Текст книги "Преступление без срока давности"

Автор книги: Мария Семенова

Соавторы: Феликс Разумовский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

– Не было его давно. – Ущемленный за живое, скинхэд облизнул пересохшие губы и, снова всхлипнув, перешел на шепот: – Слушай, седой, у Мамонта спроси, он вместе с Темой ходит.

Потное лицо его было перекошено, зрачки от боли расплылись во весь глаз, и Скунс несколько ослабил хватку.

– Да я слышал, вроде бы все мамонты издохли. Этот-то где пасется?

– Слышь, седой, хватит человеку яйца крутить. – Самый мелкий из скинов, будучи, как видно, наиболее рассудительным, покачал в руке пивной кружкой. – Нам не нужны неприятности. Мы здесь торчим постоянно и с тобой биться не будем. Двигай в «Забаву», там Мамонт обычно и зависает.

– Понял, не дурак. – Быстрым движением Скунс поднялся и, похлопав по плечу ущемленного ультраправого: – Благодарю за компанию, – направился к выходу.

Кажется, общался он с бритыми россиянами совсем недолго, однако другие россияне все же исхитрились и уперли с «мышастой» «дворники». «Ну и ладно, все равно уже чистили плохо». Подобные удары судьбы Снегирев принимал с философским спокойствием; он достал из бардачка новые и не спеша порулил в «Забаву». А путь его лежал в то самое место Петра творенья, которое еще господин Крестовский называл «петербургскими трущобами».

Если Невский считать лицом города, Зимний – его сердцем, а Смольный – спинным мозгом, то Сенная площадь, вероятно, будет если не прямой кишкой, то двенадцатиперстной уж точно. Чего только не случалось здесь – и церковь Божию взрывали, и трупы холерные жгли, и революцию затевали, а уж торговали-то всем, что душа пожелает, – от гнилого сена до немытого женского тела. Кстати, торгуют до сих пор.

В свое время и зачинатель всемирной революции изволил обретаться здесь и с аппетитом потреблял купленные на рынке «архивкуснейшие огурчики». Тщательно, по-большевистски, изучал вождь окрестные притоны, и душа его ликовала – буря, скоро грянет буря! Однако после того как грянуло, малин на Сенной меньше не стало. Хаживали здесь когда-то и мокрушник Ванька Белка, и экс-чекист Леонид Пантелеев, да и нынче куда ни глянь – бритые затылки, цепи в палец толщиной, крутизна наворотов: Россия бан-дитствующая…

Наконец Снегирев запарковался и, оставив без внимания призывный клич блондинистой особы «пойти расслабиться», направился к пульсирующей вывеске «Кафе „Забава“». В ярком неоновом свете были хорошо видны кровавые натеки на снегу, рифленые следы тяжелых башмаков и в качестве кульминации – глубокая яма в придорожном сугробе. Кому-то пиво пошло не впрок и вернулось обратно. Как видно, вместе с выбитыми зубами.

«Хорошо, если не с мозгами». Снегирев спустился по обледенелым ступеням в полуподвал и толкнул тяжелую бронированную дверь. Внутри было накурено, полутемно и уютно. Играл московский «Штурм», пахло пивом, а в целом заведение было небольшим, и это Снегиреву не очень понравилось.

Во-первых, если что – не развернешься, а во-вторых, завсегдатаи обычно друг друга хорошо знают. Крепкий, можно сказать сплоченный, коллектив единомышленников, и стоит крикнуть кому-то: «Наших бьют!» – как остальные тут же вольются в процесс и будут обидчика зубами рвать. Может быть, даже до смерти. До носилок «скорой», это уж как пить дать. Чтоб знали наших.

Действительно, народ в «Забаве» подобрался непростой.

За столом у самой стойки расположились двое молодых людей, и их боксерские носы в сочетании с разбитыми руками словно вопрошали посетителей: «Зубы не жмут?» У окна классно прикинутый сын гор угощал коньяком потасканную «соску» и не врубался, что крайне интересен крепким молодцам в кожаных куртках. Девица мило улыбалась, джигит томился, а молодые люди изнемогали от нетерпения: ну когда же начнет действовать этот чертов клофелин?

– «Миринду», пожалуйста. – Снегирев потащил из кармана мятые пятисотенные и, заметив отвращение на бандитских физиономиях, улыбнулся стервозного вида девице за стойкой: – Мамонт не появлялся?

