Текст книги "Сокровища Королевского замка"

Автор книги: Мария Шиповская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Пани Ядвига замедлила шаг, должно быть желая пропустить Кристину и Стасика вперед. Вот ребята поравнялись с ней.

– Мы не знакомы! – еще раз повторила пани Ядвига на ходу.

Кристина со Стасиком обогнали ее. Сделав еще несколько шагов, Кристина оглянулась.

Пани Ядвига была смертельно бледна, но шла с высоко поднятой головой, ее деревянные босоножки мерно стучали по тротуару.

За ней, вдали, Кристина увидела высокую ограду. Теперь ворота показались ей закрытым входом в мышеловку.

Вдоль цепочки полицейских Кристина со Стасиком дошли до здания проректората, там их направили на второй этаж, куда после обыска по одному выходили библиотекари, складские рабочие, немногочисленные читатели.

Долгое время никого не выпускали.

Однако пути назад не было. Ребята шли вперед, хотя от страха у них заплетались ноги.

Проверка затянулась, и пани Ядвига, несмотря на все старания отстать, догнала их, и теперь Стасик чувствовал, как в спину ему упирается острый край портфеля с запрещенными книжками.

Среди тех, кто проводил обыск, находился и «комиссар библиотеки», доктор философии Витте, который в этот день сразу же после возвращения из Берлина явился сюда. Член нацистской партии Витте хорошо знал и польский язык, и списки запрещенных книг. Если только пани Ядвига откроет портфель, и он увидит книги, дело кончится катастрофой.

Но пока что внимание немцев привлекало другое. В сумке одной из библиотекарш оказалась банка сардин несколько необычной формы. Они долго размышляли: то ли это самые невинные сардины, то ли бомба с грозной начинкой.

– Sardinen? Wirklich Sardinen?[28] – повторяли они недоверчиво.

– Самые обыкновенные сардинки, – уверяла библиотекарша. – Могу хоть сейчас открыть.

Она уже протянула руку к фабричному ключику, приделанному ко дну банки, но немец остановил ее. Может быть, он побоялся взрыва, тем более что склад боеприпасов тут по соседству, в подвалах дворца Казимира…

Наступила тишина.

Стасик выступил вперед. Один из немцев принялся судорожно ощупывать его карманы, но, не нащупав ничего, кроме выпиравших от худобы ребер, пренебрежительно кивнул головой, разрешая ему выйти во внутренний двор, и снова повернул голову к подозрительной банке.

Кристина ждала своей очереди. Теперь портфель с книжками упирался ей в спину.

Неожиданно пани Ядвига отодвинула Кристину в сторону и подошла к немцам.

– У меня здесь только хлеб, герр директор! – сказала она и, приветливо улыбнувшись, протянула портфель, в одном из отделений которого и в самом деле был завтрак: два куска черного хлеба со свекольным мармеладом, завернутые в белую салфетку.

Комиссар только глянул в ее сторону и снова уставился на банку с консервами.

Но один из полицейских этим не удовлетворился.

– Еще что‑нибудь есть? – спросил он.

Пани Ядвига улыбнулась еще приветливей. И еще шире открыла отделение, в котором лежал завтрак.

– Очень жаль! Один мармелад! Хоть я предпочла бы сардинки!..

Рука, протянутая к портфелю, опустилась. Слова пани Ядвиги вернули немцев к главному объекту их тревоги, отвлекая от всего остального.

– До свидания, господин директор! – сказала пани Ядвига и легкой, чуть ли не танцующей походкой направилась к дверям, слегка размахивая портфелем, словно в нем и в самом деле, кроме двух кусков хлеба, ничего не было.

Через минуту и Кристина, которую почти не обыскивали, направилась к библиотеке. А впереди нее раздавалось легкое и веселое постукивание деревянных босоножек.

Пани Ядвига открыла двери с прибитыми вместо стекол листами фанеры и вошла в библиотеку. Двери за ней тотчас же автоматически закрылись. Кшися нажала на ручку, и она сразу же подалась.

