Текст книги "Окольцованные злом"
Автор книги: Мария Семенова
Соавторы: Феликс Разумовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
– Суки, урою. – Башуров стремительно травмировал ближайшему бойцу голеностоп, шваркнул его соседу по ногам стулом и, без труда перемахнув через стойку, крепко прижал консервный нож бармену к горлу. – Назад, а то хана ему.
На мгновение толпа замерла, а чтобы все сомнения вообще отпали разом, ликвидатор медленно улыбнулся и сделал резкое движение рукой. Из распоротого волосатого уха хлынула ручьем кровища, истошно заскулил подраненный общепитовский деятель, и, снова сунув замокревший инструмент ему под горло, Башуров глянул сурово:
– В закрома веди, лишенец.
Дважды повторять не пришлось, и, едва очутившись в тесной, слабо освещенной подсобке, он с лязгом задвинул засов, в целях профилактики отправил бармена в нокаут и кинулся открывать заржавевшие запоры погрузочного окна. От ударов чем-то тяжелым дверь предательски затрещала, жалобно звякнули бутылки на стеллажах, и, распахнув наконец обитые железом створки, Виктор Павлович нырнул головой вперед в грязный, затоптанный снег узкого двора-колодца. Теперь стремительный рывок, только бы убраться побыстрее из каменной западни, однако не получилось, – из дверей «Рапсодии» уже выкатилась разъяренная, алчущая крови толпа, и, сбитый подножкой на тротуар, Башуров завертелся бешено на пятой точке, щедро раздавая удары по ногам и мужским достоинствам атакующих. Мгновение – и, словно подкинутый мощной пружиной, он сделал длинный кувырок, вырвался за пределы круга и устремился по направлению к метро.
Эх, хорошо было бы подхватить с земли кусок арматурки, камешек какой – не надо забывать, что булыжник – оружие пролетариев, – осколок стекла, на худой конец, но недавно выпал снег – ничего путного не видать, а справа снова послышались разъяренные крики преследователей, видимо, срезали проходными дворами, понятное дело – аборигены.
Была не была, Виктор Павлович нырнул в ближайший парадняк и, оказавшись на втором этаже, начал яростно выламывать железную стойку от перил. Ни фига, это вам не в хрущевке какой-нибудь, здесь все построено прочно, на совесть, и ликвидатор уже решился в случае чего сигать в окошко, как неожиданно губы его сами собой расплылись в улыбке, – лопатка. Ржавая, с расколовшимся черенком, откуда взялась она здесь? Хорошо бы, конечно, наточить ее с трех сторон до бритвенной остроты, гвоздочком укрепить поладнее, да ничего, и на том спасибо тебе, Господи, потому как лопата – это вещь серьезная, подарок, можно сказать, судьбы. Алебарда, говорят, от нее произошла, да и сама она оружие мощное, по сути дела универсальное. Хорошо наточенная лопата рубит конечности не хуже топора, легко вскрывает животы, а уж череп ей раскроить – пара пустяков, но все это, конечно, в умелых руках, привычка нужна.
Чего-чего, а навыков у Виктора Павловича хватало с избытком. Первый же нападающий ошалело уставился на свою изуродованную кисть и с животным ревом принялся подбирать отрубленные пальцы с грязных ступенек. Бесполезно, милай, микрохирургия здесь тебе не поможет, ты сам-то, смотри, кровушкой не изойди да в обморок не брякнись. А ты куда, дурашка, – Башуров легко отбил лопатой нож и, раздробив оруженосцу переносицу, спихнул сразу же обмякшее тело ногой вниз, – иди, родной, лечись. В считанные мгновения он обиходил еще пяток нападавших, и на лестнице образовалось потерявшееся, исходившее кровью и животным ревом людское скопище – зрелище весьма жалкое.
Любоваться ничтожеством человеческим ликвидатор не стал, а кинулся наверх, к заветной двери на чердак, незапертой, слава богу, и, потревожив мирно зимовавшую чету бомжей, выбрался на скользкую от снега крышу. Дома раньше строили плотно – стена к стене, и, без труда очутившись на соседней кровле, Виктор Павлович, заметив пожарную лестницу, улыбнулся: ну вот и все, как любил говаривать полковник Исаев. Обжигая руки о железные прутья ступенек, он принялся спускаться, мягко спрыгнул на захрустевший под ногами ледок, и в это мгновение в глаза ему ударил кинжальный луч фонаря, а по почкам – резиновая милицейская дубинка, называемая почему-то «демократкой».
