сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)
— Ах, как это трогательно, — говорит у нее за спиной Черный человек, — а теперь отдай кольцо, хоббит, раз уж ты не против.
***
— Ой, — говорит Генка, — маска, а я тебя знаю!
Мастер теперь одет в черный плащ, на челе его обруч с багровым тусклым глазом.
— Надо же, — говорит Мастер своим глубоким звучным голосом, — значит, она была права… Вы все-таки, несмотря ни на что, ухитрились сюда дойти! Бедные, бедные создания, бедные маленькие твари… Надо же, сами пришли. Спасибо тебе, Моргана! Спасибо, дорогая моя! А теперь…
Генка смаргивает осевшие на ресницы хлопья пепла. С ее точки зрения, почти безнадежная ситуация изменилась к лучшему — появление Саурона для Морганы явно неприятный сюрприз.
Генка набирает в грудь побольше горячего воздуха и что есть силы вопит:
— Моргана!
Вопль отражается от ближайших скал с такой силой, что Саурон и Моргана невольно вздрагивают.
— Моргана! — орет Генка, не обращая больше внимания на Лу-тиэнь, которая, застыв, продолжает тяжело смотреть исподлобья, — Не отдавай ему кольцо! Он ведь не вернет Мелькора, слышишь, Моргана! Он сам хочет!
— Совершенно верно, — доброжелательно кивает Саурон.
Он подходит ближе и требовательным жестом протягивает руку.
— Он обманул тебя, Моргана! — надрывается Генка.
— Слышу-слышу, — соглашается Саурон. — Ну, да, обманул. Хватит орать, отдай кольцо!
— Моргана, сделай же что-нибудь!
Моргана стоит, скрестив руки на высокой груди.
— Давай, хоббит, — уговаривает Саурон, — я ведь все равно его возьму. И она мне не помеха.
— Ты же ей обещал!
— Это был временный альянс. Обычное дело в подобных ситуациях.
Генка оглядывается на Лутиэнь. Лутиэнь стоит неподвижно.
— Сукин сын, — сообщает Генка Саурону, — интриган вонючий! И не стыдно тебе? Тебе, вон, женщина доверилась, а ты вон как!
Она в качестве подтверждения косится на Моргану. Моргана стоит неподвижно, как белая башня, губы ее кривит чуть заметная усмешка. Умеет держать фасон, думает Генка. Моргана вызывает у нее невольное уважение.
Генка чуть отступает, теперь между ней и Сауроном оказывается Лутиэнь, совершенно ни на что не реагирующая. Так любить вредно, думает Генка, это же просто маньячество какое-то! Такое ощущение, что больше эльфийская принцесса ни на что не способна -только любить.
— Держи! — говорит Генка и делает широкий взмах рукой. Кольцо, рассыпая искры, прочерчивает огненную дугу в сторону Морганы, и Моргана было рассеянно протягивает руку, но Сау-рон тоже поднимает руку, и кольцо зависает в горячем воздухе, начиная стремительно вращаться и от этого раскаляясь еще сильнее. Теперь оно походит на огненное веретено.
— Что же ты! — укоризненно говорит Генка.
Моргана не делает даже попыток тронуться с места. Губы ее по-прежнему изгибаются в чуть заметной улыбке.
Саурон медленно, вразвалочку, подходит к кольцу, которое начинает вибрировать, испуская пронзительный визг, от которого ломит зубы. Замолкает оно, лишь когда Саурон прихлопывает его ладонью. Генка облегченно вздыхает, но потом в ужасе отступает еще на шаг.
Саурон надевает кольцо на палец.
***
— Они должны бояться хладного железа, — говорит Боро-мир, — теоретически…
— Меч считается? — хладнокровно спрашивает Берен.
— Ну да, ты же видишь. Но если они и впрямь по наводке этой дуры приведут Того…
— Первый раз вообще слышу о каком-то Вне.
— Т-шш… это чисто местный фольклор. Это не Толкиен. Это Гоголь, чтоб ему пусто было.
— А мне «Страшная месть» нравится, — вдруг невпопад признается Арагорн, — «… вдруг стало видно во все стороны света».
— Действительно, — соглашается Берен, — похоже.
Вокруг, сколько хватает глаз, простирается унылая равнина, усеянная черными скалами, искрошенными, словно гнилые зубы. Ветер гонит по ней крохотные пыльные смерчи.
Далеко на сумрачном горизонте тускло» пылают два багровых огня.
— Ты понимаешь, -возбужденно излагает Арагорн, обращаясь в основном к Берену, — говорят, у нас нет своей фэнтези. Традиции нет. А Гоголь что, не фэнтези? Все эти его малороссийские сказки? Он еще раньше лорда Дансени начал обрабатывать фольклорные…
— Вот и играла бы в утопленницу, — сквозь зубы говорит Боромир.
