Текст книги "Вкус вишнёвой лжи (СИ)"

Автор книги: Мария Тетюшева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 23 страниц)

Ложь 47. Стас

Впрочем, в сущности, безразлично, как именно тебя обманывают, потому что все равно обманывают всегда. (Эрих Мария Ремарк. Финал)

Свидание – Любовь

Ложь 47. Стас

Пробуждение даётся с трудом. Сначала не понимаю, жив ли вообще. Дальше пытаюсь сообразить, где я. И только потом, как меня зовут и что я здесь делаю. Бошка трещит, во рту насрали кошки и парочка скунсов. Дико хочется пить – пытаюсь собрать силы, чтобы заставить тело двигаться, но умудряюсь только пошевелить рукой. Пальцами вляпываюсь в какое-то липкое дерьмо, морщусь.

– Проснулся? – тихий голос пронзает похуже ножа. – На, похмелись.

Наконец-то открываю глаза и с трудом переворачиваюсь на спину. Не сразу узнаю Костяна, настойчиво пихающего мне холодную бутылку «Жигулей».

Я у него дома, и я ничерта не помню. Единственное, на душе как-то совсем херово, и не требуется несколько долгих секунд, чтобы понять причину.

Элли. Предательница.

Со стоном сажусь на кровати, принимаю бутылку и делаю жадные глотки. Становится легче.

– Чё вчера было-то? – хрипло спрашиваю я.

Костя в домашней футболке и в спортивках, волосы растрёпаны, но вид не сонный. Наверное, давно проснулся. Он пересекает комнату и присаживается на стул.

– Ты нажрался в нулину, – спокойно говорит парень. – Три дня не просыхал. А вчера закончилось бухло, а мне было западло идти. Ты начал буянить, а потом отрубился.

Не сразу понимаю смысл его слов: пытаюсь вспомнить подробности, но ничего не получается. Голова болит, не позволяя мыслям построиться в шеренгу и отдать честь командиру. Они хаотично копошатся подобно новобранцам и не понимают, что им нужно делать.

– Стоп, я у тебя три дня уже тусуюсь?

– Угу, – бурчит парень, утыкаясь в телефон.

Так, значит, с момента семейного ужина прошло три дня. Сегодня, получается, среда? Или вторник?

– Я подчистил твою хату, – безразлично оповещает меня Костя. – Барной стойке хана. И телику тоже.

Молчу. Да, я помню, как разгромил половину студии в приступе ярости, а теперь во мне болезненная пустота. Ничего не хочу. Даже пить уже нет сил, хотя спасительное пиво неплохо-таки помогает.

А ещё я помню Элли и Иру. Вот только откуда?

– Мы чё к Ирке ездили? – прокашливаюсь, откидываюсь назад, облокачиваясь затылком о стену.

– В субботу, – отчитывается Назар. – Она, оказывается, знала про эту шлюху. То, что она с твоим братом тусовалась.

Очередной укол пронзает душу, подобно наркотикам вгоняя в неё прожигающую боль. Делаю ещё один глоток из бутылки, только сейчас замечаю, что руки замотаны грязными бинтами, местами покрытыми кровью. Где это я так?

– Ожидаемо, – бурчу я. – Они же подруги. По любому Элли всё ей рассказывала.

– Ожидаемо? – возмущается Костя. – Чувак, она знала и ничего не сказала! – я морщусь из-за его громкого голоса. – Я был о ней другого мнения.

А мне как-то плевать. Я пуст, выжат и раздавлен. И не знаю, что делать…

– А ещё она знает, что ты замочил Григорьева, – замечаю я. – Ей тоже стоит рассказать об этом?

Назаров мнётся, снова утыкается в сотовый.

– Нет, но… – пытается подобрать аргумент, но у него ничего не получается. – Просто неприятно как-то. Не знаю.

– Это не её дело, – шумно вздыхаю. – Правильно, что молчала. Крыс никто не любит… Бля-я-я… есть таблетка? Бошка раскалывается.

Назаров молча поднимается на ноги и уходит, а через несколько минут возвращается с кружкой воды и аспирином. Я закидываю в рот таблетку и жадно осушаю стакан.

