бросился. У него это, кстати, неплохо получается. На меня прямо оцепенение нашло, хотела оттолкнуть – не вышло, руки не слушались. Стою как дура, по всему телу мурашки бегут, в башке звенит… мамочки, думаю, что это? Влюбилась я, что ли? Вот уж чего не хватало.
Опомнилась, отстранилась от него, строго себе сказала: «Клепка, стоп! У тебя своя дорога, у него – своя». И, уже вслух, Антохе:
– Не надо, перестань. У нас с тобой ничего не выйдет. Даже не надейся. И не звони мне больше… так часто.
А он мне:
– Ты что, еще ничего не поняла? Нас же сама судьба свела. Я без тебя совсем не могу. Голос твой хочу слышать каждый день, да что там, каждую минуту – только трубку повешу, снова слышать хочу! Это ты даже не надейся от меня избавиться – ты мне нужна. Очень.
Я насилу от него оторвалась – и в поезд. Сердце колотилось, как бешеное. И если одна моя половина кричала: «Спасайся!», то вторая рвалась выпрыгнуть обратно и кинуться к Антохе в объятия.
В Москве, конечно, все это подзабылось, тем более что вначале у нас с Ваней сплошная романтика была; он по мне соскучился. Или ему другим самцом запахло и захотелось свою территорию метить? Так или иначе, отношения как-то наладились, и я сумела выбросить Антоху из головы.
Хотя это было непросто – очень уж Антоха… свой.
Часть вторая
И ПОЛНОЕ ЕЕ РАЗОБЛАЧЕНИЕ?
Глава пятнадцатая
ТАТА
Со мной происходило странное: мне всерьез казалось, что внутри у меня – пустота. Я думала – где-то даже рассчитывала – преисполниться страданиями, а вместо этого сделалась пинг-понговым шариком. Во мне не было ни эмоций, ни желаний, ни ощущений – ни-че-го. Легкой отважной водомеркой я скользила над темными глубинами своего несчастья, бесшумно, стремительно, от утра к вечеру, от вечера к утру, в надежде, что и сегодня чудовище, притаившееся на дне, не заметит меня, не протянет ко мне свои ужасные щупальца. Я знала: стоит хоть что-то почувствовать, как именно это и произойдет – горе как камень – меня тут же потащит вниз – и тогда пощады не жди, тогда нет спасения. Впрочем, временами становилось любопытно: что все-таки там, в пучине отчаянья? Не взглянуть ли одним глазком? Естественно, не сейчас. После.
Все говорили, что я «прекрасно справляюсь».
Никто не замечал, что меня– нет.
Зато почти у каждой моей приятельницы нашелся знакомый экстрасенс, и на меня со всех сторон сыпались прогнозы и указания. Так, для защиты от негативного воздействия мне следовало рисовать абстрактные композиции сиреневой и зеленой тушью, носить ожерелье из гематита в виде сплошного шнурка – как ни странно, такое у меня было – и провести глобальную энергетическую чистку дома. Ивану – в ауре которого напрочь отсутствовала голова – на беготню отводился максимум год, а мне очень скоро, самое позднее в конце осени, обещали «кого-то за границей».
Саня упорно твердила, что я должна как можно чаще ездить к бабушке и заказывать отчитку. По возможности каждую неделю.
– Она ведь говорит, что Иван меня все равно не бросит, – отбояривалась я, не желая вступать в дискуссии и объяснять, почему «нас всех» не заставишь потрудиться ради собственного блага.
– Раз говорит, значит, так и есть, но чтобы ускорить процесс, надо ездить и ездить, просить и просить. Можешь, конечно, сама ходить в церковь и молиться, но через бабулю надежней.
– Я ездила и просила, а Ваня преспокойно от меня ушел.
– Ну, ты странная такая! Как бы тебе подоходчивей объяснить? Допустим, бабуля… часовщик. И вот она чинила-чинила механизм, а девка твоего Ивана пришла – и шарах по нему кувалдой! Сломать – две секунды, а исправлять сколько? Поняла теперь?
– Понять-то поняла, но… если наша красавица так и будет кувалдой размахивать? Мне до конца жизни к бабуле ездить?
– Почему до конца жизни? Что-нибудь обязательно переменится: либо приворот перестанет действовать, либо ей надоест этим заниматься, либо она таки огребет за свои пакости по полной программе и сама собой отвянет.
Прогноз совершенно не устраивал меня своей неопределенностью.
– К тому же, учти, – продолжала Саня, – Иван после порчи слабый будет, его потом восстанавливать и восстанавливать. Раньше вернешь, раньше вылечишь.
– Мне же его еще и лечить?
