Текст книги "С тобой товарищи"

Автор книги: Мария Прилежаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Глава IV. Секретарь райкома

Утром была принята телефонограмма – Богатова вызывал второй секретарь райкома Кудрявцев, и Коля после заседания школьного комитета, забежав на секунду домой перекусить, отправился в райком комсомола.

Он быстро шагал по тротуару в своей коротенькой, слегка подбитой ватой куртке. Какой-то мальчишка прокричал:

– Долговязый!

Коля Богатов конфузливо улыбнулся, на щеке появилась глубокая ямка.

Что мог он поделать со своими длинными ногами, которые не дают покоя всем встречным мальчишкам! Или вот еще ямочка на щеке – из-за нее в позапрошлом году Богатов тренировался несколько месяцев, приучая себя жить без улыбки. Пустой замысел!

В конце концов Богатов подчинился судьбе.

Одернув коротышку-куртку, он вошел к секретарю.

– А, здравствуй! – сказал секретарь райкома. – Садись. Рассказывай, как у комсомольцев с учебой.

Коля Богатов вынул из кармана записную книжку.

Всякий раз, бывая в райкоме, он не только не старался представить школьные дела лучше, чем они есть, а, напротив, прилагал все усилия к тому, чтобы не забыть рассказать о недостатках.

И теперь, перелистав записную книжку, Богатов строго откашлялся и прочитал несколько фамилий.

– Это кто? – спросил Кудрявцев.

– Это те, которые с двойками.

– А почему у них двойки?

– У кого от лени, кому помочь надо.

– Помогаете?

– Конечно. Мы стараемся через комсоргов действовать. Большое значение, когда хороший комсорг.

– Ну, еще бы! Слушай, Богатов, а как у тебя самого с занятиями?

– У меня? Что ж, ничего.

– А точнее?

– Наполовину, пожалуй.

– Что наполовину – четверки и тройки?

– Троек нет.

– Ты, Богатов, в какой собираешься вуз?

«Что это он заинтересовался?» удивился Коля. Он не привык и не любил рассказывать о себе.

– Я поступлю в университет, на физический факультет. Очень интересуюсь проблемами физики. Не знаю, может быть, мы умеем уже использовать атомную энергию… Во всяком случае, должны уметь. Не для того, чтобы воевать, а для того, чтобы не воевать. Диаметрально противоположная «им» установка. Правильно?

– Правильно, – подтвердил Кудрявцев. – Но ты знаешь, в университет с четверками могут не принять.

– Поднажму, – уверенно ответил Богатов. – Осталось полгода. Во всяком случае, я поступлю в университет.

Кудрявцев вынул из подставки карандаш, повертел.

– Дело в том, что по школам района ты единственный секретарь комитета – десятиклассник. Если из-за комсомольской работы не справляешься, как надо, с учебой, признавайся – освободим.

Краска медленно сбежала со щек Богатова.

– Вот оно что!

Он должен был помолчать некоторое время, чтоб призвать на помощь всю свою выдержку.

– Если не подхожу или не справляюсь с работой, освобождайте, конечно, – ответил он наконец более или менее спокойно.

Неожиданно Кудрявцев рассердился:

– Брось говорить ерунду! С тобой по-честному разговаривают. Работаешь хорошо, а все-таки, если тяжело, освободим, потому что десятиклассник. Понял? Чудак!

– Фу! – Богатов распахнут свою куртку. – А я-то испугался… Теперь мне все ясно: узнаю политику директора нашего, Геннадия Павловича. Геннадий Павлович у нас идеалист.

– Как это так?

– Очень просто. Хотите, правду скажу? Только строго между нами, товарищ Кудрявцев.

Кудрявцев удивленно поднял брови.

– Говори, если считаешь, что надо сказать, – согласился он без охоты.