Ставлю всё добро на тумбочку, прикрываю глаза. Пытаюсь прогнать навязчивое лицо Элли и её имя, водоворотом заполняющее сознание.

Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли.

Убирайся…

– Твой брат тебя искал, – вдруг говорит Костя.

Кривлюсь.

– Пошёл он.

– Сказал, чтобы ты набрал его, как просохнешь.

– Ага, щас.

– Типа, важно очень. Отца касается. И всей этой хуйни.

– Да похуй мне! – злюсь я, поднимаясь на ноги.

Направляюсь к выходу.

– Ты куда?

– В туалет…

– Там маман.

– Ну, на кухню тогда! Покурю.

– Сижки закончились…

– Сожру тогда чё-нить.

Достал.

– Стас.

– Что? – оборачиваюсь.

Молчит. Смотрит с жалостью, будто я собираюсь сигануть с балкона. Хотя, нет здесь его. Если только в форточку с разбега так, чтобы наверняка.

– Я знаю, что тебе хуёво, но это пройдёт. Поверь мне. Всегда проходит.

Ничего не отвечаю, выхожу в коридор. Назар когда-то был в аналогичной ситуации, вот только вся проблема в том, что больно-то мне сейчас. И ещё нужно пережить всё это дерьмо и дождаться этого сраного «потом». Станет легче. Обязательно. Но мне плевать на это потом, потому что оно ещё не наступило.

Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли.

Перестань о ней думать!

Дверь туалета открывается, и передо мной возникает мама Кости. Как обычно нервная и запуганная.

– О, Стасик, – пищит женщина, не зная, спрятаться ли обратно в туалет или же выйти из него.

Она теребит дверь костлявыми руками и неуверенно улыбается.

– Здрасте, тёть Ань, – мой голос хриплый и грубый – это пугает женщину ещё сильнее.

Она наконец решается выйти из туалета.

– Ты это, не шуми больше так, – просит Анна Алексеевна. – Спать мешаешь…

Пробирается по стенке в сторону своей комнаты. Её волосы неопрятно собраны в хвост, домашний халат уже, видимо, давненько не стирали, синяки под глазами, кажется, увелись.

– Извините, – бурчу я, запираясь в туалете.

Чё ж я делал-то такого последние дни?

Пока справляюсь со своими нуждами, слышу трель. Шаги Кости, открывающаяся входная дверь, голоса.

Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли.

Её глаза, волосы, смех, прикосновения, голос, губы.

Со всей силы ударяю правой частью кулака по стене туалета, чтобы избавиться от удушающего чувства в груди. В узком пространстве особо не размахнёшься.

Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли. Элли.

Поправляю штаны (кстати, не мои, а Назарова), выхожу в коридор и замираю, потому что на пороге квартиры стоит Артём и настойчиво пытается пройти через порог, но Костя его не пускает. Заметив меня, брат замирает.

– Стас, надо поговорить.

Не о чем нам с тобой разговаривать. Ты трахал мою девушку, и она залетела от тебя. Мне предатели не нужны. Хочется сказать это вслух, но я молчу.

– Проваливай, а! – возмущается Назаров, пытаясь вытолкнуть Тёму и закрыть дверь, но я вдруг делаю то, чего никогда бы в жизни на за что на свете не стал творить.

– Всё нормально, Костян. Дай мне пару минут.

Назар оборачивается, хмуро осматривая меня.

– Уверен?

Киваю.

Недовольно поджав губы, друг всё-таки впускает Артёма в квартиру, а сам уходит на кухню, чтобы не мешать. Требуется немного времени, чтобы преодолеть неприязнь и подойти поближе к братцу.

– Не о чем нам с тобой разговаривать, – спокойно говорю я. – В прошлый раз всё выяснили.

– Это ты всё выяснил, – хмурится Тёма. – Я хотел просто поговорить, а ты драться полез.

Лицо брата покрыто ссадинами и синяками, я отлично помню, как отделал его на ужине. Давненько не видел его таким потрёпанным.

