Текст книги "Сокровища Королевского замка"

Автор книги: Мария Шиповская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

– Да не стоит! Она маленькая, легкая, я спрячу ее под мышку.

– Пан Игнац дело говорит. Завяжи! Что тебе стоит?

– Отстань, Кристина. Думаешь, если вырядилась, сразу поумнела? – взъерошился Стасик.

– Хватит ссориться, едем! – скомандовал пан Игнац.

Они сели поудобней.

Пан Игнац равномерно, как машина, нажимал на педали, при этом говорил без умолку. Он раздумывал, стоит ли ехать по Маршалковской, а оттуда по Котиковой. Там, как его недавно предупреждали, должна быть облава, да и мчавшиеся навстречу полицейские машины не сулили ничего хорошего. Экипаж свернул на Мазовецкую.

– Мне почему‑то страшно, – прошептала Кристина и вздрогнула, словно бы от холода.

– Наверное, потому, что там, на углу, грозный Arbeitsamt,[33] – добродушно рассмеялся пан Игнац. – Не бойся, тебя на работы не вывезут, слишком мала.

Она натянула на подбородок ворот своего синего потертого свитера, съежилась, словно хотела исчезнуть. Кукла лежала на сиденье между ними, беспомощно протянув вперед свои фарфоровые ручки.

Глава XXV

Им удалось благополучно миновать вызывавшее теперь всеобщий ужас здание Кредитного общества, откуда в принудительном порядке направляли огромное количество поляков на работы в Германию. Над дверьми вербовочного пункта виднелся огромный транспарант: «Поезжайте с нами на работы в Германию!»

Кто‑то переделал «с нами» на «сами». Трудновыполнимый номер, потому что делалось это на высоте второго или третьего этажа огромной кистью с немалым количеством краски.

– «Поезжайте сами на работы в Германию!» – весело прочел вслух пан Игнац. – Ну, вот видишь, Кристина. Нечего бояться. Я тысячу раз проезжал мимо – и хоть бы хны.

В эту минуту они заметили на тротуаре двух подвыпивших немцев, которые по очереди кричали хриплыми голосами:

– Такси! Рикша!

Один из них был Бруно.

Стасик съежился. Кшися хотела было стянуть с себя синий свитер и прицепить многочисленные банты, но сделать это было уже поздно да оно и не произвело бы теперь должного впечатления.

Бруно проревел своим зычным голосом:

– Rikscha ist da! Raus mit dieser polnischen Schweinerei![34]

Чтобы избежать ударов, они мгновенно выскочили из коляски. Кристина почти на лету схватила пачку с негативами и, если бы они не были так тщательно упакованы, наверняка разбила бы их, потому что с размаху ударила свертком о стену дома.

Отбежав немного, ребята оглянулись. Пьяные немцы, не обращая на них внимания, рассаживались в рикше поудобнее. Но им мешали оставшиеся там вещи.

Сосед Бруно взял в руки Галинку и с восторгом уставился на нее. Но Бруно отнял куклу, поднял вверх, помахал ею над головой и швырнул на землю.

– Галинка!.. – вскрикнула Кшися, видя, как фарфоровая голова, руки и ноги куклы разбились вдребезги.

Бруно развалился на сиденье, но, должно быть, почувствовал еще один сверток и с брезгливой миной швырнул вслед убегавшим.

Зеленая куртка мелькнула в воздухе, зеленые рукава затрепетали на ветру.

Увидев это, Бруно сразу протрезвел. Должно быть, ему вспомнилась недавняя встреча в Замке. Бросив удивленного дружка, он тотчас же выскочил из рикши и гигантскими прыжками помчался вслед за Кристиной и Стасиком.

Они летели как на крыльях, но подгоняемый ненавистью жандарм был проворней. На ходу Бруно не мог стрелять, но ребята чувствовали, что если только он их догонит, то прикладом и сапогами забьет насмерть.

Изнемогая от усталости, они свернули в какие‑то ворота. Кристина, взглянув мельком, увидела номер дома – Мазовецкая, 5.

– Кафе «Адрия», – пропыхтел Стасик. – У меня здесь знакомая официантка.

Они обежали парадный вход и направились к черному.

