Текст книги "Вырастая из детства"

Автор книги: Мария Романушко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

ЗИМЫ НА КОРОСТЕЛЁВЫХ. КОНЬКИ

Мишка учит меня кататься на коньках. Прямо у них в комнате. В этой маленькой комнатке (как была у нас на Философской) он живёт вместе с родителями и старшей сестрой Светой. А в двух других комнатах их квартиры живут соседи.

Мишка даёт мне свои коньки, я их привязываю к домашним тапочкам и хожу по комнате, старательно наступая в щели между половицами. Щели замазаны коричневой замазкой, и когда я в них наступаю лезвием конька, эта замазка с хрустом проламывается – и конёк приятно погружается в щель… Так я себя чувствую устойчиво. Как сейчас слышу этот вкусный, как будто вафельный, хруст сухой замазки… Странно, но Мишкина мама, тётя Люба, никак не препятствовала моим «тренировкам».

* * *

Следующий этап тренировок проходил во дворе.

Мишкиных коньков нам вполне хватало на двоих. Каждый катался на одном коньке. Привязывали конёк к одной ноге, отталкивались другой и гоняли по двору друг за дружкой! Было очень весело.

…А потом мама купила мне «снегурки» – чудесные конёчки с загнутыми спиралькой носами. Ну, это было вообще!… Сказка!

ПРО КИСУ И ДРУГИХ ЖИВОТНЫХ

Мишка и его сестра Света называют свою маму, тётю Любу – Кисой. А она их называет своими котятами. Мне это очень нравится. Так уютно…

Я решила тоже придумать своей маме какое-нибудь ласковое прозвище. Я решила, что мама будет у меня Козочкой. Она такая красивая и лёгкая. Как козочка.

Ну, тогда уж и бабушке с Фёдором надо придумать прозвища. А то обидятся. Пусть бабушка у меня будет… Пусть бабушка будет Белочкой! Она ведь часто говорит о себе: «Кручусь, как белка в колесе».

А Фёдор… С Фёдором было потруднее. Единственное, что ему подходило, на мой взгляд, это – Волчек. Фёдор был высоким, худым и угрюмым. На шее у него торчал острый кадык. И смотрел Фёдор как-то так, исподлобья… Решено: он будет Волчеком.

Ещё мне нравилось, что у Мишкиного звонка висит табличка. И на ней – три фамилии.

Бочкарёвы – 1 звонок.

Сидоровы – 2 звонка.

Мамедовы – 3 звонка.

А у нашего звонка такой таблички не было. И я решила это исправить.

Я взяла листочек бумаги и написала красивым почерком:

Козочка – 1 звонок.

Белочка – 2 звонка.

Волчек – 3 звонка.

То-то все обрадуются!

А себя я никак не назвала и не вписала. Потому что Мишка всё равно до звонка не дотягивается. Так же, как и я. Когда мы приходим друг к другу, то не звоним, а стучим. И я сразу понимаю: это пришёл Мишка. А он понимает: это пришла я.

Вечер. Сижу под столом, где у меня полки с книгами и играми. Приходит мама с работы и начинает с порога кричать:

– Где Ленка?! Мама, где Ленка?!

– Да под столом, где ж ей быть, – говорит бабушка.

– Лена! – говорит мама металлическим голосом. – Иди сейчас же сюда!

Вылезаю из-под стола, в полном недоумении: что это с мамой?

– Это твоё художество? – она держит в руках сорванный у звонка листочек.

– Ну, да…

– Так кто же у нас в семье волчек?! – грозно спрашивает мама.

– Папа Федя.

– Ты вообще думаешь, что пишешь?! Что он тебе плохого сделал? Волчек! Это надо же такое придумать!

Она в сильном раздражении рвёт мой красивый листочек, сердито бормоча:

– Козочка… Белочка… Что за бред?! Вроде умная девочка, а иногда… Хорошо хоть Фёдор не видел!

Так и не прижились в нашей семье красивые прозвища.

ИСТОРИЯ ПРО ДВЕРНУЮ РУЧКУ

Морозный день. Я отправляюсь на прогулку.