– В смысле, поговорить? – фыркаю я. – Типа, кому достанется Элли? Да забирай себе.

– Я тоже в такой же ситуации, как и ты, – продолжает брат.

– Ага. Вот только ребёнок-то не мой. Она мне даже не дала. Что она, блять, нашла в тебе такого? – прячу руки в карманы, со всей силы сжимая кулаки, чтобы спрятать желание врезать Тёме.

Он молчит. Опускает взгляд, поджимает губы.

– Отец сказал, что не хочет скандала. Требует, чтобы Элли сделала аборт.

Коротко смеюсь. Ну, не удивительно. Это в стиле папочки. Он же у нас такой крутой, популярный бизнесмен, важная шишка. Если в газетах начнут писать, что от его сына залетела школьница, это будет фиаско.

– Ожидаемо, – пожимаю плечом. – А я тебе зачем? Хочешь, чтобы я уговорил папочку передумать?

Криво усмехаюсь. Нащупываю в кармане чьи-то ключи и сжимаю их со всей силы, позволяя физической боли перекрыть душевную.

– Нет. Я уговорил его преподнести всё так, словно мы с ней женимся по любви. Я хочу попросить тебя, чтобы ты никому ничего не рассказывал. Про то, что у тебя был с ней роман. Вся эта ситуация должна остаться между нами.

Люди не дураки. Как только увидят живот Элли, сразу догадаются, что свадьба по залёту. Пойдут сплетни, слухи.

– Ты совсем дебил? – смотрю на него с презрением. – Мне дела нет ни до тебя, ни до этой шлюхи. Разбирайся сам со своими проблемами, – собираюсь развернуться, чтобы уйти, но передумываю.

– Стас…

– Она наебала не только меня, но и тебя тоже. Тебе по кайфу жениться на такой шкуре?

– Она носит моего ребёнка, – холодно отвечает брат. – Я не ты. Мыслю в этой ситуации рационально. А тебе пора бы перестать думать только о себе. Повзрослей.

Последнее слово остаётся за ним – Артём разворачивается и покидает квартиру. Я смотрю на закрытую дверь ещё несколько секунд, надеясь, что она откроется и появится брат. Скажет, что пошутил, что всё это было враньём, розыгрышем, отвратительно постановкой. И ужин, и предательство Элли, и ребёнок и даже новость о намерениях брата жениться на Макеевой.

Но ничего из этого не происходит. Дверь остаётся закрытой, тишина сдавливает со всех сторон. Я стою в коридоре и тону в разрастающейся злости.

Неожиданно достаю руку с ключами из кармана, сжимаю их ещё сильнее, а потом с размаха ударяю кулаком в стену. Из комнаты раздаётся визг, а после что-то падает. Ну, вот. Кажется, я напугал маму Костяна.

Бросаю ключи на тумбочку, встряхиваю рукой, смахивая выступившие капли крови.

Потом станет легче?

Нахрена мне это потом, если сейчас так фигово?

Ложь 48. Ира

Когда людям плохо, им нельзя верить,

Ложь их – лишь пепел, что после оставил пожар. (Настя Мацуга)

Kamazz – И я тону в тебе, как в омуте

Ложь 48. Ира

Это было зимой. Кажется, в январе. Мама укутала меня в тёплую одежду, надела две кофты, колготки под штаны и неудобную громоздкую шапку, от которой лоб постоянно чесался. Всунула в руки санки, поцеловала в щёку и вытолкала из дома.

В детстве я любила зиму, морозы и хрустящий под ногами снег. Я выходила на площадку перед домом и играла с соседскими детьми: мы строили горки, катались на санках, смеялись, играли в снежки, барахтались в сугробах, а потом приходили домой вспотевшие, мокрые, но счастливые.

Мама не разрешала уходить далеко от дома, но мне и не хотелось. Детская площадка была для меня целым миром. Я могла играть в дочки-матери, лепить снеговиков, крепости, пиратские корабли, замки и даже космические станции. Можно было творить всё, что вздумается, лишь бы хватило воображения.

Но в тот день случилось то, чего я ни разу себе не позволяла.