– Наш Геннадий Павлович идеалист во взглядах на ребят. Он мечтает: создам десятиклассникам условия, пусть погрузятся в уроки и обо всем позабудут. Но нас невозможно погрузить только в уроки. Нет, не выйдет. Вы знаете, у нас есть ребята – слушают по двенадцати раз «Онегина». А шахматисты? Спортсмены? Или еще одно эпидемическое заболевание…

– Какое?

– Танцевальное.

– Ты не подвержен?

– Умеренно… С некоторых пор. Но нет, все же умеренно.

Коля быстро взглянул на секретаря, опасаясь, не произвел ли на него легкомысленного впечатления.

Но Кудрявцев слушал охотно, с лукавым смешком в глазах.

– Да! – сказал он. – А я уже не потанцую.

– Почему, товарищ Кудрявцев?

– Нога вот… – Кудрявцев отодвинулся вместе со стулом и вытянул ногу – она не сгибалась в колене.

– Ранение, да? – спросил Коля.

– Да.

Кудрявцев вернулся к прерванному разговору:

– Не освобождать, значит? Выдержишь? Я к вам собираюсь приехать, Богатов.

– Вот здорово! – обрадовался Коля. – Приезжайте скорее! Когда?

– Давай решим. У вас общее собрание скоро?

– Да вот же прямо на-днях, в понедельник. Хорошо бы вам приехать на общее собрание. Будем принимать новых ребят.

– Хорошо! – быстро согласился Кудрявцев. – Приеду. В понедельник кого принимаете?

– Двух семиклассников – Гладкова и Емельянова. Обоим по четырнадцати стукнуло. Хорошие ребята, товарищ Кудрявцев! Только сейчас на комитете с ними вели разговор. Сознательные! И в политике разбираются.

Коля улыбнулся, вспомнив недавнюю беседу. Что-то в этой беседе его сильно зацепило за сердце. Да, вот что!

– Вы сейчас не заняты, товарищ Кудрявцев?

– Как не занят? Занят с тобой.

– Так я вам скажу, – подвигаясь ближе к Кудрявцеву и понизив тон, словно собираясь что-то сообщить по секрету, начал Богатов: – Сегодня на комитет»; парнишка один, Емельянов, рассказал о Тюленине. Понимаете… Как бы вам поточнее передать… Не очень и рассказывал много, а видно сразу, что Тюленин его идеал. А ведь Тюленин когда-то, до войны, был, наверное, довольно обыкновенным парнем, просто хорошим – и все. Я и подумал: из теперешних ребят вырастет много Тюлениных.

– А как же! Конечно! – оживленно подхватил Кудрявцев. – Но кто-то должен об этом заботиться? Воспитать нужно новых Тюлениных. Тюленины не родятся готовыми… Богатов, так я к вам приду. В понедельник?

Он отметил в блокноте.

– Приходите обязательно! – Богатов встал. – Я с вами совершенно согласен насчет воспитания, – подумав, серьезно сказал он.

– Мы с тобой по всем вопросам сошлись, – без улыбки ответил Кудрявцев. – До свидания!

Подняв воротник коротенькой, слишком легкой для декабрьского вечера куртки, Коля медленно возвращался домой. Морозило. На снег легли сиреневые тени сумерек, и на небе, еще очень светлом и чистом, с затухающей полоской зари, вдруг зажглась звезда.

Богатов долго смотрел на одинокий огонек, пока в сгустившейся синеве не выступили так же внезапно новые звезды. Закат догорел, настала ночь.

Глава V. Совещание на пустыре

Вечером после ухода Юльки Саша два часа ломал голову над алгебраической загадкой: Анатолию Лаврентьевичу нравилось озадачивать семиклассников ребусами. Сегодня ребята собрались в школу раньше, чтоб узнать, кто решил правильно.

Конечно. Борис Ключарев, математик, отличник! И Юра Резников.

Они стояли у классной доски, оглушая друг друга неоспоримыми доводами.