Спустилась по лестнице вниз и замерла у входной двери.

Стою и, как заворожённая, смотрю на дверную ручку… Ручка – металлическая, покрытая нежным-нежным инеем…

В эту минуту я вдруг вспомнила, как кто-то во дворе рассказывал историю о том, как какой-то человек лизнул замороженную железку… и как к этой железке прилип язык.

И вот я смотрю на эту ручку, серебрящуюся инеем, и чувствую, как меня неудержимо тянет её лизнуть… А что, если в самом деле приклеюсь?… Но если лизнуть быстро-быстро, то, может, и не приклеюсь?…

А если не лизну – то никогда так и не узнаю: приклеилась бы или нет. Может, вообще, всё это враки, что кто-то там приклеился? Розыгрыш, шутка. А я, глупая, поверила.

Ну, а вдруг всё же приклеюсь?…

Помню, помню, как я смотрела на неё, точно загипнотизированная…

Помню, как она манила меня…

Помню, как малодушный страх и жгучее любопытство боролись во мне… Я прямо физически ощущала внутри себя эту борьбу! В конце концов, страх был-таки побеждён.

И Я – ЛИЗНУЛА ЕЁ!!!

…Да, я успела в самый первый миг ощутить прохладу искристого инея… Но это было так коротко…

И тут же – язык ПРИКЛЕИЛСЯ! Намертво. Как будто он всегда был с этой дверной ручкой одним целым.

Было больно и, одновременно, дико смешно. Я представила: что вот сейчас Мишка спустится по лестнице – а я стою тут приклеенная языком к дверной ручке! Идиотизм!!!

И тогда я рванулась – и со стоном отодралась… Язык горел огнём, как будто не заиндевелую железку я лизнула, а живое пламя… О, как мне было больно!… И в этот день, и ещё много, много дней… И есть было невозможно, и пить, и бабушка ворчала на меня: «Что это ты голодовку объявила? Только чай холодный хлещешь!»

Но зато, но зато… теперь я точно знала, что он действительно приклеивается!

НЫРЯНИЕ В СУГРОБЫ

Когда сильная метель, мы в школу не ходим.

Иногда метёт несколько дней, не переставая…

Но зато потом в мире такая красота!…

На той улочке, где маленькие домики, по которой мы ходим в школу, – там сугробы наметает высоченные!… Как горы! И эти снежные горы – такие пушистые, чистые, сверкающие на солнце…

По дороге в школу у нас есть развлечение.

Нужно отбросить на дорожку портфель, закрыть лицо руками, набрать побольше воздуха в грудь и – идти напролом сквозь сугроб! Это немножко страшно… Но так здорово!

…Как-то раз Мишка вышел из сугроба в одном валенке. Нырнул – в двух, а вынырнул – в одном. Мы пытались расшвырять сугроб и найти его валенок, но – безуспешно.

Пришлось стучаться в какой-то домик и проситься, чтобы Мишка там посидел у печки, пока я сбегаю домой и попрошу у тёти Любы запасной валенок…

Было очень смешно. Потом.

НА СНЕЖНОЙ ТРОПЕ

…И опять, и опять я возвращаюсь в тот день…

Я буду возвращаться и впредь, даже если мне кто-то скажет: ну, сколько же можно об этом? всё о том же… ты уже всё рассказала об этом, зачем повторяться?…

Но дело не в словах, новых или старых, дело даже не в подробностях, которые остаются неизменными. А дело в том, что это – БЫЛО.

Наверное, есть в жизни каждого из нас такие моменты, где черпаешь радость и надежду, любовь и веру. Такие живые, пульсирующие родники памяти… Которые не в силах забить ни песок времени, ни опавшие листья повседневности, ни «трава забвения»…

Эти родники пульсируют чистейшей энергией – и зовут к себе…

А что, собственно говоря, было?… Была зима, гуляли с ребятами во дворе, носились по свежему снежку, кидались снежками… Вдруг Мишка подбегает и говорит: «Тебя какой-то дядя зовёт. Вон там, на скамейке сидит!»

