Текст книги "Вырастая из детства"

Автор книги: Мария Романушко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

«ДО СВАДЬБЫ ЗАЖИВЁТ»

Утро. Бабушка уходит на кухню готовить еду.

Я – в валенках и шубке, в бабушкином тёплом платке, который завязан крест-накрест на груди и стянут крепким узлом на спине.

Батареи не греют. Тепло от печи, на которой бабушка готовит еду, до нашей комнаты не доходит. Мы обогреваем комнату маленькой электроплиткой.

Сижу над плиткой и грею над ней руки… Но это – противозаконно. По домам ходят строгие инспектора и проверяют: не обогреваются ли люди электроплитками?

С электричеством в стране очень плохо, его надо беречь. Экономить. Если увидят электроплитку в комнате – оштрафуют. Поэтому, если раздаётся стук в дверь, бабушка тут же выдёргивает шнур из розетки и засовывает плитку глубоко под свою кровать.

Однажды и я туда залезла за укатившейся игрушкой и попробовала ладошкой: горячая плитка или уже нет? Плитка оказалась горячей. Даже очень…

И бабушка очень кричала на меня: «Что тебя под эту кровать понесло? Горе моё луковое!» И мазала мне ладонь подсолнечным маслом и посыпала содой, уверяя, что так скорее заживёт…

– До свадьбы заживёт, – утешает меня бабушка.

А мне от её слов страшно. Неужели до самой свадьбы моя ладонь будет гореть, как огонь?…

«СТЕПЬ» УАЙДЫ

Мама купила книжку. Она называется «Степь». Фамилия автора странная, но я сразу её запомнила: Уайда.

На обложке – девочка, идущая по степи… Мама говорит, ей показалось, что это – я. Ведь я тоже люблю гулять по нашей степи. Потому и купила эту книжку.

Мама прочла её вслух в первый же вечер. Она читала, а мы с бабушкой слушали.

Под одной обложкой оказалось две повести. «Степь» – про девочку, которая помогала своему отцу-революционеру. Да, я тоже бы так могла. Мама права, я похожа на эту девочку на обложке.

А вторая повесть называлась – «Нелло и Патраш». Про мальчика и собаку. Про их дружбу. Про их трудную жизнь. Про то, как они любили друг друга. И про то, как они замёрзли холодной ночью… В обнимку. Пытаясь согреть друг друга…

Когда мама дочитала до этого места, мы все стали плакать. А я плакала так сильно, что меня не могли утешить, и бабушка даже стала ругать маму, зачем она купила ребёнку такую трагическую книжку, что я и так нервная и ни к чему мне такие переживания. А мама плакала и говорила: разве она знала заранее?…

НЕЛЛО И ПАТРАШ

Теперь это моя любимая книга. А Нелло и Патраш – самые дорогие существа на свете.

Они для меня – не книжные, а реальные, настоящие.

…Сижу в ледяной комнате с замороженными окнами и грею над электроплиткой картинку. Картинку из книжки. На которой – Нелло и Патраш в последнем объятии…

Грею картинку и плачу… Я бы всё отдала, чтобы они согрелись и ожили. Всё бы отдала! Но мне и отдать-то нечего… Я бы с радостью отдала свою жизнь. Только я не знаю, как это сделать. Я люблю этого мальчика по имени Нелло и эту собаку по имени Патраш. Я их очень, очень люблю. И я не знаю, как мне теперь без них жить…

Нелло и Патраш – первые, кого я потеряла в жизни. Смерть вошла в мою жизнь. Переживание утраты наполнило сердце тоской и безнадёжностью. Ужасно… ужасно… как всё ужасно!… Ужасно чувствовать своё бессилие и невозможность что-либо изменить. Впервые в жизни я переживаю смерть тех, кого люблю.

Тоска и безнадёжность.

Грею над электроплиткой картинку и плачу…

ЛЫЖИ

Мама подарила мне лыжи. Это было вечером в субботу. Первые лыжи в пять лет.

Утром в воскресенье я взяла лыжи и вышла во двор. Было холодно, мела позёмка. Никого во дворе не было. Я надела лыжи, оттолкнулась палками и… с удивлением обнаружила, что ездить на лыжах – это так просто!

