Текст книги "С тобой товарищи"

Автор книги: Мария Прилежаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Глава XIV. „Сэм, у тебя есть друзья!“

До половины урока Костя был твердо уверен – Саша придет. Он так часто оглядывался на дверь, что Надежда Димитриевна наконец обратила внимание:

– Чем ты встревожен, Гладков?

Впрочем, не только Гладков – сегодня был неспокоен весь класс.

Надежда Димитриевна взглядом проверила парты. Емельянов отсутствовал. Она перелистала журнал – на первых уроках он был.

– Емельянов заболел? – спросила Надежда Димитриевна.

– Кажется.

Но когда дверь открылась (возвратился Пыжов), класс обернулся, как один человек. Надежда Димитриевна ясно увидела разочарование на лицах ребят. Они ждали другого.

Да, до половины урока они все надеялись, что Саша придет. Должен притти! Он мог притащить свой вольтметр и сказать: «Надежда Димитриевна, седьмой «Б» вам преподносит…» Неужели Емельянов в самом деле хотел, чтоб весь класс его умолял оказать эту милость?

Надежда Димитриевна читала в ребячьих глазах беспокойство, волнение, надежду.

Ребята отвечали хуже обычного, равнодушно, рассеянно, мысли их где-то витали.

– Перейдем к новому, – сказала Надежда Димитриевна, зорко присматриваясь к поведению класса. – Мне не удалось раздобыть, ребята, вольтметр. Итак, закон Ома…

Она была изумлена тем, что именно в этот момент настроение класса резко упало. Казалось, ребята в чем-то отчаялись, убедившись, что ждать бесполезно. Надежда Димитриевна перехватила смущенный взгляд, каким обменялись Борис и Костя Гладков. Ребята слушали объяснения с виноватым усердием. Учительница закончила урок, втайне недоумевая.

Когда она уходила домой, тетя Дуся позвала ее в раздевалку:

– Гляньте, Надежда Димитриевна, на эту диковину. Емельянов оставил, а я убрала. Было здесь шуму!

…Семиклассники двинулись из школы тесной гурьбой. Они потолковали на пустыре, где, вырвавшись на простор, ветер буйствовал, вздымал тучи снега, гудел в телеграфных столбах.

– Обидно! – горько вздохнул Петровых. – Наверное, Саша и сам пожалел.

– Теперь ты его пожалей! – угрюмо ответил Борис.

Юра Резников презрительно свистнул:

– Наш Володя Петровых – дурней больше нет таких!

– Отделился от класса! Ему доверяли, а он отделился! – возмущались ребята.

Ветер свистел, где-то хлопала незапертая калитка, почти вровень с крышей керосиновой лавки вырос сугроб.

– Что ж, идемте, – сказал Ключарев, повернувшись к ветру спиной и поискав глазами Гладкова.

Кости не было, он остался на сборе. Семиклассники разошлись по домам.

А в пионерской комнате в полном составе собрался двадцать первый отряд. Вадик Коняхин, Вова Горбатов, Шура Акимов – тринадцать мальчиков чинно расселись вдоль стола, покрытого красным сукном. Мальчики преисполнены были сознания собственного достоинства и важности предстоящего события. Под воротничком у каждого алел пышный галстук, ноги, не доставая до пола, мерно раскачивались под столом. В общем, юные пионеры двадцать первого отряда поджидали вожатого в безмятежном расположении духа. А их бедный вожатый стоял в это время за дверью, сраженный приступом непреодолимой застенчивости. Надо было войти и с веселым лицом, непринужденно и бодро сказать: «Здравствуйте, ребята!» Только всего. Но у Кости сердце металось в груди, как выброшенная на берег рыба. Он был подавлен своей собственной робостью. Это грозило катастрофой. Сбор мог не состояться.

Вдруг с противоположного конца коридора донесся звонкий, веселый смех. Костя, как спасению, обрадовался знакомому смеху: Таня Измайлова! Она шла с Колей Богатовым, громко о чем-то рассуждая.

