Текст книги "Черная магия с полным ее разоблачением (СИ)"
Автор книги: Мария Спивак
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)
Глава седьмая
УМКА
Вот уж не думала, что Татка способна настолько перемениться. Мужики у нее всю жизнь по струнке ходили, и Ваньку своего строила – только в путь, и в смысле убеждений отличалась несгибаемостью, так что после Ванькиных финтов ей полагалось поступить по законам советской кинематографии: выкинуть с чемоданом и забыть, как зовут. С Гришей-то своим, за которого в институте замуж собиралась, разделалась хирургически, семь раз отмерять не стала. А ведь сама была виновата, что он с какой-то занудой связался, не выдержал, что вокруг его Татошки вечно толпа. С одним в театр, с другим на выставку, с третьим в Дом композиторов, четвертый с ее собакой гуляет, пятого в магазин за хлебом отправили. И ни с кем ничего такого, все к вечеру дружною толпой собираются и чай у Таткиных родителей пьют. Только Гришу в какой-то момент торкнуло, что ему, изволите ли видеть, внимания не хватает, и рядом сразу образовалась барышня; он вообще-то был мальчик красивый и умный, что называется, завидный жених. Барышня выступила беспроигрышно: объявила о беременности. Гриша, естественно, метнулся к Тате с рыданиями: что делать, я тебя люблю, скажи, что выйдешь за меня замуж, и я с той порву, только с ребенком буду помогать. Тата и слушать не пожелала, хотя любила его, обстрадалась вся, но и после, когда беременность – кто бы сомневался? – оказалась мнимой, ренегата не простила, хотя он разве что сфинктер на британский флаг не раскроил, умолявши; даже при Иване года три-четыре цветы под дверь носил и письма писал. Такой вот у нашей Таты характер железный. Был когда-то.
А теперь она – сдутый воздушный шарик. Как будто из нее жизнь выкачали. Вид потерянный, глаза пустые – не человек, оболочка. Зомби. Ходит, не понимая, где верх, где низ, простых действий выполнить не в состоянии, скажешь: «Чайник поставь», пойдет и забудет. Сын, свекор все сами по хозяйству, а она и не замечает. Хорошо, Иван, когда в гостиницу переехал – ох, попадись он мне, я бы ему сказала пару ласковых! – сообразил первой жене позвонить, и она внуков у Татки забрала. Тяжело бы пришлось бедным малюткам… но если серьезно, только их сейчас Татке не доставало. Впрочем, не знаю, может, наоборот? Были б серьезные заботы, она бы не стала по сто лет у Сашки торчать? А то чуть не каждый день к ней ездит и всех знакомых туда перетаскала, Протопопова своего буржуйского и прочих вполне здравомыслящих товарищей. Я, говорит, Умка, все понимаю, не думай, что я с ума сошла, просто мне так легче. Не знаю, откуда она сошла, но в последний месяц Сашка у нее точно вместо гуру или сенсея; что ни скажет – например, в трех церквях сорокоуст во здравие заказать – Татка делает. Да еще мне с полоумным видом пересказывает, как на Ивана порчу навели, и что он творил, и как баба Нюра обещала его к Новому году отчитать и домой вернуть. Вот счастье великое.
– А до того момента ты намерена пребывать в анабиозе? – спрашиваю.
– Почему в анабиозе? Я приспосабливаюсь. Сашка говорит, Ивана у меня увели, чтобы показать: дальше так жить нельзя, пора измениться. И чем скорее я стану другой, тем раньше он вернется. Я стараюсь.
– И что же за альтруист решил тебя уму-разуму научить? Его девица?
– Не издевайся. Как выражается Сашка, это «там, наверху» решили. Не делай такое лицо, я ее просто цитирую.
– Лица я не делаю, но, по-моему, ты стала к этому слишком серьезно относиться. А надо бы делить на восемь.
– Ты же сама к бабе Нюре ездила, составчик брала, и от родового проклятия тебя отчитывали.
