Текст книги "Дядя Лёша"

Автор книги: Мария Семенова

Соавторы: Елена Милкова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

Гудбай, Америка!

Как ни странно, первой о пропаже Лидии узнала Кристина, – именно ей, старой подруге, и позвонили родители. Но Кристина решительно ничего не могла сказать. Она не встречалась с Лидией с того самого дня, когда встретила у нее в доме Антона, и, по правде говоря, не очень хотела ее видеть. Ее примиряло с бывшей подругой только то, что Лидия в самый ответственный момент крикнула: «Там внизу какая-то тень» – и тем самым спасла ее. Она подозревала, что пропажа Лидии связана с Антоном, но это были только предположения. На вопрос Лидиной мамы, кто такой Антон и где его найти, она не смогла ответить. Этого Кристина не знала и не хотела знать.

Родители обращались в милицию, в больницы и морги, но безрезультатно. А когда через несколько дней им позвонил мужской голос и спросил Лиду, мама тут же набросилась на него:

– Вы Антон?

– Нет, – сказали в трубке. – Я Григорий. Хочу договорить с Лидой.

– Нету ее, пропала она! – в сердцах крикнула мать. – Это все вы ее довели, ваша компания!

– Ну не моя! – возмутился Гриша.

– Все вы так говорите!

– Так что с Лидой? – забеспокоился Гриша.

– Говорят тебе, пропала! В воскресенье вечером или ночью ушла и не вернулась! – Мать расплакалась. – И где ее искать, не знаем. Если бы жива была, наверно, уж позвонила бы домой! Я не знаю, что и думать! Уж все больницы обзвонила, в милиции телефон обрываю. И ничего.

– Она ушла одна?

– Кто ж ее знает? Из дома одна вышла.

– А в чем была одета?

Лидина мама, которая уже не раз отвечала на этот вопрос, без запинки повторила:

– Джинсовая куртка, юбка черная, на ногах кроссовки. Волосы коротко стриженные.

– Ну да! – удивился Гриша. – Она что, обстриглась? Жалко. Такие волосы были красивые.

– Значит, вы давно ее не видели, – сказала мать. – Она уж месяц как подстриглась, даже больше. Мне тоже не нравилось. Я так и думала, что не доведет ее эта новая мода до добра. И еще этот подонок, как его… Антон.

– Все ясно, – коротко сказал Гриша и положил трубку.

Григорий не любил долго рассуждать, он был спортсменом, тем более теннисистом, возможно не таким успешным, как Воронов, но, во всяком случае, не из самых последних. По крайней мере, теннис его кормил, особенно в последнее время, когда зажиточные люди стали понимать, что следует заботиться о своем здоровье. Теперь Гриша играл в спаррингах с особо спортивными из бизнесменов и членов их семей, кому надоело сражаться с такими же «чайниками», как они сами, и хотелось настоящих теннисных боев.

Итак, Гриша был спортсменом, а спортсмен не будет подолгу предаваться размышлениям, – в доли секунды он должен оценить обстановку, принять единственно правильное решение, сделать точное уверенное движение – и победа!

Так он действовал и сейчас. Он не стал беспокоить морги и милицию, сообразив, что заявление о пропаже человека у него попросту не примут, как не приняли его у Лидиных родителей. Вот пройдет месяц-другой, тогда пожалуйста.

Гриша попытался было взяться за розыски сам: бродил по дворам, присматриваясь к развеселым компаниям, примостившимся на сломанных лавочках, заглядывал в подвалы и подворотни. Но разве весь Питер обойдешь!

Очень скоро он понял, что, если действительно хочет найти Лидию, надо действовать иначе. Ему одному с этим справиться было не по плечу. Тут-то и вспомнилось, что Лида не раз упоминала о том, что какая-то родственница ее соседей по лестничной площадке работает в милиции.

Зацепка была слабенькая, но ничего другого не оставалось. Гриша пришел к соседям, которые сначала и разговаривать не желали неизвестно с кем (кто его знает, может, жулик или, хуже того, квартирный вор), но из объяснений Гриши поняли, что он действительно знает Паршиных. Они, разумеется, слышали, что молодая соседка пропала, но им и в голову не могло прийти самим предпринимать какие-то действия.