В полутемном зале, где большая часть окон тоже была забита фанерой, на полу, забившись в угол, сидела маленькая, съежившаяся фигурка. Кшися склонилась над ней, пани Ядвига обняла девочку за шею.

– Ничего, Кшися, это пройдет… Мне просто… просто очень хочется жить… Дождаться того дня, когда Ися вырастет, будет такая, как ты, и даже старше… Когда она придет в университетскую библиотеку.

Кшися тихонько погладила ей руку.

Дверь снова открылась. На этот раз в зал вошел Стасик. Посмотрел на пани Ядвигу, с удивлением покачал головой.

– Я всегда думал, что работа в библиотеке с книгами – это что‑то очень спокойное, тихое, занятие для… для… мирных людей.

– Ты хотел сказать – для трусов? Правда?

Даже в царившем здесь полумраке было видно, как на щеках у Стасика выступил темный румянец. Пани Ядвига дружески похлопала его по плечу.

– Ну что же?.. Ты недалек от истины! Завтра, когда я пойду со второй партией книжек от пана Тобиаша, мне опять будет ужасно страшно!.. Но надо надеяться, что не каждый же день вздумают устраивать проверку!.. А сейчас за работу!

Деревянные босоножки снова весело застучали по каменным плитам.

Глава XXI

Теперь следовало терпеливо ждать, когда польскому руководству библиотеки удастся уговорить немецкого комиссара Витте пойти в гестапо и получить очередное согласие на перевозку книг из квартир арестованных в университетскую библиотеку.

Во время разговоров с Витте на эту тему библиотекари всегда испытывали некоторое чувство страха: не возникнут ли у гитлеровского комиссара, члена национал‑социалистической партии Витте какие‑либо подозрения или сомнения, с чего это польские библиотекари так заботятся о частных книжных собраниях, оставшихся в опечатанных квартирах.

А если бы герр директор Витте когда‑нибудь заглянул в библиотеку во время одного из ночных дежурств, проводившихся по инициативе польских библиотекарей «для охраны библиотеки во время возможных налетов советской авиации на немецкие военные объекты», то увидел бы, как усердно страница за страницей просматривают его подчиненные свезенные книги, и, быть может, заинтересовался бы, что спрятано между тонкими страничками гербариев, среди страниц поэтических и философских произведений, под обложками энциклопедий.

Нередко там хранились инструкции, различные описи, ценные архивные документы.

Впрочем, библиотечные хранилища, как заметил это вскоре Стасик, бродя между книжными стеллажами, укрывали на своих полках не только эти архивы, не только подпольную печать и нелегально изданные книги, но и вовсе неожиданные вещи: гранату, каску, а то и револьвер.

К счастью, комиссар Витте ни о чем таком не догадывался, а если бы даже какая‑то тень недоверия и мелькнула в его голове, не в его интересах было раздувать эти сомнения. Близорукие, выпученные глаза за толстыми стеклами не замечали ничего необычного.

С другой стороны, Витте был весьма заинтересован в приумножении библиотечных фондов. Ибо ему, как, впрочем, каждому немцу в Генеральном губернаторстве, постоянно угрожала самая большая, по его мнению, опасность – отправка на Восточный фронт, если выяснится, что он недостаточно трудолюбив и старателен. Поэтому он радовался всему, что хоть как‑то объясняло его присутствие здесь, в библиотечной тиши, вдали от фронтовых окопов. И с улыбкой удовлетворения принимал он груды доставляемых в библиотеку книг.

Впрочем, кто знает, может, в один прекрасный день он, чтобы выслужиться, захочет проявить особую бдительность…

Но пока что молодые люди должны тотчас же устроиться в библиотеку, чтобы, как только придет разрешение из гестапо, быть на месте и, не теряя времени, отправиться в дом на Краковское предместье.

Стасику удалось без особого труда получить должность бесплатного практиканта в библиотечном книгохранилище: выяснилось, что один из сотрудников книгохранилища живет в Старом Мясте и хорошо знал его родителей и старшего брата.