Я проехалась по двору туда-сюда. А потом отправилась в степь. Куда же ещё ехать на лыжах?

Огромная белая степь до горизонта лежала передо мной… И я поехала. В сторону горизонта… Снег был такой приятный, рассыпчатый, лыжи так и скользили по нему…

А небо между тем темнело, ветер усиливался, колючий и резкий, так что дышать становилось всё труднее. Но у меня и в мыслях не было остановиться, повернуть назад. Наверное, впервые в жизни я испытала настоящий азарт. Я изо всех сил работала палками, и мне было жарко!

А ветер всё усиливался… посыпался снег… и ветер гнал его по степи, как волны, как паруса… Здорово! И я неслась по этому океану всё вперёд и вперёд, не оглядываясь… Это была уже настоящая метель… И вдруг из метели возникли фигуры. Человек пять. Солдаты. Все, как и я, на лыжах. Они ехали со стороны лагеря. Наверное, охранники. Кому же ещё быть? Сегодня воскресенье, в воскресенье у солдат выходной, и они бегают по степи на лыжах. Всё ближе, ближе… Слышен шорох лыж по снегу…

И вот они окружили меня и так странно уставились на меня, как будто никогда не видели девочек на лыжах. А один спрашивает:

– Девочка, ты что, ОДНА здесь?

– Да. Одна.

– Тебя родители отпустили ОДНУ?!

– Да, отпустили.

– А ты, вообще, где живёшь-то?

– Вон там, в крайнем доме, – говорю я, и показываю палкой в сторону дома.

А дом далеко-далеко… такой маленький, еле видный в метели… Ничего себе, как я далеко уехала!

– Ты можешь заблудиться, смотри, какая метель начинается… Замёрзнешь тут. Давай, мы тебя проводим до дома.

Очень не хотелось возвращаться, но я и сама немного испугалась, когда увидела, как далеко уехала.

Так мы и доехали до моего дома: я и пятеро солдат. Как будто почётный караул.

* * *

– Ну, как? Получается ездить на лыжах? – спросила мама.

– Получается.

И – ничего не сказала больше. Ни про то, как далеко заехала в степь, ни про солдат. Я подумала: скажу – и меня больше не пустят на лыжах!

К тому времени я уже немного разбиралась в психологии взрослых. Понимала, что не обо всём им надо говорить.

Я училась быть скрытной.

НАСТОЛЬНЫЕ ИГРЫ

Долгая уральская зима… Морозы порой трещат такие, что носа на улицу не высунешь. Но я не скучаю.

Зимой я ещё больше сдружилась с Володей и Толиком. Я часто хожу к ним играть. Беру с собой свои любимые настольные игры – растительное лото и электровикторину. У мальчиков тоже много настольных игр. У них есть другое лото – старинное – в такое лото любили играть соседи на Философской улице – летом, во дворе…

Всем играющим раздаются карточки, а ведущий вынимает из холщового мешочка симпатичные пузатенькие бочоночки с циферками, он выкрикивает число, и у кого на карточках это число есть, то оно закрывается. Очень простая игра, главное – хорошо в двухзначных числах разбираться…

Ещё разные другие игры были, где нужно бросать кубик с пятнышками и двигать свои фишки по карте с разными приключениями и испытаниями…

Фишечки были такие симпатичные, разноцветные: красная, зелёная, жёлтая и голубая. Ещё лиловая и белая. Такие гладенькие, приятные на ощупь…

А на карте, на таком большом поле, нарисованы разные препятствия: то в яму твоя фишечка проваливается и пропускает два хода, пока не выберется, то, наоборот, на лодке по ручью начинает быстро-быстро передвигаться, обгоняя соперников… То ещё что-нибудь с ней происходит. Главное – набор приключений каждый раз получается новый, неожиданный. И во всём виноват кубик с пятнышками! Очень интересно.

Мы можем целый день так играть. Иногда и тётя Валя, и бабушка к нам подключаются. И даже мама, придя с работы. Это удивительно: никогда прежде ни мама, ни бабушка со мной ни во что не играли. Ну, книжки иногда читали, это да. Но чтобы играть!…

Это была единственная в моей жизни зима, когда мы ВМЕСТЕ ИГРАЛИ.