Правда, давать телефон Наташи они все-таки не решились, мало ли что… Да она сама обещала в гости приехать. «Завтра она будет, тогда и поговорите».

Наташа спешила к тетке с тортом в руках. Раньше она всегда побаивалась проходить темный двор-колодец и, внутренне холодея, пробегала его бегом, каждый раз задаваясь вопросом, как же это тетя Валя ходит здесь всю жизнь. Каково идти здесь темным осенним вечером?

Как ни странно, сегодня Наташа уже не ощущала прежнего страха. Опаска осталась, но не было жути, которая подкатывала под горло и заставляла сердце биться, как испуганная птица в клетке.

Она уже была готова юркнуть в парадное (исторически, разумеется, никакое не парадное, а как раз черный ход), как вдруг ее окликнули:

– Извините, пожалуйста!

В прежние времена Наташа бросилась бы вверх по лестнице с такой прытью, что побила бы все мировые рекорды, ей и сейчас стало немного не по себе. Но и только-то.

Она сохранила самообладание настолько, что успела заметить, что голос хоть и мужской, но вовсе не хамский. Однако останавливаться не собиралась. Наташа никогда не знакомилась на улице и не верила, что из таких знакомств может выйти что-нибудь путное.

Однако мужчина не отставал и, к ужасу Наташи, зашел за ней в подъезд.

– Вы Наташа Поросёнкова? – очень вежливо спросил он, как будто почувствовал ее страх. – Я знаю, что вы работаете в милиции…

Как ни странно, упоминание о милиции подействовало на Наташу успокаивающе. Она вдруг совершенно перестала бояться и даже вспомнила, что тетя Валя говорила ей о том, что кто-то, кажется сосед, хотел с ней поговорить.

Наташа остановилась и повернулась к говорившему лицом. Перед ней оказался довольно обыкновенный с виду парень в джинсовой куртке. В нем не было ничего особенного, если не считать беспокойства в глазах.

«Это никакая не милиция, молодой человек!» – хотелось сказать Наташе, но она сдержалась, а только заметила:

– Я вас слушаю. Только я ПорОсенкова.

– Хорошо, – с готовностью кивнул парень. – Я вчера с вашей тетей разговаривал. Дело в том, что одна девушка пропала. Она соседка вашей тети, живет в соседней квартире. Я просто не знаю, что делать. – В глазах парня отразилось отчаяние. – В милиции заявление брать не хотят, говорят – погуляет и сама вернется.

– Ну так, может, и вернется, – кивнула Наташа, все это время пытавшаяся вспомнить, о какой соседке говорит парень.

– А если не вернется?! – в сердцах крикнул Гриша (а это был он). – Да что же вы за люди! Да ведь каждый час дорог! Ведь где она, с кем? Вам хорошо, ваших родственников никто на иглу не сажал! Вы чистенькие. Вам такие, как Антон, ублюдок этот, на пути не попадались! Ваша хата с краю! А мне, скажите, мне теперь что делать?!

– Антон… – пробормотала Наташа и запинаясь спросила: – Она… эта девушка, которая пропала, ваша сестра?

– Нет, – тихо ответил Гриша. – Не сестра. Она… моя девушка. Можете считать, что она мне никто. Так мне уже и в милиции сказали.

– Знаете… – Наташа вдруг почувствовала, что не может повернуться и уйти. Слишком живо было воспоминание о встрече с Антоном. Хотя, может быть, это и не тот. Но ублюдок, это точно. Может ли «Эгида» найти девушку? Конечно, может. Она твердо верила во всемогущество своей конторы. – Знаете что, – сказала она Грише, – нужно только обязательно составить словесный портрет, описать поточнее, во что она была одета. Хорошо бы и фотографию, только одну из последних.

– Это можно, – кивнул Гриша. – У меня с собой.

И он полез в карман за записной книжкой, в которой действительно с некоторых пор хранил портрет Лидии.

– Она, правда, очень изменилась за последний месяц, похудела – страх, – бормотал он, протягивая Наташе маленькую фотографию 3х4. – Может быть, у родителей найдется побольше…

– Хорошо, давайте зайдем к ее родителям, и вы мне заодно дадите ее словесный портрет.

– А как вы думаете, шансы есть? – спросил Гриша.