– Костя, ты? Ты не начал еще?

Привычно переплетая быстрыми пальцами кончик пушистой косы, повисшей с плеча, Таня с удивлением смотрела на Костю.

– Костя, уж не боишься ли ты? – догадалась она.

И этот вопрос был тем толчком, который привел Костю в чувство. Правда, ему не удалось улыбнуться, но сердце поутихло в груди.

Он взял себя в руки:

– Сейчас я иду.

– Таня, давай послушаем сбор, – решил внезапно Богатов. – Ты не будешь стесняться, Гладков?

Нет, Костя стеснялся тех малышей, которые его ожидали за дверью, только их!

То, что рядом оказались спокойные, почти взрослые люди, ему прибавило бодрости. Кроме того, войти втроем куда легче, чем в одиночку.

И сбор начался.

– А что мы будем делать? – тоненьким голоском спросил Вадик Коняхин, повторяя вопрос, который недавно оставлен был баз ответа.

– Вы пионеры теперь, – сказал Костя, ужасаясь деревянности тона, каким он произнес эти слова, не зная, куда деть свои длинные, нескладные руки, ища глазами точку опоры. Он нашел ее наконец в массивной чернильнице посредине стола и устремил на нее пристальный взор.

Но все же из той пламенной речи, какую он сочинил вместе с Юлькой и Сашей, сейчас только и вспомнились слова:

– Вы пионеры. Вы должны любить нашу замечательную Родину.

– А мы любим! – ответил Шура Акимов, большеголовый крепыш с невозмутимо ясными, светлыми глазами.

Костя на секунду умолк, соображая, как от вступления, которое получилось столь лаконичным, перекинуть мостик к тому, что он готовился делать. За эту секунду молчания в настроении пионеров произошел перелом. Они слишком долго и торжественно ждали. Они утомились немного от этой торжественности. Им вдруг захотелось поговорить о самых обыкновенных делах. Вадик привстал и с доверчивой улыбкой признался:

– А мы нашли галку с перебитым крылом.

– Не галку – ворону! – живо поправил Вова Горбатов. – Галки на зиму улетают.

– Костя! Мы спрятали ворону на чердаке.

– Костя, ты думаешь, крыло заживет?

– Такая хорошая ворона!

Костя растерянно слушал: ворона не входила в повестку собрания, она вторглась стихийно, перепутав все планы. Ища поддержки, он взглянул на Таню и Колю Богатова. У них веселые лица. Должно быть, не такой большой грех, что ребята немного отклонились от плана?

– Как ты думаешь, Костя, ворону можно приручить?

– Если будете хорошенько улаживать, непременно приручите, – ответил солидно вожатый.

– Тогда я возьму ворону себе, пусть живет у меня в коридоре, – заявил Шура Акимов, невинно глядя на Костю и беспечно болтая ногами в валеных сапогах.

– Хитрый! Пусть будет обшей! – запротестовали ребята. – Будем вместе ухаживать.

Шура раздумывал.

– Нет! Общая мне не нужна. Какой интерес? Я возьму да другую найду. Будет моей.

Вдруг всем стало неловко, а Костя и не заметил, как исчезло то, что его связывало. Он не думал сейчас об авторитете вожатого, он просто рассердился на этого большеголового мальчика, который оказался таким страшным собственником. И что-то обидно напомнило Сашу.

– Так, – сказал он, не ища больше помощи в Танином взгляде и зная твердо, что и зачем хочет сделать. – Предлагаю, ребята, устроим на пустыре ледяную гору. Огромную! Согласны?

– Согласны! – закричали ребята.

– Хорошо. Ты, Шура Акимов, не осилишь большую, ты для себя сделай маленькую.

Серые сапожки под столом перестали болтаться. Шура был озадачен. Озадачен был весь отряд.

– Почему? – удивились ребята. – Почему Акимова не принимать в общую гору?

– Потому что Акимов на своей собственной горке будет кататься со своей вороной один.