– Ты чего, окосел? Поля не видишь? – Барменша презрительно посмотрела на любопытного и показала бесстыжим глазом в самый дальний угол, где за столом расположился бритый двухметровый дизель с широкими, как шкаф, плечами.

Расстегнув черное расклешенное снизу пальто, он в гордом одиночестве пользовал баночный «Кофф» и заедал его огромным (исключительно вонючим) вяленым лещом. Было в его ухватке что-то от исполинов прошлого: одна пустая упаковка уже валялась на полу, рыбными потрохами был завален весь стол, однако сам молодец сидел прямо, хмель его не брал, только пот струился по наголо обритому черепу.

– Ты смотри поосторожней с лещом-то, – Снегирев устроился напротив и с удовольствием глотнул лимонада, – в нем запросто солитер может оказаться. А уж если заведется эта гадость, то единственное верное средство – керосин. Выпиваешь стопочку, глист в нокауте, и на время легчает. Ну а как очухается, то опять лезет наверх и грызет, естественно, поедом. Опять его надо керосином, и одно из двух – или ты сдохнешь, или глист. Здесь как в классовой борьбе – компромиссов не бывает…

– Солитер, говоришь? – Мамонт почему-то поперхнулся и, посмотрев на сочный, истекающий жиром кусок рыбины, скривился: – И керосином его? – Он отставил банку в сторону и принялся закуривать «беломорину». – А сам-то ты кто будешь? Главспец по глистам?

– Ну да. По паразитам. – Снегирев изобразил серьезное лицо и, чтобы никаких сомнений у собеседника не оставалось, сделал неуловимое движение рукой. Воздушный поток с расстояния в метр потушил зажигалку Мамонта. Тот подобрал выпавшую изо рта папиросу и сделался задумчив.

Некоторое время сидели молча. Когда «Миринда» иссякла, Снегирев убрал бутылку под стол и спросил:

– Тема где?

Невинный вроде вопрос вызвал извержение вулкана.

– Ах вот ты чего, сука! – Мамонт вдруг оскалился подобно барбосу и ухватил собеседника за грудки. – Урою, пидор гнойный, по асфальту размажу.

В следующее мгновение его яростный рык сменился жалобным стоном, хрустнули кости, и, прижимая к животу под раненную руку, он бросился к выходу – стокилограммовым живым болидом. «Молодым везде у нас дорога». Снегирев дал ему возможность выбраться из заведения и без суеты двинулся следом: после упаковки пива, да еще без навыков, по скользкой дороге далеко не убежишь.

Действительно, он достал беглеца неподалеку от Сенного рынка и, пожалев, глушить не стал, а просто сбил на свежевыпавший снежок подсечкой. Падать Мамонт не умел, однако, смачно приложившись копчиком, он все же смог подняться на ноги и вытянул здоровенный кишкоправ:

– Не подходи, сука, живым не дамся.

Голос его был преисполнен решимости, а под носом показалась большая зеленая сопля, и Скунсу сделалось смешно: «Ну прямо партизанский герой среди фашистских гадов на Брянщине!»

– Хоть ты и Мамонт, а ведешь себя как козел. – Он вдруг стремительно сорвал дистанцию и, обезоружив беглеца, уложил его проветриваться мордой на тротуар. – «Милый мой пришел ко мне в габардиновом пальте, с сигаретою в зубе и с соплей на бороде».

– Суки рваные, падлы! – С дикцией у скинхэда было нехорошо из-за набившегося в рот снега, и пришлось колено с его затылка убрать. – Вначале Тему подстрелили, теперь за меня взялись!

– Ну вот, слава Богу, мы разговорились. – Снегирев ловко поставил бритого на четыре точки и покачал укоризненно головой: – Нет, братец кролик, ты мне не интересен. Мне правда с Темой поговорить надо.

– Дак ты разве не из этих… кто его подстрелил? – Мамонт выкатил мутные, в красных прожилках глаза и, сморщившись, дотронулся до сломанного пальца. – Руку ушатал напрочь, пивом моим кто-то нажрался на халяву, бега эти – чего ради?