– Сто процентов! – уверенно заявила Наташа. – Я ведь работаю не в милиции!

* * *

– Вы не знаете, кто у нас занимается розыском пропавших людей?

Аллочка с удивлением посмотрела на Наташу и недоуменно пожала плечами.

– Это вообще-то не профиль «Эгиды-плюс», – холодно заметила Аллочка и отвернулась к дисплею.

– Ну а все-таки, – настойчиво продолжала Наташа. – Просто у нас соседка пропала.

– Когда, – спросила Аллочка, не отрываясь от компьютера.

– Четыре дня назад. Родители точно не знают, потому что они были на даче.

– Четыре дня! – хмыкнула секретарша. – Подумаешь! Погуляет и придет!

– Вот то же самое им сказали и в милиции.

– И правильно сказали.

– О чем спор, девушки? – Перед ними вырос Кефирыч, как будто внезапно материализовался из воздуха.

– Да вот у Наташи соседка загуляла, и она предлагает, чтобы «Эгида» привела ее домой и пристыдила.

– Загуляла? Дело хорошее. Погоды-то какие стоят – заглядение!

 
Ой, девчоночки, весна!
В степи сердце просите
Где, как кони, мужики
Табунами носятся!
 

[Частушка А.Шевченко]

Аллочка только плечами пожала, услышав очередную, как она выражалась, «вульгарщину».

– Да все вовсе не так! – воскликнула Наташа. – Ее один гнусный тип на иглу посадил, и она ушла в совершенно невменяемом состоянии. Она погибнуть может!

– А что же родители в милицию не пойдут? – посерьезнел Фаульгабер.

– Ходили, – объяснила Наташа, – на у них заявление не берут.

– Дело обычное, – почесал рыжую голову Фаульгабер. – Не любят ребята загружать себя.

– Но мы-то можем ее найти.

«“Мы”! – подумала Аллочка и недовольно усмехнулась. – Смотри-ка ты, работает без году неделю, и уже “мы”».

Семен Никифорович, однако, не обратил на это коварное местоимение никакого внимания:

– Мы-то можем. Но это должно начальство решать. У нас, дорогуша моя, дисциплина.

Это Наташа хорошо понимала, а потому, когда появился Плещеев, она немедленно отправилась, к нему в кабинет. Ей было одновременно жаль и заблудшую девчонку, и этого парня с глазами, полными отчаяния.

– Понимаете, Сергей Петрович, – уговаривала Наташа, – этот мерзавец специально посадил на иглу. Надо спасать девчонку.

Наташа, сама того не замечая, заговорила словами Гриши Проценко.

– Это ваша родственница? – Плещеев никак не мог понять, кем приходится Наташе эта непутевая душа.

– Да Антон же! Возможно, тот самый!

– Чеботаревич? – переспросил Плещеев.

– Ну да!

Это сразу меняло дело.

Мало того, что помочь вытащить из трясины живую душу – само по себе благородное дело, тут еще примешивался профессиональный интерес: она могла дать ценные показания. А Антон Чеботаревич интересовал «Эгиду» все больше и больше.

– Найдем вашу девчонку, не беспокойтесь, только надо бы словесный портрет, неплохо фотографию…

– Да у меня все готово! – воскликнула Наташа.

* * *

В Петербурге немало подобных мест, некоторые, кажется, растянулись на целые кварталы, но злачное место номер один – это, без всякого сомнения, Московский вокзал. Ничто не может соперничать с ним, ни Балтийский, ни тем более Витебский, где до сих пор можно увидеть панно «Первый проезд Императора Николая I по Царскосельской ж.д. 1837 г.». Вокзал, откуда отходит «Красная стрела», – статья особая, даже выражение такое имеется: дама с Московского вокзала. Сюда-то в первую очередь и направился Саша Лоскутков, вооружившись увеличенной фотографией пропавшей Лидии Паршиной. В тот день со времени исчезновения девушки прошла неделя.

