Текст книги "С тобой товарищи"
Автор книги: Мария Прилежаева
Жанр:
Детская проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)
Вдруг поднялся Костя Гладков. Он не мог заставить себя выйти на сцену и стоял рядом с Сашей, тяжело дыша, с беспокойно блестевшими глазами.
Кудрявцев наклонился к председателю и что-то спросил.
– Друг Емельянова, – отвечая секретарю райкома, громким шопотом, почти на весь зал, объяснил Юра Резников.
Костя густо покраснел:
– Если друг, значит нельзя выступать?
– Нет, почему же? Напротив, – спокойно возразил Кудрявцев.
– Вот я и говорю, – начал Костя.
– Что ты говоришь? Пока не слыхали! – крикнул какой-то насмешник.
Костя сразу смешался.
– Если вы думаете, что я из-за дружбы хочу защищать… – сказал он, ужасаясь тому, что теряет ход доказательств. – Я принципиально считаю… Ну да. Саша мой товарищ. Я знаю, он будет настоящим комсомольцем. Мы с ним вместе готовились. Я все его убеждения знаю. Если бы Емельянов был плохой человек, никто и дружить с ним не стал бы. – Костя сел и махнул рукой. – Провалил! – шепнул он с горечью Саше.
Но в это время на сцену вышел новый оратор.
– Сеня Гольдштейн! – толкнул Костя Сашу.
Саша не поднял глаз.
– Товарищи! – откашлявшись, сказал Сеня Гольдштейн.
По рядам семиклассников прошел легкий шум. Грозно сведя над переносицей брови, привстал Юра Резников, и его шумные одноклассники послушно утихли.
– Я хочу осветить вопрос с другой стороны, – солидно заявил Сеня, снова покашлял и вдруг заговорил горячо и живо: – Ребята! Мы с Емельяновым сколько уж лет учились вместе, и ни разу с ним не бывало такой истории, какая случилась из-за вольтметра в субботу. Нельзя судить по одному факту. Один факт отрицательный, а другие факты положительные. Например, Саша Емельянов очень идейный, я за это ручаюсь. И смелый, тоже ручаюсь. И надежный товарищ. В субботу он просто ошибся. Я тоже иногда ошибусь, а потом разберу все по порядку и даже сам иногда удивляюсь, как могла произойти такая ошибка. И он разберется. Его надо принять.
– А кто давал Емельянову рекомендацию? – спросил чей-то голос.
Саша ответил, никто не расслышал.
Юра Резников крикнул громко:
– Кто рекомендацию дал, пусть не прячется! Пусть защищает, если давал!
Ребята оглядывались друг на друга, ища глазами, кто прячется.
Поднялся Коля Богатов, вынул из папки листок и ясно, четко, раздельно прочел:
– «Я, член ВКП(б) с 1942 года, рекомендую своего сына Александра Емельянова в ВЛКСМ. Мой сын запальчив, горяч, из-за горячности может сорваться, может наделать ошибок, но он до конца предан Родине, верен в дружбе, отзывчив на чужую беду и безусловно неспособен на ложь. Таким я знаю Емельянова Сашу четырнадцать лет. Уверена, что комсомол его сделает еще прямее, достойней и выше».
Богатов аккуратно сложил листок, не спеша спрятал в папку и молча сел.
Никто не оглянулся на Сашу, только Костя, прикоснувшись ладонью к его холодной, неподвижной руке, шепнул:
– Саша, ты смотри не заплачь.
– Я ее опозорил, – ответил Саша.
В передних рядах, словно в кукольном театре Петрушка, вынырнул плоский, рыжеватый затылок Лени Пыжова.
– Вот как мама по знакомству похвалила сыночка! Хи-хи!
Затылок скрылся среди чубатых, курчавых, лобастых голов. Потонул.
Зал вдруг взревел. Ребята топали, стучали, орали. Леня Пыжов, как черепаха, втянул голову в плечи, а на сцену великолепным спортсменским броском вскинул свое ловкое, стройное тело Чугай.
– Повтори! – приказал он.
Пыжов забегал глазами. Казалось, заметались вороватые серые мыши.
– Чего повторять? Разве не слышал?
– Кто заодно с этим глупым подростком не верит нашим матерям и отцам? – крикнул в зал Алеша Чугай.
Зал не шелохнулся.
– Своего выгородить всякий старается, – трусливо и дерзко подал голос Пыжов.
Чугай усмехнулся, вытащил из кармана газету, развернул и сказал:
– Разрешите вас познакомить с поручителем Емельянова.
– Не надо, Чугай. Не относится к делу, – хмурясь, остановил его Коля Богатов.