– Стоять! – Согнувшегося от боли ликвидатора грубо пихнули к стене, и, услышав начальственный рык: – Документы, – он понял, что пожаловала родная милиция.
– Сейчас все будет. – Виктор Павлович перевел дыхание и, сделав вид, что полез за пазуху, пружинисто впечатал милицейскому ребро своей ладони чуть ниже уха.
Не успело тело того упасть на снег, как Башуров подшагнул к ударившему его по почкам сержанту и, стремительно проведя болевой на кисть, принялся избивать обидчика его же собственной дубинкой. Ломая кости лица и рук, весело шлепала «демократка» по человеческому телу, ликвидатор же, не теряя времени, энергично помогал себе башмаками, и скоро мент, вытянувшись в кровавой луже, затих. «Сатрапы». Виктор Павлович сплюнул, пнул его в последний раз и, затерев на резиновом изделии свои пальчики, принялся уносить ноги.
Без малейших проблем он поймал частника, по пути приобрел здоровенный шоколадный торт и через полчаса предстал перед Катей счастливым как никогда – уж больно вечер выдался хорош.
…Также говорят, что есть у арабов тайная секта Ал Гурнак и основал ее в веке семнадцатом некто Абд ал-Расул, который будто бы учился у псиллов – североафриканских негров, почитающихся лучшими из знатоков змеиных ядов. А кроме того, недавно открылось, что этот самый Абд ал-Расул был посвящен в таинства бога Сета и знал секрет приготовления страшной отравы из листьев персика.
Однако главное занятие в секте Ал Гурнак – это превращение ядовитых гадов в тайные орудия убийства. Все окружено секретом, но удалось узнать, что, услышав шум падающего метеорита, посвященные члены секты не мешкая подбирают его. Этот самый аэролит кладут рядом с каким-то другим, неизвестным камнем, который, по-видимому, испытывает губительную силу первого. Затем они оба размельчаются в порошок, приобретающий запах, неощутимый для человека, но привлекающий змей, которые приползают со всех сторон и лежат, словно очарованные, около приманки. Члены секты хватают их за головы при помощи маленьких деревянных вил, сажают в горшки из обожженной глины Л держат там для своих надобностей…
Из фискального донесения
Дела минувших дней. 1924 год
– Медам, месье, минуту внимания. – Экскурсовод вытер белоснежным платком мокрые от по усы и встал таким образом, чтобы на него падал тень от дворцового пилона. – Немного истории господа. Еще начиная с эпохи Среднего царства был установлен общегосударственный культ местного бога Фив Амона, которого отождествляли с богом солнца Ра под именем Амон-Ра.
«Ну и жара, черт ее побери». Штабс-капитан Хованский тягуче сплюнул и, попав выцарапанному на стене фараону прямо в рожу, почему-то обрадовался, а гид все никак не мог уняться:
– Позднее, в эпоху Нового царства, произошло слияние двух культов – бога солнца Ра, почитавшегося первоначально в городе Оне[74]74
Гелиополь, совр. эль-Матария близ Каира.
[Закрыть], и Хора, еще в древности считавшегося владыкой неба, а затем ставшего повелителем обоих горизонтов, то есть ахти. Что же получилось в результате, господа? Правильно, медам, культ нового бога Ра-Хорахти, суть Атона, установив веру в которого фараон Эхнатон подорвал жреческую власть и основательно пополнил казну за счет богатств, отобранных у храмов других богов. Впрочем, не будем повторяться, все это я уже имел честь рассказывать вам в Амарне, если помните.
Действительно, палящее солнце, хрустящий на зубах песок и совершенно жуткое количество мошкары едва ли позволят забыть в скором времени резиденцию Аменофиса IV. Тихо выругавшись, Хованский тяжело вздохнул, – культурная программа вояжа его утомляла. А вот месье Богарэ и Хорьку вся эта древняя чушь, похоже, пришлась по душе, вон как старательно внимают этому зануде.