Но Сашу привлекал не благообразный центральный зал, где Петр Первый сменил дедушку Ленина, чей двойник по сию пору благоденствует в Москве на Ленинградском вокзале, не очень интересовался он и перронами, где двигались пассажиры, носильщики и проводники. Лоскутков сразу направился в правое (если смотреть от Москвы) крыло вокзала, – вонючий зал ожидания, помещение касс и примыкающая к ним территория. Здесь по своим собственным законам жили самые низы общества. Грязные, оборванные, устрашающе вонючие бомжи в фантастических лохмотьях демонстрировали удивительную стойкость человеческого организма и его способность привыкать ко всему, поскольку, вопреки всем знаниям, накопленным мировой медициной, были еще живы, кое-как передвигались, а некоторые были даже способны к продолжению человеческого рода, – откровенный пример этой способности являла некая пара, устроившаяся в углу.

Саша ходил по залам между рядами ломаных стульев. заглянул под лестницы, вышел на улицу, прошел между ларьками и вдруг услышал пение:

Гудбай, Америка, о!

Где я не буду никогда!

Услышу ли песню,

Которую запомню навсегда?

Пел тонкий девичий голос. При его звуке Саша насторожился и прислушался.

– Не, ты давай что-нибудь русское, сыты этой Америкой по горло! Ну ее в задницу! – раздались хриплые пьяные голоса. – Давай чего-нибудь нашенское!

Тонкий голос снова завел:

Кружевом камень будь

И паутиной стань,

Неба седую грудь

Тонкой иголкой рань.

Слушатели что-то бормотали, кто-то матерился, кто-то с хрустом жевал, кто-то пытался подвывать. А Саша Лоскутков бросился туда, откуда доносился голос, вытаскивая на ходу фотографию. И остановился как вкопанный. Перед ним сидела девушка – тощая, грязная, завернутая во что-то бесформенное, совершенно не совпадающее со списком того, в чем она неделю назад ушла из дома. Сложив на коленях руки, она пела:

Будет и мой черед.

Чую размах крыла.

Да, но куда уйдет

Мысли живой стрела?

Саша взглянул на фотографию. Было трудно, почти невозможно узнать эту полубезумную певицу с ввалившимися щеками в округлом и румяном девичьем лице, смотревшем на него с фото. И все же черты сходства определенно были.

– Лидия! – Саше пришлось крикнуть, чтобы она услышала.

Пение оборвалось.

– Ну я Лидия, и дальше что? – вяло поинтересовалась она.

– Испортил песню, дурак, – пробормотал бородатый человек, больше всего похожий на волосатого Адриана Евтихиева из учебника биологии, возможно, впрочем, это сходство было не случайным и он приходился потомком знаменитому русскому крестьянину.

Саша отошел в сторону и набрал номер телефона.

– Нашел я ее, Сергей Петрович, – сказал он. – На Московском вокзале. Сидит песни поет. Что теперь с ней делать?

– Доставь ее в медпункт, что ли, – распорядился Плещеев.

– Лида! – снова крикнул Саша и, расталкивая бомжей, пробрался к стене, где на расстеленном на полу грязном пальто сидела Лидия. Одета она была уже не так, как описывали родители, – вместо джинсовой куртки на ней был немыслимо грязный старый свитер, а поверх наброшен рваный болоньевый плащ, который был ей велик на три размера. Лицо казалось серым от размазанной грязи, волосы торчали во все стороны. На миг Лоскутков снова засомневался, она ли это. Но это, конечно, была она.

Лидия смотрела на него широко раскрытыми глазами, но не сопротивлялась. Она едва воспринимала окружающую действительность.

– Не хочу отсюда уходить, – бормотала она.

– А что ты будешь здесь делать?

– Пою, – равнодушно ответила Лидия. – Я пою народу. Потому что это… – она обвела рукой расположившихся неподалеку бомжей, – это и есть народ, которого вы, – она внезапно перешла на крик, – ВЫ, чистая интеллигенция, не знаете и знать не хотите! А народ, вот он! И я пою для него!

– Лида, пойдем, – пытался уговаривать Саша.

– Я никуда не пойду! – закричала Лидия. – Мой дом здесь! Да-да, здесь! – Она вдруг разрыдалась, рыдания становились конвульсивными, и вдруг Лоскутков понял, что у нее начался припадок – настоящий, не поддельный. Она корчилась на грязном полу, извиваясь, как от острой боли.

Саша схватил ее, стараясь удержать, чтобы она не билась головой о цемент пода.