И я запомнила, как это здорово – когда взрослые и дети уравниваются в возрасте, когда все переживают из-за своих фишечек…

* * *

…Потом, со своими детьми, я наигралась в настольные игры от души!

И не только в настольные. Я всегда готова была бросить любое дело – ради игры. Потому что это так здорово – сидеть рядышком, дышать одним дыханием и переживать из-за своих фишечек… Или вырезать вместе. Или лепить. Или лечить плюшевых зверушек…

Может, ничего важнее на свете и нет. Важнее вот этих общих переживаний, общей радости.

Интересно, а мои дети будут когда-нибудь, в своей взрослой жизни, вспоминать наши совместные игры?… Как я вспоминаю ту морозную оренбургскую зиму, расцвеченную фишечками, карточками и бочоночками…

ПОХОД К ЗУБНОМУ

Летом мы ездили с бабушкой в Днепропетровск. Там бабушка первым делом повела меня в поликлинику. Она хотела выяснить, отчего я корчусь всякий раз, когда она даёт мне молоко.

И доктор объяснила бабушке, что я отношусь к тем редким людям, которые молока пить не могут. Доктор сказала, что в моём организме нет специальных веществ, которые молоко перерабатывают. И велела мне молока больше не давать, не мучить меня. Бабушка очень удивилась.

И повела меня к другому доктору – самому страшному – зубному! У меня была проблема с передним зубом. Он был молочный и уже слегка шатался, но никак не выпадал. Бабушка велела мне расшатывать его языком. Я старательно расшатывала – но он всё равно не выпадал. А там уже рос новый зуб, коренной, и ему не хватало места, и он рос криво, и бабушку это очень волновало.

И вот она меня повела к зубному, чтобы мне этот молочный шатающийся зуб выдернули. Я не хотела идти к зубному, но бабушка меня много дней перед этим уговаривала, она уверяла, что мне больно не будет, и я ничего не почувствую.

Доктор был пожилой дядечка, очень приветливый.

– Ну, давай посмотрим на наши зубки, – сказал он. – Открой ротик, деточка.

Сижу в страшном кресле, сцепив зубы, и плотно сжав губы.

– Ну, где тут наши замечательные зубки? Открой ротик, Леночка, тебе больно не будет.

Сжимаю губы ещё плотнее.

– Лена, открой сейчас же рот! Ведь мы договаривались, ты мне обещала, – говорит строго бабушка.

– Девочка, да ты не бойся, – говорит медсестра. – Это же совсем не страшно. Доктор только посмотрит – и всё.

…Ну, потом они пытались открыть его силой. Мой рот. Они взяли меня в оцепление – доктор, бабушка и медсестра. А потом ещё одна медсестра прибежала – из соседнего кабинета. Двое держали меня за руки, кто-то – держал мою голову, чтобы я ею не крутила, а доктор пытался докопаться до моих зубов… Не тут-то было! Не на ту напали. Они взмокли, все четверо, но рта мне так и не открыли! Я – победила.

– Увы!… я не могу справиться с вашим ребёнком, – сказал устало измученный доктор. – Это какой-то феномен! У меня таких ещё не было…

Мы шли домой, и бабушка меня сильно ругала.

– Ты меня опозорила! – говорила она. – Мне никогда ещё не было так стыдно, как сегодня. Ладно, живи с кривым зубом! Как хочешь…

В ВАСИЛЬЕВКЕ

Ездили с бабушкой в Васильевку. В её родное село, где живут её сёстры. Поселились, как всегда, в хате у бабушки Моти и тёти Зои. Бабушка Мотя – старшая бабушкина сестра, а тётя Зоя – бабушкина племянница. В этой хате когда-то родилась и моя бабушка.

Я люблю эту белую хату под соломенной крышей. Здесь прохладный земляной пол, вышитые рушники на стенах, всегда пахнет свежим хлебом и парным молоком…

В Васильевке бабушка рассказывает всем родственникам страшные истории из жизни любимой внучки: как я испугалась и стала заикаться. Как ободралась на плитах. Как наделась на колючую проволоку. И как четыре взрослых человека не смогли открыть мне рот…

А зуб уже действительно сильно мешал мне. От того, что их было два в одном месте.