– И что? Я не готова все отрицать только потому, что оно не одобрено Минздравом. И, как нормальный материалист, к тому же медик, обязана испытать на себе. А составчик мне во многом помог. Надо будет, кстати, к врачу сходить, проверить ощущения… Что касается отчитки, мне тогда, как и обещали, о-о-очень несладко пришлось, причем происходило нечто труднообъяснимое. Голова, сердце, пес с ними, к этому мне с моей работой не привыкать, но дерматологических проблем, ты свидетель, у меня никогда не было. А тут такая аллергия началась, наши в больнице только глаза выпучивали. Как надену перчатки, под ними сразу сыпь, язвы, чуть ли не кровавые пузыри! Или случайно заденешь чем-то по руке, легонько, а на коже моментально выпуклый красный шрам. Никакие антигистамины ни шиша не помогали. А как только отчитка кончилась, все прошло.
– Вместе с родовым проклятием?
Ой-ой-ой. Уела так уела.
– Проверить, сама понимаешь, трудно. За полгода выйти замуж и родить ребенка в любом случае нереально. И вообще, считается, что эти вещи действуют не мгновенно – выдул составчик, и оп-па, ребенок – а с оттяжкой. Но та же Сашка утверждает, что раньше у меня карта не работала, ничего не сбывалось, как ни винтись, а сейчас заработала. Нет, правда, последнее время все идет по ее пророчествам. К слову, надо бы к ней попасть… Она мне очередной пентакль нарисовала. Новый год же.
– Хочешь, поедем вместе, я так или иначе на днях собиралась. Надо бабе Нюре за отчитку еще денег передать. А может, и мне пентакль перепадет? На семейное счастье.
– С нашим удовольствием.
За десять дней до Нового года мы снарядились и поехали. Как положено по колдовскому этикету, с дарами – обожаемым Саней французским вином, сыром, фруктами.
Засели, по обыкновению, на кухне. Саня моментально комп приволокла, он у нее теперь часть организма, без него уже и разговор не клеится. Стали смотреть, у кого что. Естественно, почти все внимание ушло на Татку, я со своими жалкими проблемами еле втиснулась. Конечно – кому интересна всякая фигня по сравнению с порченным мужем? И, хотя они наверняка без меня все это восемьдесят восемь раз смотрели и обсасывали, Саня полезла в карту Ивана и по новой принялась втолковывать:
– Никуда он от тебя не денется, развод у вас сейчас не стоит.
– А когда стоит? – испуганно вздернулась Татка.
– В принципе, никогда, хотя, если хочешь, могу посмотреть, когда это теоретически возможно. Но давай лучше ерундой не заморачиваться, а? Слушай дальше. К Новому году Иван твой дома будет, вам и по карте, и по судьбе так положено.
– Что же он тогда ушел?
– Просто период был уж больно неблагоприятный, а девка подсуетилась. Вот не жалко же ей человека! Дура деревенская, не понимает, что творит! Привораживает мужика, а чем это грозит, ей по фигу. На квадрате Плутона магия вообще должна была его добить! Только благодаря везению выжил. Скажи там наверху спасибо, что его ко мне притащили, а через меня к бабе Нюре, иначе давно бы погиб, разбился на машине или еще что. Теперь, когда бабуля за ним присматривает, смерть ему не грозит.
– А не знаешь, скоро баба Нюра его отчитает? – спросила Татка. Жалко так пискнула: голос сорвался.
– Она и сама не знает. Она чувствует, есть еще порча или нет. Когда не будет, скажет. Да и ты поймешь, не волнуйся.
– Как?
– Приворот с человека, как пелена с глаз, сваливается. Буквально встряхиваешь головой – что это было? Представляешь, козлик твой в один прекрасный день вздрогнет: ой, мамочки! Кто это? Лео? Кошмар! И в обморок.
– А если нет? – не унималась Татка. Совсем потеряла чувство юмора из-за своего потаскушного Ивана. – Вдруг это никакой не приворот?
– Как не приворот, когда, во-первых, по карте у него на это время никакой любви нет, а во-вторых, все признаки на лицо?! Знаешь признаки приворота?
– Откуда?
