Текст книги "Окольцованные злом"
Автор книги: Мария Семенова
Соавторы: Феликс Разумовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)
Что ж удивительного в том? Испокон веков проституция процветала на берегах священного Нила, ведь еще тысячу лет назад сын Ра[27]27
Сын Ра – эпитет фараона.
[Закрыть] Хуфу[28]28
Хеопс.
[Закрыть], истощив казну при возведении горизонта[29]29
Пирамида.
[Закрыть], отдал в притон свою дочь. Ее любовь оплачивали каменными глыбами, так строительство было завершено. «Какое будущее может быть в стране, где грех положен даже в основание святыни! – Склонив наголо обритую голову, Месреф с отвращением взглянул на откровенно непристойные телодвижения женщин в толпе и, заметив сладострастное выражение на морщинистом лице Верховного Мистика, от бешенства скрипнул зубами. – И справедливость навряд ли сыщется в египетской земле!»
Нет тайны в том, почему Великим Иерофантом стал не он, а этот бесполезный сгорбленный старик, неспособный заставить даже грозовую тучу разразиться ливнем, – не все состоят в родстве с царской сестрой[30]30
Официальный эпитет главной египетской царицы, часто она действительно являлась единокровной сестрой фараона, рожденной от того же отца и другой матери.
[Закрыть]. И хотя Месреф был могущественным херихебом, Старейшиной Зала, он так и остался всего лишь Хранителем Сокровищницы храма.
«О Серкет[31]31
Богиня-скорпион. По некоторым мифам, она считалась женой бога Гора.
[Закрыть], где твое жало?» Месреф вдруг явственно ощутил, что никчемное это празднество затянулось. Больше всего на свете захотелось ему сейчас снова заняться прерванной расшифровкой странных Бау-Ра[32]32
Так называлась иероглифическая письменность.
[Закрыть], начертанных на золотой плите, которую десять восходов тому назад нашли в древнем фундаменте храма Птаха, лучезарного владыки Мемфиса.
Тамошние жрецы, разуверясь в собственных силах, а также будучи наслышаны о способностях Месрефа, обратились к нему за помощью, и не напрасно. Уже совершенно ясно, – что надпись касается основателя государства египетского первого фараона божественной династии Менеса[33]33
Менее (Мина) – первый фараон первой династии, объединивший, по преданию, Верхний и Нижний Египет и основавший единое египетское государство.
[Закрыть]. Предания говорят, что первый царь Верхней и Нижней земли был способен влиять на разливы Нила, одним движением ладони останавливал полчища колесниц, знал, где лежат истоки добра и зла.
Все это ему поведал великий Тот, бог мудрости и счета, луноголовый. Быть может, найденные письмена откроют эту тайну и зрящая Маат[34]34
Богиня истины, правды.
[Закрыть] поможет ему, Месрефу, прикоснуться к нетленной истине.
«О боги!» Башуров вздрогнул, в его ноздри ворвался запах пота, смешанного с мускусом, и почтительный голос младшего жреца прервал ход его размышлений:
– Досточтимый Месреф, да дадут тебе боги вечность без срока, бесконечность без предела! Соблаговоли принять первые дары Исиды!
Облаком надвинулся благовонный дым, Башуров глубоко вдохнул, смежил веки, а открыл глаза уже в коммунальной петербургской квартире, рядом с постелью умирающей матери.
«Ну и ну!» С минуту Виктор Павлович сидел в недоумении, пытаясь осознать привидевшееся, потом тихонько позвал:
– Мама, ты спишь?
Ксения Тихоновна не шевелилась, глаза ее были широко открыты, лишенные всякого выражения, они неподвижно смотрели куда-то вдаль, на губах застыла жутковатая саркастическая усмешка.
– Мама… – Горло киллера что-то мягко стиснуло; чувствуя, как глаза застилает горячая пелена, он припал губами к материнской руке, но тут же отпрянул. Лицо его исказила гримаса ужаса и отвращения: одного пальца на ее руке не хватало, того, на котором раньше она носила кольцо. Теперь на этом месте был отвратительного вида обрубок с содранной кожей и окровавленной, наискось перекушенной костью.
«Что за чертовщина! – Башуров инстинктивно схватился за свой указательный палец, с силой потянул кольцо, но оно сидело так плотно, словно носили его лет десять не снимая. – Хичкок прямо-таки». Осознав, что обычным путем избавиться от материнского подарка вряд ли сейчас удастся, киллер оставил попытки – ерунда, потом – и вышел к тете Паше.