– Пойми ты, пойми! – кричал Юра Резников, с ожесточением стукая мелом. – Допустим, что формула»…

– Допустим? Ничего не допустим! Нам известно… Дано… А.С.Б…

– У кого бы списать? – вслух размышлял Леня Пыжов.

Володя Петровых с грустью вынул тетрадку:

– Нет у тебя самолюбия. Ленька!

Звонок, и тут же Анатолий Лаврентьевич почти вбежал в класс, бросил на стол пачку книг, быстрым взглядом окинул парты, энергично потер руки, и этот жест человека, который с удовольствием приступает к работе, и этот молодой, смеющийся взгляд, как обычно, вселили в ребят веселую охоту, учиться.

Разные бывали уроки. На одних, как у Анатолия Лаврентьевича, всегда интересно, хотя учитель взыскателен, строг, придирчив и даже насмешлив.

Недаром Леня Пыжов испуганно втягивает голову в плечи, когда Анатолий Лаврентьевич, заложив руки за ремень, не торопясь направляется к третьей от двери парте.

А между тем минуты урока летят незаметно, и Володя Петровых не успевает полюбоваться своими часами. Бывает, напротив, весь урок он докладывает классу течение времени, а преподавательница зоологии, маленькая, близорукая Мария Петровна, не может понять, почему семиклассники то и дело оглядываются в конец класса, где сидит Петровых.

Бывают уроки конституции, на них не услышишь взрывов смеха, как у Анатолия Лаврентьевича, но если кто-то уронит пенал или книгу, несколько голосов прикрикнет угрожающе: «Тихо!»

Так час за часом идет школьный день, повторяя вчерашний, похожий на завтрашний и в то же время неуловимо новый, особенный, полный незначительных, мелких и необычайно важных событий.

Этот день, начавшийся испытанием сообразительности семиклассников, закончился неожиданно для всех печальным происшествием.

Происшествие случилось на физике. Физический кабинет на четвертом этаже, 7-й «Б» – на первом. Путешествие с первого этажа на четвертый заняло как раз перемену.

Со звонком 7-й «Б» в полном порядке стоял у дверей кабинета, ожидая появления Надежды Димитриевны.

Высокая, статная учительница с белыми, как снег, волосами, неизменно в синем торжественном платье, одним своим видом вызывала почтение.

Но в физический кабинет ребята входили присмирев и остерегаясь топать ногами не потому, что воображение их поражали седины учительницы.

В кабинете задергивались на окнах портьеры, Надежда Димитриевна поднималась на кафедру, и, повинуясь приказанию ее тонких рук, в темноте по проводам трансформатора, тихо потрескивая, бежали синие змейки, голубоватым сиянием поднимались вверх пучки искр или под мерный гул индукционной катушки причудливо вспыхивали красным, оранжевым, фиолетовым светом волшебные палочки.

Щелкнул выключатель, отброшены шторы – в руках учительницы обыкновенные стеклянные трубки.

Физика – чудо, но нет понятней, интересней науки!

Саша Емельянов раз и навсегда отвоевал себе в кабинете первую парту: и слышно, и видно, и ничего не пропустишь.

Учительница раскрыла журнал.

– Гладков!

Костя вышел. Надежда Димитриевна вызывала одного за другим, а на кафедре стоял незнакомый изящный прибор с загадочной стрелкой. Наконец Надежда Димитриевна закрыла журнал и объявила:

– Перед вами вольтметр! – Она объяснила устройство прибора.

Саша успел набросать в тетради чертеж.

– Включаю, – сказала Надежда Димитриевна.

Вдруг… Она не рассчитала движения, споткнулась. Чтобы удержать равновесие, она ухватилась за кафедру и столкнула локтем вольтметр.

– Ой! – в один голос вскрикнул испуганный класс.

На полу валялись куски расколотой рамы, торчала погнутая стрелка.

– Что я наделала!.. – тихо сказала Надежда Димитриевна, стоя над разбитым вольтметром.