Поспешно затрезвонили в дверь на втором этаже.

– Вы чего? – выглянула завитая голова с узенькой белой наколкой.

– Позовите, пожалуйста, панну Нюсю.

– Панна Нюся сегодня выходная. Приходите завтра. И не подымайте такого тарарама, – ответила официантка, захлопывая дверь.

Они выглянули из окна. Во дворе, озираясь по сторонам, стоял Бруно. Возле него появился мужчина в гестаповской форме с овчаркой на поводке. Парень в коротких кожаных штанах что‑то услужливо им объяснял.

Бруно осмотрел один подъезд, вошел в соседний. Через минуту он появится и здесь. Тогда и им, и заветному свертку конец.

В эту минуту они увидели спускавшегося вниз по лестнице мужчину, в котором сразу же узнали элегантного незнакомца, встреченного ими после концерта в доме Миложенцких.

Мужчина, казалось, сошел со страниц самых лучших модных журналов, которые Кристина видела в портняжной мастерской у своей хозяйки. На нем было отлично скроенное легкое пальто из мягкой шерсти, на голове шляпа фирмы «Эдем», рука в замшевой перчатке держала зонтик с серебряной ручкой. Но больше всего удивил их обоих монокль, висевший на черной тесемке, просунутой в лацкан пальто.

Снизу отчетливо доносился громкий лай.

Мужчина выглянул в окно. Потом бросил взгляд на неподвижных, притаившихся ребят. Должно быть, узнал их. Рука в серой замшевой перчатке серебряной ручкой зонтика показывала: ступайте наверх.

Они послушались, хотя Стасик и ворчал всю дорогу: «Не нравится мне этот аккуратист. Сразу там, на Краковском, не понравился».

По мере того как они поднимались, подозрения их все усиливались. На третьем этаже двери были закрыты, на одной из дверей висела табличка: «Гестапо. Гимнастический зал». Испуганные, они поднялись еще выше.

Тут была дверь, ведущая на чердак, но и на ней тоже висел замок. Напрасно манил их к себе темный, уютный чердак со множеством закоулков, с видневшимся там, в глубине, переходом на другие чердаки. Грубая, сколоченная из неструганых досок дверь никого не пропускала.

Ребята оказались в западне. Сквозь щель в деревянном полу они следили за тем, как приближается опасность. Стасик почувствовал вдруг, что ладони у него взмокли от пота. И все же он по‑прежнему не выпускал из рук бечевки, которой был перевязан взятый на ходу у Кристины сверток.

Элегантный мужчина в сером поднял голову вверх, словно бы желая убедиться, что двум его юным жертвам уже не уйти. Казалось, эта ситуация его даже забавляет.

На лестнице послышались тяжелые шаги, громкая ругань Бруно и сердитый голос гестаповца, которого тянула за собой овчарка.

Путь им преградила надменная фигура человека в сером.

Бруно, державший приклад наготове для удара, замер. Но это длилось только мгновение.

Он еще не решался ударить встречного незнакомца, но сыпал проклятиями и колотил прикладом по перилам так, что, казалось, дрожал весь дом. При этом Бруно возбуждался все больше и больше. Еще мгновение, и он ударит стоящего перед ним человека, даже не узнав, с кем имеет дело.

Однако незнакомец все с тем же неизменным спокойствием вставил в глаз монокль и спросил:

– Wünsehen sie?[35]

Это было так неожиданно, что Бруно словно бы поперхнулся и как‑то сник, стал меньше ростом. Гестаповец тоже не произнес ни слова. Только пес продолжал сердито лаять.

– Эта собака ведет себя слишком агрессивно. Уведите ее отсюда, – произнес незнакомец на немецком языке с особой музыкальной интонацией, делающей его речь столь непохожей на тот отрывистый лай, который звучал на улице в виде военных команд. – Буду вам очень признателен! – добавил он властно.

Требование это, само по себе абсурдное, прозвучало так убедительно, что оба немца с извинениями попятились обратно.

Мужчина в сером спускался вниз вместе с ними.