Тетя Паша сразу все поняла, заголосила негромко, запричитала, засуетилась, и вскоре Виктор Павлович на собственном опыте убедился, что убрать человека в России гораздо проще, чем отправить его в последний путь. Надо собрать справки от врача, из морга, из загса и потом уж только договариваться с халтурщиками из похоронного бюро. Самой покладистой инстанцией на этой извилистой дорожке оказалась церковь Воскресения Христова, что на Обводном канале.
– Привозите усопшую. – Академически поставленный мужской голос заставил Башурова отодвинуть трубку подальше от уха. – Отпоем в лучшем виде, как закажете, панихида согласно уставу, подвезете с вечера – заберете утром.
– Спасибо.
Виктора Павловича передернуло. В голове его внезапно раздалось заунывное пение на древнем языке: «С миром, с миром, на запад, в Абидос»[35]35
Согласно древнейшим верованиям египтян, умершие попадали на тот свет через узкое ущелье, расположенное среди холмов близ Абидоса, города, расположенного в восьмом верхнеегипетском номе. Здесь находились одна из наиболее почитаемых в Египте гробниц Осириса и большой некрополь. В религиозной поэзии название города Абидос употреблялось как синоним слов «запад», «загробный мир», «обитель мертвых».
[Закрыть],– и взору предстали крутые мрачные взгорья на левом берегу Нила, испещренные отверстиями склоны которых служили местом захоронений. С быстротой молнии надвинулись вдруг освещенные факелами стены покоев, зарябило в глазах от многоцветья восковых красок, и он явственно ощутил затхлый запах тысячелетий.
«Тьфу ты, черт, опять хреновина какая-то». Ликвидатор энергично потер лицо, пощипал себя за уши, пытаясь вернуться в родной двадцатый век, а между тем в дверь позвонили. Кинувшаяся открывать тетя Паша вернулась с суетливым молодым человеком, одетым неброско, но дорого, это был агент из похоронной конторы, которого Башуров вызвал на дом. Виктор Павлович был краток, – оплатив похороны по высшему разряду, он добавил сотню баксов чаевых и пристально глянул агенту в глаза:
– Только вы уж не разочаруйте меня, пожалуйста.
Тот молча кивнул, что-что, а в людях он разбирался, – работа такая. За окнами тем временем стемнело, осенний день подходил к концу, и Виктор Павлович внезапно почувствовал смертельную усталость. Больше всего на свете ему хотелось сейчас завалиться спать, – наверное, это и есть первый признак приближающейся старости…
– Пойду я, тетя Паша. – Он сунул тете Паше в цепкую заскорузлую ладонь пачку пятидесятирублевок. – Насчет поминок прикиньте, чего сколько, если не хватит, еще найдем.
Тетя Паша, казалось, не слушала, она уставилась Башурову на перстень, глаза ее округлились, губы горячечно зашептали:
– Господи, помилуй, Господи, помилуй, святые угодники, Исусе Христе, спаси и сохрани нас грешных…
Больше здесь делать было нечего. На улице Башуров вновь очутился под нудным осенним дождем, забрался в машину и, пока грелся двигатель, привычно стал преображаться в академического мужа. Настроение было хуже некуда, однако, несмотря на усталость и эмоциональную встряску, ему здорово хотелось есть. Уже на Лиговке, высматривая, где бы поужинать, Виктор Павлович перестроился слишком близко от белого «опель-сенатора». Ничего страшного, собственно, не случилось, однако водитель иномарки долго слепил Башурова дальним светом, затем обогнал и, подставив задний бампер, заставил резко дать по тормозам. Тут же хлопнули задние дверцы, из «опеля» выскочили двое дюжих молодцов и энергичным шагом направились к Борзому:
– Ты как ездишь, пидор гнойный?
Один из них, лысый, с трехдневной щетиной и квадратной челюстью, уже готов был вытряхнуть «профессора» из машины, но тот его опередил. С силой распахнув дверцу, Башуров рассчитанным движением угодил острым краем нервному молодому человеку прямо в пах. Того согнуло, пока он, захлебываясь, ловил губами воздух, Борзый выскользнул из «девяносто девятой» и секущим ударом ребром ступни с ходу заехал второму по коленному суставу.
Явственно хрустнули кости, дюжий молодец, грузно оседая на мокрый асфальт, заорал благим матом, но ликвидатор пнул его прямо в раззявленный рот, и крик захлебнулся. В этот миг снова хлопнули дверцы иномарки, на этот раз передние, и на подмогу братанам кинулся водитель. В его руке поблескивал лезвием свинокол – острый ножичек солидных размеров с «усами» и кровостоком.