Кшися тоже нашла занятие, ее выделили в помощь уборщице. А с хозяйкой мастерской ей удалось договориться и получить на дом работу – пришивать оборки к платьям из розового шелка, заказанным в большом количестве какой‑то немецкой фирмой.

В квартире теперь были разбросаны целые километры полосок из розовой ткани, искусно сворачиваемых ловкими пальцами в тоненький рулик и обшиваемых затем тонкой, словно паутина, ниткой. Потом эти оборки, предварительно присборенные, Кристина пришивала к воздушным юбкам. Станислава огорчало то, что сестра портит глаза, работая вечерами при свете карбидной лампы, но иного выхода не было.

Через несколько дней и Станислав получил постоянный пропуск на территорию библиотеки. Ему поручили наблюдать за возчиками, а также выдали пропуск на работу в книгохранилище.

День шел за днем, друзья в напряжении ждали, получит ли Витте из гестапо, как это бывало раньше, документ на «обеспечение сохранности книг, не имеющих владельцев».

Все попытки разговоров на эту тему выводили Витте из себя. В библиотеке поговаривали, что из Фатерлянда Витте пришло письмо с известием, будто в его дом попала бомба; некоторые уверяли, что он получил повестку на фронт, а впрочем, кто знает, быть может, он просто решил устраниться от участия даже в таком, казалось бы, невинном деле.

Но вот наконец пронеслась весть: Витте отправился в гестапо! Однако к радости примешивался и страх.

Такой визит мог принести желанное согласие. Но мог означать и новые ограничения.

Вернувшись из гестапо, Витте вручил замещавшему его старому польскому директору список.

– Из этих квартир книги должны быть вывезены в библиотеку. Все должно быть в порядке.

– Так точно! – заверил поляк.

Пани Ядвига немедленно передала ребятам это известие. Ей удалось также договориться, что квартира Миложенцких будет первой в списке и что завтра на Краковское предместье вместе с другими сотрудниками пойдут Станислав и Стасик.

– А я? – спросила Кристина.

– Нет. Это дело мужское.

Казалось, их цель почти достигнута. Но друзья не испытывали радости. Стремление добиться задуманного полностью поглощало их мысли. Теперь же они с особой силой ощутили, что надежды на спасение жителей «домика‑торта» больше нет.

Старая пани Миложенцкая не вынесла страшного напряжения и умерла.

Ротмистр Миложенцкий, еще не совсем оправившийся от болезни, после первого же допроса заболел воспалением легких и, уже не приходя в сознание, скончался.

Четыре женщины, со столь различными судьбами и так тесно связанные между собою: Галя, Ирэна Ларис, панна Дыонизова и Марцинка, – доставленные через несколько дней из аллеи Шуха в тюрьму на Павиаке, вскоре были вывезены ночью в неизвестном направлении, и след их затерялся.

Осталась лишь надежда на спасение книг и кассет с фотодокументами…

Глава XXII

При виде опиравшегося на костыль Станислава охранник скривился, но в списке он числился, а приказ есть приказ и возражать он не стал. Не смог он отказаться и от маленького, щуплого Стасика, хотя и окинул его критическим взглядом. Гораздо больше понравились ему рабочие из библиотечного фонда, которые уже не раз ездили с ним за книжками.

Двухколесная тележка сама катилась по мостовой. Станислав с трудом поспевал за идущими.

Не только костыль, не только не утихавшая боль в ноге мешали ему идти. Он с трудом пересиливал себя, на душе было тоскливо. Он заметил, что и у Стасика непривычно задумчивое, сосредоточенное лицо.

С таким трудом, с помощью такого хитроумного плана им удалось наконец пробиться в группу, направлявшуюся в дом на Краковском предместье, и вот теперь, когда он был совсем близко, они с трудом заставляли себя идти.

Еще так недавно этот дом дал им прибежище в минуту опасности, обогрел музыкой и поэзией, напоил и накормил. Теперь они шли сюда вместе с бандой грабителей, под бдительным надзором немецких стражников, в сопровождении представителя немецкого ведомства по контролю над конфискованным имуществом.