— А там квента плохая, — поясняет Арагорн, — играть-то не во что…
— Я же говорю — в утопленницу! Слушай, ты заткнешься или нет со своим Гоголем?
— Поздно, — флегматично замечает Берен, — глянь-ка, это не оно?
Король— мертвец и его свита, оставляя в мутном небе светящийся фосфорический след, тащат что-то тяжелое, завернутое в ветхий плащ. Видны только огромные жилистые ступни, с которых сыплется земля.
— Ну, все, братцы, — печально говорит Боромир. — Аллее! Призраки аккуратно ставят свою ношу на грунт. Один из них, отворачиваясь и маша призрачной ладонью перед провалившимся носом, разматывают гнилое тряпье. Арагорн завороженно следит за ним, приоткрыв рот.
— Это похуже Горлума будет, — констатирует Берен. Вий тяжело ворочается в пепле, его коренастая фигура светится зеленоватым светом. Выпрямиться ему мешают веки, на которые он все время наступает.
— Он что-то говорит, — возбужденно шепчет Арагорн, вытягивая шею, чтобы получше разглядеть чудовище и толкая Боромира под ребро острым локтем.
— Ага, — соглашается Боромир.
— Они чего-то…
— Похоже, — поясняет Боромир, — они нашей мовы не розумиють…
— Так ведь он же просит…
Боромир, молниеносно развернувшись, затыкает ей рот ладонью. Арагорн хрипит и таращит глаза.
— Варька, — проникновенно говорит Боромир, — молчи. Не понимают, и хрен с ними!
— Глядите-ка! — неожиданно говорит Берен, — это еще что творится?
Равнина вокруг начинает стремительно порастать зеленой травой. Горы исчезают, дальние огни гаснут. В темном небе проступают тяжелые звезды, и в их мерцающем свете темнеет на пологом холме хоровод стоячих камней.
— А что? — комментирует Боромир. — Красиво. Но как-то… В высокой траве свистит ветер.
— Мне это не нравится, — пищит Арагорн, — что-то происходит, а я не понимаю что. Я не люблю, когда ничего не понятно!
Дикая Охота по-прежнему возится с Вием, потом вдруг замирает и бледнеет.
— Сюда кто-то идет, — говорит Берен.
— Мамочки, — Боромир близоруко вглядывается во тьму, — ведь это же…
— Добрый вечер, — говорит глубокий и сильный голос, — молодцы. Всем спасибо!
***
Земля под ногами Генки трясется как батут. Дальняя гора вспыхивает грозным ало-золотым огнем, на горизонте воздвигаются и рушатся черные башни, фигура Саурона на миг вырастает до небес, потом съеживается до обычных размеров.
Он растерянно и как-то очень по-человечески озирается, вертит кольцо на пальце, подносит его к глазам…
— Не работает, — шепчет Генка.
— А должно, — так же шепотом отвечает Лутиэнь.
— Ты что-нибудь понимаешь? — Нет.
— Гляди-гляди…
Моргана зато вырастает и наливается светом. Ее плащ испускает зеленые искры, волосы вьются над головой, точно рыжее пламя. Она подносит ладони к губам и складывает их рупором.
— Полу-училось! — кричит она в темноту.
Генке кажется, что темнота оживает — неясные лики, слепленные из клочьев тумана, проступают в ней, по траве прокатывается волна и замирает вдали.
Откуда здесь трава, думает Генка, раньше ее не было.
Саурон пытается что-то сказать, но порыв ветра уносит его голос вдаль. Теперь Генке кажется, что Саурон какой-то полупрозрачный. Моргана, напротив, на удивление вещественна. От нее даже на расстоянии пышет жаром, как от горячей печки.
— Бедный маленький Саурон, — говорит Моргана, и Саурон съеживается, и темнеет, и растворяется во мраке.
— Он был прав, — говорит она, поворачивая бледное лицо к Генке, — это был временный альянс.
— Здорово ты его! — восхищается Генка, — А теперь, выходит, ты призовешь Мелькора, да?
Лично ее, Генку, Мелькор пугает гораздо меньше, чем Саурон. Во-первых, потому что Саурон обладает типичными повадками дорвавшейся до власти шестерки, а Мелькор явно не столь мелочен — ему, вероятно, не чуждо некое благородство. Во-вторых, насколько она поняла, Мелькор обладает определенным мужским обаянием — недаром Моргана за него так хлопочет. У Саурона по легенде никакого мужского обаяния не наблюдалось, и харизма его, следовательно, заметно хромает. Поскольку что это за Темный Властелин без мужского обаяния! Вообще, думает, Генка, чем масштабнее зло, чем оно космичней, тем меньше оно походит на зло. Ведь ему приходится как-то управляться с этим миром, а чтобы наладить управление, одного самозабвенно наносимого вреда явно недостаточно. Как ни крути, думает Генка, темная сила, управляющая миром, уже будет не темная сила, а рок. Судьба.