Выскочил из «опеля» и четвертый, и, хотя он решительных действий пока не предпринимал, Борзый, фиксируя поле боя периферическим зрением, сразу понял, что из всех он самый опасный.
Тем временем лысый, столь болезненно отреагировавший на водительскую дверцу «девяносто девятой», получил мощный апперкот в челюсть, и Башуров сразу же швырнул его под ноги вооруженному свиноколом водиле. Падать тот не умел: едва не напоровшись на собственный нож, грузно растянулся поверх бесчувственного тела коллеги, тут же получил от ликвидатора удар ботинком по голове и расслабленно замер.
– Даже не пытайся, – Виктор Павлович вдруг совершенно явственно почувствовал, как четвертый вытаскивает ствол, – голову оторву.
Пальцы на рифленой рукояти разжались, пистолет снова скользнул в глубину кармана: видимо, в голосе и выражении лица «профессора» было что-то чрезвычайно убедительное.
А ученый муж тем временем подобрал с асфальта свинокол и, перехватив поудобнее, метнул в заднее колесо «опеля». Без малейшего сопротивления, будто масло, острие ножа прошило покрышку, сразу же злобно зашипел выходящий наружу воздух.
– На глаза мне больше, ребятишки, не попадайтесь, не надо. – Мрачным взглядом окинув поле боя, Башуров полез в машину. – Пожалеете.
Настроение его существенно улучшилось: видимо, весь накопленный за день адреналин выплеснулся в действие, и, с удивлением обнаружив, что спать совершенно расхотелось, он без приключений добрался до гостиницы. Припарковавшись неподалеку от входа, Виктор Павлович поднялся в свои апартаменты, сменил осточертевший костюм на джинсы и свитер и, подгоняемый желудочным соком, чуть ли не бегом устремился в ресторан.
С недоумением воспринял халдей странное сочетание широких плеч, могучей шеи и благообразной профессорской физиономии, однако заказ принял профессионально, быстро и молча. Ликвидатор же сглотнул внезапно набежавшую от перечисленных разносолов слюну и начал потихоньку осматриваться.
Народу в зале было немного. За двумя дальними столиками степенно зависала братва, у окошка небольшая кучка пожилых, солидно-пузатых лиц кавказской национальности мирно цокала и шипела на одном из горных диалектов, да в уголке яки-то гарны хлопцы, дальнобойщики видать, смачно заедали горилку салом в шоколаде, проникновенно чокаясь зажатыми в грязных пальцах фужерами:
– Хай живе!
Сцена еще была пуста, но у барной стойки уже начинали собираться работницы постельного фронта. Скучая, они изредка перебрасывались короткими репликами, курили, цедили через соломинку слабенькие коктейли, чтобы не набраться раньше срока.
Наконец Башурову принесли заказ. Он сразу налил себе сто пятьдесят «Столичной», не закусывая, помянул мать и, чувствуя, как внутри начинает разливаться живительное тепло, приступил к крабовому салату и ассорти из морепродуктов.
Однако спокойно закончить ужин Виктору Павловичу не удалось. Когда он уже доедал чудесное жаркое из молодого барашка с зеленью и помидорами, халдей с непроницаемым лицом поставил на стол бутылку хорошего французского коньяка:
– Вам презент, от дамы за крайним столиком. – Он повел острым подбородком, и Башуров напоролся взглядом на двух матрон. Одна, довольно привлекательная, рубенсовских кондиций, многообещающе косила глазом и загадочно улыбалась. Вторая, еще более выраженных кондиций, игриво покачивала ножкой и рассматривала ликвидатора сквозь желтую жидкость в бокале.
«Везет мне на настоящих русских красавиц» Борзый с обреченностью кивнул – ежу понятно что спокойно съесть шашлык из осетрины теперь не удастся, – и поднял глаза На официанта:
– Скажите ей спасибо.
Он не ошибся. Вскоре прямо над ухом прозвучало хрипловато-волнующее:
– Спасибо – это много. Возражать не будете? – И напротив уселась та, которая косила глазом.
На вид ей было чуть за тридцать, короткие русые волосы, вздернутый носик, бриллиантовые семафоры в ушах. С фигурой тоже все в порядке – всего везде предостаточно.