– Врача, – сказал он, озираясь в поисках, кого бы попросить сходить за врачом, ведь на вокзале обязательно должен быть медкабинет. Но вокруг он видел только безмятежно-тупые лица бомжей, которые к жизни и смерти относились в высшей степени безразлично.

Оставить Лидию Саша не мог. В конце концов он не долго думая сгреб ее в охапку и, распихивая ногами ее недавних слушателей, понес в направлении, которое указывала стрелка с красным крестом.

– Так. – Дежурный врач брезгливо поморщился. – Нет, нет, на диван ее не надо. Опустите лучше на пол. Она что, ваша знакомая?

В этот момент дверь распахнулась и в медпункт влетел Гриша Проценко.

– Лида! Лида! – Он опустился на колени перед почти бездыханным телом, посмотрел на Сашу Лоскуткова и сказал: – Спасибо.

– Спасибо потом говорить будете, – проворчал врач. – Давно она пропала?

– Да. Неделя уже, как ушла из дому. Лидия затихла и лежала без движения, как будто спала. Врач наклонился над ней и приподнял веки, затем взял за запястье, чтобы пощупать пульс. От его внимания не укрылись порезы на руках.

– Ну что сказать? Отравление наркотическими веществами, причем в острой форме. Утешительного мало. Так ведь и умирают от передозировки. Надо госпитализировать. Как ее зовут?

– Паршина Лидия, двадцать один год.

Врач сделал ей укол и вызвал медтранспорт.

– Ну, в общем, ей повезло, вашей Паршиной, – сказал он, кладя трубку. – Неизвестно еще, что с ней было бы через пару дней. Еще приступ, кома, и пришлось бы увозить ее бренные останки. Это у нас тут не редкость.

– Но деньги-то откуда на наркотики? – воскликнул Гриша.

– Да они же сами варят эти дикие смеси. А через два-три года все, конец. Сначала волосы вылезут, зубы… Да через год вы бы ее не узнали, а через три считали бы, что перед вами бабка пятидесятилетняя.

Когда приехал медтранспорт, Гриша вместе с Лоскутковым поехали сопровождать Лидию, а врач сказал им на прощание:

– Сейчас ее поставят на ноги, но главное – потом. Помните: очень мало кто из наркоманов излечивается от своей зависимости по-настоящему и навсегда.

Гриша сидел рядом с Лидией и смотрел на ее бледное лицо, которое теперь, когда с него пропала нервическая гримаса, стало спокойным, даже безмятежным. О чем он думал, неизвестно, вряд ли он давал себе какие-то высокие обещания или произносил про себя прочувствованные монологи. Гриша был парень простой и мыслил простыми словами. Но когда в приемном покое сестра спросила его: «Вы ей кем приходитесь?» – он ответил не задумываясь: «Другом».

Лидию, которая начала приходить в себя, куда-то увели, а потом нянечка передала ему вонючий ком – это была ее одежда. Выйдя из больницы, Гриша выбросил ее в ближайший контейнер для мусора.

– Спасибо, – еще раз сказал он Саше Лоскуткову.

Лоскутков улыбнулся:

– Не за что. Хорошо, что мы успели вовремя. Да, и кстати. Зайдите как-нибудь к нам и расскажите все, что вам известно об Антоне Чеботаревиче.

Июнь

Июнь был прохладным, как обычно и бывает в северной столице, и петербуржцы, в отличие от привыкших к летней жаре москвичей, не спешат убрать на хранение плащи и куртки, эти предметы верхней одежды в Петербурге вообще не убирают, равно как и не выходят из дому без зонтика, даже если на улице жарит солнце.

Так что июнь, как всегда, выдался прохладный, и тополя зацвели уже в самых последних числах. Теперь весь город был засыпан сугробами тополиного пуха, и важные голуби расхаживали по нему, как по перине.

Когда бабушка начала покашливать, Кристина решила, что во всем виноват этот пух. Она тщательно закрыла окна, пропылесосила все углы, протерла пол сырой тряпкой. И, как ей показалось, это помогло, – вечером Антонина Станиславовна больше не кашляла. Однако на следующий день кашель снова повторился. Кристина позвонила матери.

– Господи, подумаешь, кашель, – сказала Ванда. – Сильный?

– Да нет вроде бы.