Я покинула детскую площадку, сбежав от пристального взора окон жилого комплекса, а, следовательно, от присмотра матери. Она, наверное, даже не заметила моего отсутствия. Может быть, была занята (работала журналистом, постоянно сидела за компьютером и что-то писала), а, может быть, просто занималась домашними делами.

Я ушла с площадки, потому что Миша Попенко, мальчик с соседнего подъезда, предложил сходить в ларёк. У него было две сотки, которые ему подарила бабушка на день рождения, и он решил накупить всяких сладостей в тайне от матери.

Побросав санки, совки, лопатки, мы направились вслед за Мишей, совсем забыв о строгом наказе родителей, не покидать площадку. Нам было плевать.

Ларёк находился сразу за жилым комплексом рядом с проезжей частью. На самом деле, не слишком далеко: стоит только завернуть за угол, а там метров сто, и уже на месте, но тогда этот путь казался невероятно огромным.

Это произошло, пока Миша покупал сладости. Я увидела машину, остановившуюся недалеко от ларька: меня привлекла красная игрушка, болтающаяся на зеркале подобно маятнику. За рулём сидела женщина, на пассажирском – мужчина. Они улыбались, что-то говорили друг другу, а потом поцеловались.

Я не сразу узнала его. Лишь когда мужчина выбрался из авто, нагнулся, чтобы попрощаться с женщиной, я поняла, что это отец, а дама за рулём – не моя мать.

Марина показалась мне невероятно красивой женщиной. Красная помада на губах, прическа, дорогая одежда. Тогда она была гораздо симпатичнее мамы, которая постоянно торчала дома и с головой уходила в написание статей. Сейчас, думая об этом, я понимаю, почему папа ушёл. Но тогда я не понимала.

Я разозлилась на него. Бросила друзей, рванула обратно домой, не знаю, как добралась до квартиры. Единственная мысль, крутящаяся в голове: рассказать всё маме. Я не понимала, как отец мог целоваться с другой женщиной, не знала, почему он улыбался, выглядел таким счастливым. Обида, злость, непонимание, разочарование: вот, что я чувствовала, колотя маленькими кулачками в дверь.

Когда мама открыла, я влетела в квартиру и с порога рассказала о том, как увидела отца с другой женщиной. Тогда мне казалось, что это единственный правильный выход, теперь же я понимаю, что нет.

Мама лишь потрепала меня по голове и сказала:

– Я же просила тебя не уходить с площадки.

Я разозлилась ещё сильнее: как так? Она узнала, что отец ей изменяет, но при этом улыбается и отчитывает меня.

Я думала, что, если мама узнает, всё встанет на свои места. Она отругает папу, тот бросит ту женщину, и всё будет как раньше. Но вместо счастливого воссоединения, я получила тонны скандалов и криков. Отец ушёл из дома, затем родители развелись.

Я часто думаю о том, что было бы, если бы я ничего не рассказала. Ведь, по сути, я виновата в том, что отец бросил маму, а та разболелась и умерла. Я убила свою мать. Всё из-за того, что я не умела держать язык за зубами.

Я послужила исходной точкой произошедшего, и с тех пор пообещала, что никогда больше не буду ей. Не хочу стать пулей, разрубающей оковы иллюзии. Хватит с меня.

Сейчас же, когда я решила не вмешиваться в происходящее, все почему-то обернулись против меня. И, знаете, что? Мои глаза будто открылись. Словно кто-то перевернул песочные часы, и я смогла посмотреть на мир с совершенно с другого угла.

Элли никогда не была моей лучшей подругой. Я её такой сделала, потому что Макеева единственный человек, с которым я неплохо общаюсь.

Элли лишь иллюзия друга. Появлялась в моей жизни в двух случаях: поныть про парней/жизнь/неудачи, обсудить что-то, либо попросить о помощи.

Меня это всегда устраивало: Макеева говорила только о себе и никогда не интересовалась мной. Это было на руку, ведь я не любитель откровенничать.

Может быть, я сама превратила нашу дружбу в подобное, а, может быть, дружбы никогда и не было.