– Плохо быть дубовым. – Скунсу сделалось скучно, и он сплюнул на снег. – Давай колись, что с Темой стряслось, а то сейчас всех твоих паразитов огорчу до невозможности. – И он потянулся к своей левой подмышке (где в принципе не было ничего, кроме пустого кармана), однако был моментально остановлен и осчастливлен сбивчивым рассказом о событиях примерно двухнедельной давности.

Именно тогда Темина зазноба Ирэн решила познакомить Мамонта со своей подругой Леной, у которой вследствие высокого роста ощущалась напряженка с кавалерами.

Торжественная смычка намечалась в полночь. Посидев как следует в «Забаве», друзья скинхэды устремились на дискотеку, где, собственно, рандеву и намечалось. Настроение было превосходным. Мамонт уже широко раскатал губу, однако ничего ему не обломилось.

– Понимаешь, только сели в троллейбус, – он опустил искалеченный палец в снег и от боли оскалился, – слышим, кипеж неслабый поднялся. Это азеры внаглую прижали каких-то телок и ну лапать. Естественно, дали козлам по рогам, а на остановке их целая кодла ввалилась – общага там, оказывается, поблизости. Начали с черножопыми биться, а их немерено! Хорошо хоть водитель наш, русский, дверь открыл, и мы – ходу. Черные за нами, потом и менты подоспели, – в общем, беда! Еле оторвались, забурились в какой-то парадняк и рады до жопы. Ну а со знакомством пролетел я, как фанера над Парижем, – под глазом бланш, прикид ушатан, представительности никакой. Одним словом, к себе в нору погреб, а Тема на дискотеку, чтоб девчонки икру не метали. Он тогда со своей уже полгода жил, так что ему в любом виде появиться было не в лом…

Однако на дискотеке, по словам Мамонта, Тема подружек не нашел, а утром выяснилось, что дома они тоже не объявлялись. Не появились они и на следующий день, и родные заявили в милицию, только когда от ментов была хоть какая-то польза? Всегда лишь вред один. Развели они руками, мол, порядочные девушки дома изволят ночевать, а ваши шалавы небось натрахаются вдоволь и вернутся, так что не паникуйте попусту и не мешайте работать. Тема же никогда к ментовским советам не прислушивался, а потому лично всю дискотеку поставил на уши, причем даже вроде бы не напрасно. Так прямо и сказал по телефону: «Приезжай, кое-что прояснилось, надо съездить разобраться». Что за вопрос! Мамонт наточил свой кишкоправ, поймал мотор и двинул к корешу на хату, но только они вышли из подъезда во двор, как нарисовался бык с большой и началась стрельба.

– Тему сразу завалили – две дыры, а от меня беду Боженька отвел. – Скинхэд задрал тельняшку и показал массивный литой крест, на одном из лучей которого остался след пули. – Синяк был во весь бункер, не дотронуться, блин. Я вот и подумал, что ты меня дострелить…

«Из пээма шмаляли», – с ходу оценив дульную энергию ствола, подумал Снегирев и прищурился:

– Ну а потом?

– А ничего хорошего. – Мамонт замялся – видимо, разговор был ему в тягость. – Оттащили Тему в «Костюшку» – и сразу в реанимацию. А меня потом менты долбали: ах, огнестрельные ранения, и кто бы это мог? И между делом еще и душу мотали, суки: тут у трех бомжей свастики на жопах вырезали, так не ты ли это, случаем?

– Ладно, уже поздно. – Снегирев посмотрел на часы, потом на рукоять торчавшего из снега кишкоправа и остановил свой взгляд на протрезвевшем скине: – Если что, где найти тебя, в «Забаве»?

– Нет уж, там лучше не надо, – Мамонт передернул плечами и мрачно посмотрел на свой опухший палец, – без тебя оно как-то спокойней и рыбу можно жрать без опаски…

Он нагнулся, вытащил клинок из снега, вскоре его шкафообразная фигура исчезла за углом.

«Таким бы плечам да умную голову». Вспомнив вдруг, как в детстве мечтал вырасти могучим красавцем, Снегирев рассмеялся и уже в машине понял, чего ему хочется сейчас: открыть безымянную книгу и не думать о стихийном бедствии, название которому – российский беспредел.