– Ну простудилась слегка, наверно. Ты же все время держишь открытой форточку. Поставь ей горчичники или… – Она задумалась. – Или дай ей микстуру от кашля.

Вечером Кристина ставила бабушке горчичники. Антонина Станиславовна смотрела на нее грустными глазами, как будто хотела сказать: все эти старания ни к чему не приведут.

– Бабуля, надо лечиться, – говорила Кристина, закрывая горчичники газетой, а потом полотенцем. – Ты еще встанешь и бегать будешь. Вот увидишь, честное слово.

Бабушка вздохнула, как будто безуспешно пыталась пошевелиться, и вдруг уголки ее губ дрогнули.

– Бабушка! – радостно воскликнула Кристина. – Бабушка! Ты можешь, ты смогла… Ну еще раз попробуй.

Антонина Станиславовна снова вздохнула и шевельнула губами.

– Ура! – закричала Кристина. – Теперь ты поправишься, бабуля, дорогая! Ты у меня молодец.

Бабушкины руки были вытянули вдоль одеяла, и пальцы правой руки вдруг слабо задвигались. Левая рука, правда, продолжала безжизненно лежать, но все равно то, что стала возвращаться чувствительность к правой половине, было гигантским прогрессом,

Кристина снова бросилась звонить матери.

– Ну вот видишь, – сказала та. – Может быть, горчичники помогли, кто знает.

И действительно, с этого дня Антонина Станиславовна стала поправляться. Правда, это происходило очень медленно, но с каждым днем она начинала все лучше управлять – пока лишь только правой половиной тела, но уже это вселяло самые радужные надежды. И настроение у Кристины стало лучше, теперь она старалась вообще не вспоминать ни Вадима, ни Лидию, ни тем более Антона. Главное – чтобы бабушка была здорова. Иногда она мечтала о том, как хорошо было бы уехать куда-нибудь, чтобы оставить все плохое в прошлом. Но эти мечты были пока несбыточными, и Кристина старалась просто вытеснить всякое воспоминание о людях, которые ее предали.

В понедельник, как всегда, пришла врачиха из поликлиники.

– Ну что ж, молодцом… – сказала она, увидев бабушкины подвиги, и немедленно удалилась.

Теперь ухаживать за бабушкой стало легче, потому что она хоть как-то уже могла помочь Кристине, когда та ее переворачивала и кормила. А когда внучка читала ей газету, внимательно слушала, выражая свое удивление или негодование происходящими событиями слабым шевелением губ. Но даже такое общение радовало Кристину, потому что это было лучше, чем ничего.

И даже деловая и, как всегда, не имеющая ни одной свободной минуты Ванда прибежала посмотреть на это чудо.

У Кристины как будто гора упала с плеч. Уход за стариком, конечно, труднее, чем за младенцем, но главное в том, что он неизмеримо тяжелее морально. Сколько бы бессонных бдений, усталости и переживаний ни стоил ребенок – он растет, с каждым днем изменяется, он постепенно превращается в человека. Труд, затраченный на него, кажется осмысленным. Гораздо тяжелее ухаживать за стариком, особенно когда впереди не видно никакого просвета, когда с течением времени положение не становится ни хуже и ни лучше, и постепенно начинает казаться, что так будет длиться вечно, год за годом. Но если дело идет на поправку, настроение сразу меняется.

Читать бабушка еще не могла, но смотрела телевизор, и Кристина жалела, что у них всего лишь старенький «Рекорд», а не какой-нибудь современный «Голд-стар» с дистанционным управлением, потому что бабушкина правая рука стала слушаться ее настолько, что она, безусловно, смогла бы им пользоваться.

– Вот накоплю денег, – говорила Кристина, – обязательно куплю тебе новый телевизор. Представляешь себе, ты лежишь, то есть сидишь в кресле, нажала на кнопку – и переключай с одной программы на другую.

Бабушка в ответ только улыбалась и гладила внучку по руке. Говорить она еще почти не могла.

В один из этих дней Кристина вдруг увидела в газете фотографию. Это был ОН. Подпись гласила: «Петербуржец Вадим Воронов вышел в финал на турнире в Москве». Настроение сразу же испортилось. Но больше всего Кристина досадовала на саму себя.