Внизу Бруно стал ему что‑то объяснять. Кристина со Стасиком, понимавшие с пятого на десятое, услышали только, что какой‑то Knabe[36] из гитлерюгенд показал, будто именно сюда вбежали kleine polnische Banditen.[37]

Мужчина снисходительно заметил, что чрезмерное усердие и неопытность этого Knabe привели к такой ошибке.

– Ach so… kleine polnische Banditen… Ja… Jch habe diese auch gesehen…[38] но они свернули… в подъезд, через который можно пройти на соседнюю улицу… Чем дольше господин штурмбанфюрер будет стоять здесь, тем дальше эти маленькие бандиты убегут…

Он стал спускаться по ступенькам.

– Вот там есть проход, ведущий на соседнюю улицу. Это знает каждый ребенок, но господин штурмбанфюрер, должно быть, работает не на этом участке. Я очень тороплюсь, но если угодно, готов немножко проводить вас и показать дорогу… Bitte, mit mir…[39]

Бруно, притихший, послушный, следовал за ним.

Кристина со Стасиком не двигались с места, пока мужчина в сером, Бруно, гестаповец и не сводивший с них глаз мальчик из гитлерюгенд не исчезли в подъезде, имевшем два выхода.

Только тогда они сбежали вниз и вышли на улицу.

Рикши не было.

Куртка Стасика валялась вся в пыли.

– Подержи! – Стасик протянул Кристине сверток.

Поднял куртку и, даже не отряхнув, надел ее.

Глава XXVI

Станислав обошел стороной все те улицы, на которых, по словам прохожих, швабы устроили облаву, и теперь ждал Стасика и Кристину неподалеку от архитектурного отделения университета, на Познаньской, в маленьком, похожем на лисью нору, кафе, где к потолку поднимались клубы табачного дыма. Сюда заходили шоферы, рикши, возчики подкрепиться стаканом эрзац‑чая и потолковать о делах.

Для своих здесь всегда имелся напиток покрепче и кое‑какая закуска: ломоть хлеба с кровяной колбасой и кусочек огурца, свежего или соленого, в зависимости от времени года. Бывали здесь и пирожные, свои, «фирменные», покрытые сверху ядовито‑зеленой глазурью, которые считались здесь исключительно изысканным угощением.

Перед сидевшим за столиком, очень спокойным на вид Станиславом тоже стоял стакан с бурдой. Только бесчисленные, разбросанные вокруг блюдечка обломки спичек свидетельствовали о том, с каким напряжением следит он за уходящим временем.

– Глядите‑ка, вон вы где, пан Станислав, а я с ног сбился, пока вас искал! – услыхал он чей‑то низкий знакомый голос.

– Бартошак?

Синяя рубашка в мелкую полоску еле сходилась на могучей шее, на манжетах поблескивали большие золотые запонки.

– Я хотел, чтобы вы, пан Стась, пошли со мной просить, но вас не было, пришлось самому…

– Кого просить?

– Как кого? Нашего инженера!

Казалось, Бартошак был крайне удивлен, что кто‑то мог не понять столь простой вещи. Очень довольный собой, он повторил:

– Пришлось самому! И ничего, попросил!

– Кого? О чем?

– Так вы, пан Стась, ни о чем не знаете? Тадека крестить пора. Пан инженер Мязек будет крестным. Я сам пошел, попросил его, он согласился. И вы, пан Стась, милости прошу, приходите в костел, а потом ко мне. У меня бутылок целый ящик, и не какой‑нибудь там самогон, а беленькая, чистая! Моя старуха у матери в деревне была и привезла поросенка, колбаса будет, корейка есть.

– Спасибо за приглашение! Непременно приду, даже если не будет колбасы и водки!

– Значит, договорились! – Бартошак с такой силой потряс его руку, что казалось, вот‑вот вывихнет ее. – Тадек будет, это, как его там, Пиньчов отстраивать… а я подвозить материалы… Так уж мы порешили!

– Когда? Что? – ничего не мог понять Станислав.