…Шел год тысяча девяносто девятый от Рождества Христова. Герцог Нижней Лотарингии, сеньор Годфру а, граф Бульонский, с высоты древней как мир Сионской горы мрачно взирал на падший под ударами его пехоты Святой Город. Больше всего на свете хотелось ему снять с нашейника полукруглый шлем, скинуть длинный, до колен, кожаный панцирь с нашитыми на нем железными кольцами и смыть с себя грязь недавних сражений. Он еще не знал, что сарацины испоганили источники неотвратимо действующей отравой и лучше было оставаться смердящим, чем умирать от кровавого поноса.

Неподалеку от графа расположились принцы-крестоносцы из главных королевств Европы – Капетинги, Плантагенеты и Габсбурги. Они хранили молчание и воротили носы от смрада, исходившего от юродивых пророков-тафуров, а совсем рядом с Годфру а находился его духовный учитель, звался который Петром Отшельником.

Когда-то этот человек был мелким землевладельцем из Амьена и вассалом Евстафия Бульонского, но однажды благодать Господня снизошла на него, и все тайное в природе стало ему ведомо. Открылось также Петру Отшельнику место, где захоронен был прямой потомок Меровингов – король Хлодвиг, а когда сделали раскоп, то на надгробном камне стали видны слова из рукописи «Житие святого Ремигия», к тому времени утраченной: «Покорно склони выю, сикамбр, почитай то, что сжигал, сжигай то, что почитал». А в самой гробнице нашли пергамент, из коего явствовало, что Хлодвиг происходил от царей израильских, а поскольку Евстафий Бульонский был тоже из рода Меровингов, то и ему, и сыновьям его престол иерусалимский принадлежал по праву крови.

И начиная с года тысяча девяносто пятого стал Петр! Отшельник проповедовать во Франции и в землях иных необходимость крестового похода, и глас его услышал Папа Урбана

Второй и, поддержав всем сердцем, благословил. И вот в конце концов свершилось – Земля Святая вырвана из мусульманских рук.

Однако нелегко далась победа.

Острые копья-пенноты с легкостью пронзали панцирные пластины, сарацинские булатные клинки без труда одолевали рыцарские шлемы, а сельджукская конница, возникавшая подобно миражу, казалась неуловимой. Но, несмотря ни на что, в западной стене Иерусалима был сделан пролом, и Святой Город пал.

Горе побежденным! Опустившаяся ночь озарилась пламенем пожарищ, под пологом звездного неба слышались стоны и проклятия, заглушаемые звуком терзающих плоть человеческую мечей. Громко кричали женщины, которым победители откусывали соски или подрезали коленные сухожилия, чтобы память о позоре сохранялась до самой смерти.

Между тем предводитель секты юродивых король Тафур вдруг упал на землю и затрясся, на его губах выступила обильная пена, и когда голосом неожиданно сильным он вскричал:

– Через меня внемлите Господу нашему, – все преклонили колени и стали креститься, а блаженный внезапно вскочил на ноги и, ткнув пальцем в грудь Годфруа Бульонскому, уже спокойно промолвил: – Умрешь ты скоро, но королем, – и склонился перед ним.

Это был знак, и принцы-крестоносцы разочарованно вздохнули, а Раймон, граф Тулузский, порывисто поднялся и, возложив руку на рукоять длинного прямого меча, закричал яростно:

– Мой род не менее знатный, и прав на трон я имею не меньше, слышишь ты, вонючий безумный пожиратель человечины!

Ни слова не сказав, отошел король Тафур, а Петр Отшельник, приблизившись вплотную, тихо произнес:

– Побойтесь Бога, граф Раймон, и не судите дурно о тех, ttio близок к нему, а что касаемо прав ваших на трон, то их чет и в помине.

И внезапно голосом гробовым прочитал он отрывок из «Жития святого Ремигия», и вздрогнули все слышавшие, ибо явствовало из текста, что в жилах Годфруа текла кровь потомков Моисеевых и престол Святого Города принадлежал ему по праву.

– Осанна сыну Давидову! – закричали в один голос ученики Петра Отшельника, и конклав без колебаний избрал графа Бульонского властителем Иерусалима, а тот из скромности взял только титул защитника Гроба Господня.