Штабс-капитан вздохнул еще раз. Французский туринг-клуб имел репутацию фирмы солидной, и, если уж пообещал показать вам весь Египет, можете не сомневаться: сдохнете, но увидите все. Семена Ильича уже успели подробно ознакомить с Великими Пирамидами, заставили чуть ли не на карачках при свете факела проползти в нижний покой и полдня промурыжили под палящим солнцем возле Сфинкса. Поведали ему и о былом величии Рава[75]75
Поэтическое наименование Египта, подразумевающее дерзость и насилие.
[Закрыть], тыча пальцем в древние развалины Мемфиса, долго ездили по ушам в Танисе, расписывая, как там было хорошо, пока город назывался Пер-Рамзес и являлся резиденцией Рамзеса II, а по прибытии в Луксор заверили, что здесь когда-то находилась гордость Черной страны – стовратные Фивы. Все было, все в прошлом, отцвели уж давно хризантемы в саду…
– Ну вот, господа, надеюсь, вы теперь запомните, – наконец-то гид поперхнулся и принялся кашлять, – что великий Но-Амон состоял из двух частей: царских дворцов в южной части города, на развалинах которых стоит нынешний Луксор, и квартала богов – Карнака, где мы сейчас имеем удовольствие лицезреть следы былого величия. Увы, омниа ванитас, то есть все суета, как говаривали древние. Прошу, господа, к обеду не опаздывать.
Есть в такую жару было тяжеловато, и, подхарчившись в ресторане отеля «Континенталь» без особого энтузиазма, бандиты от нечего делать собрались в номере у месье Богарэ – катануть на счастье. Вот уже вторую неделю таскались они по египетским землям, но экскурсии служили лишь прикрытием, на самом же деле интересовал их каменистый склон в Долине царей, где в двадцать втором году Говард Картер обнаружил гробницу Тутанхамона.
С той поры прошло два года, и, хотя ковчег уже был вскрыт, мелочные англичане все что-то делили с жадными египтянами, а тем временем гроб с останками царя по-прежнему стоял нетронутый в официально закрытой усыпальнице. Такую ситуацию грех было не использовать, стараниями одного энергичного американского коллекционера в страну фараонов была срочно командирована бригада месье Богарэ, снабженная шикарными турпутевками денежной субсидией, а также подробнейшими инструкциями, на что из царской утвари следовало обратить внимание в первую очередь.
– Сделайте все как надо, месье, – на прощание заказчик крепко пожал руку Язве Господней, – и остаток жизни вы проведете как Тутанхамон!
Мишель Богарэ был тактичный человек, – он не стал уточнять, что конкретно имел в виду коллекционер, взвесив в руке задаток, вежливо улыбнулся: будьте покойны, предприятие в надежных руках.
Между тем становилось ясно, что ничего путного при такой жаре получиться не может, и Язва Господня, бросив карты на стол, поднялся:
– Игра не клеится, господа.
У себя в номере штабс-капитан залез под холодный душ, затем забрался в кровать с противомоскитным пологом и проспал до самого вечера, обливаясь потом, без сновидений. Ужинали молча все в том же душном ресторане «Континенталя», вяло, без настроения. На сцене тощая носатая девица, то ли сильно загорелая, то ли просто грязная, изображала танец живота. Действо отчего-то не возбуждало – ни потенции, ни аппетита. Хованский даже отвернулся, скривившись: «Тьфу ты, гадость-то!»
А ведь были женщины в Египте, были! Девственность несли на алтарь Исиды, священным развратом занимались! Штабс-капитан с жалостью покосился на сцену. На такую небось и козел из Мандесского храма не позарился бы[76]76
Козел Мандесского храма был назначен лишать невинности молодых египтянок, приносивших свою девственность в жертву богу.
[Закрыть]. А алмеи, красотой своих форм и сладострастным бесстыдством доводившие мужчин до безумия? Нефертити, в конце концов? Тоже, чертовка, знала себе цену. Э, да что там, ко временам Рамзеса II Египет уж и сифилис знал, симптомы в папирусах описывали. Увы, за все надо платить, господа.
Утро следующего дня выдалось кошмарным – ранним, жарким и суетливым до крайности. Туристов разбудили ни свет ни заря, накормили плотным завтраком с белым вином и, не позволив даже частично переварить съеденное, потащили на западный берег осматривать древние погребения.