– Ну после войны! Этот самый Пиньчов! Инженер Мязек, я когда к нему зашел в этот самый пархив… ну, как его, тут рядом, в архи… Пиньчов – это был такой знаменитый город, музейный, можно сказать… Центр какой‑то там формации, а может, и реформации! – повторил он за Станиславом. – Но швабы этот Пиньчов в сентябре, того… – Смутившись, он посмотрел на Станислава, зная, что тот не любит слишком крепких выражений. – Я хотел сказать, сожгли. Значит, нужна будет коистру… реконстру… ну что‑то там с ним нужно будет делать. Тадек мой уж сообразит, что там надо, чтобы все было в лучшем виде… Он об этом узнает в библиотеке на Краковском… И в этой школе, тут рядом, где инженер Мязек… Выучится, станет директором… Арихитектором… – вспомнил он вдруг такое важное для сына слово.

– Приду, непременно приду, пан Бартошак, на крестины сына, будущего славного архитектора! – торжественно заверил Станислав.

– Превеликое вам спасибо! – так же торжественно отвечал Бартошак, благодаря то ли за принятое приглашение, то ли за добрые предсказания для сына.

Он выпрямился и степенно направился к выходу. Остановился было у буфета, но величественным движением руки отодвинул наполненную баночку из‑под горчицы, протянутую хозяйкой.

В дверях Бартошак чуть было не столкнулся с Кристиной и Стасиком.

Станислав ни слова не спросил, что с ними случилось по дороге, отчего они так сильно опоздали, он только глядел на них тревожно и сочувственно.

Теперь уже втроем друзья направились на архитектурный факультет, находившийся на Львовской и Котиковой.

Они как раз подходили к этому большому темному зданию, когда вдруг услышали пронзительный скрежет шин: перед самым подъездом резко притормозил большой грузовик с брезентовым тентом. Из него выскочили несколько эсэсовцев в касках. Спрыгнув на тротуар, они бегом кинулись к дверям.

Станислав с Кристиной и Стасиком поспешно свернули в ближайшие ворота и оттуда, из укрытия, наблюдали за дальнейшим ходом событий. Такого рода облавы эсэсовцев обычно кончались арестами. Кто же на этот раз окажется жертвой?

Станислав, который приходил сюда на лекции по истории искусства, с тревогой ждал, не увидит ли он во дворе кого‑нибудь из профессоров или из своих друзей‑студентов.

Но на этот раз внимание гитлеровцев привлекло нечто совсем иное. Они вскоре вышли во двор, осторожно неся в руках макет какого‑то города. Погрузили на грузовик, поместив на уложенные плашмя шины, и накрыли мешками. Затем подняли брезент. Затарахтел мотор, машина уехала.

Все произошло так быстро, что могло бы показаться сном, если бы не легкий голубой дымок от выхлопных газов. Но он через мгновение рассеялся.

Станислав долго глядел отъезжающим вслед. «Рудольф? Неужто он пробрался и сюда? Нет, едва ли. Это мне показалось…»

– Что будем делать? – спрашивала Кристина. – Отнесем негативы и вернемся?

– Сам не знаю, что бы все это значило? – неуверенно отвечал Станислав.

У входной двери появился усатый сторож. Он сердито грозил кулаком вслед отъезжавшему грузовику с эсэсовцами.

– Пан Рущик! – обрадовался ему Станислав.

– Эй, дядя, мы здесь! – позвал Стасик.

Подходя к факультету, они слышали пересыпанные проклятиями стенания старого Рущика.

– Они Замостье у нас забрали… Проект Замостья… Сволочи проклятые!.. Вроде бы тоже архитекторы, коллеги наших ребят… Подальше от таких коллег!.. Гори они синим пламенем! Наших ребят избили… Застрелить могли за то, что макет отдавать не хотели!.. Вот и все дела!.. Мерзавцы!.. Из Люблина явились за макетом Гиммлерштадта… Это они наше Замостье так прозвали. Нужен им, видите ли, для работы над проектом ихнего Гиммлерштадта… Тьфу! Даже выговорить такое противно!..

Двери закрылись, но проклятия не смолкали.

Глава XXVII

Войдя внутрь здания, они оказались словно бы в совершенно ином мире, в котором царили иные законы, нежели в оккупированной Варшаве.

Немецкого духа здесь не было и в помине. По коридорам и на лестнице сновали молодые люди. Они перекликались, обменивались шутками, смеялись. В ходу были политические анекдоты, откуда‑то доносилась мелодия партизанской песни, кто‑то, не таясь, передавал кому‑то нелегальную газету.