– Нет! Извините! Если так поставлен вопрос… если этот Пыжов… Читаю! Внимание!
«Искусство и мужество», называлась статья. В ней описывалась редчайшая по своей сложности операция, которую в рядовых условиях районной больницы провел молодой советский хирург, отвоевав у смерти обреченную жертву. То, что успех операции являлся крупным успехом всей советской медицины, был факт. И то, что смелый новатор, хирург Емельянова, была матерью семиклассника Саши, – тоже факт, хотя о нем не сообщалось в газете.
При первых же словах Саша дернулся, порываясь бежать, охнул, вцепился в спинку переднего стула и, прикусив больно губу, застыл не дыша.
Бурные возгласы, ликование, шум были ответом на эту статью.
Ребята хлопали в ладоши, вскакивали с мест, кто-то кричал:
– Принять Емельянова! Принять!
Тогда Саша встал.
Шум оборвался, резко наступившая тишина почти оглушила. Саше казалось: он падает в тишину, как в колодец. Он держался за спинку стула.
– В газете написано о маме, не обо мне. Я не хочу, чтобы из-за маминой славы меня принимали. Пусть меня обсуждают за то, что я сделал сам, – повторял он с упорством отчаяния.
В этот миг Саша снова увидел на сцене незнакомые карие, с рыжеватыми зрачками глаза и поразился тому, как изменился их взгляд: он ободрял и поддерживал Сашу. Человек, которого Саша увидел сегодня впервые, нагнулся к Богатову и что-то ему говорил. Коля кивнул, соглашаясь, и встал.
– Ребята! Емельянов правильно считает, что слава матери не может его защитить. Это он честно решил. Мы все с ним согласны. Но если кто-нибудь знает факты из его собственной жизни, которые могут поспорить с тем, в чем виноват Емельянов… Говорите, ребята!
Он выжидал некоторое время и наконец, заметив чью-то поднятую руку, весело пригласил:
– Кто там хочет сказать? Выходи на сцену, сюда.
И вдруг все затаили дыхание, слышен был только легкий стук каблучков.
Саша зажмурил глаза и открыл: нет, ему не почудилось – Юлька!
Она стояла у рампы и теребила и мяла оборку своего черного передника.
Все молчали. Молчала Юлька.
Никто не знал, как под черным передником билось отчаянно сердце. Оно колотилось мелкими, частыми до боли толчками, оно куда-то неслось.
Да, Юлька оказалась вовсе не такой смелой девочкой, чтоб спокойно стоять в этом чужом мальчишеском зале, перед огромной толпой. Она приказывала себе: «Говори!» И молчала.
– Что же, девочка, – раздался позади тихий голос, – в судьбе твоего товарища изменится многое, если ты знаешь о нем то, что другие не знают. Пора начинать. Нельзя быть трусишкой.
Юлька круто обернулась. Человек сидел в странной позе, протянув вперед длинную, прямую, как палка, ногу. Его рыжеватые глаза смеялись.
Вот а хорошо, что он обругал ее трусишкой!
Юлька ответила надменным, негодующим взглядом, смахнула со щеки завиток и стала бесстрашной.
– Меня зовут Юлей Гладковой, – сказала она.
Это можно было и не говорить: ее знали все. В зале на стене висел бюллетень с большой статьей о турнире и с портретом чемпионки женской школы, нарисованным Вихровым.
– Саша – друг моего брата и мой. Я не защищаю его, он поступил очень плохо. Он оказался индивидуалистом, когда подвел весь свой класс. Сашина мама написала, что он может сорваться. И верно, Саша сорвался. Но один только раз. А я расскажу вам другое. Недавно Костя готовился к сбору. Мы с ним замучились, но ничего не могли придумать особенного, чтобы вдохновить пионеров. А Саша придумал. Он к нам примчался… Вы-то не видели, каким он был в это время счастливым, как он радовался, что поможет товарищу! Он рисовал, сочинял, он вместе с Костей трудился. И вот сбор прошел хорошо. Костя! – через зал крикнула Юлька. – Ты ведь знаешь, что если б не Саша…
– Знаю!
– Но дело не в этом, – сказала Юлька, в раздумье покачав головой. Она держалась теперь просто, спокойно, без тени смущения. Ее уверенный голос слышен был во всех уголках зала. – Саша мучается оттого, что сделал плохое и… не помнит, совсем позабыл о том, что он сделал хорошего.
Она замолчала, опустила глаза; чуть краснея, исподлобья глянула в зал и негромко спросила:
– Пусть он не помнит, но мы-то должны?
– Правильно! – рявкнул над ее ухом голос.
Юлька отступила, удивленно разглядывая толстощекого мальчика, который потешно косил одним глазом.