Ребята расхохотались, представив такую странную картину.

Смеялась Таня Измайлова. Смеялся Богатов.

Шура Акимов не знал, куда спастись от смеха. С одной ноги у него упал валенок. Воспользовавшись случаем, Шура спустился под стол и долго там обувался. Наконец он выбрался из-под стола и, ни на кого не глядя, сказал:

– Тогда я не буду заводить отдельную ворону, а буду вместе.

Все были удовлетворены таким решением вопроса.

А Костя, вдруг освободившись совсем от застенчивости, произнес экспромтом речь:

– У нас, на нашей Родине, люди всё делают вместе – воюют, учатся, строят. Если кто-нибудь отделится, этот человек всегда очень несчастен. Ему скучно, тяжело без товарищей, он не добьется победы.

Снова вспомнился Саша. На мгновенье на душе стало смутно, нехорошо. Хмуря брови, Костя сказал:

– Я заметил, если человек отделится, получается вред.

Однако пора переходить к делу. Неожиданно Костя легко нашел мостик.

– У нас все люди вместе. В других странах не так. И сейчас вы увидите.

Не дав ребятам опомниться, он задернул на окнах шторы. Он наощупь открыл шкаф – все подготовлено, все под рукой.

В изумительной тишине, от которой по спине побежали, словно электрические искры, мурашки волнения, Костя перетащил на стол эпидиоскоп. Щелк – включен ток, и вот на стене, в четырехугольнике света, возник океан. Высоко к небу вздымаются зеленые волны. Нет, это не штиль. Грозно катится вал, другой, третий, их белые гребни разбиваются одни о другой. Буря! Воет, качается, встает на дыбы океан. Здорово нарисовал его Саша!

– Ого! – сказал кто-то.

И в темноте, не видя глаз, любопытство которых смущало его, слыша только ровное дыхание ребят, Костя осмелел, оживился и вспомнил все, что они с Юлькой сочинили в тот вечер перед турниром.

– Соединенные Штаты Америки. Южный штат Алабама…

И вот… Со стены на пионеров двадцать первого отряда смотрит круглая физиономия черного мальчишки. Мальчишка хохочет. Белые зубы, голубоватые белки круглых глаз, веселые колечки волос надо лбом, широкий лоснящийся нос – все полно смеха. И ребята начинают в ответ хохотать, сначала тихо, потом веселей, громче, громче.

– Меня зовут Сэм, – говорит черный мальчишка. – Давайте дружить.

Говорил Костя, конечно, но в темноте можно все представить, как хочется.

Во всяком случае двадцать первый отряд хором ответил:

– Давай!

Костя сменил в эпидиоскопе картонный квадратик: снова тот же мальчишка, но теперь во весь рост. На нем жалко висят клочья рваной рубашки, на лице его ссадины, глаз заплыл синяком, толстые губы некрасиво повисли. Плачет мальчишка?

– О чем он?

– Будете дружить? – говорит Костя-Сэм.

– Сказали – будем.

– А ты не хулиган? – Это спросил Вадик Коняхин, которого дома укутывали шарфом до самого носа, отпуская гулять, и строго наказывали не водиться с хулиганами.

– Нет. Но я черный.

Кто-то вслух удивился:

– Что тут особенного? Какой он чудной!

– Я не чудной. Все белые ребята меня бьют за то, что я черный.

– Врешь! Он врет! – закричали пионеры двадцать первого отряда.

Они чуть не поссорились с Сэмом, едва подружившись. Но в четырехугольнике света появилась новая фигура – толстая женщина с добрым, грустным лицом. Костя свел на бумагу портрет тетушки Хлои из «Хижины дяди Тома». Тетушка Хлоя вполне подходила к роли матери Сэма.

– У нас с Сэмом беда! – сказала Клэ, уронив на передник черные руки. – Отца Сэма послали на фронт, а меня прогнали с работы…

В это время выплыло белое облако лент, кружев, оборок. Над облаком возвышалась голова, подобная тыкве, и торчал длинный нос.