Направляюсь к скамье, недоумевая: зачем я понадобилась какому-то дяде? Всматриваюсь в него издали – и не узнаю. Кто такой? Зачем я ему? И он так напряжённо, без улыбки, смотрит… Да, в глазах что-то неуловимо знакомое… И вдруг – мне навстречу: «Доця!…»

Так меня называл только отец. И тут как будто пелена спадает с моих глаз…

ПАПА! Да это же мой папа! Мой папа приехал ко мне!

Бегу… лечу… повисаю на шее…

И – всё. Больше ничего не помню. Радость была так велика и неожиданна – как удар молнии!…

* * *

Но зато помню, помню, как на следующий день он опять дожидался меня у дома.

И пошёл провожать меня в школу. Был солнечный, очень яркий февральский день. Вокруг гроздились пышные сугробы белого, как мука, снега…

Мы шли, не торопясь, белой, безлюдной улочкой, и он расспрашивал меня, как я жила эти два года без него. И я ему рассказывала. И он мне тоже что-то рассказывал: про Одессу и про море, он теперь жил в Одессе. И про то, что бабушка Нюра с дедушкой Митей тоже вернулись обратно в Одессу…

Но не это было главное – не слова. А то было главное, что мы шли с отцом рядом, вместе, и он держал меня за руку, и я чувствовала сквозь варежку, какая сильная и тёплая у него рука… И можно было запрокинуть голову и посмотреть в его глаза – синие-синие, совершенно сказочные – как прежде… Что? получила ли я посылку от него к первому сентября? Нет, не получила. А что там было? Маленькие счёты? А ещё кубики и большой набор маленьких шоколадок? И на каждой из шоколадок – красивый вид Москвы. Можно прямо изучать Москву по этим шоколадкам! Да, я все упаковки с картинками сохранила. Лежат под столом, на полке, в специальной коробочке. Да, я эту посылку получила. Но ведь это не ты мне её прислал, говорю я отцу, а тётя Муся, мамина сестра. И тут мы с отцом быстро переглянулись… и – ничего не сказали друг другу. А что тут говорить?… Всё было понятно без слов.

И мы шли дальше по этой солнечной, снежной тропе… Даже горькое открытие, что мама обманула меня, не могло отравить моей радости. Мой отец шёл рядом со мной, держал меня за руку – и это было сильнее всяких огорчений. Сильнее всяких обманов. Мой отец приехал из далёкой Одессы, чтобы увидеть меня. Он любит меня! Это было великой, всё обнимающей ПРАВДОЙ. И это было ГЛАВНОЕ.

Не доходя до школы, мы попрощались.

…И теперь мы расходились по этой дорожке в разные стороны… Мы расходились – и всё оглядывались друг на друга и махали друг другу рукой… Расходились – и всё оглядывались, и оглядывались… И не знали, что до следующей нашей встречи – долгих семнадцать лет… И хорошо, что не знали.

Солнце слепило глаза… солнце, снег, синее небо… И высокая фигура отца в чёрном пальто – на белом снегу – навсегда врезалась в мою память. Навсегда. Навсегда…

МОЙ МИР – ПОД СТОЛОМ

Под столом у меня полки с книгами и играми.

Мой отец сделал мне эти полки. Ещё на Полигонной.

Ещё когда мы жили вместе… вместе…

Скатерть свисает низко…

Здесь я могу уединиться. Спрятаться ото всех.

Здесь мне хорошо.

Здесь я могу думать об отце, сколько захочу…

ОПЯТЬ ЭТО МОЛОКО!

Бабушка как будто забыла, что доктор велел не давать мне молока. Доктор ведь сказал, что встречаются люди, которые не могут пить молоко. Что оно им противопоказано. Что я как раз из таких редких людей. Но бабушка всё забыла! Какой ужас…

Она опять меня заставляет его пить, я мучаюсь, она меня ругает, я плачу, и в такие минуты мне кажется, что бабушка не очень любит меня…

И я думаю, что если бы с нами жил папа… если бы с нами жил папа, он бы спас меня от этого ужасного молока…

ПРО ЯИЧНИЦУ

Бабушка часто делает мне на завтрак яичницу. Но яичница всегда получается у неё мокрая и с «соплями». Я терпеть не могу эти сопли!