Чиновник проверил, в порядке ли дверные печати с изображенным на них угрюмым орлом, державшим в своих когтях фашистскую свастику. Отметил в своих бумагах факт снятия печатей и ушел, еще раз предупредив, что можно брать только книги.

– Nur die Bücher! Только книги! – подтвердил охранник.

Заскрежетали замки.

То, что они увидели, подтвердило самые скверные их предположения. Квартира после обыска оставляла страшное впечатление. Для рабочих, много раз участвовавших в подобных операциях, зрелище это стало уже привычным. Станислава и Стасика оно потрясло.

В передней громоздились горы различной одежды, новой и уже поношенной, постельного белья, всевозможных ящиков, полок, бумаг, банок, посуды. Все было залито какой‑то застывшей ярко‑красной жидкостью. Ребята вздрогнули: им показалось, что это кровь. Но нет, это из опрокинутого графина вылилась наливка.

Немцы своими коваными сапогами смело ступали по разбросанным вещам. Пришлось, превозмогая себя, следовать за ними.

Станиславу хотелось как можно скорее пробраться в комнату Антека, проверить, на месте ли негативы. Но не тут‑то было.

Охранники еще в передней объявили, что поляки будут работать только в одном, указанном им месте, переходить из комнаты в комнату запрещено. Они еще раз предупредили, что из квартиры разрешается выносить только книги и что любое нарушение этого правила будет расценено как преступление против немецких властей.

Сказав это, один из охранников тотчас же нагнулся, поднял с пола шапку из выдры и быстро спрятал ее в портфель.

Книги нужно было перевязать веревками, которые в большом количестве имелись у рабочих. От них же Станислав узнал, что перевязанные стопки книг нужно перенести в стоящую внизу тележку. Наполненную тележку отвезут в библиотеку, таких рейсов будет один или два за день, в зависимости от настроения немцев. Иногда охранники сами настаивают на второй ездке, а иногда им неохота во второй раз возвращаться в дом. Стало быть, тянуть нельзя, нужно забрать кассеты с негативами сейчас, во время первого рейса.

Из двух сопровождавших их охранников один явно пришел сюда для того, чтобы поживиться чужим имуществом, он то и дело исчезал в дальних комнатах, довольный тем, что его напарник не спускает с поляков глаз. Второй немец и в самом деле внимательно наблюдал за работой подневольных людей, то и дело отдавая громкие приказы.

Но в какую комнату он их пошлет?

Из передней по коридорчику, уходящему в глубь квартиры, можно было зайти в любую из трех дверей. Станислав помнил, что первая дверь вела в комнату Гали, следующая к Антеку. Двустворчатые, огромные двери по другую сторону коридора вели в гостиную, теперь они были отворены, виден был приоткрытый, словно бы ощеривший зубы своих клавиш, рояль. На золотистой, покрывавшей рояль ткани стоял графин с красным напитком, точно такой же, какой они видели в передней; и в этой комнате все было перевернуто вверх дном.

Первый немец тотчас же ринулся туда. Второй заколебался, раздумывая, куда направить подчиненную ему команду. Казалось, вот‑вот он последует примеру товарища или же направится по коридору в дальние комнаты. Но, быть может, он решил, что людям «низшей расы» не следует показывать, как «сверхчеловек» грабит квартиру, и направил всю группу налево.

Станислав чуть было не сказал, что в комнате у Антека тоже немало книг, но вовремя спохватился – лучше немцам не знать, что он бывал в этой квартире и прежде.

Все его мысли, все его желания были сосредоточены на одном: чтобы немец послал их в комнату Антека.

Немец взглянул на Станислава и, должно быть, угадал его мысли. Направился к двери, ведущей в Галину комнату, нажал на дверную ручку.

– Туда! – буркнул он.

Станислав закрыл глаза, входя в комнату. И тотчас же вынужден был открыть их. Он шел, подгоняемый окриками охранника.