Кто‑то из присутствующих спрашивал куратора.

Рассыльный отрицательно качал головой, шевеля усами, словно сом.

– Нет сегодня куратора, он занят, и точка!

– Пан Рущик, – подошел к нему Станислав, – я знаю, у вас сегодня тяжелый день. Но нам необходимо повидать профессора, у нас к нему очень важное дело.

– Я уже сказал, что пана куратора нет, и точка!

– Вы нас гоните, дядя, да? – раздался тоненький голос Стасика.

– А ты, негодник, что здесь делаешь? – Курьер обнял мальчишку. – Я заходил к вам пару раз, но никого дома не было, соседи сказали, что ты исчез. Думаю, может, к маме поехал, а может… Боялся худшего…

– Чего это, дядя, вы за меня так боитесь? Со мной в Варшаве ничего не случится! – хвастливо заявил Стасик.

– И не таких удальцов мы видали, да только нет их больше, и точка! – сказал пан Рущик, неожиданно погрустнев.

– Пан Рущик, а Петр здесь случайно не появлялся? – с надеждой спросил Станислав. – Вы знаете Петра, такой высокий, стройный, с военной выправкой…

– Все тут такие…

– Должен появиться, экзамены сдавать пора… Если появится…

– Раньше экзамены были – святое дело! Каждый приходил, когда положено. И уважение имел к ректору, профессору или ассистенту ну и к рассыльному. А теперь? Экзамены на носу, а они сидят в лесу. Свалится такой как снег на голову – и тут же к профессору, отвечать норовит, как будто тому больше делать нечего, только его и ждал.

– Собственно, что тут сейчас размещается? – очень тихо спросила Кристина. – Политехника? Но ведь все учебные заведения немцы закрыли?

Рущик, однако, расслышал ее вопрос.

– А разве нам в Польше после войны архитекторы не нужны будут? Еще больше, чем прежде! Директором нам немца сунули, зато остальные – поляки, и за ним приглядывают. А студенты у нас как на подбор! После войны надо будет строить и строить!

– Здесь столько студентов и ни разу никто не донес?

– У нас люди проверенные. Ежели какой фольксдойч объявится, мы его сразу же в рейх направляем. Говорим, пусть, мол, у немцев поучится. В рейхе найдет подходящий уровень для своего интеллекта. Пусть там пакостит, и точка!

Старый рассыльный говорил: «Мы учим, мы говорим…» – со всей серьезностью человека, не одно десятилетие проработавшего в этом учебном заведении.

Станислав знал, что они находятся в одном из тех варшавских интеллектуальных центров, которые существовали лишь благодаря упорству, бесчисленным сложным маневрам и невероятному, поистине варшавскому счастью. Укрывшись под вывеской Высшей технической школы, Политехника сумела в своем старом здании вести и тайное обучение, и научную работу. Само здание архитектурного факультета называлось теперь Строительным отделом, но служило прежним целям.

Библиотеку и специальные собрания архитектурного факультета немецкие власти велели изъять из общего употребления. И снова, путем настойчивых, совершенно невообразимых хлопот, хранителем этих собраний удалось сделать польского ученого Яна Захватовича.

Факультет стал центром тайного обучения. Здесь проводились занятия со студентами – будущими архитекторами, семинары Варшавского университета, посвященные истории польской архитектуры и истории искусства. Была создана даже архитектурная мастерская, велись собеседования, встречи, готовились научные работы, конкурсы на лучший проект реконструкции и восстановления города.

Сомнений не было, именно профессор нужен был сейчас Станиславу. Но только как убедить в этом рассыльного? Рущик, как сом, шевелил своими усами и в ответ на все просьбы Станислава пропустить его к профессору только головой качал.

Даже мольбы Стасика не помогли.

В этот момент они увидели молодого, стройного мужчину. Быстрым, упругим шагом он спускался с лестницы. Заметив его, рассыльный почтительно вытянулся.

Станислав, постукивая костылем, загородил спускавшемуся дорогу.

– Пан профессор! Пан профессор!.. Это на самом деле очень важно и срочно!..

Профессор внимательно взглянул на Станислава и, видимо, вспомнил его по лекциям и занятиям.