Потом ее обнадеживает то, что вокруг наконец-то определился более-менее приличный пейзаж. При Сауроне вид на прилегающую местность тянул лишь на последствия промышленной катастрофы.
Тем не менее ее тревожит Лутиэнь. Ее лицо изнутри просвечивает бледным светом, точно циферблат часов, и выражает оно примерно столько же эмоций.
Это потому, что эльфы вообще нетерпимы к темной силе, думает Генка. Потом у Лутиэнь с Мелькором свои счеты — по слухам, он подбивал под нее клинья. [ Согласно легенде, увидев Лутиэнь, ни с того, ни с сего припершуюся в твердыню Зла в сопровождении Берена, превращенного в волка, Моргот не остался равнодушен к ее красоте и в его сердце пробудились «черные помыслы». Но тут Лутиэнь вроде как запела перед Морготом, причем так хорошо, что он уснул. Именно это и позволило Берену выломать из его короны Сильмарилл. Лично я думаю, что она просто подлила Морготу в шампанское клофелин — пение в таких случаях действует не настолько эффективно. ]
— Мелькора? — удивленно поднимает брови Моргана, — а кто это?
— Ну, здрасьте! — в свою очередь удивляется Генка, — этот твой… кумир или как там…
Об отношениях Морганы и Мелькора Генка имеет весьма смутное представление; вероятно, они совершенно романтические и платонические, но вот же, развелась же она с Боромиром из-за Мелькора этого…
— А! — говорит Моргана, — опять эти глупые сказки… Какой еще Мелькор? Он мне был совершенно не нужен. Мне нужны были вы. Ваш, извиняюсь, энтузиазм. Ваша вера.
— Вера, — механически повторяет Генка, — во что?
— В то, что в мире есть магия. Вы ведь так хотели открыть ей
ворота.
Звезды начинают сиять все острее, все нестерпимей, и от хоровода стоячих камней по траве бегут глубокие тени…
— Нам было так хорошо, — пожаловалась Моргана, — нам, маленьким богам. В деревьях, в ручьях, в священных рощах… Вы кормили нас, помнили о нас, рассказывали про нас, боялись… Вы уважали нас! И вдруг что-то случилось — ужасное, да, ужасное! Неправильное, несправедливое! Вы перестали в нас верить. Сначала эти, черные, с их крестами — ох, как они жгутся! Они сказали — нас нет! Ничего нет, только Он! От него — свет, а вы посмотрите на них, на них, на них! И вы посмотрели! И отвернулись от нас, и мы ушли во мрак и сидели там, как пауки — каждый в своем углу, каждый — на своей привязи! Ненавижу мрак! Ненавижу пауков! Потом пришла эта ваша наука. Эти ваши машины. Все стало рационально, все — по правилам… Законы природы, надо же, — фыркнула она, — только вы могли такое измыслить! Для наших чудес не осталось места. А у природы нет законов!
Ее волосы пылали на ветру, словно костер. — Да, я ждала. Долго! Пряталась во мраке и ждала, ждала… пока не пришли люди, которые стали играть в чудо! Не в нас, пускай, но в таких, как мы. Почти в таких, как мы! Вы так в них играли, что почти сотворили их, всех этих фальшивых властелинов, игрушечных королей, поддельных эльфов! И мы сначала просто смеялись, все так смеялись — как вы нам, настоящим, предпочли подделку, чужую выдумку, и теперь верите в нее и рядитесь в пестрые тряпки, и плащи, и короны, а я сказала — нет, это хорошо! Это правильно! Они опять так поверят в магию, что в конце концов впустят ее в свой мир! Они откроют ей ворота! И мы вернемся! Мы, настоящие, вернемся! И поглотим тех — как солнце глотает пламя свечи, — и опять будем в силе! Опять будем живы! Я, я, я буду жива! — Моргана? — полувопросительно говорит Генка. — Морриган! — говорит Моргана, — нас много, но открыла ворота я — Морриган!
Она вырастает до небес, и тени хоровода Великанов вьются вокруг нее, и в волосах у нее сияют звезды, и с неба трубным гласом вторит ей Дикая Охота.