С первых парт бросились подбирать обломки.

– Надежда Димитриевна, ничего… Обойдемся.

– Мы поймем из теории… – уверяли ребята, смущенные огорчением учительницы.

– Стара я, должно быть, стала, ребята, – вздохнула она. – Из рук падают вещи…

– У меня с детства из рук падают вещи, – мгновенно сфантазировал Юра Резников. – Сегодня утром тарелку разбил. Как за что ни возьмусь, так сейчас разобью.

– Ну, мои милые физики, – невольно улыбнувшись его утешениям, сказала Надежда Димитриевна, – придется нам в следующий раз усвоить закон Ома теоретически. Ах, что же я наделала!

– Ребята, – тихонько объявил Борис Ключарев, – собираться у керосиновой лавки!

– На пустыре, у керосиновой лавки! – передавалось с парты на парту.

Позади школы тянулся пустырь. Он был не огорожен, заброшен. Здесь летом играли в футбол, зимой сражались в снежки, и здесь, за стеной керосиновой лавки, где зимние вьюги наметали сугробы, обсуждались все важные события жизни ребят.

Сюда после уроков и сейчас собрались семиклассники.

– Уж очень она разгоревалась, – вздыхал Володя Петровых. – Заметили? Жалость смотреть.

– Надо найти выход, ребята! – решил Ключарев.

– Он как упадет, она как побледнеет! – не унимался Володя.

– Хватит тебе! Охает! Думай.

Борис сердито покусывал губы: ничего не придумывалось.

Вдруг Юра Резников спокойно сказал:

– А я нашел выход.

– Где? Что? Какой?

– Сделать вольтметр.

– Что-о? – Саша Емельянов в одно мгновенье очутился с ним рядом. – Ты считаешь… что… Сделать самим?

– Ха! Вполне реальная вещь. Принцип устройства известен?

– Известен, – подтвердил Саша, сердясь на себя за то, что раньше Юрки не догадался об этом.

– Материал достать можно?

– На… наверное, можно.

Юра выдержал паузу, скептически покачал головой:

– Не знаю уж, право, сумеешь ли ты… Я взялся бы и сам, да у меня радиоприемник стоит незаконченный, с деталями мучаюсь. Слушай, а может…

– Пожалуй… попробую, – запинаясь, вымолвил Саша. В нем боролись и желание и страх.

– Ребята! Ребята! – заволновался Володя Петровых. – Вот если бы… Входит Надежда Димитриевна, а на кафедре новый прибор! Тут она… Вот если бы мы верно…

– Хорошо бы сделать демонстрационный вольтметр! – раздался чей-то мечтательный голос.

– На демонстрационный сколько материалу уйдет!

– Материал достанем. Только бы сделать.

– Не сумеет!

– Емельянов? Сумеет!

– Вот еще сконструировать бы звуковое кино.

– Нереально.

– Реально! Почитай-ка журнал «Техника – молодежи».

Но Ключарев смотрел трезво на вещи: ракетопланы, кинотелевизоры – интересно, но все это в будущем. К субботе надо обеспечить вольтметр.

– Саша, согласен? Возьмешься? Успеешь?

От волнения, гордости и нетерпеливого желания сделать прибор у Саши перехватило дыхание. Он молча кивнул, весь залившись самолюбивым румянцем.

– Здорово! – развеселился Борис. – Ты сумеешь, не бойся. Помнишь, световая модель у тебя почти получилась. Главное – точность. Надо тщательно выверить. Ребята, Надежде Димитриевне не говорить!

– А намекнуть можно? – спросил Петровых. – Чтобы зря не расстраивалась. Всего не открыть, а так… намекнуть?

– Нет! Нет! – закричали ребята. – Сюрприз!

– За намеки, толстяки, не ждите пощады! – Юра Резников повертел кулаком перед носом Володи и ухватился за Сашу: – Говори, элементы для проверки есть у тебя?