Фёдор тоже не любит яичные сопли и всегда жарит себе яичницу сам. Он её обжаривает с двух сторон, так что получается твёрдый коржик. Бабушка называет эту яичницу «подошвой».

Однажды Фёдор дал мне попробовать своей подошвы. Как же это было вкусно!… А бабушка ворчит: «Вот, Фёдор, оттого у тебя и гастрит, что ты ешь эти подошвы! Хотя бы ребёнка к ним не приваживай!»

Фёдор и в самом деле часто мается животом. И тогда он посылает меня в нашу аптеку, что на первом этаже, за «минералкой». Аптекарша, когда я захожу, уже знает, зачем я пришла.

А ещё мне бабушка иногда даёт деньги на гематоген – такие вкусные, лечебные шоколадки.

Я люблю запах аптеки – он свежий и острый. Такой бодрящий… как пузырики в минеральной воде…

ИГРЫ НА ОВЧИННОМ ТУЛУПЕ

Зимними вечерами, когда Фёдор приходит с работы, он отдаёт нам с Мишкой во владение свой овчинный тулуп.

Мы вытаскиваем тулуп на лестничную площадку и бросаем его на кафельный пол у стены. И тут обитаем длинными, тёмными, морозными вечерами…

Это было так здорово! Это был наш уголок, наша территория. Наш маленький, но вместе с тем безграничный мир…

Тулуп – тёплый, мохнатый, на нём так уютно было валяться, кувыркаться, зарываться в его курчавый, коричневый мех… Плыть на нём в дальние страны, лететь на нём, как на ковре-самолёте…

ВОСКРЕСНОЕ УТРО

Пускание мыльных пузырей в лестничный пролёт. Это – наше с Мишкой любимое воскресное развлечение.

Утром, после того, как Фёдор и Мишкин отец побрились, они отдавали нам свои стаканчики с мыльной пеной.

И мы выходили с этими стаканчиками на лестничную площадку. Прихватив бумагу – для трубочек.

Это стало традицией. Нашим воскресным праздником.

…Ах, как они летели с нашего третьего этажа – до самого первого!…

Наши волшебные мыльные пузыри!…

В широком лестничном пролёте…

А солнце густо-оранжево светило в пыльные подъездные окна…

И когда пузыри оказывались в этих широких оранжевых потоках света, они точно вспыхивали изнутри сказочным сиянием!…

Ах, как они летели!… Большие и огромные, средних размеров – и совсем крошечные… иногда сдвоенные… а иногда даже строенные!…

Некоторые долетали до самого низу невредимые…

А некоторые быстро лопались, точно взрывались, искристыми брызгами!…

У каждого из них – была своя судьба. Своя коротенькая, но очень яркая жизнь.

Ах, как они радужно сверкали, переливаясь!…

Какое счастье я испытывала, глядя на эти сверкающие, эфемерные планеты!…

У меня всё пело внутри…Мне казалось: я вижу своё будущее… Своё удивительное, сказочное будущее…

Много, много радости впереди!…

ШАХМАТЫ И СОЛЁНЫЙ ЧАЙ

По воскресеньям, после завтрака, к нам приходят Мишка и Мишкин отец. Они приходят к нам играть в шахматы.

Фёдор играет с Мишкиным отцом на столе, а мы с Мишкой – на полу. Они играют по-настоящему, а мы играем по-своему: убитыми фигурами. Здесь, на полу, они оживают, и у нас разворачиваются свои нешуточные сражения…

Когда сражение на столе заходит в тупик, Фёдор нервно говорит:

– Дети, принесите мне чаю! Да послаще!

Мы с Мишкой бежим на кухню, наливаем стакан чая и… вместо сахару предательски кладём в него ложку соли.

Ставим стакан перед Фёдором. Он с жадностью отхлёбывает… и…

– Дети! Что за шутки? Почему чай солёный?!