– Знаете, вы мне напоминаете Пушкина. – Красавица не мигая уставилась Виктору Павловичу прямо в переносицу, ее круглые зеленые глаза горели нежностью. – Вы, наверное, тоже пишете? Признайтесь, признайтесь, ведь пишете же, да? – Она громко сглотнула слюну, закашлялась и попросила налить. – Давайте за вас, чтоб вам… Чтоб нам…
«Нет, это надолго». Башуров вздохнул и, в надежде отвязаться, поволок красавицу к себе в номер. Общался ликвидатор с ней сурово, по-спартански, – со спины, чтобы не дай бог в порыве страсти не нарушила его профессорскую внешность. Собачья поза, собачья скука.
«Господи, бывают же такие дуры. – С чувством невыразимого облегчения посадив красавицу в такси, Борзый весело взбежал к себе по ступенькам лестницы. – Весь интеллект в органах малого таза». После гостьи в комнате витал густой коктейль ароматов: горьковато-приторного «Пуазона», терпкого женского пота и коньяка, и, открыв окно нараспашку – иначе будет не уснуть, – ликвидатор пошел в ванную. Содрал камуфляж с черепа, аккуратно отклеил усы и бороду, залез под душ. Монотонно, словно дождь за окнами, забарабанили по плечам горячие водяные струи, тело и мысли приятно расслабились, события дня начали отодвигаться куда-то далеко-далеко, и, чувствуя, что засыпает, Башуров пошлепал босыми ногами к кровати.
«Почему любое казенное белье всегда пахнет тиной?» По давней привычке спать без подушки он отшвырнул ее на кресло, улегся, удобно вытянулся, закрыл глаза. Но сон, как назло, не шел.
Поворочавшись какое-то время, Башуров приподнялся, чтобы глянуть на часы. В темноте осенней ночи, усиленной плотными шторами гостиничного окна, камешек на материнском перстне светился, словно огонек сигареты, он напомнил Виктору Павловичу кровожадно-красный глаз неведомого хищного зверя.
«Радиоактивный, что ли?» Не поленившись, Борзый встал, включил свет и принялся тщательно рассматривать материнский подарок. Кольцо как кольцо, простенькое, без наворотов, скорее даже позолоченное, железяка. И камешек больно уж на стекляшку смахивает, хотя, черт его знает, надо бы проконсультироваться…
«Вот не было печали». Башуров хмыкнул и потянулся за своей профессорской тростью. Повернув массивную костяную рукоять на пол-оборота, он вытянул из деревянных ножен отлично сбалансированный клинок, свободно перерубающий гвоздь-двухсотку. Однако, странное дело, хваленая золингеновская сталь не оставила на поверхности кольца ни царапины.
«Ни хрена себе!» Удивившись, киллер попробовал еще раз – результат тот же. Кончилось все тем, что Виктор Павлович здорово распорол себе в нескольких местах палец, туго замотал его куском простыни и снова улегся в постель. Усталость наконец взяла свое, он уснул, но назвать это сном можно было лишь с большой натяжкой.
Башуров внезапно ощутил жаркое дыхание хамсина[36]36
Юго-восточный ветер, дующий в Северной Африке с конца апреля и до начала июня.
[Закрыть] – сухого, горячего, как лучи Шу[37]37
В данном случае солнце.
[Закрыть] в полдень, – он моментально покрылся потом и, сплюнув захрустевший на зубах песок, вдруг понял, что невидим. Совсем рядом, в пяти локтях, осыпав его колючим дождем, промчались две колесницы; не обратив на киллера ни малейшего внимания, возничие натянули поводья неподалеку от огромного алебастрово-белого изваяния Сфинкса.
Судя по богатым украшениям и стати коня, тот, чья кожа имела медно-красный оттенок, был эрпатом[38]38
Представитель высшей знати.
[Закрыть], но, приблизившись, Виктор Павлович увидел на его челе урей[39]39
Изображение кобры, символ власти фараона; обычно помещалось на царской короне или диадеме. Змея должна была отпугивать враждебные царю силы.
[Закрыть] и понял, что лицезреет самого фараона. Второй возничий, эфиоп, своим непокрытым, наголо обритым черепом напоминал обычного жреца, однако на груди его сияла золотая цепь наподобие царской, и разговаривал он с владыкой Египта без тени подобострастия, даже не меняя положения головы.
Справа Башуров заметил небольшую рощицу, где в тени персей[40]40
Фруктовое дерево, растет только в Египте и Эфиопии.
[Закрыть] фараона ожидали колесницы семеров[41]41
Придворные.