– Не… не знаю. Кажется, нет… – ответил испуганно Саша.

Им уже завладела «идея» вольтметра, теперь он не мог ее уступить никому.

– Я достану. Съезжу в «Электросбыт», батареек куплю, – старался он уверить ребят, а сам с беспокойством поглядывал, не собирается ли кто перебить: сделают вольтметр без него!

Юра Резников, который с утра до ночи покупал, находил, менял и выпрашивал разные детали для своего радиоприемника, потянул Сашу в сторону и, предчувствуя счастливую сделку, сказал таинственным голосом:

– Не езди. Я дам. – А затем, приняв совершенно незаинтересованный вид, он небрежно спросил: – У тебя, может быть, переменный конденсатор найдется?

– Нет, – виновато признался Саша, страшно расстроенный тем, что у него нет конденсатора.

– Ну, тогда, может, контурная катушка где-нибудь завалялась? – продолжал наступать Юра Резников. – Поменялись бы. Знаешь, какие у меня батарейки! В «Электросбыте» не всегда и достанешь, а без батареек – зарез.

Саша знал, что зарез. Чего бы только он не дал за контурную катушку, чтоб поменять ее на батарейки! Но катушки нет и в помине.

– Может, наушники? – все еще не теряя надежды, выпытывал Юра.

Саша молчал.

А Юру Резникова уже сжигал тот азарт, который слишком часто его приводил к безрассудствам. Безумием было разболтать о фанере. Но Юрка не выдержал:

– Хочешь фанеру? Колоссальная ценность! За наушники я тебе дал бы фанеру, да еще и батарейки впридачу. И гвоздей. Хочешь клею? Только вчера начал тюбик. Почти целый. Отдам!

Он замолчал, ошеломленный своей собственной щедростью. У Юры дома лежали две пары наушников. Зачем ему третья?

– Соглашайся – раздумаю. И наушников нет?! Э-эх ты!

На глазах всего класса обнаружилась полная несостоятельность Саши. Вольтметр грозил провалиться.

– Констру-уктор! – уже насмешливо посвистывал Леня Пыжов. – Прежде чем браться, подумал бы, из чего будешь делать.

Не желая дальше тратить попусту время, Пыжов направился к дому, беззаботно гоня впереди себя ледышок.

– Юрка! Ты что… хочешь сорвать нам дело? – надвигаясь на него, угрожающе тихо спросил Борис Ключарев.

– Резников! Пожертвуй фанеру, – умолял Петровых. – Честное слово, Юрка, отдай!

Костя Гладков возмутился:

– Что вы его уговариваете? Без него обойдемся! Да может, и у меня дома есть. Поищу – непременно найду. И так каждый.

– Не ищи: я дам.

– И я!

– «Я, я»! – передразнил вдруг в ярости Юра. – Где вы батарейки возьмете? А жесть? Раздобрились!! Емельянов, за мной!

Он сунул руки в карманы и зашагал от ребят, не оглядываясь, идет ли вслед Саша.

Глава VI. „Вольтметр сделаю я!“

Саша, конечно, пошел. Если бы Юра приказал ему прыгнуть с крыши керосиновой лавки, или стать вниз головой, или всю зиму уступать свою очередь на самые интересные книги, какие только появятся в классе, Саша согласился бы на все. Он пошел бы на потери и жертвы, он готов был перенести унижения, лишь бы сделать вольтметр! Сколотить его своими руками из обыкновенных кусочков фанеры и жести и заставить работать! Саша слишком был увлечен своим замыслом и оттого не хотел придавать никакого значения тому, что Юрка всю дорогу проважничал, идя впереди: напевал, останавливался возле какой-нибудь самой пустячной витрины и вообще еле двигал ногами.

Они тащились почти полчаса, хотя пройти надо было всего два квартала. Только у дома Юрка заметил своего провожатого.

– А, ты! – сказал он, загородив спиной дверь. – Слушай, подожди меня здесь, на площадке.