Угрюмо взирал штабс-капитан на широкие лодки с треугольными парусами, на силуэты верблюдов вдалеке, на женские фигурки в черном со связками тростника на головах. Ах, если бы кто знал, до чего вся эта экзотика ему поперек горла! Как устал он от жизни на чужбине! А дома березы глядятся в синий глянец озер, утренние туманы веют грибной прелью, где-то вдалеке баламутит сердечный покой кукушка… Гореть же вам навечно в адском пламени, проклятые большевики!
Между тем, переправившись на западный берег Нила, туристы двинулись по центральной дороге к горному массиву. На юге виднелись развалины храма, построенного некогда в честь побед Рамзеса III, неподалеку от него стояли два колоссальных изваяния Аменхотепа II, причем одна из статуй, изуродованная, обладала чудесным свойством: как только на нее падали лучи восходящего солнца, слышались звуки, подобные тем, что издают лопнувшие струны арфы.
Дорога постепенно поднималась в гору. Наконец между отвесных скал взору открылся причудливый храм царицы Хатшепсут, которая прославилась тем, что, еще будучи принцессой, выловила из нильских вод корзинку с новорожденным Моисеем.
Наконец, когда солнце застыло на небе раскаленной огненной сковородой, туристы оказались у входа в гробницу Тутанхамона. С виду и не скажешь, – мрачная дыра в скале, уходящая полого вниз, таких вокруг сотни, рядом палатка сторожей-арабов да кучи выбранной из галереи гальки.
– Согласитесь, господа, трудно даже представить что там, – гид ткнул пальцем куда-то себе под ноги и неожиданно криво улыбнулся, – находятся богатства, которым нет цены!
Он вытер платком лоб, покрывшийся чудовищной смесью из пота, сала и пыли, и приготовился вести группу в обратный путь. Нужно было успеть к обеду.
– А скажите-ка, почтеннейший, – сделав равнодушное лицо, месье Богарэ лениво посмотрел куда-то в скалистую даль, – вот вы говорите, цены нет, а охраняют гробницу всего несколько арабов. Неужели не боятся, что ограбят?
– Видите ли, месье, Говард Картер – очень ловкий человек, он долго изучал здешнюю жизнь и прекрасно знает, что делает. Во всяком случае, мне точно известно, что от услуг английских военных он отказался. – Экскурсовод пожал плечами и, вытащив из кармашка большие серебряные часы, заторопился: – Пора, господа, в путь, сегодня в меню молодая гусятина, наш повар готовит ее просто божественно!
Обед действительно был неплох: жаркое из серны, куропатки в меду, речная рыба с соусом из фиников, фрукты. После отличного кофе с ликером бандиты поднялись в номер Язвы Господней.
– Будь я проклят, господа, если это не самое понтовое дело в моей жизни! – Глаза месье Богарэ лихорадочно заблестели. – Я селезенкой чую, рыжья там немерено!
В конце концов операцию по изъятию ценностей было решено провести этой же ночью под видом похода в бордель, добычу надежно спрятать и, затаившись на время, дать знать заказчику, чтоб «шинковал капусту». Доставка ценностей в контракт не входила, так что пусть сам подсуетится, не маленький.
За ужином месье Богарэ лихо крутил усы, двусмысленно смеялся в ответ на сальные реплики окружающих и, клятвенно пообещав не обойти вниманием изобретения двух великих людей – Нагана и Кондома, отправился с друзьями навстречу ночным утехам.
Вечерний воздух обволакивал, словно влажный горячий компресс, со стороны Нила тянуло свежестью, слышался негромкий шум воды, какие-то всплески. Когда негодяи переправились на западный берег, низкое темное небо уже густо усеяли огромные южные звезды. Луна была яркой, – близилось полнолуние. Тысячелетние развалины отбрасывали причудливые тени, они казались декорациями к арабским сказкам, не хватало лишь восточной чертовщины – злобных дэвов и летающих ифритов…
Хованский ухмыльнулся: хвала аллаху, вместо нечистой силы впереди уверенно вышагивал месье Богарэ с неизменной трубкой в зубах, слева позвякивали о древние камни подковы Хорька. Эти, правда, не летают…
Наконец впереди высветилась темно-красная точка прогоревшего костра, походка негодяев сделалась неслышной, дыхание – еле заметным. Вскоре они уже могли рассмотреть чалму и бородатое лицо неподвижно застывшего возле тлеющих углей араба.