А чуть забрезжил рассвет, начались работы в древних Соломоновых конюшнях, в необъятных просторах коих размещались когда-то сотни дюжин лошадей. На третий день под ударами кирок подалась тысячелетняя кладка фундамента, а когда, расширив, пролом осветили факелами, стали видны груды золотой посуды, церковной утвари, украшенной самоцветными камнями, и прочего добра во множестве. Вскоре отыскалось и все сокровище иудейское, укрытое во время нашествия легионов римских, – бесценные реликты веры, храмовые драгоценности и многое другое, пролежавшее более тысячи лет под древним фундаментом храма.

Громко ликовали монахи, производившие раскоп, но Петр Отшельник был мрачен, ибо камней с наперсника первосвященника нашлась лишь малая толика – менее дюжины.

Однако повелитель иерусалимский пребывал в расположении духа куда более скверном – вторая половина пророчества сбылась, скоро ли исполнится первая ?

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

– Дожили, депутат с помощничком жить не могут без детей, особенно без мальчиков. – Плещеев скривился от отвращения и, отбросив газету, покосился на Пиновскую: – А хоть чем-нибудь кроме педофильства они занимаются?

Марина Викторовна была одета в темно-серый костюм, на очень даже недурных ногах блестели туфли-лодочки, и все это в сочетании с твердым взглядом вишневых глаз делало ее похожей на учительницу младших классов.

– Как же, как же! Тут полдня обсуждали проблему, хватит ли двух часов им, сердечным, на обед, или депутатское пищеварение нуждается в чем-то большем? – Она допила кофе и вытерла несколько узковатые губы платочком. – Ну и Другие вопросы решают, естественно. Взять хотя бы их законотворчество в области контроля над рождаемостью у социально ущемленных слоев населения. К примеру, забеременела бомжиха – заловить ее, и на аборт, потому как достойного члена общества ей все равно не вырастить, а у государства на это денежек нет.

В свое время Пиновская была тяжело ранена и с тех пор детей иметь не могла, а потому разговор этот задевал ее за живое.

– Едва эту галиматью законом не протащили. И сдается мне, что занимались этим те самые господа, что и уголовный кодекс под свою мерку скроили.

– А, фетальная хирургия? – Плещеев выбрал бутерброд с сыром, положил сверху ветчины и с удовольствием откусил. – Ловко придумано! Социально ущемленных – пол-России, так что недостатка в материале точно не будет. Куда там доктору Менгеле…

– Я извиняюсь, конечно, – Лоскутков блеснул великолепными зубами и посмотрел почему-то на Дубинина, который невозмутимо поедал размоченную в уксусе жеребейку сала, – мы тут, некоторые, академиев не заканчивали, так что нельзя ли поподробней?

Осаф Александрович, который во время еды был глух и нем, истолковал его взгляд по-своему:

– Главное дело, Саша, вилкой его размять как следует и не торопиться, пусть полежит в уксусе. Вот, попробуй. – Он подвинул тарелку Лоскуткову, и Пиновскую передернуло: «Кофе вприкуску с салом – бэ-э!»

Она встала из-за стола и, сделав по комнате круг, заложила ухоженные руки за спину.

– Метод клеточной терапии, Саша, очень прост – живые клетки, взятые у зародышей, вводятся больному путем обычной инъекции. Однако их принадлежность еще не появившемуся на свет ребенку дает уникальный результат: они не содержат антигены, поэтому организм не может их отторгнуть. Кто только не лечился этим методом – Чарли Чаплин, султан Брунея, Сильвестр Сталлоне, политики разные. – Марина Викторовна вдруг вздохнула тяжело и уселась на свое место. – Заметьте, господа совсем не бедные, потому что фетальная хирургия – удовольствие дорогое. Вся проблема в том, что наиболее ценен плод в возрасте от четырех месяцев, когда обычные аборты уже не производят, и совершенно ясно, что клеточная терапия не для простых смертных. А вообще-то, – стараясь не смотреть в сторону Дубинина, Марина Викторовна насыпала себе две ложки «Чибо» и, размешав с сахаром, залила кипятком, – говорят, что это революция в медицине: одна инъекция продлевает жизнь на пять лет. Однако самое главное в том, что появилась реальная возможность восстанавливать клетки мозга и лечить такие болезни, как паралич. Соответственно вокруг фетальной хирургии бушуют страсти и крутятся огромные суммы. Рейган, к примеру, наложил запрет на использование средств федерального фонда для исследований, связанных с клеточной терапией. Однако Клинтон уже на третий день после прихода к власти запрет этот отменил..