Не знаю, в какой момент всё изменилось, но после попытки Макеевой выставить меня виноватой, я поняла, что больше не хочу всего этого. Встреч в кафешках, прогулок, вечного нытья про личную жизнь, про сумочки, которые она не смогла купить, про дорогие наряды, про выпускной, про парней.

Назаров тоже хорош. Сначала подлизывался, набивался в друзья ни с того, ни с сего, а тут я просто «сохранила секрет подруги» и всё. Уже другой человек. Не Ирина Ольханская, а Ирина, мать его, королева вранья.

Может быть, он просто тёрся рядом со мной, чтобы быть в курсе расследования отца? Это самый логичный вариант, который приходит в голову. Но его поцелуй на вечеринке… Его обидные слова…

Я не понимаю, что творится в моей голове, не то, что в Костиной.

А Стас… Его расставание с Элли не приносит удовольствия. Теперь всё как будто иначе. Он другой, я другая, весь мир чужой.

И самое страшное, стоит только подумать о Скворецком, как сердце больно сжимается, выдавливая из себя остатки крови. Винит ли он меня? Согласен ли с Назаровым, что я поступила подло?

Не хочу этого знать.

Вообще никого из них не хочу больше видеть. Ни Элли, ни Костю, ни Стаса.

О последних не слышно больше двух недель. Макеева же наседает в школе, пытаясь извиниться, и даже то, что я пересела за другую парту, не останавливает блондинку. Она раскаивается, шлёт сообщения с извинениями, звонит, подкидывает записки, подходит лично, наверное, надеясь, что я остыну и прощу её.

И я почти сдаюсь, практически ведусь на её красивые речи о том, как сильно она жалеет о сказанных словах, и что всё это было на эмоциях, и бла, бла, бла. Но потом вспоминаю, как яростно Элли пыталась настроить парней против меня, и вся жалость рушится.

Наконец-то открывается истинное личико милой богатенькой сучки. Да здравствует правосудие и треснувшие розовые очки. Ложь всегда проигрывает. Она подобна туману, иллюзии, повязке на глазах, но как только ты избавляешься от неё, получаешь крылья. И тогда тебе подвластно всё.

***

Примерно через три недели после ночной стычки, я выхожу из школы, мысленно проклиная отвратительную погоду. Сильный ноябрьский ветер хлещет по щекам, забираясь под куртку, моросит дождь, мрачное окутанное тучами небо навевает тоску. Хочется поскорее добраться до дома, заварить чай и с усмешкой наблюдать из окна за непогодой.

Натянув до подбородка куртку, быстро направляюсь к воротам школы, и уже собираюсь свернуть в сторону остановки, как до боли знакомый голос окрикивает меня.

– Ира!

Ноги прирастают к асфальту, сердце замирает. Я узнаю его. Этот звонкий всегда немного насмешливый голос, прожигающий в моей груди дыру от огромной сигареты.

Оборачиваюсь и вижу чёрный байк. Рядом с ним стоит Стас, прижимая к боку мотоциклетный шлем. Ветер теребить чёрные волосы, расстёгнутая джинсовая куртка заставляет поёжиться от холода. Я в свитере-то мёрзну, а он в летней одежде, совсем с ума сошёл!

Что ему нужно? Зачем он приехал?

Подхожу ближе.

– Если ищешь Элли, она ещё в школе, – безразлично говорю я, пряча руки в карманах.

Смотрю на парня исподлобья, чтобы моросящий дождь не пробрался за шиворот. Выглядит уставшим и замученным. Чем он занимался всё это время? Пил? Куда Назаров смотрит?

– Я к тебе, – протягивает шлем. – Садись.

Мои внутренности радостно подпрыгивают, а потом с грохотом падают на самое дно. Стоп, что? Стас приехал ко мне? Да бред какой-то. Я с ним после той ночи даже не общалась. Ах, кажется, я догадываюсь.

– Если хочешь выпендриться перед Макеевой, то без меня, – качаю головой.

– Че? – кажется, не понимает. – Да, не. Тема есть. Поговорить нужно.

Мнется, осматриваясь.