– А то кому? И лечить, и успокаивать, и отчитки на восстановление семьи заказывать. Кто это, по-твоему, должен делать? Ты ведь ему жена…
По судьбе, знаю-знаю. Только он мне почему-то больше не муж. Во всяком случае, не помнит об этом.
Что-то внутри активно сопротивлялось давлению, вера в способности бабы Нюры была изрядно подорвана – но в какой-то момент я сдалась: вдруг поможет? На излете мая мы вместе с Саней и ее знакомыми отправилась в Рузу.
Посиделки с чаепитием по летнему времени перенесли во двор. Не так давно шли дожди, но сейчас стояла жара, и за длинным столом под полиэтиленовым навесом, хоть его и постарались максимально распахнуть, было невыносимо душно. Я с интересом обнаружила, что, несмотря на хваленое омертвение, вполне способна испытывать физический дискомфорт – пожалуй, даже больше, чем раньше. Наверное, поэтому необходимость участия в протокольных мероприятиях – распивании чая, распевании гимнов и сочувственном кивании головами под неизменный рассказ о мятых десятках – страшно меня раздражала. Я буквально не могла дождаться, когда все закончится, чтобы написать под диктовку положенный текст и скорей уехать домой.
Внезапно баба Нюра, прервав монолог на полуслове и сверкнув взглядом в сторону одной из участниц застолья – тетки в явно дорогом, но каком-то нечистом наряде и с жутким лицом привокзальной алкоголички – выпалила:
– Вот и у тебя мужа нет, потому что колдуны отобрали!
Тетка, которая полчаса назад к случаю бросила фразу: «Когда мы с мужем были в Египте», смутилась – хотя, если вдуматься, одно другому не противоречило, и уличать ее во лжи никто не собирался. Баба Нюра, не обращая на нее внимания, продолжила:
– Как вот и у ей тоже, – и ткнула пальцем в меня.
Я сразу поняла чувства тетки, но сострадание к ней моментально и улетучилось под натиском злости.
«ДА ПОШЛИ ВЫ К ЧЕРТЯМ СОБАЧЬИМ!» – хотелось заорать мне.
Я, конечно, взяла себя в руки и воздержалась от демонстративного хлопанья калиткой – мои нынешние эмоции быстро умирали, и вообще не хотелось тащиться в Москву на автобусе. Я стоически выдержала до конца все, даже публичный допрос – Живешь-то одна? Одна? Без мужика? Честно? ЧЕСТНО? Смотри у меня!– но в глубине души знала, что больше сюда не приеду даже ради гарантировано светлого будущего семьи. Я еще не успела разувериться во всемогуществе магии, но в тот миг, когда люди за столом дружно повернулись ко мне, и я почувствовала себя экспонатом в анатомическом театре, мне внезапно стало ясно, что чужое вмешательство в мою личную жизнь превысило все мыслимые пределы.
Руки прочь, подумала я – и зажила летучей, ежедневно испарявшейся без следа жизнью одинокой женщины. Вокруг меня один за другим появилось несколько мужчин, старых знакомых в новых реинкарнациях. Я отчетливо слышала легкие хлопки, с которыми эти преуспевающие господа средних лет возникали из эфира, и нисколько не сомневалась, что их материализация – результат козней моего патрона (который, к слову сказать, тоже далеко не молод и явно ни в чем не нуждается). Он зачем-то хотел, чтобы я, поверив предсказаниям Сани, угодила в силки легкого благополучия. Мне пока удавалось избежать их, но… дьявол умеет искушать.
Я постройнела, помолодела, похорошела; даже самые вредные тетки в магазинах называли меня «девушкой».
Протопопов был при мне постоянно. Разумеется, не двадцать четыре часа в сутки, ведь из семьи его пока не выгоняли, а значит, он в достаточной мере создавал там видимость присутствия, но и для меня, что бы ни происходило, всегда оказывался рядом. Как это у него получалось, не знаю; наверное, я попросту забывала о нем, стоило ему пропасть из поля зрения. Между тем, он производил впечатление абсолютно счастливого человека – за двенадцать, почти уже тринадцать лет я ни разу не видела его таким. Теперь это был автомат по изготовлению счастья, к тому же взбесившийся: он фонтанировал счастьем, извергал его, исторгал, затоплял все вокруг и нисколько не собирался останавливаться.
Я наблюдала за ним с чуточку недоуменной, извиняющейся улыбкой. Так человек в чужой стране наблюдает за группой хохочущих людей: и рад бы повеселиться, да не понимаю, в чем дело. Впрочем, когда розовая лава грозит залепить тебе глаза, уши и нос, это уже не смешно, а опасно.