Тень смущения пригасила блеск озорных Юриных глаз.

– Дома мать. Она у нас, знаешь… Ух, и ругается, если натопчут полы! Ты погоди, подожди здесь.

Он нырнул в дверь, и почти тут же Саша услышал сердитые возгласы, шум, что-то грохнулось на пол, и на площадку выскочил Юра, вытирая со лба бусинки пота.

– Не дает!

У Саши ёкнуло сердце.

– Давай постоим здесь немного, – предложил Юра, растеряв весь свой форс. – Слышал? Всегда так – нашумит, нашумит, а потом и остынет. Переждать надо. Нервная! Ты не бойся, я у нее отвоюю фанеру.

– Юрка, да ведь ты говорил…

– Говорил. Мало что… На кухне стоит лист фанеры, думаю – кому он там нужен? Да ты не бойся: мать не жадная, так только кажется. Она тесто месит на этом листе.

Он виновато замолк, погрозил Саше пальцем и снова надолго исчез.

Саша ждал, облокотись на перила.

Почему всегда так трудно дается то, чего хочешь добиться? Но чем труднее, тем интересней.

«Будет вольтметр! И его сделаю я!»

Как раз в этот миг дверь распахнулась, Юра вынес фанеру. Его глаза светились торжеством и лукавством.

– Отдала. На! Бери! Получай батарейки. И гвоздей прихватил.

Он засыпал Сашу сокровищами.

– А почему отдала – угадай. Я говорю ей – надо Надежду Димитриевну выручить. Она и позволила. Знаешь что? Ты скорее беги – вдруг раздумает.

Саша помчался. В карманах звякали гвозди. Юра побежал проводить его до ворот.

На прощанье он чуть помрачнел.

– Слушай, вот что… ты мне после тоже что-нибудь дашь.

– Обязательно. Юрка. Может, гвозди обратно возьмешь? У меня есть свои.

– Гвозди? Зачем они мне? Ну, давай.

Наконец друзья расстались.

Пока они канителились, день погас и ушел, зажглись фонари, запестрели в окнах цветы абажуров, машины щупали фарами снег на шоссе, выбрасывая хоботы света, а над крышей семиэтажного дома неподвижно повисла большая луна и заспорила зеленоватым мерцаньем с огнями вечернего города.

Саша тащил свой груз, не чувствуя, как коченеют на холоде руки, и думал о том, что Юрка хороший (в воскресенье надо сходить на свалку железного лома, подыскать там для него что-нибудь ценное), и о том, что никто из ребят не представляет, должно быть, как сделать вольтметр, а ему, Саше, ясно.

Подконец на морозе совсем скрючило пальцы, пришлось постучать в дверь ногой, таким образом он налетел на Агафью Матвеевну.

Высокая, худая старуха с темным, в глубоких морщинах лицом, маленькими глазками и поджатыми, словно в обиде, губами встретила Сашу суровым вопросом:

– Ночь на дворе. Где пропадал?

– Были дела, – сдержанно ответил Саша.

Он проследовал мимо Агафьи Матвеевны с таким вызывающе самостоятельным видом, что та не сразу нашла, что ответить, – мгновение упущено, он успел все свое добро втащить в комнаты.

С Агафьей Матвеевной у Саши издавна сложились замысловатые отношения, которые Сашина мама называла «разведка боем». Нужно отдать справедливость Саше – инициатива принадлежала ему не всегда. Обычно он входил в кухню в мирном расположении духа и старался быть в меру вежливым. Он говорил кротко: «Здравствуйте!»

Но на Агафью Матвеевну угодить мудрено:

– Нынче и поздороваться не умеют, как надо: бурк под нос, бурк… От ласковых слов язык не отсохнет. В прежние времена культурные мальчики ножкой шаркнут…

Слушать противно о воспитанных мальчиках из прежнего времени, которые будто бы шаркали ножками! Надавать бы им хорошенько по шее!