От бабушки я слышала когда-то историю, как кто-то вырвал себе зуб с помощью нитки и дверной ручки. И я решила попробовать…

Закрылась в хате. Взяла нитку, привязала один конец к шатающемуся зубу, а второй конец – к дверной ручке. Дверь эта открывалась наружу. Я громко позвала бабушку…

Бабушка вошла в хату и, потянув на себя дверь, открыла её… Нитка при этом сильно натянулась и потянула мой зуб – я ощутила острую боль – хлынула кровь… И зуб повис… Но – не выпал!

Бабушка потащила меня во двор, чтобы я своей кровищей не замарала чистые половики…

Опутав зуб ниткой, бабушка дёргала его изо всей силы. Бабушка была сильная, но зуб не хотел ей сдаваться. Лилась кровь, вокруг нас обступили розовые и вишнёвые мальвы, молчаливые свидетели страшной кровавой сцены. Я кричала на всё село…

– Ну и голосище у тебя! Умолкни хоть на минуту! Оглохнуть можно! – кричала бабушка ещё громче моего и продолжала играть роль зубного врача.

А злосчастный зуб неколебимо держался за десну… огромным корнем!

Да, молочный зуб оказался с корнем. Хотя так не бывает. Но так было. Бедная бабушка упарилась, пока выдрала его.

А я ещё долго потом приходила в себя… Лежала в прохладной хате на полу, отказывалась от еды и только пила холодную колодезную воду… На меня приходили посмотреть родственники. Качали головами, говорили с уважением: «Какая… сильная девочка!» «Это надо же такое! Молочный зуб – с корнем! Подумать только…» И бабушка демонстрировала всем желающим это чудо природы – молочный зуб с большущим корнем. Корень был значительно больше зуба!

Зачем моему молочному зубу понадобился корень, осталось навсегда загадкой…

А потом бабушка зарыла его где-то на огороде…

Вот такая история.

Пожалуй, тогда впервые услышала я от бабушки фразу, которую в дальнейшей жизни слышала потом всё чаще и чаще: «У тебя всё – не как у людей».

* * *

…Вот так всю жизнь. Каждая мелочь пускает в душу цепкий корень.

С любой малостью трудно расставаться. А если что-то и приходится отрывать от себя – то всегда с болью и с кровью.

Порой мне кажется, что мой дом, моя жизнь, моя душа представляют собой огромный кладезь того, с чем я не могу расстаться…

САМАРА

В Васильевке есть чудесная речка – Самара. Тихая и ласковая, с белым-пребелым песочком на берегу… И дно у неё нежное, песчаное… И вода – чистая, прозрачная…

Как сквозь стекло, видно много-много рыбок… Это – карасики. Они носятся весёлыми стайками…

Бабушка хорошо плавает. Она хочет научить плавать и меня, но я наотрез отказываюсь. Хотя течения почти не чувствуется и вода тёплая, как парное молоко…

– Где же ещё учиться плавать, как не тут? – говорит бабушка.

Но меня страшит глубина, я впадаю в панику, когда не чувствую под ногами дна…

– А ты, оказывается, трусишка, – говорит бабушка. – Твоя мама в этом возрасте уже плавала. Переплывала на тот берег, а тогда Самара была значительно шире, чем сейчас…

Хотя мне неприятно осознавать себя трусихой, но я не могу победить свой страх перед глубокой водой. Нет, уж лучше плескаться у самого бережка, играть золотым песочком, смотреть на тёмный дубовый лес на другом берегу, слушать кукушку и восхищаться бабушкой, которая отважно плавает на глубине…

Я люблю ходить с бабушкой на Самару.

Мы идём босиком, и наши ноги увязают в горячей, мягкой пыли…

Мы идём мимо большущей клумбы разноцветных петуний… петунии очень сильно пахнут… они всегда цветут здесь на косогоре, на солнечном припёке…

Не было года, чтобы мы приехали в Васильевку – и не было здесь этой клумбы с петуниями…

* * *

Запах петуний в моей взрослой жизни – он так много говорит мне!