После коридора, забитого вещами, комната эта показалась почти пустой. В ней сохранился прежний порядок, словно бы тот, кто делал обыск, решил, что здесь ему нечего искать. Тахта, застеленная на ночь белоснежно‑чистым бельем. Возле чуть примятой, словно бы хранившей тепло Галиного дыхания подушки лежала книга. Должно быть, хозяйка читала перед сном. И, внезапно разбуженная, забыла про нее. На маленьком туалетном столике с большим хрустальным зеркалом лежал черепаховый гребень в серебряной оправе. На нем подрагивал золотистый пух – прядь Галиных волос, колеблемая дувшим прямо в разбитое окно ветром. Эта безнадежно вздрагивавшая на ветру прядка заставила Станислава содрогнуться от подступивших к горлу рыданий.

Он узнал лежавшую у подушки книгу. Томик стихов Норвида, тот самый, откуда Галя читала «Фортепиано Шопена».

Подошел немец, схватил томик, швырнул на середину комнаты.

– Паковать!

С полок снимали книги, классика шла вперемежку с сентиментальными романами, вызывавшими у Станислава снисходительную улыбку.

Немец приблизился к туалетному столику, оглянулся на рабочих, упаковывавших книги, схватил черепаховый гребень, стряхнул его, сунул в карман.

Станислав шагнул, словно пытаясь поймать золотистую прядку. Но она, подхваченная сильным порывом ветра, улетела в коридор и потерялась среди огромной груды собранных здесь, искореженных и никому не нужных теперь вещей. Все книги в Галиной комнате были перевязаны.

Их не хватало на одну тележку, но немец мог приказать отвезти то, что есть, в библиотеку.

Может быть, он и хотел это сделать, но его товарищ, который за это время успел набить и портфель, и карманы, противился такому, как ему казалось, преждевременному возвращению.

Все теперь зависело от того, в какую комнату их пошлют. На этот раз выбор пал на комнату Антека. Открыли дверь, и Станислав не мог узнать комнату, в которой, как он помнил, лад и гармония всегда поддерживались с особой любовью.

Сегодня он увидел здесь тот же разор, что и в передней, только вдобавок ко всему тут были раскиданы многочисленные чертежи, диаграммы, бумаги с математическими вычислениями, карточки из картотеки Антека. На грудах вещей валялась и сорванная картина «Антоний‑астроном» – должно быть, гестаповцы проверяли, не спрятано ли что за толстой рамой. Над этим страшным опустошением отчужденно светилась ее яркая голубизна.

Станислав боялся взглянуть на подоконник.

Входя в комнату Антека, он уже не верил в смысл всей этой затеи. Как при таком погроме могли уцелеть хрупкие, стеклянные пластинки! Ему хотелось только удостовериться, своими глазами увидеть осколки.

Он взглянул на подоконник. Негативы стояли в сушильном станочке на том же месте, где их оставили для просушки. Здесь, казалось, пронеслось землетрясение, а они, несмотря на всю свою хрупкость, уцелели.

Нескольких все же не хватало. Разбитые, они валялись на полу. Должно быть, гестаповцы решили, что это оттиски работ какого‑то художника, любителя старых стен, и потеряли к ним интерес.

Станислав никак не мог забрать негативы, за ним все время внимательно наблюдал охранник.

Откуда‑то из дальних уголков квартиры донесся пьяный рев. Немец окинул взглядом четверку молча работавших поляков. «Только книжки!» – еще раз повторил он свое предупреждение и пошел в ту сторону, откуда доносились пьяные голоса.

Станислав одним прыжком очутился возле подоконника. Даже не успел почувствовать боли в ноге. Немец вот‑вот мог вернуться. Стасик стоял у дверей, чутко прислушивался, не приближаются ли тяжелые шаги.

Станислав быстро вынимал пластинки из сушилки, страшно боясь выронить хоть одну. Нагнулся, поднял листки бумаги – один, второй, стараясь действовать как можно быстрее, – и обернул пластинки.

Успел.

Он смотрел на маленький, незаметный пакетик, затерявшийся среди стопок перевязанных, приготовленных к выносу книг.

Стеклянные пластинки, которые так легко разбить… Книги, которые так легко может уничтожить пламя…

Есть ли какой‑нибудь смысл в их спасении? Быть может, это и будет памятником девушке с косами цвета спелой пшеницы, с голосом, в котором слышалось пение скрипки, и ее брату, похожему на сельского пастушка, искавшего в небе новые звездные миры?!