– Говори здесь.

Выходящие из ворот школы ученики начинают коситься на нас. Парочка девчонок из параллельного класса специально останавливаются, пытаясь уместиться под одним зонтом. Хихикают, о чём-то переговариваются.

– Да, Боже мой, возьми ты этот сраный шлем и сядь на байк, – чуть повышает голос.

Поджимаю губы, забираю шлем. Стас первым садится на железного коня, я следом. Обнимаю парня руками. Как долго я мечтала о том, чтобы Скворецкий забрал меня после учёбы на своём классном байке, сколько раз я с завистью провожала уезжающую на мотоцикле Элли? И вот теперь этот день настал.

И когда я вижу стоящую у ворот Макееву, внутри в очередной раз лопается шар с обидой. Посмотри, подруга. Я уезжаю с твоим парнем, которого ты просрала, потому что хотела получить всё и сразу. Что ты чувствуешь? О чем думаешь в этот момент? Надеюсь, тебе так же неприятно, как было мне.

Знаете то чувство, когда вроде выбрасываешь человека из головы, думаешь, что тебе плевать, уже перегорело, больше нет никаких чувств, ничего, лишь пустота. А потом встречаешься с ним с глазу на глаз, и всё начинается по новой. Словно влюбляешься заново, погружаешься в этот бассейн необузданных чувств.

Я думала, что забыла Стаса. Думала, что смогу встретиться с ним и ничего не почувствовать. Но как же я ошибалась…

Кажется, я просто очередная глупая девчонка, готовая на всё ради любимого. Пусть везёт меня куда захочет, делает всё, что пожелает. Я даже допускаю мысль, что у нас с ним может что-нибудь получиться, раз теперь его не сковывают отношения с Элли. И уже плевать, что я могу оказаться просто заменой или попыткой уйти от боли. Только сейчас я понимаю, когда Стас рядом, мне плевать на всё.

Оставив байк на улице, мы поднимаемся на лифте и заходим в студию. Я думаю, что там нас будет дожидаться Назаров, но Кости здесь нет. Квартира пустая и одинокая. Барной стойки нет, телевизора тоже, книжный шкаф пуст. Одно из кресел тоже исчезло, зато пустых бутылок прибавилось. Пиво, водка, виски, ещё какие-то незнакомые напитки.

Стас бросает ключи на тумбочку, но промахивается, и связка падает на пол.

– Не разувайся, – говорит. – Извини за срач.

Ничего не отвечаю. Неуверенно снимаю рюкзак, оставляю его возле дверей, потом расстёгиваю куртку, но не снимаю.

– Выпить хочешь? – спрашивает Скворецкий.

– Нет, спасибо.

В студии беспорядок: в раковине полно грязных тарелок, везде разбросаны коробки от китайской еды, пиццы и даже суши. Сразу возникает желание прибраться и привести всё в порядок.

– О чём ты хотел поговорить?

Наверное, сейчас он начнёт обвинять меня в том, что я знала правду, но ничего никому не сказала, но ошибаюсь.

– О Назаре.

Меня пронзает укол злости. Ну, да. О чём же ещё со мной можно разговаривать? Настроение сразу опускается на планку ниже, и желание разговаривать со Скворецким пропадает. Я должна была догадаться, надо было с самого начала сказать «нет» и пойти домой. Я злюсь на себя, на Стаса, на всю эту ситуацию. И даже на Назарова.

– Пиццу будешь? – убирает с дивана вещи и бросает куда-то в сторону, чтобы освободить место. – После школы не ела же, угощайся.

Есть действительно хочется, так что отнекиваться смысла нет. Всё-таки сняв куртку, кладу её на рюкзак и прохожу к Стасу и присаживаюсь. Парень плюхается рядом и ждёт, когда я возьму ломтик пиццы.

– Не злись на Костяна, – коротко бросает парень. – Он дубина. Ты в этой ситуации совсем не при чём.

Сердце радостно подпрыгивает: Стас не считает меня предательницей!

– Да плевать, – пожимаю плечом. – Это не моё дело, сами разбирайтесь. Я чужими секретами не разбрасываюсь.