[Закрыть], а вот привычных очертаний Великих Пирамид – горизонтов Хуфу, Хафры и Менкауры – он не увидел, на их месте был только рыжий выжженный песок. Снова подул хамсин, взметая своими горячими крыльями облако бурой пыли, от нее воспалялись веки, текли слезы, и плохо было тем, чьи глаза не были накрашены сурьмой. «Чертов песок!» Невольно прищурившись, Башуров приблизился к Сфинксу, с интересом вслушался в разговор, – древний язык был понятен ему.
– Так чего же ты хочешь, Гернухор? – Фараон поправил ниспадавшие на грудь края клафта[42]42
Головной платок, который носили фараоны как символ своего сана. Клафт представлял собой прямоугольный кусок материи, закрывавший лоб и голову и ниспадавший на грудь обоими концами, иногда украшенными цветными полосками.
[Закрыть], украшенные цветными полосками, и его тяжелый взгляд уперся эфиопу в широкую переносицу. – Или ты забыл, что говорил Теут[43]43
Тот, египетский бог мудрости, отождествляемый с великим магом Гермесом Трисмегистом.
[Закрыть]? Маг, употребляющий свое могущество для достижения личных целей, подобен пирамиде, стоящей на вершине. Вспомни, нас было двое достойных, – владыка Египта расправил широкую грудь с хорошо прочеканенными, выпуклыми мышцами, – и каждый получил от Теута свое. Ты – перстень, я – двойную корону страны Кемет. Может, ты забыл, какие добродетели таит в себе тень Сфинкса? Так я напомню!
– Ты, Мина, так ничего и не понял! – Гернухор внезапно рассмеялся, неестественно белыми показались его зубы на черном овале лица. – Добродетели твои нужны слабым. Смотри. – Его сжатая в кулак рука стремительно взметнулась к изваянию, с ладони беззвучно слетела фиолетовая молния и, ударив в лицо Сфинкса, страшным образом преобразила его. – Вот видишь, в мире все решает сила. Я хочу, – Гернухор задумчиво смотрел на облако пыли, медленно оседавшее на каменные лапы изуродованного исполина, – чтобы мой старший сын Сеттети получил корону Нижнего Египта, чтобы моя дочь Шунефру стала сестрой фараона. Да и мне, чей Ка обласкан самим созидателем мира Птахом, давно пора осесть Верховным Мистиком в его обители, мемфисском храме.
На мгновение какая-то тень заслонила добела раскаленный солнечный диск, и оба собеседника удивленно возвели глаза к небу, – ведь в это время года над Египтом не бывает облаков! Однако они ничего не увидели и вновь встретились взглядами, теперь уже ненавидящими.
– Гернухор, – голос фараона Мины был тих, – ты осквернил наследие богов, сила покинет тебя, твой Ка лишится защиты, и твое зло к тебе вернется.
– Уж не ты ли будешь в этом повинен? Разве ты забыл? Наши силы всегда были равны, а теперь у меня есть кольцо! – Эфиоп снова рассмеялся и, развернувшись, направился к своей колеснице. – Лучше думай о моих словах: через три восхода я все возьму сам.
Глубоко вдохнув, фараон молча устремил свой взгляд ему в затылок, и, повинуясь непонятной силе, Гернухор обернулся:
– Готовься к свадьбе, царь!
В этот миг, взметая тучи пыли, взмахнул своим крылом обжигающий хамсин. Лошади испуганно запрядали ушами. Внезапно, словно учуяв змею, вороной жеребец, впряженный в колесницу Гернухора, яростно захрипел, встал на дыбы и тяжело опустил переднее копыто на голову хозяина.
Удар был страшен. Череп эфиопа, подобно переспевшему ореху, раскололся надвое, обломки кости глубоко вонзились в податливую желтизну мозга, и, прижав окровавленные ладони к раздробленному затылку, Гернухор упал ничком на безжизненный рыжий песок. Конь тут же успокоился, негромко заржал и в нетерпении начал переступать ногами. Молча фараон приблизился к поверженному, ногой, обутой в высокую сандалию из золоченой кожи, перевернул растерзанное тело на спину.
Черный маг умирал. Все лицо Гернухора было залито кровью, из приоткрытого рта вместе с черными сгустками с бульканьем вырывался воздух. Однако внезапно веки его затрепетали, толстые губы скривились в презрительной усмешке.
– Я еще вернусь… – прошептал он еле слышно, глаза его широко раскрылись и неподвижно уставились закатившимися белками в безоблачное голубое небо.
«Готов, холодный». Стараясь ничего не пропустить, Башуров подобрался к месту действия вплотную, его ноздри ощутили сладковатый запах крови.
– Хвала тебе, о Теут, могущественнейший и мудрейший! – Фараон воздел руки к солнцу, уголки губ владыки Египта подрагивали. – Ты сам осуществил то, что тяжким грузом лежало на моем сердце!