– Вы ко мне?

– Да. И они со мною.

Вся троица последовала за профессором в его кабинет, уставленный книжными шкафами.

– Я слушаю. В чем дело?

Кшися молча положила на письменный стол пакет и медленно, дрожащими пальцами стала развязывать бечевку.

Профессор смотрел на нее с изумлением. Но когда из упаковки стали появляться переложенные бумажными салфетками негативы, он, видимо, о чем‑то догадался.

Что касается Станислава, то, увидев на столе эту маленькую стопку темного стекла, он вдруг смутился. Действительно ли все это так важно? Надо ли было приносить это сюда, требовать личной встречи с профессором? И вообще, имеет ли все это какое‑то значение?

Профессор между тем брал каждый негатив в руки, подносил к свету, внимательно разглядывал.

– Королевский замок, – произнес он.

Особенно долго рассматривал он негатив с изображением внутреннего готического зала, опиравшегося на одну колонну, там, на стене, видны были два ряда пробуравленных минерами отверстий.

Ребята вместе с ним рассматривали столь хорошо различимые на свету очертания Замка. Казалось, на темном небе светятся двумя полосками мелкие бледные звездочки – знамение гибели.

– Какие четкие снимки! Это сделано широкоформатным аппаратом? – удивился профессор. – Несмотря на запреты?

Станислав кивнул головой.

– Это вы?

– Я сделал только снимки. Но если бы не они, – он показал на ребят, – не было бы ни этих негативов, ни меня.

– Да о чем там говорить! – пожали плечами Кристина и Стасик.

Профессор окинул их благодарным взглядом.

– Снимков было больше, – объяснил Станислав. – Но несколько негативов разбили немцы при обыске… Впрочем, чуть было…

– Чуть было вы сами не погибли вместе со снимками, да?

Станислав кивнул головой.

Профессор молча встал, движением руки велел им остаться.

Взяв негативы, он подошел к обитой темной кожей двери в боковой стене и, открыв ее, перешел в соседнюю комнату. Там стоял огромный письменный стол и широкое «тронное» кресло. Стены были заставлены стеллажами и шкафами. В дверце одного из шкафов торчал ключ. Он открыл шкаф, за дверцами виднелось множество выдвижных ящиков. Выдвинув нижний ящик, профессор вложил в него принесенные негативы. Тщательно задвинул ящик, закрыл шкаф.

Профессор вернулся, захлопнув за собой обитые темной кожей двери.

– Ваши негативы находятся в достойном обществе!

– Вместе с собранием Центрального бюро инвентаризации памятников старины? Тем самым, похищенным у немцев из‑под носа?

Профессор посмотрел на Станислава. Тревожная тень мелькнула в его глазах, по губам пробежала легкая улыбка. Он не проронил ни слова – ни да, ни нет. После минутного молчания Станислав тихо произнес:

– Скажите, профессор, стоило ли ради этих нескольких негативов так рисковать?.. Ну, я… Я взрослый, сам за себя отвечаю… Но они… Эти дети… Имел ли я право подвергать их такому риску?..

– Какие дети? И не ты меня подвергал риску! Я сама знаю, что делаю! – запальчиво возразила Кристина, а Стасик ей поддакнул.

Станислав не обратил внимания на их слова. Ему хотелось разрешить мучавшие его сомнения.

– Подвергать жизнь опасности ради нескольких негативов… Имел ли я право так поступать?.. Смерть трех человек из‑за нескольких негативов… Стоило ли так рисковать, чтобы сделать и спасти негативы?

Профессор заговорил медленно и серьезно, похоже было, что он отвечает не только Станиславу, но и самому себе.

– Требовать этого ни от кого нельзя. Но принять на себя такую обязанность – необходимо. Именно в них спасение, пан Станислав, для вас, для этих молодых людей, для нас всех.

– В этих хрупких стеклышках? Вы шутите, профессор! Кого же они могут спасти и от чего?

Профессор протянул руку к ящику и вынул оттуда несколько снимков.

– Вы видите фотографию этого плана? Вот Краковское предместье. Узнаете? А это колонна Зыгмунта, верно? Ну а там, дальше? Разве это наш Королевский замок?

– Ну что вы!