«Exegi monumentum aere perennius…»[29] – шепнула память строки Горация.

Может быть, это памятник куда более прочный, чем бронза, памятник всем замученным, всем убитым, попытка спасения пусть не их жизни, но смысла их существования.

Под тяжестью костыля толстый слой бумаг, покрывавших пол, съехал в сторону, среди них мелькнуло что‑то зеленое. У Стасика сверкнули глаза. Он вытащил из‑под вороха бумаг свою куртку – должно быть, Марцинка в тот вечер перед арестом высушила и выгладила ее.

Стасик чуть было не принялся стягивать с себя голубой свитер Антека – ведь тогда, в тот последний, проведенный у Миложенцких, вечер он обещал вернуть его и забрать куртку брата. Но, заколебавшись, остановился, вспомнил слова Гали: «И это тоже от брата».

Хотел было надеть куртку поверх свитера, но Станислав сказал:

– Лучше спрячь под низ. Немец мог твою голубизну запомнить.

Он помог засунуть куртку под свитер Антека и перепоясать его так, чтоб не выпала.

Из дальней комнаты послышался топот сапог и голоса, посылавшие проклятия. Это часовые, рывшиеся в вещах, громко проклинали своих дружков, которые их опередили, – во время обыска забрали все самое ценное.

Вернулся угрюмый охранник. Он едва держался на ногах. В налившихся кровью глазах была злоба. В руках он держал принесенную из комнаты пани Миложенцкой серебряную лампаду, о которой Станислав не раз слышал из рассказов сестры. Добыча обманула ожидания, лампада весила немного, к тому же серебро филигранной работы было в одном месте помято – должно быть, ее раздавил солдатский сапог.

И началась очень тяжелая для Станислава погрузка книг на стоявшую внизу деревянную тележку.

Они спускались вниз по лестнице с пакетами в руках. Потом, подгоняемые окриками охранников, спешно вбегали наверх. Станислав с трудом передвигался, опираясь на костыль. Забрать пластинки никак не удавалось: немец все время следил за ним, проверял, не прихватил ли он что‑нибудь, кроме книг.

Вдруг Станислав увидел, как второй охранник, пребывавший в прекрасном настроении, взял в руки кувшин наливки и со словом «Prosit!» протянул первому.

Станислав, боясь, что наверх ему больше подняться не придется, спрятал сверток с негативами между книгами и пронес их мимо второго, тоже не спускавшего с него глаз охранника. «Спокойно! Спокойно!» – мысленно повторял он, словно бы пытаясь обуздать дикого зверя.

Тележка была нагружена книгами доверху. Охранники заперли двери на замки. Пора было возвращаться в библиотеку. Рабочие изо всех сил тянули отяжелевшую тележку. Стасик подталкивал сопротивлявшийся драндулет сзади.

Станиславу, согласно ранее данному распоряжению директора, велено было отправляться домой.

Но домой он не пошел, а двинулся, как они договорились со Стасиком, по направлению к архитектурному факультету, чтобы там, в условленном месте, получить пластинки. Он был уверен, что Стасик, ловкий и сообразительный, непременно добудет заветный сверток или прямо с тележки, или вынесет из университетской библиотеки.

Немцы шли по обе стороны тележки. Выйдя на улицу, они понемногу протрезвели. И теперь злились – в разграбленной квартире не нашлось подходящей добычи. И конечно, им непременно нужно было на ком‑то разрядиться.

Перед тем как снова двинуться в путь, рабочий шепнул Стасику:

– Лишнее забирай, можно провозить только книги. У ворот часовые проверят тележку. На книжки имеется «бефель» – приказ.

Стасик поглядел на охранников. Они шли с безучастным видом и, казалось, не обращали на тележку никакого внимания.

Очень медленно, очень осторожно протянул он руку к пакету. Прикоснулся к нему…

Удар приклада свалил его наземь.

Глава XXIII

Стасик с трудом встал на ноги. Ему помогла дружеская рука какого‑то случайного прохожего.