– Спасибо.

Видимо, благодарит за то, что я не рассказала отцу про Назарова. Недолго Стас молчит, но я чувствую на себе его пристальный взгляд. Откусываю пиццу, начиная усердно жевать. Пытаюсь избавиться от напряжения, но оно никуда не проходит.

Я здесь. В квартире Стаса Скворецкого, наедине с человеком, который мне безумно нравится. И я ничего не могу с собой поделать. Ни со своими мыслями, ни с эмоциями, ни с телом. Хочется повернуться к парню и рассказать о своих чувствах, а потом броситься в его объятия и никогда не отпускать, но я ничего из этого не делаю, потому что это полный бред.

Стас разбит после расставания с Элли. Даже если он ответит на мои чувства, это будет лишь притворство, фальшь, попытка уйти от реальности.

– На самом деле я хотел поговорить не о Косте, – спокойно говорит он, и я замираю.

О чём же тогда? О чём? Нервно откусываю ещё один кусочек, через силу жую.

– Расскажи всё, что ты знаешь, – просит Стас. – Про Элли и моего брата.

Замираю, почему-о разочаровываясь. А чего я ожидала? Что Скворецкий начнёт признаваться мне в любви?

Неуверенно пожимаю плечом, потому что чертовски не хочется обсуждать Макееву. Это же глупо! Зачем спрашивать о том, что причинит кучу боли? Вообще бессмысленный разговор!

Я поворачиваюсь к Стасу, чтобы сказать ему четкое «нет», но замираю, когда вижу умоляющий взгляд. Парень сидит в пол-оборота, правую руку положив на спинку дивана, и в этот миг мне кажется, что если я откажу в просьбе, то весь его мир рухнет и рассыплется на кусочки.

– Ну, – прокашливаюсь. – Не особо-то много знаю, – отворачиваюсь – смотреть в глаза Стаса невыносимо. – Я была в курсе, что она встречалась с неким Артёмом. Потом Элли позвала меня на встречу и сказала, что ты предложил ей встречаться, а потом попросила прикрытье её. Тогда она была на ужине с Тёмой, а ты устроил для неё вечеринку. Элли сказала, что придёт позже, и мне нужно просто отвлечь вас. Я и согласилась, а она так и не пришла, – замолкаю, вспоминая первую встречу с Костей Назаровым и Стасом. Мысленно улыбнувшись, продолжаю. – Потом на благотворительном вечере узнала, что Артём твой брат. Тогда Элли сбежала с вечера, чтобы с тобой не пересекаться. Ну, а затем было твоё похищение и всё такое. Так что я больше ничего не знаю. Просто факт того, что она встречалась с вами двумя, и что её второй парень, Тёма, твой брат.

Замолкаю, разглядывая кусок пиццы. Он не лезет в горло, но я всё-таки запихиваю его в рот и заставляю себя проглотить. Интересно, какое сейчас у Стаса выражение лица? О чём он думает? Смотрит ли на меня с отвращением или же с пониманием? Почему мне кажется, что он начнёт кричать?

– Понятно, – спокойно говорит парень. – Значит, ты Элли не говорила, что её второй парень – мой брат?

– Нет. Я никому ничего не говорила, – всё-таки набираюсь смелости и поворачиваюсь к Стасу.

Он сидит ко мне боком со сцепленными руками. Смотрит на них, думает.

– Спасибо.

– За что? – не понимаю я.

– Если бы ты рассказала ей правду, она бы не пришла на семейный ужин. Я бы ни о чём не узнал.

Да, точно. Если бы Элли знала, что её парни братья, то никогда бы не допустила такой промашки. Вот это Санта-Барбара! Вот это опасность!

– Слушай, – пытаюсь подобрать слова, чтобы подбодрить Стаса, но из меня плохой психолог. – Прости, что ничего не сказала. Я думала, так будет лучше. Ты был счастлив с ней, и мне не хотелось всё рушить, – замолкаю, поняв, что мои слова никак не влияют на парня. – Когда я узнала, что отец изменяет матери, я сразу же ей всё рассказала. А потом они развелись и оставили лишь осадок после своих ссор. Иногда я думаю, что было бы, если бы я сохранила этот секрет в тайне. Может быть, наше семейное счастье продлилось бы подольше.