Он мгновенно воскрешает Васильевку времён моего детства. Белые хатки под соломенными крышами… ощущение горячей пыли под ногами… бабушку – рядом со мной… а вдали – синюю ласковую речку с весёлыми карасиками в прозрачной воде…

Моя любимая Васильевка живёт в запахе петуний…

НА ТЕЛЕГЕ

Моя тётя Зоя работает птичницей.

Ферма где-то далеко за селом. Мы едем туда на телеге с зерном.

Гнедая лошадка, не спеша, бежит среди жёлтых пшеничных полей…

Мы с бабушкой сидим прямо на зерне. Солнце горячее, а зерно – прохладное, нежное… Я окунаю в него руки по самые локти…

Пересыпаю зёрна с ладони на ладонь…

Мне так нравится эта золотистая, прохладная сыпучесть… это множество, бесчисленность, несметность… так бы и пересыпала с ладони на ладонь… так бы и окуналась, погружалась в него…

* * *

Зёрна… крупинки… ёлочные иглы… песчинки… – такие понятные и осязаемые образы таинственного Времени… Всю жизнь они притягивают и завораживают меня…

Всю жизнь, с раннего детства, я люблю пересыпать их с ладони на ладонь… окунаться в их сыпучую несметность…

И когда пересыпаешь их с ладони на ладонь, то понимаешь, что нет ни прошлого, ни будущего… что всё – вместе, рядом, вперемешку…

ОДНОВРЕМЕННО!

Прошлое, настоящее и будущее – у меня на ладони…

НА ФЕРМЕ

Птицы, птицы, и все – белые, белые…

Куры и гуси… Их – великие толпы, как людей на первомайской демонстрации…

Маленький прудик, белый и пушистый от птичьего пуха…

Вся земля белая от перьев – как будто в снегу…

Здесь работает моя тётя Зоя. Какая она счастливая – работать среди такой красоты! Среди такого веселья!… Все эти толпы птиц кудахчут, гогочут – как будто хохочут!…

Иногда мне жалко, что я родилась не в деревне.

Хорошо было бы жить среди птиц и цветов… Спать на прохладном глиняном полу в белой хатке, под соломенной крышей… Ходить босиком по горячей пыли… Есть из глиняных мисок деревянной ложкой… Пить вкусную колодезную воду… Срывать сладкую сливу прямо с дерева…

Какие они счастливые, деревенские люди!

И пока я кое-что не поняла про их жизнь, Васильевка казалась мне настоящим земным раем…

Никогда не забыть:

…я стою у белого пруда – а вокруг эти белые, белые птицы!… птицы! птицы!…

Так много белых птиц можно встретить, наверное, только в раю…

ОБРАТНО В ОРЕНБУРГ

Езда в переполненном поезде – духота, жарище!…

Сижу в тамбуре на полу, свесив ноги в открытые двери вагона…

Бабушка читает в купе книжку и даже не догадывается, как я спасаюсь от жары.

Рядом со мной сидит молодой парень, наш сосед по купе, – точно так же свесив ноги в открытые двери вагона…

Меня обдувает горячим ветром!… Пахнет мазутом, горячими шпалами… Мелькают телеграфные столбы… гудят, звенят, поют провода… долгий, хриплый крик паровоза… чёрный дым… стучат, как тысячи барабанщиков, колёса на стыках…

Жёлтые поля… полустанки… стада на полях… речки и мосты… озёра и болотца… огромные заводы, пыльные, белые от цемента… и вновь поля, шелестящие леса и рощицы… и жёлтые холмы…

Сколько можно вот так ехать, чтоб не наскучило?… Наверное, всю жизнь!

…Когда я вернусь в купе, бабушка, оторвавшись от книги, поцелует меня нежно в макушку и скажет: «У тебя волосы пахнут гарью…»

31 АВГУСТА 1957 ГОДА

Сегодня мы переехали в новую квартиру. В совсем другой район, на другую улицу.