– Месье, он ваш. – Кивнув Хорьку, Богарэ красноречиво провел пальцами по горлу и перевел взгляд на Хованского. – Мы – в палатку.
В это время где-то позади пронзительно закричала ночная птица тетис. Инстинктивно обернувшись, штабс-капитан заметил вдруг, как рука араба стремительно взметнулась к чалме, раздался резкий свист рассекаемого воздуха, и сразу коротко вскрикнул Хорек.
– Аллах акбар! – Бородатый охранник хотел было вскочить на ноги, но Хованский метнулся вперед и всадил ему в глаз финку – твердо и глубоко. Заученным движением развернул клинок в ране, вытащил рывком, бросился на помощь к Язве Господней, но со стороны палатки уже раздался чмокающий звук, взвизгнули, будто раздавили кошку, и тут же из-за полога появился месье Богарэ, носовым платком он невозмутимо вытирал кастет. Тут же в его руке вспыхнул фонарик, и, едва желтое пятно остановилось на лежащем неподвижно теле, он медленно опустился на колени, уставился в искаженное смертью лицо Хорька:
– О, мон дье. – Бритвенно-острый, похожий на серп массивный метательный нож угодил тому точно в горло. Закрыв другу глаза, Богарэ яростно хлопнул кулаком о ладонь: – Похороним его позже, вперед, месье.
Было слышно, как сильным ударом ноги он своротил хлипкий дощатый щит, частично закрывавший проход, зашуршали под подошвами мелкие камешки в галерее. Спускавшийся следом Хованский вдруг различил какой-то свист, и сразу же раздался дикий крик Язвы Господней, послышались удары железа по живому.
– Черт! – Штабс-капитан подобрал упавший на землю фонарик и увидел, как Богарэ со страшной силой вколачивает кастетом в стену гибкое, стремительно извивающееся тело. – Мишель! – Хованский кинулся к патрону, но ему уже никто не ответил. Подхватив обмякшее тело за плечи, Семен Ильич понял, что держит в руках труп.
Он бережно опустил мертвеца на пол и почувствовал противный холодок, разлившийся между лопатками, – у стены все еще слабо шевелила хвостом огромная оливково-черная гадина, длиной никак не менее четырех метров. «Ах, патрон, патрон…» Хованский тяжело вздохнул: укус кобры пришелся тому прямо в лицо. Однако Язва Господня был мужественным человеком, перед смертью он нашел в себе силы превратить голову твари в мокрое место. Натурально в мокрое, – штабс-капитан скользнул лучом по склизкому пятну на стене и неожиданно придвинулся поближе: а это еще, черт возьми, что такое?
Мишель Богарэ бил кастетом с такой силой, что тысячелетние камни не выдержали и кладка подалась, обнаружив в глубине небольшую нишу. «Оч-чень интересно». Стараясь не наступить дохлой гадине на хвост, Семен Ильич расширил отверстие, затем внимательно прислушался к наружным звукам и наконец, направив в пролом луч фонаря, нащупал в толще стены небольшую, судя по весу деревянную, шкатулку. Открыть ее не получилось, крышка просто рассыпалась под пальцами в труху. «О, фу!» Увидев содержимое, Хованский сморщился: похоже на чьи-то мощи, стоило только время терять! Однако, присмотревшись, он заметил, что черные смолистые останки украшены перстнем с красным камешком. «Ладно, с паршивой овцы хоть шерсти клок». Не колеблясь, он потянулся за колечком. Раздался треск распавшейся в прах человеческой плоти; повертев жуковину в лучах фонаря, штабс-капитан пожал плечами и насадил находку на палец. Впрочем, он тут же о ней забыл, его ждали все сокровища Тутанхамона.
Для полноты картины. Фрагмент четвертый. Год 1085 до Р. X.
Месяц месор[77]77
Начало июня.
[Закрыть] года 1085 до Рождества Христова выдался в Фивах удушливо-жарким. В неподвижном воздухе, нагретом до температуры римской бани[78]78
Сорок градусов.