Не замечая незримого присутствия ликвидатора, он достал висевший на боку тяжелый меч из кости Сета[44]44
Железо.
[Закрыть] и, поймав полированной поверхностью клинка солнечный лучик, послал его в сторону рощи, где ожидала повелений царская свита.
Сейчас же из-за стволов персей вылетела колесница, и могучий маджай[45]45
Воин высшей категории.
[Закрыть] в железной броне, привезенной из дальних северных стран, уже через минуту низко склонился перед фараоном:
– Повелевай, владыка обеих земель!
Это был начальник личной стражи царя, носитель опахала по его правую руку, Тети, возвеличенный из простых сенени[46]46
Офицер египетской армии, сражавшийся в авангарде, командир разведчиков.
[Закрыть] за доблесть, трижды помноженную на преданность и готовность выполнить любой приказ.
– Тело сожги, а останки развей. – Фараон мечом указал маджаю на обезображенный труп Гернухора. – Пусть его Ка тысячу лет блуждает без пристанища и жрет пепел со своего кострища! Но прежде сними с его пальца перстень, не касаясь его, и пусть будет передан он служителям Белого дома[47]47
Царская сокровищница.
[Закрыть]. Смотри же, исполни все в точности, ибо есть ли такое несчастье, которое не навлечешь тына себя, если посмеешь ослушаться!
– Клянусь ликом твоим, о великий владыка, я сделаю так, как ты велишь. – Маджай низко склонил голову и, развернувшись, отсек мечом руку эфиопа с перстнем. Подхватив обрубок, он ловко накинул на ногу мертвецу ременный аркан, приторочил другой его конец к своей колеснице, и, подняв два облака пыли, владыка Египта и его преданный семер стремительно исчезли вдали…
«Да, совсем ты, братец, пить разучился». С трудом разлепив глаза, Виктор Павлович обнаружил, что уже далеко за полдень. Потянувшись так, что хлипкая гостиничная кровать затрещала, он встал, зевнул и направился по своим утренним делам в «гованну» – совмещенный санузел при апартаментах. Сразу выяснилось, что время удивляться только начинается. Изрезанный накануне палец был цел и невредим, если не считать, конечно, чуть заметного шрама на месте вчерашнего глубокого пореза, зато вот с зеркалом души, с глазами, то есть, имела место быть проблема. Очи ликвидатора были жутко воспалены и гноились.
Кое-как умывшись, он почти на ощупь пробрался в комнату и, к великой радости обнаружив на столе чашку с остатками вчерашнего чая, поставил на глаза примочки. Минут через десять полегчало, теперь пора было приступать к лечению самым кардинальным образом.
«Так, завтрак я, кажется, проспал, придется обедать исключительно за свой счет». Борзый заставил себя сделать получасовой разогрев суставов, слегка потянулся и, прилепив фальшивую растительность, отправился в буфет.
День прошел незаметно, в мелкой будничной суете. Ликвидатор капал в глаза альбуцид, занимался организацией поминального стола и терпеливо выслушивал причитания тети Паши. А когда наступила ночь, ему опять привиделась какая-то галиматья из эпохи Древнего царства. Блистающие в солнечных лучах семицветные пирамиды, верхушки которых покрыты золотом, рыжие пески, величественные храмы и священный Нил с дико воющими в тростниках священными котами.
Утром ни свет ни заря дежурная по коридору – по его же просьбе – подняла его телефонным звонком. Зверски не выспавшийся, Башуров привел себя в профессорский вид, облачился в черный костюм со снежно-белой рубашкой, повязал «селедкой» траурный галстук и, ощущая полное отсутствие аппетита, направился прямиком к лифту. Нажал кнопку вызова и стал ждать, – было слышно, как наверху с шумом кого-то грузили.
Лифт спустился плавно, незаметно, двери кабины со звоночком разъехались в стороны, и Башуров, шагнув внутрь, мгновенно окунулся в густую атмосферу вони. Пахло только что пользованным женским телом и коньячно-пивным перегаром, смешанным с «Мажи Нуар» одесского производства. Не удержавшись, он чихнул.
– Гриппуешь, папаша? – Смазливая, молоденькая совсем проститутка среднего звена пьяно подпирала стенку кабины. – Тебе тоже вниз?
Не дожидаясь ответа, она ткнула длинным черным ногтем в какую-то кнопку, и лифт, бесшумно захлопнув двери, мягко начал опускаться. Однако, проехав совсем немного, он вдруг дернулся, свет в кабине погас, и она неподвижно зависла между этажами.