Володя Петровых еще во время Юлькиной речи забрался на сцену.
Спрятавшись в занавес, он неслышно стоял до тех пор, пока что-то не вынесло его из засады.
– Ребята! Товарищи! У Саши индивидуализм был в зародыше. Мы берем его под ответственность. Вообще… Я за то, чтоб принять.
Юра Резников, задетый тем, что Петровых, этот увалень, не спросив у него разрешения, самовольно ввалился на сцену, зазвонил в колокольчик:
– Просите слова! Просите!
Но его одноклассники, к стыду председателя, оказались недисциплинированными. Никто не желал просить слова.
– Принять! – кричали в первых рядах.
– Емельянов исправится, – твердил Сеня Гольдштейн.
– Принять!!
Они разом умолкли, когда на сцене появилась Надежда Димитриевна. В синем праздничном платье, украшенном на груди, как цветком, кусочком тончайшего кружева, седая учительница была красива той достойной, величественной красотой умной старости, которую мальчики привыкли приветствовать стоя.
В первых рядах один мальчик встал. Это был Ключарев. Как по команде, за ним встал весь 7-й «Б». Зал поднялся, мгновенье молчал и вдруг разразился восторженным шумом. Смеясь, отчего-то волнуясь, чему-то радуясь, ребята били в ладоши. Зал бушевал.
Потрясенная, учительница слушала этот ураган. Наконец он утих.
– Дети! – сказала Надежда Димитриевна. – Я работала тридцать пять лет для того, чтобы заслужить такую награду. Выше почестей нет, чем те, какие вы мне оказали сегодня. И сегодня я твердо узнала: наша школа, учителя, комсомол воспитали из вас настоящих людей – советских граждан, честных и смелых. Я поняла, что вы патриоты нашей мужественной Родины, по тому, как настойчиво бьетесь вы за чистоту комсомольского имени, за высокую честь быть комсомольцем. А теперь… – Надежда Димитриевна улыбнулась, поднесла руку к прекрасным белым, как переспелый овес, волосам и сказала: – Если моя седина не лишает меня права голоса на комсомольском собрании, я голосую за Сашу. Он получил сегодня суровый урок. Но вы, его товарищи, – с ним, и с вами он будет хорошим комсомольцем. Поверьте своей учительнице.
Снова заволновалась ребячья толпа. Снова, выбиваясь из сил, бедный председатель трезвонил в колокольчик.
Секретарь, грызя карандаш, ломал голову над тем, как такое записать в протокол, а Алеша Чугай, презрев все требования дисциплины, порядка, регламента, приложил трубкой ладони ко рту и кричал:
– Ты прав, Богатов, ты прав! Надо было обсуждать этот вопрос на общем собрании. Именно на общем собрании!
Широко улыбаясь, отчего на его правой щеке обозначилась непростительно детская ямка, Богатов спросил секретаря райкома:
– Вы будете выступать, товарищ Кудрявцев?
– Что же выступать? – весело развел тот руками. – Сказано все.
И именно этот момент Вихров спешно запечатлел в зарисовке, озаглавив ее: «Оживление в президиуме».
Но Саша не видел ничего. Горячий туман наплыл на глаза.
Костя встал и загородил Сашу спиной от ребят.
* * *
Они возвращались домой.
И опять декабрьский снег звенел под ногами. Багрово-красный, чуть обтаявший с одного края шар выкатился из-за крыш и повис в синеве. Из заводской трубы все бежала, бежала куда-то гряда кудрявого белого дыма.
Вдруг впереди Саша увидел Бориса. Неизвестно почему Борис здесь прогуливался.
Он остановился, заметив Сашу, а тот, не размышляя, не заботясь о том, как его примет Ключарев, подбежал к нему, весь в лихорадке возбуждения.
– Борис! Ты правильно сделал, что говорил против меня. Ты говорил прямо, что думал. Давай всегда так… без страха!
Острые, светлые глаза Ключарева успокоились, потеплели.
– Давай! Согласен! Вот это здорово! Я-то боялся – вдруг ты не поймешь. Саша, я рад, что ты комсомолец! – Ключарев протянул товарищу руку.
– А я теперь знаю, что совершенно не могу жить один! – сказал Саша твердо.
Он оглянулся и увидел лица товарищей и радость в их застенчивых, дружеских взглядах.
Как все ново, как необыкновенно кругом! Тихий сквер. Мерцанье снежинок. Иней. Пушистые тополи.
И вдруг, словно по волшебству, вдоль шоссе зажглись фонари, и перед глазами мальчиков, сияя огнями, открылся широкий, прямой и стремительный путь.