Здесь нет степи за окном. Зато здесь прямой и широкий проспект братьев Коростелёвых.

Дом наш большой, красивый, буквой «Г». На первом этаже – аптека и книжный магазин. Наша квартира на третьем этаже – двухкомнатная, с узеньким изящным балконом. Окна и балкон смотрят во двор. Впервые мы будем жить без соседей.

Вечер. Пока взрослые расставляют мебель, я вышла во двор. Двор просторный, чистый, асфальтированный. Здесь хорошо будет играть в «классики». Во дворе – ни души. Посреди двора – густой сквер. Прямо заросли! Я иду по тропинке между кустов жёлтой акации… И выхожу к песочнице. Здесь тоже никого.

Песок – белый, нежный, чистейший речной песочек… Как на самарском берегу… Я сажусь на песок и окунаю в него руки по самые локти… Песок прохладный и тёплый одновременно… Нежность и наслаждение испытывают мои ладони, голые колени…

Я скидываю сандалии, нагружаю их песком и вожу свои «баржи» по прохладным песочным барханам…

К песочнице подходит мальчик. Он тоже снимает свои сандалии, нагружает их песком и начинает толкать свои «баржи» по песочным барханам…

Через несколько минут мы уже болтали, как старые знакомые. Мальчика звали Мишкой. Мишкой Бочкарёвым. Ему было, как и мне, семь лет. Так же, как и я, он завтра шёл в первый класс.

…Мы играли до глубоких сумерек… Пока наши мамы не позвали нас домой. Почти одновременно из окон нашего дома прозвучало:

– Лена!

– Миша!

И мы пошли к нашему дому. Вошли в наш подъезд. Поднялись на наш третий этаж…

И оказалось, что наши квартиры – напротив! Моя – №7, Мишкина – №9.

(И здесь, как на Полигонной, у нас квартира № 7! С тех пор я люблю это число).

ПЕРВОЕ СЕНТЯБРЯ

Первого сентября, после торжественной линейки во дворе школы, учительница завела нас, первоклашек, в класс. И стала рассаживать за парты: девочек с мальчиками. Она взглянула на нас с Мишкой и сказала:

– А вы садитесь за третью парту у окна.

Так мы оказались неразлучными с Мишкой на целых два года. На два долгих, счастливых года. Пожалуй, это были два самых счастливых года за всё моё детство… Спасибо тебе, Мишка Бочкарёв, мой хороший друг!

ЕЩЁ ПРО ШКОЛУ

Мы вместе с Мишкой ходили в школу. А школа была довольно далеко. Но в то время не принято было провожать детей в школу. Первоклассник считался уже взрослым, самостоятельным человеком. И если бы кого-нибудь в школу водила за ручку мама, или бабушка, то это беспомощное существо было бы навеки осмеяно и предано позору… Нас с Мишкой никто за ручку не водил.

Мы топали по проспекту длинную троллейбусную остановку… В одной руке – портфель, в другой – чернильница-непроливайка в матерчатом мешочке. (Мы все носили тогда с собой чернильницы в школу). Потом мы переходили проспект. Точнее – перебегали… Это было всегда страшно… Только через год появился в этом месте светофор. Но в первом классе его не было. Наверное, у меня оттуда ещё тянется страх перед машинами. Для меня это было каждый раз испытание – бежать, с колотящимся сердцем, через широкий проспект, видя, как они с бешеной скоростью несутся на меня – и слева, и справа… Страшные, очень страшные, очень огромные, рычащие, фыркающие вонючим бензином… Но я бы никому не сказала тогда, что мне страшно. Это я сейчас говорю.

А потом мы шли два квартала тихими улочками – это был район частной застройки. Маленькие, уютные домики, почти как в деревне. Заборы, садики, лай собак…Правда, и здесь поджидали опасности – собаки иногда прохаживались по улице… И тут главное было пройти тихо и незаметно, как привидение – не дыша… Собаки и машины – самые страшные существа на свете. Но мы – отважные первоклашки – каждый раз мужественно добирались до своей маленькой двухэтажной школы. Где нас ждала не очень приветливая учительница.