– Тогда я сейчас книжку принесу и зачитаю, чтобы ты не сомневалась.
Саня отправилась за книжкой и, вернувшись, устроила целую лекцию.
– Вот смотрите, видите, картинка: семь чакр? Приворот – это подавление одной или нескольких чакр. Если подавить вторую, – стрелка с цифрой 2 показывала на половые органы схематического человека, – мужчина сможет заниматься сексом только с той женщиной, которая сделала или заказала приворот. Если третью, в районе пупка, то он лишается силы воли, становится «тряпкой». Если четвертую, сердце – будет любить только хозяйку приворота. Пятая чакра – говорит только о хозяйке, шестая – думает. Ну, а в седьмой перекрывается божественная связь, и тогда жизнь несчастного козлика всецело зависит от его «богини». А в особо сильных приворотах подавляют еще первую чакру – где ноги – и они сами несут его к так называемой возлюбленной. Представляете, какие гадости можно делать?
– Представляем, но признаки-то какие?
– Зачитываю. Первое. «Страстное стремление мужчины к женщине. Он не может без нее жить, но связь его не радует. После сексуального контакта с приворожившей чувствует себя разбитым, виноватым, стремится быстрее уйти домой. По дороге обещает себе никогда больше с ней не встречаться, потому что она не нужна ему, но когда подходит к родному дому, ноги сами несут его назад, вопреки воле и здравому смыслу». Ну как, похоже?
– Похоже-то похоже, но так всегда бывает, если женатый человек вдруг влюбится… – пробормотала Тата.
– Что ты говоришь, любовь – совсем другое! – отмахнулась Саня и продолжала: – «На работе сплошные неприятности. Пропадает интерес ко всему, что не касается приворожившей его женщины».
– Неприятности? Точно не скажу, вроде бы да, на что-то такое он жаловался. Но отсутствие интереса ко всему, кроме предмета, тоже известный признак влюбленности. – Татка гримаской изобразила сомнение. Во всяком случае, неполную убежденность.
– Влюбленности! Держите меня семеро! Сказать, что это на самом деле? – не сдержалась я. Но меня, конечно же, проигнорировали. Точнее, повернули ко мне головы, как две курицы, посмотрели тупо и опять отвернулись.
– «Полное равнодушие к жене, а иногда и к детям. Безвольный, потерянный муж может стоять на коленях перед женой и просить отпустить его к другой. «Поживу немного у нее и вернусь к тебе». Появляется несвойственная ему прежде плаксивость».
– Вот это точно! – встрепенулась Татка. – В смысле плаксивости.
– «Вялость, безволие, потерянный взгляд, нежелание что-либо делать, полнейшая неспособность принимать самостоятельные решения. Однако мужчина не признается, что находится под чужим влиянием, что с ним происходит неладное. Наоборот, он уверен, что все у него находится под контролем».
– Ванька как раз признавался, что стал совершенной тряпкой. А «что-то со мной неладно» вообще была коронная фраза.
– Слушай дальше. Это уже про порчу вообще. «Депрессия, чувство тревоги, страх, беспокойство. Мысли о самоубийстве. Сильная тяга к алкоголю. Испорченный человек сторонится людей, боится оставаться в квартире, причем страх исчезает, когда он покидает пределы дома. Его облаивают собаки. Он теряет силы, аппетит, его преследуют болезни, боль в голове, в области сердца, желудка. Четкое ощущение, что жизненная энергия уходит, как вода сквозь песок. Лечение не помогает. У мужчин развивается импотенция. Пострадавший усиленно потеет».
Татка резко вздернула голову.
– Что? – спросила Саня.
– Очень похоже… – только и смогла пролепетать Татка. А сама вся побелела.
– Еще доказательства нужны или хватит? – осведомилась Саня. – Хотя по сути и рамки достаточно. Сразу видно, весь верх пробит: и голова, и сердце, и воля, и божественная связь.
– Да хватит, хватит, не надо больше никаких доказательств. И так ясно, что все плохо, – вздохнула Татка.