– Поганые империалисты, что с них взять? – Плещеев ухмыльнулся и, поднявшись, включил защиту. – Ну, господа хорошие, вернемся-ка к нашим баранам.

Под действием генератора шумов воздух в кабинете завибрировал, и Дубинин, поморщившись, отхлебнул чересчур сладкий, на его вкус, кофе.

– Спектральный анализ показал, что все образцы «фараона» изготовлены в одном месте: процентное соотношение фенциклидина, ЛСД и кокаина в каждом из них абсолютно идентично, что вдобавок говорит о высокой технологичности и масштабности производства. Это не какой-нибудь там пьяный варщик в грязном подвале – здесь чувствуется размах.

– Так… – Ничего особо нового для себя Плещеев не услышал и повернулся к Лоскуткову: – Ну а ты чем порадуешь?

– Хвастаться нечем. – Тот посмотрел на небесно-голубую рубашку шефа и потянулся, хрустнул пальцами. – Сбытчики установлены, на телефоны им навесили прослушку, разрабатываем связи. Уверен, что они берут товар не у оптовика, а у связанного с ним посредника. Хорошо бы организовать подвижное наблюдение, но людей не хватает, да и навыки не те – это вам не стрельба по-македонски.

При этом он почему-то представил Кефирыча в качестве наружника – прикинутый в пиджачную пару, тот крался за объектом, а восхищенные красотки дергали его за штаны – какой самэц!

– Вот что интересно… – Верная давнишней привычке, Пиновская высыпала на стол горсть семечек и принялась шелушить их длинными наманикюренными пальцами. – Анализ приватизационной деятельности КУГИ в период становления индустрии развлечений наводит на странные мысли. То, что оценочные стоимости зданий вызывают смех, не главное. Настораживает скорость, с которой принимались утвердительные решения, а кроме того, просматривается наличие системы. И вообще создается впечатление, что тогдашнее руководство в лице господина Шагаева действовало согласно четкому, заранее разработанному плану.

– Шагаев, Шагаев… – Сергей Петрович сделался серьезен и вопросительно глянул на Пиновскую: – Уж, часом, не родственник ли?..

– Точно в цель, – щелкнув подсолнушком, Марина Викторовна кивнула головой и как-то нехорошо усмехнулась, – единственное чадо. Семейка что надо – как говорится, яблоко от яблони…

И почему, спрашивается, женщины иногда так язвительны?..

Майор Ступин был опытен и хитер, как старый, побывавший в капкане лис. Хотя с первого взгляда ничем особенным не выделялся – щуплый, физиономия простецкая, не блондин, не брюнет, и слава тебе Господи, что не лысый. Когда он еще бегал в операх, озабоченные наркотой кавказцы метко окрестили его Чернобуром, грозились зарезать и боялись страшно. Собственно, не без основания. Будучи камээсом по самбо, майор предпочитал действовать решительно, и бывало, что после общения с ним кое-кому и СИЗО казался райским уголком блаженства.

Однажды Николай Игнатьевич даже старую ментовскую сказку воплотил в суровую реальность будней. Это когда он поймал крупного оптовика и, ничего конкретного не имея, решил взять его не мытьем, так катаньем. Причем пошел путем нетрадиционным – раздевался догола и во время допроса играл на гитаре. Именно так и написал нарком в своей жалобе прокурору, за что был признан психически невменяемым и упрятан хоть и не в тюрьму, но в дурдом.

Дважды Ступина пытались порезать, один раз – подстрелить, однако он выжил, став еще более матерым и безжалостным. Дело в том, что его единственная дочь плотно сидела на игле.

Последний зимний понедельник выдался хмурым. Было холодно, ветер завивал метель кольцами, и машины наружки наполовину уже превратились в сугробы.

«Ну что за погода!» Ступин достал сигареты и потянулся было к прикуривателю, как эфир внезапно проснулся и по связи прошло: «Есть контакт».

– Третий, установите звоночек. – Майор переключил селектор, и стали слышны длинные телефонные гудки, затем трубку подняли, и послышался заспанный жилинский шепот:

– Алло?

– Как дела, Сергей Иванович? – Мужской голос был стремителен и напорист. – С посылкой разобрались?