– Это совершенно другое здание!

– Оно похоже на отвратительного паука – вздутое брюшко купола опирается на тоненькие ножки колонн!

– Это немецкий проект строительства Зала конгрессов и народных собраний, – сухо заметил профессор.

– Как же так? А наш Замок?

– Взгляните сюда, на второй план! Вот набросок того же Зала конгрессов на том месте, где виден обозначенный пунктиром пятиугольник. Видите, что написано на этом пятиугольнике? Ehemaliges Schloss – «Бывший Замок»…

– Что это такое?

– Что это значит?

– Выходит, стены Замка еще стоят, а они уже сейчас планируют на его месте строительство своего Зала конгрессов.

– Планируют. Но не «сейчас», – подчеркнул профессор. – То, что вы видели, это приложение к знаменитому проекту Пабста, подготовленному группой архитекторов из Вюрцбурга. Экземпляр этого плана я видел в Варшаве еще в первую военную зиму…

– Они уже тогда?

– Наверно, еще раньше. До войны. Столь детальная разработка проекта требует немалого времени.

– Значит, они еще до войны решили…

– …превратить нашу миллионную Варшаву в провинциальный стотысячный немецкий городок. Это предусматривал план Пабста. «Превратить». Вы понимаете, что означает это деликатное слово: превратить?! Это означает: разрушить дома, а людей… людей…

Тут в разговор включился Стасик:

– Я слышал как‑то, брехали по мегафону, что Варшава разрушена потому, что мы в тридцать девятом году оборонялись. Некоторые соседки поверили, повторяли. А сегодня, глядя на этот план, я думаю, если б мы не оборонялись, не боролись за свое польское, нас наверняка уничтожили бы еще скорее, еще более жестоко, без всякой жалости…

– Верно. Прежде чем в этой войне прозвучал первый выстрел, они нас уже приговорили. Меня. Вас, пан Станислав. Этих детей. Наш Замок. Наше государство. Наш народ. Обрекли на физическое уничтожение или на моральную смерть. Оставили б в живых только тех, кого сумели бы подчинить, превратив в тупых, безвольных двуногих скотов. Недаром один из тезисов гитлеровской политики гласит: «Отнимите у народа, побежденного народа, памятники прошлого, и во втором поколении он перестанет быть нацией». Мы остаемся нацией, пока существуют памятники прошлого, пока мы относимся к ним с уважением…

Неожиданно дверь открылась, и в комнату влетел пан Рущик. Он ловил воздух открытым ртом, его торчащие усы казались восклицательными знаками.

– Пан профессор! Немец роется в картотеке с негативами!

– Какой немец? Кто?

– Он дал карточку, чтобы я отнес швабу‑директору… Директора нет, говорю. Тогда он взял ключ от его кабинета, вошел туда и скорее к картотеке, похоже, он хорошо знает, где и что…

Профессор только кинул взгляд на протянутую карточку:

– Доктор Герхард Саппок!.. Помню его!

Спокойно, но решительно он подошел к обитой коричневой кожей двери, ведущей в соседнюю комнату.

Дверь осталась открытой, и они могли увидеть немца в мундире, стоящего у ящичков с картотекой, у тех самых ящичков, куда несколько минут назад профессор вложил негативы с документацией Замка.

Профессор что‑то сказал по‑немецки. Гость раздраженно ответил. Профессор вежливо, но твердо возразил.

– О чем они говорят? – тихонько шепнула Кристина.

– Немец сказал профессору, что ему нужны диапозитивы для доклада, который будет делать в Кракове немецкий профессор Беренс для самого господина Генерального губернатора и его окружения. Поэтому он подбирает нужные диапозитивы, и никто не имеет права в этом ему препятствовать.

– А что профессор?

– Потребовал письменной доверенности на получение диапозитивов. Ее у Саппока, конечно, нет.

Они видели, как профессор решительно отобрал у незваного гостя диапозитивы, задвинул ящик, закрыл шкаф, повернул ключ в замке и спрятал его в карман со словами:

– Ordnung muß sein!

– Должен быть порядок! – перевела для себя Кристина.

Гость рассвирепел.