– Вовсе не все и не так уж плохо. Твоим мужиком баба Нюра занимается, чего тебе еще? Не печалься, Татуська. Уныние – смертный грех. Вот урановый кризис твой пройдет, и все образуется. Давай лучше погадаем, посмотрим, что там у твоего Вани, не выпадает ли ему дорога домой.
Саня принесла карты, убрала все со стола – когда гадаешь, пищи рядом быть не должно– аккуратно его протерла, постелила перед собой красное махровое полотенце, поставила чуть в стороне медный подсвечник с оплывшей свечкой и большой, удивительной красоты кусок горного хрусталя, «магический кристалл». Дала Татке карты:
– Тасуй, – и еще велела положить в подсвечник «денежку за гадание».
Через пару минут Татка протянула ей колоду, Саня взяла и, не отводя руки, сказала:
– Сними.
Потом села прямо, вся внутренне подобралась, отрешенно начала раскладывать карты рубашкой вверх – и внезапно полностью переменилась. Только что была Саня как Саня, и вдруг воздух вокруг нее стал зыбким, как над костром, замерцал, и мы будто увидели излучаемую ей энергию.
Я не в первый раз наблюдаю, как она гадает, и всякий раз это действо меня завораживает.
Сашка, помолчав немного, принялась переворачивать карты и медленно, словно возвращаясь откуда-то издалека, заговорила:
– Та-а-ак… посмотрим, посмотрим… что там у твоего козлика…. вот она, порча, вот, видите, дьявол? Была и пока еще есть… так, а когда уйдет? Ага… ага… нет, Татусь, нет, остается, пока еще читать и читать… но ничего, вот и бабушка… карта мага… охраняет… не дает пропасть… Ладно, а что у нас в голове? Вот вам и здравствуйте! Одни деньги! И наша красавица, конечно. Видно, подарков требует… конечно, а зачем он ей еще? М-да… дороги домой не видно, извини, Татусь… значит, пока не время… но ничего, ничего, придет, куда денется. Пригонят его тебе. С божьей и бабушкиной помощью…
Я случайно глянула на Татку. Она отвернулась к окну. Лицо у нее было суровое, жесткое, взгляд стальной.
Вдруг небо за стеклом ослепительно полыхнуло белым, раздался ужасающий грохот, и произошло странное – я бы сказала, повалилдождь. Не совсем дождь, но и не снег: сверху обрушивались толстые, мокрые серебряные канаты, и, кроме них, ничего не было видно.
– Надо же, зимняя гроза, – хором сказали мы с Саней. – Жуть какая.
Тата молчала, глядя в окно округлившимися, перепуганными глазами.
«Грозы боится? С каких это пор?» – удивилась я.
Глава восьмая
ЕФИМ БОРИСОВИЧ
К декабрю я был уже не рад, что поддерживал Таточку в мысли о гипотетической возможности приворота. А ведь сначала чуть ли не гордился тем, что я единственный, с кем она может поговорить на эту тему; родители ее восприняли робкие Татины рассказы о Саше и Ваниной поездке к ясновидящей бабке в штыки. Они считали, что с Ваней надо разводиться, и чем скорее, тем лучше.
– Тебе что, мало унижений? – возмущался ее отец.
Надо признать, вел себя Иван отвратительно. Взять хотя бы его возвращение домой на три дня. Наблюдать за ним было страшно и стыдно. Чудовищная жестокость со стороны взрослого человека! Должна же быть какая-то ответственность за семью? Я, для которого никогда не существовало никого, кроме Ванечкиной мамы, не находил ему оправданий. И почему он пошел в деда, а не в меня?
Но, хуже того, он сбежал и пропал, что с моей точки зрения и вовсе недопустимо. Звонил раз в две недели, а то и реже, происходящим дома практически не интересовался, невнятно бубнил о своих страданиях и снова надолго исчезал. Что творится с его женой, ему, казалось, не было дела. Тата – человек чрезвычайно сдержанный, не склонный раскрывать душу и афишировать эмоции, но однажды я случайно стал свидетелем такой сцены, от которой у меня едва не разорвалось сердце.