– Чучело! – баском сказал Шура Акимов.

Чучело наступало на негритянку, угрожало, теснило.

Куда девалось смущение Кости? Он перевоплощался, менял интонации, его щеки пылали, глаза горели огнем. Впрочем, в темноте ничего не было видно, слышен был только голос, и сейчас он скрипел, дребезжал, тренькал, словно разбитые клавиши:

– Негритянка! Ты спалила мне юбку. Вон с работы! Ты умрешь теперь с голоду вместе с мальчишкой!

Ух! Что тут поднялось в пионерской комнате!

– Крыса! – вопил чей-то голос.

– Крыса! – пищал в негодовании Вадик.

– Крыса! Крыса!

Ребята орали до тех пор, пока мистрис Эвенсон не убралась восвояси.

Ослепительной, белозубой улыбкой с экрана улыбался негр, дядя Джо. Вот сразу видно – человек.

Ребята успокоились, даже похлопали в ладоши. Они полюбили эту компанию – Джо, Клэ и Сэма. Война, фронт, сражение! Джо – молодчина, герой.

Эпидиоскоп в пучке света выбрасывал на стену одно за другим всё новые отражения. История развивалась, она близилась неотвратимо к концу. Тишина пионерской комнаты стала вдруг тяжела Косте: казалось, его оставили одного, а рядом – жестокая, немыслимая судьба человека.

Он сказал почти шопотом:

– И Джо потащили на виселицу…

– Не надо! – раздался крик в темноте.

И что-то словно взорвалось:

– Не надо! Не надо!

Это было восстание. Пионеры двадцать первого отряда поднялись на защиту Сэма и Джо. Они не хотели дальше смотреть. Они повскакали с мест, кулаки их стучали по столу, как пулеметная очередь.

Костя включил свет – вокруг возбужденные, гневные лица. Вадик размазывал по щекам чернила и слезы.

– Сейчас! Я сейчас, – говорил Костя, страшно волнуясь.

Он отбросил из пачки несколько последних картин и выбрал те, что ему подсказала Юлька. Умная Юлька!

Темнота. Вдруг на стене взметнулся язык пламени. Радость! Ура!

Город горит. Смелый черный мальчишка вскарабкался на крышу самого высокого здания и привязал к трубе древко красного флага. Ура!

– Началось восстание, – в лихорадочном возбуждении рассказывал Костя. – Восстали все рабочие с плантаций мистера Эвенсона и других мистеров. Они знали о Советском Союзе. Им рассказывал Джо. Рабочие восстали против капиталистов.

– Вот здорово, Костя! Так им и надо!

– К нам бы этого Сэма! Верно, Костя?

Мальчики кричали и прыгали, столпившись возле вожатого.

– Его можно принять в пионеры!

– Ему хорошо было бы у нас. Костя, да?

– Да! Да! Да! – отвечал Костя.

Он был счастлив и очень устал.

Надо было что-нибудь сказать в заключение, чтоб подвести итоги сбора – так учила старшая пионервожатая, – но Костя не мог. Он виновато посмотрел на Таню.

Таня стремительно поднялась, лицо ее было серьезно, решимостью блестели глаза. Она перекинула за плечо косу и запела: «Союз нерушимый республик свободных»…

Высокий, сильный голос звучно вел мелодию, мелодия нарастала, ширилась, звоном стеклянных колокольчиков вплетались тонкие детские голоса, им глуховато аккомпанировал несмелый Колин басок, и что-то большое, значительное объединило сейчас и связало всех – десятиклассника Колю Богатова, Таню, и Костю, и малышей. Это было строгое, сдержанное и счастливое чувство любви к своей Родине.