Если Саша отвечал что-нибудь в этом роде, разведка боем переходила в жестокое сражение.

Угроза сражения и сейчас нависла тучей над Сашей.

Агафья Матвеевна подперла бока руками, изобразив тощую, жилистую букву «Ф», и в молчаливом негодовании наблюдала за поведением мальчика. Поведение его было неприличным, чудовищным!

Саша сорвал со стола скатерть и в лихорадочной спешке принялся выгружать из карманов обрезки жести, батарейки, куски проволоки, что-то еще и еще. При виде этого хлама у старухи потемнело в глазах.

– Что в доме делается! Взгляните, добрые люди!

– Агафья Матвеевна, – ответил Саша резонно, – здесь людей нет. Мы с вами одни.

– Каков! – всплеснула руками старуха, приведенная в гнев вежливой дерзостью мальчика. – На каждой встрече озорные речи! Тебе приказывала мать так со мной говорить? Где тебя, непутевого, бродяжьи ноги твои до поздней ночи носили? Выкидывай вон!

– Агафья Матвеевна!! – завопил Саша, преграждая старухе путь к куче вещей на столе. – Не позволю! Не трогайте!

– Рано, голубчик, не позволять научился. Вишь, народ пошел вольный! В прежние времена… – И она запела, запела.

Саша слушал ее скучные сказки, пока не придумал спасительный ход:

– Ой, на кухне, кажется, что-то горит!

Старуха повела подозрительно носом, ничего не унюхала, но все же зашаркала подшитыми валенками в кухню. С порога хмуро спросила:

– Не выкинешь?

– Нет.

– Делать-то что собрался? Объясни.

– Агафья Матвеевна! Научный прибор.

– Из фанеры?! – Она хлопнула дверью.

– Теперь за работу! – объявил себе Саша.

Он колебался: выучить сначала уроки или сразу делать вольтметр?

Агафья Матвеевна просунула голову в дверь:

– Не врешь, что научный прибор?

– Агафья Матвеевна, если считаете меня за вруна, не спрашивайте!

– Тьфу! Будь ты неладен! Иди пообедай. Ученый!

После обеда прибавилось сил и решимости.

За дело! Скорей, скорей!

Но как далек беспорядочный хаос вещей на столе от той счастливой идеи, какую создал его мозг! Как легко, непринужденно и стройно в голове Саши сложился путь создания вольтметра, а руки ошиблись, едва принялись за работу!

Неловкие, глупые руки! Саша склеил каркас для катушки и, скомкав, бросил под стол.

Он не сделает вольтметр никогда, у него не получается даже катушка.

В жестоком унынии Саша прошелся по комнате. Вот когда начались настоящие препятствия! Муки! Вволю фанеры, картона, жести и проволоки – и перед глазами неотвязно стоит ясный, заманчивый образ, но как к нему подступить?

В тяжелом раздумье Саша безжалостно теребил свой волнистый зачес – предмет неусыпной заботы любого мальчика в четырнадцать лет.

И вдруг в памяти всплыло: сколько раз, засыпая или ночью сквозь сон, Саша видел – мама так же ходит по комнате; вот он видит, она у стола рвет одну, другую, третью из написанных за ночь страничек.

«Э! – решил Саша с внезапным приливом энергии. – Склею девять катушек, а десятая уж наверное выйдет».

Вышла третья. Она была почти совершенна – аккуратненький, ладный каркасик.

Саша полюбовался катушкой; удовлетворенно вздохнул и взялся за вторую деталь.

Трудное ждет впереди. Хорошо!

Сначала Саша молча работал, потом незаметно стал напевать. Это была песня без слов. Не песня, а марш, который следовало бы исполнять на трубе.

Трум! Ту-ту-ту! Тра-та! Бем-м-м!

В стену постучала Агафья Матвеевна.

Но Саша пел, только тише.