[Закрыть] не ощущалось ни малейшего дуновения ветра, все вокруг покрывал серый слой пыли, казалось, что светлые лики богов отвратились от земли египетской навсегда. Однако, как ни злилось солнце, под своды царского дворца жар его лучей не проникал, и повелитель принимал старейшину врат храма Амона-Ра в прохладе своего любимого белого кабинета.
Это было просторное двухъярусное помещение, на алебастровых стенах которого в ярких красках и золоте представала печальная история двадцатой династии – последней в эпоху Нового царства. Давно прошли времена Рамзеса Великого, когда трепетали враги и строились новые храмы, былое могущество кануло в Лету. Теперь государство не могло обеспечить даже посмертный покой вершителям своей истории.
У северной стены кабинета стояла малахитовая статуя бога-шакала Инпу, рядом алтарь в виде усеченной пирамиды, а ближе к центру блистала золотом роскошная мебель из эбенового дерева, инкрустированная слоновой костью и драгоценными камнями. Курились сладкие благовония из Аравии, мягко шелестело опахало из перьев птицы филис. Благодаря акустике слова фараона доносились, казалось, откуда-то сверху.
Нынешний повелитель Египта Херихор I еще не так давно носил титул Са-Амона, верховного жреца храма Амона. Это был видный мужчина, высокого роста, очень крепкий, с могучей выпуклой грудью. Происхождения он был самого подлого, и только дерзкий ум, железная воля и терпеливое боголюбие помогли ему добиться всего в этой жизни.
Унамон, старейшина врат храма Амона, усаженный в знак особого расположения не на пол, а на роскошную, с нефритовыми вставками, скамью, был стар, морщинист и сгорблен годами. Он был последним из ходящих по водам Нила[79]79
Жрецы, владеющие левитацией.
[Закрыть].
Речь шла о безрадостном. Народ утратил былое благочестие, Египет раздирала смута, а царская казна была пуста, подобно древней обворованной гробнице.
– О владыка Египта, – Унамон почтительно склонил голову, – скорбь охватывает меня примысли о нищете в нынешние времена. Правители земель разбежались, брат убивает брата, сыновья поднимают руки на матерей. Земли Черной страны опустошены. Каждый человек говорит: «Мы незнаем, что со страной… Что значат богатства, если за них нечего взять?» Известно ли тебе, государь, – жрец склонил голову еще ниже, – злодеи входят в сговор со стражей и оскверняют могилы даже в Долине царей? Ты должен, господин наш, восстановить свое могущество, возродить священные ритуалы и прекратить разграбления царских могил, иначе Гор не допустит твою тень к трону Осириса.
Херихор тяжело, со стоном, вздохнул:
– В моем сердце не было зла. Я подавал нищим, я кормил сирот. Я имел друга и приближал к себе подданных. Но те, кто ел из моих рук, стали мятежниками… – Он повернул голову и движением бровей удалил из покоев носителя опахала. – Я читаю в сердце твоем, достойнейший отец, ты пришел не с одной лишь скорбью. Ты, Унамон, ждешь от меня одобрения твоей мудрости.
– Да благословят тебя боги, повелитель Египта. Истину ты сказал. – Унамон оторвался от созерцания своих сандалий, которые ему было разрешено не снимать при входе во дворец, и посмотрел фараону в лицо. – Недалеко от храма царицы Хатшепсут я приказал устроить глубокую шахту, переходящую в просторное хранилище. – Жрец тяжело вздохнул. – Рабы, рубившие скалу, не пережили захода солнца. Той же ночью послушники и младшие жрецы перенесли в тайник останки Великого Рамзеса, отца его Сети и других царей, всего числом тридцать семь. И они ушли за горизонт, еще до рассвета, – их убил персик[80]80
Египтяне владели секретом изготовления яда на основе синильной кислоты, содержащейся в листьях и косточках персика.
[Закрыть].– Унамон опять вздохнул. – Вход в шахту запечатан и неприметен, а тайну знают теперь только двое.
Низко склонившись, он вытащил из складок одежды небольшую табличку с картой захоронения, и едва фараон всмотрелся, как глина начала крошиться, – через минуту на царской ладони лежала лишь горстка сухой пыли.