Мы делаем невинные рожи: как, неужели солёный? Ах-ах. Просим прощения. Произошла ошибка. У бабушки соль и сахар стоят в одинаковых банках.

Мы бежим на кухню и… подсыпаем в стакан ещё одну ложку соли.

Фёдор жадно отхлёбывает… и…

– Дети!! Что вы мне опять принесли? Я просил сладкого чаю!! Сладкого!!!

– Неужели опять солёный? – удивляемся мы. – А мы старались…

Мы бежим на кухню и… давясь хохотом, подсыпаем в стакан ещё пару ложек соли. Хорошенько размешиваем и ставим перед Фёдором.

– Ну, наконец-то, – с облегчением говорит Фёдор. – Шутка, она хороша, когда это один раз. Запомните это.

Он с жадностью отхлёбывает большой глоток чаю… и…

– Дети!!! – вопит Фёдор с выпученными глазами. – Дети!!!!! Неужели у вас нельзя попросить стакан сладкого чаю?! Что за вредность?!

Никакая не вредность. Просто повеселиться немножко захотелось…

СЮРПРИЗ

Завтра – праздник: Первое мая. Всемирный день трудящихся.

Бабушка вымыла меня в ванной, расчесала волосы, заплела в косы красивые голубые ленты и велела надеть праздничное, беленькое платье. «Ведь уже почти праздник», – сказала она. Удовлетворённо оглядела меня с ног до головы, поцеловала и сказала: «Волосы ещё влажные, но ничего, на солнышке высохнут. Иди, деточка, погуляй».

И я отправилась гулять, незаметно прихватив с собой веник и совок. То же сделал и Мишка. У нас заранее это было договорено.

И мы начали мести и скрести наш подъезд – с самой верхней ступеньки, до самой нижней. И все лестничные площадки, конечно, тоже. Пыль в подъезде стояла столбом!…

Интересно, что за тот час никто в подъезд не вошёл и не вышел. Мы выбрали удачное время. Так что могли трудиться инкогнито, как нам того и хотелось.

Мы поработали на славу! Мы были очень довольны собой. Мы сделали праздничный подарок всем жильцам родного подъезда.

…Когда я постучала к себе в квартиру, и бабушка открыла мне, она испуганно всплеснула руками:

– Боже мой! Что это с тобой?! Ты как трубочист! Я ж тебя только что помыла! Ты что, куда-то упала?

– Никуда я, бабушка, не упала. Ты лучше погляди на лестницу. Это мы с Мишкой её подмели! – гордо сказала я.

– А кто вас просил?

– Никто, бабушка. Мы – сами! Это – всем сюрприз! К Первому мая.

– А ну, сюрприз, горе моё луковое, полезай-ка обратно в ванную! – со вздохом сказала бабушка, не зная, то ли ей сердиться, то ли смеяться.

А вечером она рассказывала маме:

– Открываю дверь – а там трубочист! Видела бы ты её, Лиля. Платье – чёрное! Волосы все набиты пылью. Как чертёнок! Только глаза радостно сверкают… А я час назад её помыла! Платьице белое надела. Представляешь, весь подъезд с Мишкой подмели. Это надо ж до такого додуматься. Всю пыль на себя собрали!

– Да, необычные дети… – задумчиво сказала мама. – Я заметила, что на лестнице очень чисто. Надеюсь, ты не ругала её? За добрые дела нельзя ребёнка ругать.

– Ну, поворчала, – признаётся бабушка. – Могла ж она меня предупредить заранее. Чтобы я зря её не мыла.

Я не выдерживаю, вбегаю на кухню и кричу:

– Но ведь тогда не было бы СЮРПРИЗА! Ну, как ты не понимаешь, бабушка?