Вдали, в конце улицы, он видел удалявшуюся повозку с книгами, но голова кружилась, не было сил, чтобы побежать вслед. Да и немец время от времени оглядывался и грозил ему кулаком.

Стасик отчетливо представил себе, как перед университетскими воротами двое часовых выходят из своих будок, проверяют содержимое повозки, разворачивают сверток с негативами, и тот же немец, который минуту назад ударил его, охраняя пластинки, бросает их на мостовую, в разные стороны летят осколки стекла.

В эту минуту к тротуару, как раз к тому месту, где стоял беспомощный Стасик, подъехала рикша. В те времена по Варшаве вместо отмененного немцами такси разъезжало немало рикш. Среди этих трехколесных экипажей, приводимых в движение сильными ногами кучера, тоже называвшегося рикшей, встречались и вытертые, обшарпанные драндулеты, встречались и изящные коляски, которыми очень охотно пользовались немцы – военные и чиновники.

Вот такое чудо и остановилось как раз возле Стасика. Удобное сиденье на две персоны, мягкая спинка, обложенные резиной ступени, слегка изогнутые изящные подлокотники, фонари, сигнальный гудок, навес и покрытие от дождя, сейчас опущенное.

В рикше сидела девочка, разодетая, словно кукла. Должно быть, дочка какого‑нибудь немецкого сановника, потому что польские дети во время войны так не одевались. Розовая юбка с оборками, широкая, как у балерины, полностью занимала двойное сиденье. На голове у девочки вздрагивал огромный розовый бант, два точно таких же банта трепетали в ее косах. Белые короткие носочки и сандалии дополняли наряд девочки, одетой, быть может, чересчур легко для сентябрьского холодного дня, но, должно быть, такова уж была прихоть избалованной единственной дочки.

Девочка держала в руках большую куклу с золотыми волосами, одетую точь‑в‑точь как она, с многочисленными бантиками.

– Wie gemütlich![30] – сказал проходивший мимо немец и, расчувствовавшись, улыбнулся.

В ту же минуту девочка в розовом отодвинулась в сторону, подобрала платье, освободив рядом с собой место, и сказала негромко, словно бы обращаясь к своей кукле:

– Садись быстрее!

Стасик, услышав знакомый голос и польскую речь, остолбенел от удивления.

Кукла упала на колени девочки, и из бантов выглянула сердитая физиономия Кшиси.

– Чего смотришь?! Залезай, а то не догоним!

Одним прыжком Стасик вскочил на сиденье.

А когда экипаж двинулся с места, Кристина, вздохнув, сказала:

– Придется мне за это целый месяц по вечерам драить рикшу.

– Где же ты ее раздобыла?

– Это пан Игнац с Беднарской… Мы договорились, и он отказывался от всех рейсов, хотя публика валила к нему самая шикарная, даже с валютой. А мы все время вас ждали… Я знала, что пригожусь…

И они помчались вдогонку за тележкой с книгами.

Рабочие старались тащить тележку помедленнее. Но охранники всячески подгоняли их, и, несмотря на опоздание, тележка уже подъезжала к Крулевской улице, откуда до университетских ворот оставалось метров двести, не больше.

В эту минуту тележке преградил дорогу элегантный экипаж. Рикша не сводил глаз с купола костела визитинок, словно увидел там что‑то интересное и теперь хотел обратить на это внимание своих пассажиров.

– Ist da!

– Нет!

– Есть!

В экипаже стояла девочка во всем розовом с большой куклой в руках, которой она что‑то показывала, от восторга хлопая при этом в ладоши. Вокруг них тотчас же собралась толпа зевак.

Тянувшие тележку рабочие и сопровождавшие их охранники тоже не могли сдержать любопытства и задрали головы.

– Was? Что случилось?

– Что там било?

– Das Vogel!

– Птица.

– Самолет.

– Голубь.

– Змей.

– Листовка.

Рикша двинулась с места.

Голоса понемногу утихали. Люди расходились, так и не зная толком, было ли там что‑нибудь или это им почудилось.