Как-то днем я сказал, что пойду отдохнуть, и действительно лег у себя в комнате, но потом мне понадобился валокордин, а я помнил, что оставил его у Таточки. Я встал, подошел к ее двери и тихо отворил ее, собираясь войти – но застыл на пороге при виде ужасной картины. Честно говоря, я не сразу сообразил, что происходит, что за странный ком валяется у окна. А это была Тата. Очевидно, она сначала стояла на коленях – молилась? – а потом припала лбом к полу. Ее тело сотрясалось в беззвучных рыданиях. Через секунду после моего появления она приподнялась, воздела руки к небу и как-то так ими взмахнула – отчаянно, горестно, с безнадежным упреком – что если бы я был Бог, мне стало бы перед ней стыдно.
Конечно, я поспешил уйти незамеченным.
Я страшно переживал за нее и как мог поддерживал – что еще оставалось? Когда внук уходил в институт, мы часто с ней разговаривали. Тата варила кофе с пряностями – а у нее это настоящее ведьмовство, крайне располагающее к эзотерическим беседам – и мы так и эдак обсуждали произошедшее с Ваней. Однако в последнее время я пытался незаметно дать задний ход; очень уж буквально Тата поверила в россказни деревенских девиц и бабок.
– Видишь ли, Таточка, – говорил я, – есть еще такая простая вещь, как психология. Кризис среднего возраста, ты сама читала. От сорока до пятидесяти мужчина – иногда раньше, но бывает и позже – вдруг с ужасом осознает, что смертен. Вот так вот обыденно – смертен. Обязательно умрет. Причем, возможно, довольно скоро; общеизвестно, что еще молодые мужчины часто умирают от инфаркта или инсульта, и это знание сидит где-то в подсознании и гложет, гложет, ты уж поверь. И от этого появляется чувство: как, неужели я проживу только одну жизнь? Вот такую, и больше никакую, с этой женой, этими детьми, с этими, и никакими другими, достижениями? Никогда больше не испытаю юной влюбленности? А ведь мужчина остается мужчиной до глубокой старости… Ему страстно хочется стать или хотя бы притвориться молодым. Жена в таком случае превращается в помеху, особенно если отношения близкие; кому, как не ей, известны все недостатки, неудачи, глупости, болезни, смешные нелепости мужа? И он уже воспринимает ее как мать, из-под опеки которой хочется освободиться, сбежать, как в подростковом возрасте…
– Но вы же, Ефим Борисович, не сбежали.
– Возможно, я исключение. В известном смысле уродство. Я сам не понимаю, почему со мной ничего такого не было. Но раз это происходит с подавляющим большинством мужчин, значит, таков порядок вещей. Закон природы, который для сохранения вида, размножения толкает самца наконтакт с возможно большим числом молодых самок. Нам, homo sapiens, если можно так выразиться, не повезло: у нас есть мораль, и она это осуждает, поэтому мужчине приходится, образно говоря, прикрываясьлюбовью, менять одну самку на другую и вить новое гнездо.
– Верю. Но некоторым гнездам – семьям то есть – как-то ведь удается сохраниться.
– Осмелюсь предположить, что практически у каждой имеется свой скелет в шкафу. Как водится, тщательно скрываемый. Все участники рады хранить неприглядную историю в тайне.
– Все, что вы говорите, верно, только я все-таки не понимаю, отчего предсказания Саши и бабы Нюры настолько точны? Вы же сами, Ефим Борисович, рассказывали о воздействиях, а теперь как будто разуверились в том, что они возможны.
– Не разуверился, но, как ученый, пытаюсь смотреть на вещи под разными углами зрения. Вряд ли правильно исключать естественнонаучный подход, тебе не кажется? Отдает мракобесием, средневековьем.
– Нечто подобное я недавно уже слышала, – чуть заметно улыбнулась Тата.
– От кого, от кавалера Протопопова?
– Кто еще мог такое сказать?