Повисла пауза, но, почувствовав, что разговор не закончен, Херихор, обтерев руку концом своего клафта, спросил:
– Ты хочешь сказать что-то еще, досточтимый Унамон?
Жрец поднялся.
– Быть может, тебе интересно знать, государь, – голос его сделался печален, – одна лишь гробница осталась нетронутой в Долине, усыпальница Тутанхамона, фараона восемнадцатой династии. Вот уже два века она стоит открытой, но любого, осмелившегося ступить внутрь, ждет смерть. Говорят, что грабители, двести лет назад сломавшие печати, погибли, так и не сумев выбраться наружу. Рабы, по моему приказу завалившие щебнем галерею и запечатавшие вход в нее, тоже ушли в поля Осириса. Однако они успели закончить труд. Видимо, со временем заклятие слабеет.
Заметив недоуменный взгляд Херихора, старый жрец снова вздохнул:
– Точно никто ничего не знает. Двадцать веков прошло, целая вечность… Говорят, все дело в каком-то древнем перстне, история которого тянется от самого царя Миноса…
Не давая заглянуть себе в глаза, Унамон припал к ногам царя и медленно двинулся прочь из залы. Глядя на его жалкую, согбенную, бессильную фигуру, Херихор печально прикрыл веки: «Где же былое величие жреческой касты? Где все? О боги, сжальтесь над Египтом!»
Дела минувших дней. 1924 год
Trahit sua guemgue voluptas[81]81
Каждого влечет его страсть (лат.).
[Закрыть].
Штабс-капитан успел сделать только несколько шагов, не больше. Неожиданно перед глазами вспыхнул ослепительный белый свет, и он увидел стремительный сверкающий поток, надвигающийся на него с неимоверной быстротой. Хованский закричал и в ужасе бросился прочь, но гигантская волна накрыла его, и, подхватив, понесла на своем гребне к исполинскому конусу мрака, занимавшему все видимое пространство впереди.
Непроглядная темень окутала его со всех сторон. Но постепенно движение замедлилось, тьма немного рассеялась, и штабс-капитан увидел, что очутился в каменистой пустыне, с невысокими холмами и беснующимся вдалеке вулканом. Было сумрачно, – окрестности освещались лишь потоками лавы, огненными реками расчертившими тьму; отовсюду злобно шипели гады, выползая из-за скалистых обломков; под ногами и в воздухе кишели полчища насекомых: мухи, москиты, пауки, скорпионы… Стояло зловоние, немыслимое, ни с чем не сравнимое, будто в годами немытом сортире запустили цех по разделке трупов…
Чувствуя, что его может вытошнить в любую секунду, Хованский медленно побрел к соседнему холму, стараясь не наступать на крупных гадов и тысячами давя всякую мелочь. Под ногами хрустело и хлюпало, несколько раз он поскальзывался и падал, в кровь обдирая локти. Вдруг откуда-то из-за камней донеслись приглушенные стоны и звуки рвоты, Семен Ильич обрадовался – хоть что-то человеческое. Однако, обогнув наконец холм, обомлел.
Там, за шикарно накрытыми столами, жрали господа и дамы. Вот вальяжный толстопузый господин, во фраке и с «бабочкой», от души смазал икрой расстегайчик с визигой, степенно выкушал водочки, заглотил пирожок, и сейчас же его вывернуло наизнанку. Он виновато улыбнулся, подлил себе водочки и протянул руку за жареной куропаткой. Рядом дама с тремя подбородками и головой, плавно переходящей в туловище, никак не могла осилить огромную, величиной с блюдо, ватрушку. Она тоже кокетливо хихикала и блевала прямо на декольте. Кого-то рвало шашлыками по-карски, кого-то – устрицами с лимоном, кого-то – кровавым бифштексом…
Чувствуя, как и у него желудок поднимается к горлу, Семен Ильич поспешил ретироваться. Однако далеко уйти не удалось, – внимание его привлекли страстные стоны. За следующим холмом штабс-капитан очутился в прелестном зеленом оазисе, заросшем финиковыми пальмами и тамариндами. Под сенью их раскидистых крон в позах весьма откровенных возлежали мужчины и женщины. Члены их трепетали, с губ слетали неясные звуки, но нагие тела, хоть и сплетались в порывах вожделения, слиться, увы, не могли, эрос здесь царствовал лишь наполовину: в самый желанный момент мужчины становились бессильны, а женские чресла сводила жестокая судорога, превращая их каждый раз в неприступную твердыню. В жестокой злобе они выли и рвали на себе волосы.