«Этого еще не хватало». Щелкнув зажигалкой, Виктор Павлович попытался связаться с дежурной, но динамик молчал, на громкие крики, перемежаемые грохотом ударов, тоже никто не реагировал, и единственным живым существом, обратившим внимание на старания ликвидатора, была только шкура попутчица.
– Попали мы с тобой, папаша. – Проститутка хихикнула и закурила, атмосфера в кабине сделалась совершенно невыносимой. Выписывая огоньком сигареты замысловатые восьмерки, служительница Эроса придвинулась к Башурову поближе. – Непруха, бля. Вечером вчера «субботник» отработала, а на ночь двух черножопых мне устроили. Я ж им русским языком, блядь, в жопу не даю! Козлы! Гориллы ебаные! – Она вдруг легко, как большинство пьяных женщин, пустила слезу. – Я ж теперь срать неделю не смогу! Да еще на халяву… Ну чего ты, папаша, засох? – Башуров вдруг почувствовал, как женские пальцы профессионально ухватили его за ягодицу. – Давай отсосу.
Инстинктивно он отшатнулся, а попутчица равнодушно хмыкнула:
– Че, западло, что ли? Гордый? – и принялась расстегивать молнию на джинсах. – Щас обоссусь, а-а-а…
Раздалось мощное журчание струи, резко запахло аммиаком, и Башуров в бешенстве пнул двери так, что весь лифт заходил ходуном. Ну не ломать же в самом деле потолок и карабкаться вверх по тросу! С профессорскими-то сединами!
Минут через сорок плафоны внезапно вспыхнули. Нажав на кнопку, Виктор Павлович, уже не веря, вдруг почувствовал, как пол начал двигаться вниз, и, когда наконец-то двери лифта распахнулись, он выскочил как ужаленный, даже не взглянув на попутчицу, сладко почивавшую со спущенными штанами в луже собственной мочи.
«Хорошенькое начало дня!» Выбравшись на улицу, Борзый поспешил за угол, где под нескончаемым осенним дождем мокла его «девяносто девятая». Приблизившись, он неожиданно замер, и нехорошая ухмылка искривила его лицо, – левое переднее было спущено. Успокаивая себя – ничего, мол, бывает, – он принялся доставать из багажника баллонник с домкратом, а вот проклятый ключ от секретки отыскался не скоро, И Башуров выехал с парковки лишь минут через двадцать.
Дождь лил не переставая, проезжая часть была скользкой даже для переднеприводной «девяносто девятой», но, памятуя о потерянном времени, ликвидатор держал стрелку спидометра на сотне. Само собой, немного не доезжая Московских ворот, его тормознули гибэдэдэшники, затаившиеся с радаром в засаде. Разошлись, впрочем, полюбовно, – кушать всем хочется. Однако едва Башуров тронулся с места, как заглох двигатель и больше уже, несмотря на все старания, так и не запустился.
– Скорее всего коммутатор. – Блюстители законности, испытывавшие к нарушителю с недавних пор самые теплые чувства, помогли ему откатить машину к тротуару и, посоветовав: – Возите всегда запасной, – отправились дальше нести свою нелегкую службу.
«Не хватало еще на похороны опоздать!» Виктор Павлович стремительно преобразился и выскочил на проезжую часть с поднятой рукой, однако энтузиаст, готовый прокатиться к Обводному каналу, отыскался не сразу.
Словом, когда на раздолбанном желтом таксомоторе Борзый подкатил к церкви, то услышал:
– Похоронный транспорт уже минут двадцать как уехамши.
– Жми, друг.
Башуров вытащил зеленую бумажку с Франклином в овальной рамке, в ответ «Волга» взревела прогоревшим глушителем и, громыхая разбитой подвеской, понеслась в облаке водяных брызг по Московскому проспекту. Когда наконец, миновав памятник Победы, выехали на Пулковское шоссе, ликвидатор облегченно вздохнул: в боковом окошке тащившегося в крайнем правом ряду похоронного автобуса он увидел зареванное лицо тети Паши.
– Поезжай впереди гробовоза, пересаживаться не буду, скоро кладбище. – Виктор Павлович не удержался и похлопал водилу по плечу. – Молодчина, успел!
А в это время сзади полыхнуло, раздался оглушительный взрыв, и ощутимо плотная волна воздуха кинула «Волгу» на обочину.