Протопопов, этот ее мистер Твистер, у нас уже чуть ли не ночевал. Повадился навещать Таточку, насколько я понимаю, еще на Набережной, а теперь, что ни день, являлся, как к себе домой. Тата, по видимости, едва замечала его присутствие, но всегда была так любезна, что Протопопов не понимал ее отсутствующего безразличия. Он, кажется, искренне полагал Тату своей протеже и считал, что без его визитов она пропадет. Намерения его, по-моему, были вполне очевидны, однако я бы на месте этого филантропа все-таки вспомнил о своем матримониальном статусе и поубавил пыл. А на месте Вани срочно вернулся домой спасать семью. Впрочем, упрекнуть Таточку мне было не в чем, к тому же она никогда не делала тайны из своего общения с Протопоповым.
– В данном случае мне остается лишь согласиться с ним.
– Знаете, Ефим Борисович, не могу сказать, что полностью уверовала в колдовство как искусство варки лягушек, и пока придерживаюсь вашей изначальной точки зрения об энергетических взаимодействиях. Но до тех пор, пока то, что мне обещают, сбывается, я буду продолжать в это верить. А обещают, между прочим, что очень скоро Ваня попросится домой. Вот мы и проверим.
Так и вышло. За неделю до Нового года Таточка показала мне письмецо, которое Иван прислал ей на сотовый телефон. Он предлагал встретиться в кафе, все обсудить и попытаться наладить отношения. Я невероятно обрадовался, тем более что и Таточка была очень воодушевлена и вся светилась от счастья, хотя тщательно пыталась это скрывать.
Со свидания, впрочем, бедняжка вернулась потухшая, даже почерневшая. Я робко поинтересовался, как прошла встреча и как она себя чувствует.
– Больше всего, Ефим Борисович, я сейчас хочу принять душ. Если честно, Ваня стал настолько неприятным, что мне в первую же минуту захотелось сбежать. Не знаю, что меня удержало. Если б не наставления моих «колдуний», наверное, не стерпела бы, развернулась и ушла.
– Но что такое, в чем дело?
– Даже трудно объяснить. Он почти такой же, как был, когда возвращался на три дня. Думаю, вы помните.
– Конечно.
– И ведет себя так, будто это не он, а инопланетянин, который пытается играть его роль. Не слишком умелый двойной агент, постоянно совершающий досадные мелкие проколы.
– Но что же теперь будет, о чем вы договорились? Вы не поссорились?
– Не волнуйтесь, я держала себя в руках. Ваня придет послезавтра, он хочет со всеми нами поговорить. А вообще я вдруг поняла: от мужчин многого ждать не приходится. Вы ведь от кого произошли?
– От кого?
– Ефим Борисович! – укоризненно. – Вы знаете.
– От Адама?
– Конечно!
– И? Не понимаю.
– Что первое сделал Адам, едва только стал мужчиной?
– Занялся любовью с Евой?
– Нет, так он стал мужчиной. А дальше?
– Говори же!
– Он предал Еву! Стоило Господу поинтересоваться, с какой стати Адам наелся плодов с недозволенного дерева, тот моментально настучал на Еву: «Она дала мне, и я ел». Вот и скажите, имеет ли смысл доверять его семени?
Я засмеялся.
– Ну, Таточка, ты и выдумщица! Если уж цитировать Библию, то и женщин там поминают не слишком лицеприятно. У Экклезиаста. «Горше смерти женщина, потому что сердце ее – силки, и руки ее – оковы»… Что-то в этом духе.
– «Добрый пред Богом спасется от нее, а грешник уловлен будет ею»… Да-да… – печально улыбнулась Тата. Потом нахмурилась, долго-долго молчала и, наконец, тихо произнесла:
– В Библии, Ефим Борисович, сказано: «Не обижай жену юности твоей». Такая вот неприятность – для Ивана. Не знаю я, как мне с ним говорить. И о чем.
Однако когда Иван пришел и объявил, что хочет вернуться домой и «все восстановить» – должен сказать, вид у него действительно был малоприятный и несколько вызывающий, я с трудом сдержался, чтобы не окоротить его – Тата, вздохнув, согласилась.
– Давай попробуем, – сказала она.