– Люблю тебя, люблю тебя, люблю, – твердил Протопопов, шалея от недавно обретенной свободы слова. – В жизни этого столько не говорил.
Я смотрела на него в упор прозрачным взглядом. Сколько ни говори, мне все равно недостаточно; не растопит обиды на Ивана.
Но время шло, и незаметно у нас с Протопоповым образовалось странное подобие семейной жизни. Он занял место Ивана пространственно, и мне, в моем отрешении, достаточно было не вглядываться, чтобы не ощущать разницы. Пожалуй, мое существование стало даже интереснее – Протопопов изо всех сил старался меня развлечь. Мы ездили за город, ходили в кино и ночные клубы, поздними вечерами ели что-то невероятно изысканное на открытых верандах дорогих ресторанов. Чем не жизнь для того, кто боится глубины? Я начинала привыкать к ее звонкой, нереальной калейдоскопичности.
У нас появился свой язык. Мы и раньше хорошо понимали друг друга, но последнее время то и дело сталкивались с тем, что слова нам больше не нужны: вполне достаточно взгляда, улыбки, жеста.
Все чаще и чаще мне в голову закрадывалась предательская мысль: вдруг Саня права, и Протопопову стоит дать шанс? Сначала я возмущенно гнала ее от себя, а потом свыклась. Почему, в конце концов, нет? Может, он и есть мое счастье?
Однако мы оба не торопились переступать заветную черту. Но если со мной все было ясно, то медлительность Протопопова вызывала некоторое удивление, пока я не осознала причины: он же меня боготворит, на меня молится! А согласитесь, спать с иконой – странно и как-то не эргономично.
Что же, решила я, подождем, пока меня снимут со стены. Нам не к спеху.
В конце июня мой сын уехал на языковую практику в Испанию, а Ефим Борисович – на дачу. Едва Протопопов шагнул через порог опустевшей квартиры, воздух в ней загустел, засверкал эротическим электричеством. Кожу кололо от зашкаливавшего напряжения. Я, мгновенно смутившись, ретировалась на кухню ставить чайник. Но потом, стоя лицом к раковине, вдруг подумала: «Какого черта?» – и резко обернулась. Протопопов стоял у меня за спиной. Я скорее почувствовала, чем поняла, что смотрю на него так, как до сего дня смотрела только на Ивана, и сама себе удивилась. Я всегда старательно «приглушала звук» своей привлекательности, хорошо сознавая, что это за оружие, а сейчас… бедняга Протопопов! Его пришлепнуло ко мне, как кнопку к феноменально мощному магниту.
Мы целовались жадно, упоенно, слепившись телами, стискивая друг друга в объятиях. Мной овладело чудовищное остервенение – я так давно ничего не чувствовала, что сейчас хищным клювом отрывала от чужой страсти громадные, плохо проглатываемые куски. Какой это, оказывается, замечательный наполнитель! Как прекрасно, не имея собственных чувств, жить отраженными!
Я стала протопоповским зеркалом. В нем он видел меня – такую, как ему нужно, и себя в два с половиной раза больше по всем (поправка: по некоторым) измерениям; себя самого умного, самого красивого, самого щедрого, самого-самого-самого… иной раз меня даже огорчало, что я – зеркало не говорящее. А то ведь надо и честь знать.
Он, кажется, принимал все за чистую монету. А мной двигал стыд: человек не получает от меня ничего, кроме своих же собственных чувств, и еще должен радоваться этому? Я была готова на компенсацию в любой доступной мне форме. Раз невозможно дать ничего настоящего, я устрою ему фабрику грез, одурманю фантасмагориями, ослеплю обманчивым блеском, завалю мишурой. Из моей шляпы фокусника летели радуги, били фонтаны ярких, почти натуральных роз и лилий, я, как заправский пиротехник, устраивала грандиозные фейерверки и, как Уолт Дисней, рисовала в воздухе удивительные узоры, обводила нас двоих искрящимися пунктирными сердечками. Они растворялись с тихим звяканьем, но я тут же создавала новые.
– Смотри, смотри! – словно бы восклицала я. – Как все красиво, сказочно, необыкновенно!
– Тата, Таточка моя, – шептал, задыхаясь от восторга, Протопопов.
Мне на лицо падали редкие капли пота.
Я нежно лучилась улыбкой, вздергивала подбородком и снова закрывала глаза-звезды.
Для него мое блистательное актерство ничем не отличалось от любви, оно было на редкость искусным, очень правдоподобным и невероятно щедрым.
Я предугадывала любые желания Протопопова и делала все, чтобы он чувствовал себя героем. Я могла десять раз подряд имитировать то, что и один раз имитировать скучно.
Мне было не жалко – ничего не жалко.
Особенно себя.