***
— Малые боги, — машинально повторяет Генка. Малые, но помнящие о былом величии. Прячущиеся по углам, превратившиеся в мелких пакостников, хихикающие за спиной, корчащие рожи, прячущие с глаз подальше нужные вещи, подставляющие ножку, когда ты спешишь, хлопающие дверьми в пустых квартирах, ухающие в водопроводных трубах…
Они проголодались и хотят есть.
Они ослабели и хотят набрать силу.
Они кормятся нашими страхами, жиреют на наших бедах, жаждут нашей крови.
Они требуют уважения .
И они научат нас уважению.
Лутиэнь начинает дрожать всем телом, точно язычок пламени на ветру.
— Я хочу домой, — детским голосом говорит она, — хочу домой, к маме.
Генке кажется, что очертания Лутиэнь размываются, истончаются, плывут по краям, словно тьма гложет нежную фарфоровую плоть.
— У тебя нет дома, дурочка, -хохочет Морриган, — ничего нет! Тебя самой нет!
— Замолчи! — визжит Генка, — Не говорит так!
— Да она ведь самозванка! — хохочет Морриган, — никто, пустое место! Слышишь, ты, подделка? Ты сослужила свою службу, не спорю! Ты разогрела их! А теперь убирайся откуда пришла — в никуда, в безвестность, в сон! Теперь мое время!
— Твое время не придет никогда, — говорит кто-то.
Генка оборачивается, пытаясь одновременно удержать в поле зрения Морриган.
— Во, блин! — говорит она, — Юджин!
Юджин стоит на зеленом холме. В общем-то он/она не особо изменился/ась, и у Генки по-прежнему большие сомнения касательно его/ее пола. И вообще вид у него какой-то кургузый. Морриган с ее ослепительной женственностью смотрится гораздо эффектнее. Тем не менее Генка с удивлением наблюдает, как та бледнеет и выцветает, точно старая фотография.
— Я тебя не знаю, — говорит Морриган, и голос ее, точно шелест травы.
— Откуда же тебе меня знать? — говорит Юджин, — ты знаешь только своих…
— Никого, кроме моих, не существует, — шепчет Морриган, — вас выдумали. А мы устали. Мы голодны. Мы хотим домой.
— Средиземье существует, а это значит, что вам некуда идти. У вас нет дома, — говорит Юджин.
Он оборачивается и машет рукой с металлическим перстнем-когтем, словно вспарывая темноту, — Генка видит, как оттуда, из клубящейся тьмы, по колено в высокой траве, спотыкаясь, бредут четыре очень усталых человека. И пока она близоруко щурится, пытаясь разглядеть пришедших, Лутиэнь, у которой зрение гораздо острее, за Генкиной спиной пронзительно кричит:
— Берен!!!
Генка видит, как Лутиэнь вихрем проносится мимо, путаясь в полах белого халата, несется к выступившим из тьмы людям и кидается одному из них на шею.
— Ну вот, — говорит Юджин, — по крайней мере, это улажено. Она нашла свое Средиземье. Он, конечно, никудышный муж, из народных героев всегда получаются паршивые мужья, но она его обломает. Эльфы и не таких обламывали.
— Средиземья нет, — кричит страшная бледная женщина с темными провалившимися глазами, — есть только я, Морриган!
— Есть все, что они придумали, — возражает Юджин, — потому что нельзя придумать того, что в принципе не существует, разве нет? А отсюда следует, что все, что можно себе представить, существует на самом деле. Очень далеко, очень давно, очень иначе, но существует. Все, что вы когда-либо измыслите, в ту же минуту подтвердит свое существование, обернется и посмотрит вам в глаза. Пошли, дорогие мои, мне не нравится это место.
Он делает широкий жест рукой, и сияющие ворота повисают перед ним в темном воздухе. Генка видит, как они втроем входят туда — руки Юджина лежат на плечах Берена и Лутиэнь. Генка поднимается на цыпочки и видит бледный кусочек золотистого неба, которое отражается в мягко светящемся море. Или что-то вроде этого… Может, еще яблоневый сад, но в этом она не Уверена.
А потом воздух начинает пахнуть бензином и выхлопными газами, и на бледном горизонте проступают силуэты труб.
— Ой, — говорит она, — Дюша! И где у тебя, интересно, совесть?
— Понятия не имею, Геночка, — жалобно отвечает Дюша.
— Куда ты нас затащил? С этой своей идйотской игрой!
— Ну, я же не знал, что так получится…
— Автобусы-то не ходят! Теперь нам до утра тут болтаться!
— Так ведь уже утро!
На востоке медленно гаснут последние звезды.
— Я ногу подвернула, — жалуется Арагорн.
— Сейчас тормознем тачку, — говорит Боромир, — поедем ко мне…
— Мы-то… — начинает было Дюша, но Генка пинает его в бок, и Дюша замолкает.