– Наполовину только, – чтобы потянуть время, Ломоносов нарочно говорил медленно, как бы не совсем проснувшись, – организационные перемены, знаете ли, потом обстоятельства всякие форс-мажорные, затем…

– Значит, на вторую половину денег побежали проценты, – прервали Жилина на корню и стали прощаться. – Все. Ждите гостей.

Негромко щелкнуло, раздались короткие гудки, и по связи передали:

– Первый, звонили по уличному таксофону с площади Тургенева.

«Ушлые, сволочи, и осторожные. Стоят небось неподалеку и ждут, не ломанется ли кто пальчики с трубки снимать». Все эти игры в конспирашки Ступину были известны давно. Усмехнувшись, он все-таки закурил.

– Двенадцатый, когда появится объект, примите его осторожно, возможно контрнаблюдение.

– Поняла вас, первый.

Злющая, сразу видно – с похмела, дворничиха определила мусорные баки на тележку и, оступившись, вывалила помойку на тротуар.

– И не так, и не в мать, едри твою мимо… Сильно дрожавшие руки слушались труженицу неважно, и, осознав с третьего раза, что в одиночку ей не управиться, она с ненавистью глянула на проходившего мимо мужчину с Дипломатом и подалась к соседней парадной:

– Семен, мать твою, ты мужик или хрен с бугра?

Судя по ответной реплике, был тот производителем что надо, а тем временем владелец кейса обогнул мусорные залежи и направился к жилинской парадной.

– Все внимание.

Ступин прибавил громкость и ясно услышал по прозвучке, как Ломоносову позвонили в дверь:

– Салам. – Щелкнул дипломат, зашуршали сбитые по «лимонам» дензнаки, и уже через минуту визитер начал прощаться: – Покеда.

– Двенадцатый, пятнадцатый, двадцатый… – Ступина вдруг ощутил знакомое чувство охотника, стремительно настигающего добычу. – Повторяю, принимайте объект помягче, возможно контрнаблюдение.

– Фроська, сука, ты же тележку ушатала, – на тротуаре между тем события развивались по нарастающей, – ты же, падла, Филимонову тележку ушатала, хрен тебе моржовый куда не надо! – (При ближайшем рассмотрении Семен оказался тщедушным мужичонкой в армейском полушубке и суконных ботах «привет с кладбища».) – Все, достала, стерва. Иду к техничке.

Он быстро засеменил вдоль домов, едва не сшиб ломоносовского визитера и, обогнав его, внезапно с песней завалился мордой в свежевыпавший снежок:

– Я уеду к северным оленям, в дальний Магадан уедешь ты…

Так, на пределе сил, он продолжал двигаться в жилконтору, однако вскоре повстречал самого хозяина тележки – огромного, в ватнике и ватных же штанах, измаранных на заду красной краской. Тот мощно шкрябал лопатой, пребывая, видимо, в неважном настроении, и сочетал с каждым словом четыре матерных. Недаром писал незабвенный Булгаков, что дворники из всех пролетариев – сволочь наихудшая. Узнав о судьбе своего имущества, Филимон сделался нехорош, страшно выругался и натурально въехал Семену в ухо. Тот хоть и был неказист, однако тоже не пальцем деланный и, не стерпев, саданул обидчику в нюх. И началось…

Пока гроссмейстеры метлы катались среди сугробов, неподалеку остановился «форд-скорпио» и, подобрав владельца дипломата, умчался столь стремительно, что удалось едва-едва засечь его номер.

– Седьмой, примите объект.

Ступин вдруг вспомнил, как повел дочку первый раз в первый класс. У Насти торчали смешные белокурые косички, а огромные банты были похожи на пропеллеры, и, ощутив прикосновение маленькой ручонки к своей ладони, майор вздрогнул. Неужели она была такой когда-то – теплой, ласковой, родной! Безжалостная память сразу же показала ему другую Настю. Она стояла навалившись на подоконник голой грудью, а мерзкий улыбающийся тип деловито пристраивался к ней сзади. В майорских ушах вдруг раздался пронзительный крик: «Не трогай его, он должен два баяна», – и он ощутил взгляд дочери, полный ненависти и ужаса приближающейся ломки.

«Ладно, паскуды!» Отгоняя ненужные сейчас мысли, Ступин помотал головой, в его прищуренных глазах появился стальной блеск. Охота началась.