Мама и бабушка с минуту молча смотрят на меня, а потом начинают смеяться…до слёз…

* * *

Надо признаться, что любовь к сюрпризам сохранилась у меня на всю жизнь. Та первомайская уборка была только началом моей сюрпризной деятельности. Да, мне по-прежнему нравится совершить чего-нибудь этакое, чего от меня совершенно не ждут…

И чаще всего свои сюрпризы я творю по ночам, пока мои домашние спят. То сделаю генеральную уборку. То отредактирую книгу. То придумаю новый спектакль. То вычищу все звериные вольеры. То сочиню сорок стихотворений за ночь – случаются и такие сюрпризы…

Главное, никто в моей нынешней жизни не спросит: «Кто тебя просил это делать?» Потому что знают: просила моя душа. А ей отказывать в таких невинных желаниях никак нельзя. А иначе…

Иначе жизнь станет очень скучной. И никто тогда не всплеснёт руками и не скажет: «Ну, ты даёшь! Это надо же!…»

ПРО КОСУ И ДОЖДЕВУЮ ВОДУ

Это так уютно: утро, мама с Фёдором ушли на работу, мне в школу во вторую смену, после обеда, я сижу на табуретке на кухне, смотрю в окно, а бабушка расчёсывает мои волосы… И нахваливает, какие они у меня в Оренбурге стали густые, и как быстро растут.

Бабушка говорит:

– Это потому, что мы их моем дождевой водой. Дождевая вода – самая полезная для волос. Смотри, какая толстющая коса вымахала! Едва могу обхватить рукой…

…И всегда, когда шёл дождь, бабушка выставляла на балкон большое жестяное ведро – для сбора дождевой воды…

Сейчас никто уж так не делает. Разве что где-нибудь в деревне…

НАШ ДВОР

В нашем дворе девчонок и мальчишек было приблизительно поровну. Человек по двадцать, а, может, и больше. Полный двор ребятни!… Послевоенное поколение. Самым старшим – лет по двенадцать. А вот ребят постарше не помню. Видимо, никто в войну в нашем дворе не рождался.

Многих мальчишек в ту пору звали Витьками. Особенно тех, кто родился сразу после войны, в сорок шестом году. Отцы пришли с фронта и назвали своих сыновей в честь победы – Викторами. Вот им, Викторам, сейчас было как раз по двенадцать лет. А те, кто помладше – это Вовки да Кольки, Генки да Тольки, Сашки, Серёжки, Аркашки… А среди девочек сплошные Галки, Ирки да Алки, Люды и Любы, Инки да Нинки, Светки и Лариски…

Две большие компании. Девочки с утра до вечера прыгают – в «классики», через скакалку и через мяч.

Весь двор был изрисован «классиками»… Существовало много способов прыганья в «классики»: там были свои, сложные и неколебимые правила. Разные уровни сложности – для начинающих и для «асов». Девочки обожали «классики».

Но всё же фаворитом у нас была скакалка. Каждый день устраивались соревнования: кто кого перепрыгает? До сих пор помню множество разных способов прыганья через скакалку: на двух ногах, с прискоком, с подлётом, с переменой ног, со скрещенными ногами… Всё это проделывалось с вращением скакалки вперёд, и то же самое – с вращением скакалки назад. Потом на одной правой ноге, потом – на одной левой… И так далее, и так далее… Можно было прыгать соло, можно – парами, можно даже тройками. Можно было прыгать на время (кто дольше?), можно было прыгать на скорость (кто скорее пропрыгает, к примеру, сто раз?) А ещё мы любили прыгать через скакалку, которую крутят две другие девочки, – и тоже прыгали самыми разными способами. И соло, и парами…

А что мы выделывали с мячом! Каких только видов прыганья через него у нас не было!… Можно сказать, что и мяч, и скакалка – это был дворовый, общедоступный, очень заразительный вид спорта. И, безусловно, самое настоящее искусство. Чуть девочка начинала ходить, ей тут же покупали мяч и скакалку. Мяч и скакалка были у каждой девочки, без них жизнь послевоенного поколения девочек была бы совершенно бессмысленна. Думаю, что художественная гимнастика зарождалась не где-нибудь, а в послевоенных дворах. И именно в это время – пятидесятые годы прошлого века.

А мальчики резались «в ножички», гоняли на самодельных самокатах, играли в футбол и в войну. Иногда мы все вместе играли в вышибалы, в салки, в жмурки и в штандер. Драк во дворе не помню. Хороший у нас был двор.