– Тогда всё это было бы фальшем, – смотрит на меня искоса, я лишь киваю. – Я любил её. Не думал, что, если мы расстанемся, мне будет так херово.

– Так всегда бывает, – зачем-то говорю я, хотя понятия не имею, каково это: когда тебя предаёт любимый человек. – Потом станет легче.

Стас коротко смеётся.

– Назар так же говорит.

– И правильно говорит, – толкаю его в бок локтём. – Забей на Макееву.

Парень фыркает, откидывается на спинку дивана и смотрит на меня. Не знаю, о чём или о ком он думает, разглядывая моё лицо, но становится неловко. Нервозность усиливается, и, чтобы избавиться от волнения, я хватаю второй кусок пиццы и притворяюсь, что дико голодна. Расправившись с ломтиком, облизываю губы и бегло осматриваю стол в поисках воды, но её нигде нет.

Вновь смотрю на Стаса. Он медлит, а затем, будто бы вырвавшись из сна, протягивает руку и осторожно прикасается к уголку моих губ большим пальцем, очевидно, стирая остатки пиццы. Его касания подобны разряду тока: я разрываюсь от противоречивых желаний отшатнуться в сторону или же плотнее прижаться к его руке.

Мне страшно. Тело не слушается, цепенеет. Я ужасаюсь своему желанию сократить расстояние между нами и впиться в идеальные губы Стаса, забраться к нему на колени, почувствовать его сильные руки, хотя бы на мгновение побыть кому-то нужной.

Наверное, отвратительно-пугающее движение головой, позволяющее чуть плотнее прижаться к замершим на моей шее пальцам, заставляет Стаса дёрнуть вперёд и оказаться в опасной близости от меня. Его дыхание обжигает кожу, пальцы зарываются в волосы, а вторая рука облокачивается на диван. Чтобы не упасть, я машинально хватаюсь за плечи Скворецкого и замираю. Наши губы не соприкасаются, но я желаю этого так неистово, что хочется кричать. Между ними всего несколько сантиметров, стоит чуть наклониться вперёд и всё. И нас ничего уже не сможет остановить.

Но Стас этого не делает: его взгляд пустой и невидящий, бессмысленный, отвратительный. Парень не понимает, что делает. Ему просто нужно отвлечься, уйти от адской боли, хотя бы на время спастись в моих объятиях. И не важно, в моих или нет. Если бы здесь сидела другая девчонка, ничего бы не поменялось.

– Прости, – шепчет Стас, чуть отворачиваясь.

Парень отпускает меня и садится ровно. Молчит.

– Я, наверное, пойду, – бормочу я, пытаясь справиться с сердцебиением. Поднимаюсь на ноги, пока неистовое желание дотронуться до Скворецкого не разорвало меня на кусочки. – Можешь не провожать.

Прикусываю губу, поспешно направляясь к двери.

– Ир.

Останавливаюсь, оборачиваясь. В груди зарождается бессмысленная надежда, что парень попросит меня остаться.

– Костян в тебя по уши втрескался, – говорит Скворецкий. – Никогда в этом не признается, но он давно в тебя влюблён.

Вот, почему Стас остановился. Я нравлюсь его другу, я запретная территория. Я была в такой же ситуации, когда запала на парня своей подруги. Какая-то сраная хрень. Почему я не могу быть с человеком, которого люблю? Почему из-за каких-то принципов всё катится к чертям?

Неопределённо машу рукой, сбитая с толку. Ничего не понимаю. Всё кажется каким-то бессмысленным и бесполезным.

– Если нужна будет помощь, звони, – бросаю я. – И хватит за Назарова всё делать, он не маленький.

Разворачиваюсь, хватаю куртку с рюкзаком и выскакиваю из квартиры. Что за чертовщина? Почему всё так сложно? И Костя, блин. Кто его просил влюбляться в меня? Этого только не хватало…