Глава XV. Один

На путях окружной железной дороги маневрировал товарный состав. Саша стоял у Горбатого моста. Невдалеке – свалка железного лома. Сколько раз с Юркой Резниковым они сюда совершали набеги и всегда из экспедиции возвращались с богатой добычей – обрывки проволоки, гайка, какой-нибудь винтик. Больше они не придут сюда с Юркой. Все потеряно! Все! Саша знал. Он стоял на ветру и смотрел, как ловко работают машинист и сцепщик. Сцепщик на ходу поезда бесстрашно пробирался между вагонами; отцепленные вагоны продолжали свой путь, а паровоз, выбросив фонтан кудрявого пара, торопливо убегал в сторону, громыхая на переведенной стрелке. Стрелочник азартно сигналил флажками. Все это напоминало игру. Саша смотрел больше часа, пока ноги не онемели от холода. Тогда он пошел. Куда? Впервые за всю свою жизнь Саша был одинок.

Его тянуло к школе. Покружив переулками, он очутился возле школьной решетки.

Из калитки высыпали ребята. С криком и хохотом они носились по улице, словно взялись переплясать вьюгу.

Пионеры из Костиного отряда. Значит, сбор только что кончился. Как-то справился Костя? Саша обещал ему помогать! Нелегко возиться одному с эпидиоскопом – менять картинки, рассказывать, следить за порядком. Разузнать бы, что там было, на сборе!

– Саша, стой, погоди! Саша, ты, должно быть, оглох?

Словно из-под земли, выросла Юлька.

Должно быть, она караулила их с Костей.

– Насилу тебя догнала! Ух, до чего я волнуюсь! В нашем классе все девочки знают, что у вас с Костей сегодня решительный день. Все до одной! Еще бы: и вольтметр и такой ответственный сбор! Ну, рассказывай. Как?

Юлька уморилась от бега; шапка-ушанка еле держалась у нее на самой макушке, лоб был влажен от растаявшего снега, на висках волосы завились в крутые колечки.

Она нетерпеливо допрашивала Сашу:

– Да говори же скорей! Что такое?

Юлька испугалась недружелюбного молчания Саши.

– Что с тобой произошло?

– Ничего со мной не произошло!

– Может быть, с Костей?

– И с ним ничего.

– Почему ты такой? Саша, что ты скрываешь?

Она с беспокойным участием заглядывала в лицо мальчику.

Он шагнул, собираясь уйти.

Юлька схватила его за рукав:

– Постой, а ты помогал Косте на сборе?

И вдруг, не помня себя, Саша в раздражении закричал:

– Не помогал! Нет! А тебе только о Косте и нужно знать! Не был на сборе. Не пошел, вот и все!

Он замолчал, увидев, как изменилось от гнева лицо девочки. Его душили слезы обиды: всем безразлично то, что с вам, с Сашей, случилась беда. О нем никто не станет тревожиться.

– Ты поссорился с Костей? – спросила в недоумении Юлька. – Вместо того чтоб ему помогать в такой ответственный день, ты с ним поссорился? И ты не знаешь, что было на сборе?

– Не знаю. Откуда мне знать?

Саше стало не по себе от Юлькиного взгляда, он отвернулся.

– Обходитесь теперь без меня, – пробормотал он.

– Ах, вот ты какой!

Размахнувшись, Юлька ударила кулаком Сашу в спину.

Девочка не умела драться, никогда ей не приходилось доказывать людям их неправоту кулаками. Она неловко дубасила Сашу куда попало: в спину, бока, живот.

Будь на месте Юльки мальчишка, Саша в секунду мог бы отразить нападение. Уж он сумел бы постоять за себя! Но на него наступала девочка, и это была Юлька. Стыдно, немыслимо ударить Юльку. Саша попятился, надеясь, что все это кончится как-нибудь само собой.

К несчастью, происшествие было замечено. Пионеры все еще толпились у школьной решетки. Они наблюдали, как снегоочиститель, вздымая вокруг себя ураган, мчался вдоль трамвайных путей. Снегоочиститель умчался, а пионеры увидели нечто таксе, выходящее из ряда обыкновенных событий, что на всю улицу подняли крик:

– Смотрите, Емельянова побеждает девочка! Семиклассник испугался девчонки!