Я решительно не помню её имени. Не могу добыть его не из каких глубин памяти…

Но я хорошо помню её тёмные, глядящие исподлобья, презрительные глаза, чёрные низкие брови и низкий лоб. Она была похожа на Чингиз-хана, как его рисуют в учебнике истории. Или на Мамая. Я побаивалась свою первую учительницу и при всём желании не могла её полюбить. Она никогда не улыбалась. Она приказывала нам сидеть на уроках, заложив руки за спину. Она говорила, что это улучшает осанку. Но сидеть так подолгу было очень трудно: нестерпимо ныла спина и, особенно, болели руки – казалось, что их выкручивают…

За два года, которые я ходила в школу к этой учительнице, я не запомнила ничего интересного или занимательного. Запомнились только несколько унизительных для меня сцен.

* * *

Русский язык, проходим ударения. Учительница даёт классу задание: переписать упражнение и расставить в словах ударения. Я сделала слишком быстро и маюсь от скуки. От нечего делать решила расставить ударения и в односложных словах, хотя прекрасно знаю, что в односложных оно не ставится. Но надо же чем-то заняться! Мне нравится рисовать значок ударения, он такой мягенький, аккуратненький…

И тут слышу над собой её голос, исполненный презрения:

– Слышала звон, да не знаешь, где он! – говорит она с издёвкой.

Кровь ударяет мне в лицо. Хочется плакать. Но я изо всех сил сдерживаюсь.

* * *

Урок математики. Предпоследний перед Новым годом. Самостоятельная работа. Я быстренько решила задачку и примеры, у меня с этим никогда не было проблем. И потом до конца урока рисую в тетрадке ёлку с шарами и бусами… И вывожу красивым почерком: «С Новым годом!» Сдаю на проверку тетрадку: то-то учительница удивится и обрадуется!

На следующий день получаю тетрадку обратно. Открываю с замиранием сердца…

На полстраницы – красуется красная ядовитая единица! И приписка: «Что это за хулиганство?!»

…Иду домой, холодея от ужаса. Что я скажу маме? Как я покажу ей эту страшную единицу?! Вот какой подарок несу я ей к новому году…

Но мама, к счастью, не ругала меня. Она – смеялась. Хорошая моя мама. Я так благодарна ей была, когда она засмеялась, открыв мою тетрадку. Я была в полуобмороке, когда она её взяла в руки… И вдруг – СМЕХ!…

Я слышала, как мама говорила бабушке: «У этой женщины совершенно нет чувства юмора! Не повезло Лене с первой учительницей. Жаль…»

* * *

А что ещё там было, в этой школе? Ведь целых два года ходила туда! Что же ещё?…

Помню, как я опоздала однажды на занятия. У нас дома остановились часы. А Мишка не зашёл за мной – он заболел. И вот, я пришла к середине второго урока. Стучу в двери класса… Захожу. Натыкаюсь, как на острые копья, на её тёмный взгляд и ядовитый вопрос:

– Ну что, явилась? И где же ты болталась два часа?

Хотелось провалиться сквозь землю…

* * *

Ещё помню, как я защищала Мишку. Его вдруг стали дразнить мальчишки – за то, что он дружит с девчонкой. То есть – со мной. Его дразнили «девчатником», он жгуче краснел и даже несколько раз плакал в классе. И, разумеется, классическое: «Жених и невеста, тили-тили тесто» не давало нам проходу…

И вот, я встала как-то на уроке, видя, как Мишка полыхает, получив очередную дурацкую записку, и громко сказала:

– Это подло! Подло издеваться над человеком! За то, что он дружит с девочкой.

Учительница удивлённо посмотрела на меня и сухо сказала: «Садись».

И все в классе удивлённо посмотрели на меня. Ведь я была тихоней. Едва рот открывала, когда меня вызывали к доске. А тут вдруг такое выступление – всем на удивление.

Но, как ни странно, мальчишки после этого оставили Мишку в покое.

* * *

Вот и все воспоминания о двух первых школьных годах. Можно сказать – почти ничего…

А дома – быстренько, за несколько минут, сделать уроки, это было просто и легко. И – во двор! Или к Мишке в гости. Или на лестничную площадку. Смотря по погоде.