На травке у пруда, в самом центре оазиса, тоже исступленно корежились людские тела, однако от страсти несколько иного рода. Это были обреченные на вечную ломку морфинисты: кто-то без удержу чихал, кто-то бился головой о землю, кто-то вился ужом от нестерпимой боли в желудке, а кто-то пил мочу и жевал носки, надеясь уловить хотя бы мизерные доли наркотика.
«Да, приятное общество!» Семен Ильич миновал оазис с отвращением. Сразу за ним начиналась стена ядовитого колючего кустарника, уныло простиравшаяся вдоль горизонта сколько видел глаз. Оттуда доносилось мерзкое металлическое скрежетание, сильно пахло серой, смолой, громко гудело пламя, и то и дело раздавались крики столь страшные, что у Хованского вдоль позвоночника пробегала дрожь. Он замер, сомневаясь в необходимости путешествия за колючую изгородь, и в это время неведомая сила стремительно швырнула его на землю, перед глазами снова вспыхнул ослепительный свет, и Семен Ильич ощутил себя лежащим в прохладной полутьме каменного склепа.
– Тьфу ты, черт! – Штабс-капитан схватил агонизирующий фонарик, глянул на часы и с криком ярости поднялся на ноги. Однако направился он не в сторону царской сокровищницы – хрен с ним, с Тутанхамоном, – а на выход. Надо же, провалялся полночи без чувств, словно гимназистка-целка! Теперь уж не о рыжье надо думать, а о том, как ноги уносить!
«Вот дерьмо!» Штабс-капитан перешагнул через издохшую кобру, со злостью сплюнул и начал заниматься делом.
– Эх, товарищи, товарищи… – Уже остывшие тела месье Мишеля и Хорька он оттащил шагов за триста, профессионально обыскав, все нужное забрал себе – в дороге пригодится, – вздохнул тяжело и принялся раздевать трупы. Изуродовал до неузнаваемости лица, отрезал головы и, уложив в глубокую расщелину, завалил сверху осколками гранита. Одежда тоже исчезла под каменной кучей, а тела, распоров предварительно животы, штабс-капитан оставил на открытом месте, – будет нынче пернатым пожива!
Когда рассвет окрасил берег Нила в розовые тона, Семен Ильич уже был в пути. Он явно не принадлежал к той части российской интеллигенции, которая из-за своей бесхребетности и склонности к самокопанию просрала великую империю. Единственное чувство, которое обуревало его сейчас, был зверский голод.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
На полигоне было холодно, шел мокрый противный дождь. Вдали у горизонта виднелась каланча деревни Крюгерово, слева, за подожженным танком, качали кронами дубы, теряли на ветру пожухшую листву. Настала осень, природы увяданье.
– Ну что, не подведут твои? – Начальство поплотнее запахнулось в плащ-палатку, его негромкий голос сделался зловещим. – Смотри, Сергей Петрович, с огнем играешь. Просрём – завтра же на ковер с результатами по Борзому. Вернемся с победой – я тебе срок по его отстрелу на неделю продлю. Вот так, в таком разрезе.
– Делаем все возможное, товарищ генерал. – Плещеев вдруг вспомнил фильм о геройском кобеле Мухтаре, тяжело вздохнул. – Он постарается.
Настроение у Сергея Петровича было не очень. Мало у него хлопот, так ведь нет, третьего дня пожаловали гости, коллеги из московской «Амбы», и начальство решило показать себя – провести товарищескую встречу по преодолению препятствий, стрельбе из пистолета, боям без правил и собачьим единоборствам. Чтобы и в столице нашей родины знали питерских. И вот – грязища, дождь и первый же проигранный этап. Московский генерал стоял в сторонке, подбоченясь, с самодовольным видом крутил усы, его обезображенное шрамами лицо сияло. Мокрушники из «Амбы» улыбались, курили, пряча сигареты в рукавах, с игривым видом делали эгидовцам «козу»: ща мы вас убодаем!