– Ай да трус! Ай да трус! – приплясывая, кричали ребята.

И Саша, на которого довольно сегодня свалилось позора, толкнул Юльку в плечо. Она полетела лицом в рыхлый, пушистый сугроб.

А Саша понесся, как вихрь, и, только свернув в переулок, остановился и выглянул из-за угла. Юлька поднялась из сугроба. Костины пионеры усердно стряхивали снег с ее шубки. В это время на школьное крыльцо вышли Таня, Богатов и Костя.

– Я и не думал, что так интересно быть вожатым! – краснея, говорил Костя. – Я думал – раз надо, приходится быть. А оказывается, интересно-то как! И ни капли не страшно, оказывается.

– Костя! – закричали пионеры, увидев вожатого. – Емельянов ни за что ни про что исколотил Юлю. Мы отплатим ему, он узнает!

– Врете, – хладнокровно возразила Юлька. – Я сама его исколотила. Подумаешь, какие защитники! Костя, ну как? Что-нибудь получилось?

Костя застенчиво улыбнулся, и Юлька, забыв свои страхи, пришла в равновесие.

– И беспокоиться не о чем было. Я не сомневалась ничуть, – важно заявила она. – Ну, идем, в таком случае.

Кивнув с независимым видом Коле Богатову и девушке в серой барашковой шапке, она направилась вместе с Костей домой.

Девушка долго в задумчивости смотрела им вслед.

– Ты не заметил, Богатов, – сказала она, когда две фигурки скрылись вдали, – иногда человек живет и живет, тихо, невидно, вдруг что-то случилось, и он расцветает. И тут все догадываются, что он смел, талантлив, умен. Так я только сегодня узнала настоящего Костю.

– И я! – живо подхватил Коля Богатов. – А знаешь, о чем я сегодня думал на сборе? Даже странно! Я думал о психологии человека.

С молчаливым вопросом она подняла длинные темные брови.

– Понимаешь… – Коля старался подобрать самые простые слова, чтоб не показаться чувствительным. Больше всего он боялся, как бы его не упрекнули в чувствительности. – Мы живем в социалистическом обществе. Так? А психологию нашу можно назвать социалистической? Чем она отличается от всякой другой, как ты себе представляешь?

Таня молча, внимательно посмотрела на Колю, отвела медленно взгляд и в раздумье сказала:

– Теоретически я представляю…

– Теоретически?! – воскликнул Коля в таком изумлении, как будто она обнаружила бог знает какую отсталость. – А в нашей жизни, на практике, ты никогда не наблюдала? Расскажу тебе случай. Меня вызывают в райком. Зачем? Оказывается, секретарь беспокоится – вдруг я не поступлю в университет. Поняла? Я-то думал – личное дело, а выходит – не личное, нет!

– Ну хорошо, – сказала Таня, – а на сборе в чем ты увидел новую психологию? В том, что наши ребята сочувствуют негру? Но ведь надо быть зверем, фашистом, чтоб…

– Погоди! Погоди! – прервал весело Коля. – Не только в этом… во всем. Я про Гладкова теперь прямо скажу: вот такие ребята нам и нужны в комсомоле.

Он замолчал, глядя, как струятся снежинки, мелькают, вьются и, покружив, устилают землю белым покровом. Вдруг, вздымая столбы снежной пыли, промчится ветер вдоль улицы, в мутной мгле тонут люди, трамваи, дома. Ветер улегся, снова тихо струятся снежинки.

Хорошо!

А в это время, исколесив переулки и улицы, Саша Емельянов плелся домой. Долго же он добирался до дома, бедняга!

Вьюга мела. Что-то тонко свистело в водосточной трубе. Ветер поднял и понес тучу снега, уложил ее поперек мостовой и кинулся на молодые озябшие саженцы. Они стояли вдоль тротуара, сиротливо вытянув голые прутики веток. Ветер трепал их и рвал, обледеневшие прутики отзывались сухим, смутным шорохом.

Качались огни фонарей.