– Herr Generalgouverneur, Herr GeneraIgouverneur! Господин генерал‑губернатор, господин генерал‑губернатор! – громко вопил он.

– Ordnung muß sein! – ровным, спокойным голосом отвечал профессор.

Немец в конце концов заявил, что пришлет требуемое письмо.

– Сделайте одолжение! – вежливо ответил профессор.

– Хайль Гитлер! – прощался немецкий историк, выбросив вперед сжатую в кулак руку.

– До свидания! – ответил по‑польски профессор.

«Ученый»‑грабитель ушел.

Вернувшись, профессор с улыбкой сообщил невольным свидетелям этой сцены:

– От кого бы бумага ни пришла, я отвечу, что этого недостаточно без подтверждения шефа. А мне известно, что он уехал на две недели. Если нажим усилят, я пошлю письменный запрос немецкому директору нашей Высшей технической школы – имею ли я право, в порядке исключения, без разрешения высшего начальства выдать диапозитивы. А я знаю, что он тоже уехал. Прежде чем они оба вернутся, вопрос уже наверняка будет неактуален…

– Не слишком ли вы рискуете, профессор?

– Надо. Так мы защищаемся. Должны защищаться.

– Однако сегодняшний визит эсэсовцев завершился для них успешно…

– Они забрали макет Замостья, потому что на их стороне была физическая сила… Но Замостье никогда не будет Гиммлерштадтом! Как бы не желали этого доктор Саппок и ему подобные…

– Вы сказали, что помните его.

– Еще бы! Он ведь уже до войны приезжал несколько раз в Польшу в составе делегации вместе с профессором Дагобертом Фреем из гитлеровского Восточного института, с венским ученым, доктором Йозефом Мюлльманом, с директором Дрезденской картинной галереи, доктором Гансом Поссе. Много их было. Искусствоведы. Притворялись нашими друзьями. Все осматривали. Стремились со всем как можно лучше познакомиться. Записывали…

– А потом?

– После капитуляции Варшавы я снова увидел их, теперь они выступали в новом качестве. На основе своих довоенных записей указывали немецким оккупационным властям на наиболее ценные объекты, чтобы их, якобы для сохранности, немедленно вывезли в рейх. Некоторые предметы попадали в частные коллекции. А некоторые были просто уничтожены, тоже, наверно, по их подсказке…

– Что они грабители, это я знаю. Но зачем было уничтожать? – спросил Стасик.

– Уничтожалось все то, что явно вступало в противоречие с их тезисами. Им бы хотелось, чтобы общественное сознание формировалось в соответствии с работами, которые они сейчас публикуют: «Немецкий облик старой Варшавы» или «Краков – пронемецкий город»…

– Но мы им не поверим! Мы не забудем правды! – не выдержала Кристина.

– Если бы они даже нас всех вздумали уничтожить! – добавил Стасик.

– Пока мы не стали на колени перед насилием победителя, до тех пор мы боремся. Пока, защищая свое достоинство, остаемся мыслящими людьми, мы побеждаем… – говорил профессор Захватович.

– Значит, так же будет и с Замком? Даже если враги разрушат его стены, Замок будет жить, пока мы живем и помним о нем?

– Да… Даже если они разрушат его стены, Замок будет жить, пока он жив в наших сердцах. Именно поэтому эти хрупкие, стеклянные негативы – наша охрана, щит, оберегающий все то, что в нас живет, спасение для нашей памяти польских собраний искусства и истории. Быть может, то, что мы сумеем спасти, лишь капля в море. Но иногда и капля может спасти…

Глава XXVIII

С чувством облегчения, веселые, радостные, вышли они из здания.

Хрупкое стекло, которое, казалось, обладало особой способностью вызывать ненависть врага и притягивать к себе опасность, теперь было под надежной защитой, в руках опытных людей.

Погожий, золотисто‑розовый день клонился к закату. На минуту ребята остановились возле здания архитектурного факультета, прикидывая, каким путем им лучше возвращаться домой.

Вдруг кто‑то, выходя из здания, хлопнул по плечу Станислава и знакомый голос спросил:

– Ты что тут делаешь? Уж не переходишь ли с исторического к нам?

Станислав оглянулся. Нет, это невозможно! Еще одно чудо в этот благословенный день!