Тележка покатилась дальше к университетским воротам и остановилась возле сторожевых будок. Часовые тотчас же принялись за проверку привезенного груза. Кроме книжек, ничего не было.

Один из охранников, вдруг вспомнив что‑то, с подозрением глянул на пустое пространство между двумя стойками книг.

Но рикша уже скрылась за углом Крулевской улицы.

Глава XXIV

– Ты была на сто двадцать!

– Знаешь, в этих тряпках я чувствую себя ужасно неловко, – сказала Кристина. Она стащила с волос банты. Куклу положила рядом с собой.

– Это Галина кукла? – спросил Стасик.

– Я как будто что‑то предчувствовала, когда решила забрать Галинку домой… Иначе я бы не догадалась. А тут платье с оборочками, кукла – вот меня никто и не выкинул из рикши, хотя из магазина Мейнля все время выходила немчура… Приняли за дочку какого‑то начальника. Да еще так сладко улыбались… Ну и замерзла я, брр!

Из‑за спинки сиденья она вытащила синий, сильно поношенный свитер.

– Вот теперь все нормально, – сказала она, снова сделавшись незаметной и невзрачной.

– Ты была на сто двадцать! – повторил он. – Я тебя сразу и не узнал.

– А теперь узнаешь? И я теперь не на сто двадцать?

– Ты и теперь на сто двадцать! – с жаром заверил Стасик.

– Пан Игнац отвезет нас на Котиковую. Скоро будем на месте.

Стасик одобрительно кивнул.

Тут в разговор включился пан Игнац.

– Вы хорошо завернули сверток?

– Мы, когда выносили его оттуда…

– Не спрашиваю, откуда вы его выносили, я хочу знать, хорошо ли он запакован. Лучше еще раз проверьте и обвяжите веревкой – ребята дали знать, что в районе Маршалковской облава. Может, придется со свертком удирать или бросить его где‑нибудь по дороге…

– Не каркайте, пан Игнац, все идет как надо! – молодцевато сказал Стасик.

– Ты уже забыл, как получил по башке, – буркнул пан Игнац и свернул с Крулевской налево, на площадь Малаховского.

Они проехали мимо здания Захенты,[31] переименованного теперь в Haus der deutschen Kultur,[32] о чем свидетельствовала сделанная большими буквами надпись.

«Карета» остановилась. Из бачка, помещавшегося позади сиденья, пан Игнац вытащил сложенные в несколько раз листы бумаги и клубок веревки.

– Укладывайте ваше добро, – сказал он.

– Да ведь тут, пожалуй, небезопасно, рядом немцы шуруют… – забеспокоилась Кшися.

– Тут? Да с тех пор как тут устроили Дом немецкой культуры, сюда и палкой никого не загонишь. А там, где пусто, там облавы не будет.

И в самом деле, две мрачные полицейские машины промчались мимо, не обратив на одинокий экипаж внимания.

Стасик положил на сиденье вытащенный из тележки с книгами бесформенный сверток, который до сих пор держал в руках. Бумага во многих местах порвалась, казалось, еще немного, и он развалится.

– Может, у вас найдутся бумажные салфетки? – спросила Кристина.

– Хо! Хо! Какие мы воспитанные! Вот что значит бантики да складочки! – пошутил пан Игнац, но вытащил из своего хранилища и бумажные салфетки.

Кристина развернула пакет, переложила салфетками пластинки, сложила их в ровную стопку, обернула бумагой и перевязала.

Стасик вытащил из‑под свитера солдатскую куртку брата и натянул один рукав…

– Я в ней всегда…

– Лучше не делай этого, – сказала Кристина.

– Таких курток много.

– Таких курток много, но не на таких парнях, как ты.

– Не пугай!

– Не хватало только, чтобы ты налетел в ней на Бруно и чтобы он тебя узнал, – предостерегала Кристина.

– Ладно! Только отстань! – вздохнул он.

Он стащил куртку, скомкал ее и быстро завернул в первый попавшийся обрывок бумаги.

– Перевяжи веревкой, – посоветовал пан Игнац.