В ужасе Башуров распахнул дверь, выскочил под дождь, и сразу же протяжный дикий крик ярости вырвался из его груди. На месте автобуса, который вез гроб с телом его матери, пылал огромный, в полнеба, костер.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
– Трогай, живо. – Инстинкт мгновенно бросил Башурова в салон машины, и только чуть позже, оглядываясь на стремительно удаляющийся столб огня, он отчетливо понял, что чудом избежал смерти.
Сразу же пришло спокойствие, эмоции пропали, исчезли где-то в глубине сознания, осталось лишь одно желание – выжить; так, наверное, ощущает себя загнанный в угол зверь. Остановив машину у поворота на Авиагородок, киллер протянул таксисту еще сотню баксов:
– Забудь все, похороны отменяются.
– Похороны? – Тот явно был не дурак и, быстро сунув «зелень» в карман, понимающе взглянул Башурову в глаза. – Какие похороны? Что-то не припомню…
– Ну и ладно. – Борзый на всякий случай запомнил номер, дождался, пока такси пошло на разворот, и, без труда ангажировав следующее, направился в сторону Московского проспекта.
«Ловко, сволочи, придумали. – Он неожиданно поймал себя на мысли, что, невзирая на весь этот чудовищный кошмар, ему безумно хочется снова ощутить на своем лице жаркое дыхание хамсина, увидеть плавное течение Нила, величаво несущего свой воды вдоль заросших клевером берегов, красивых меднокожих женщин в почти прозрачных струящихся одеждах, величественные храмы и пышные религиозные шествия. Отгоняя эти бредовые мысли, киллер потряс головой, заставил себя сосредоточиться. – Наверняка Зойку разговорили, вычислили адрес матери, затем место и время похорон, а заложить заряд с замедлителем уже дело техники. И заминировали, суки, именно гроб, – номер известный».
– Ну-ка, браток, тормозни на минутку! – Чтобы водила не подумал чего плохого, Башуров бросил на «торпеду» полтинник, быстренько купил в «Автозапчастях» коммутатор и весь оставшийся путь сидел молча, думая о рыжих песках Египта.
Когда сквозь серую пелену мороси показалась арка Московских ворот, он вылез и, проводив «волжанку» взглядом, направился к своей «девяносто девятой». «Удивительно, как это щетки с лобового стекла не помыли? – Башуров сел в машину, привычно изменил внешность на профессорскую и, машинально вставив ключ в замок зажигания, нехорошо усмехнулся. – Совсем крыша поехала, тачка-то не едет. Ну-ну, давай попробуй». Попробовал, – странно, но двигатель завелся с полуоборота. Чудеса, да и только.
Не переставая изумляться, он остановился у ближайшего таксофона, достал междугородную карту с Ладой Дэнс на ламинированной поверхности и позвонил к себе на службу, в столицу.
– Оздоровительный центр «Пульсар». – Мелодичный голос Зои Васильевны, как всегда, нес в себе могучий заряд резко положительной энергии. Узнав, кто звонит, она обрадовалась, а затем вдруг ехидно поинтересовалась: – Виктор Павлович, ты что ж это, правда злостный алиментщик?
– Откуда такой вздор? – Ответ ликвидатор примерно уже представлял.
– Да тут третьего дня разыскивали тебя двое муровцев, ксивы все под нос совали, говорили, дюжину детей по всей стране прижил, а содержать отказываешься. Ну ты, Витенька, и шалун. Когда ждать-то тебя?
Все зло от баб, – Виктор Павлович душевно распрощался с директрисой и повесил трубку. Нужно было прокачать ситуацию. Наверняка машина и гостиница засвечены, срисовали его, видимо, еще позавчера, когда он был у матери, а он, кулема, «хвоста» не засек. Хотя, говоря честно, если работают профессионалы, сделать это очень сложно. Значит, необходимо срочно сменить место жительства и средство передвижения. Дальше… Башуров внезапно почувствовал, что с утра ничего не ел, и, купив сахарную трубочку, принялся яростно ее грызть. Наверняка за посадкой в «гробовозку» следили и теперь знают точно, что он остался жив, а следовательно, непременно попытаются довести дело до конца. Перспектива просто радужная. Виктор Павлович догрыз трубочку, сел в машину, развернулся возле Московских ворот и со скоростью сорок километров в час покатил в крайнем правом ряду, внимательно проверяясь. Затем, под мигающий желтый, сколько было лошадей в двигателе, улетел с перекрестка, быстро ушел с Московского направо во двор и принялся нарезать круги на второй передаче. Так он проделал несколько раз и, только окончательно убедившись, что «хвоста» нет, в темпе порулил на проспект Энергетиков.
