Текст книги "Мечта"
Автор книги: Мария Лоди
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)
Жернак и Дагерран, как и Шапталь, прекрасно понимали, что означает возвращение Бека, но оба они, в особенности Жернак, который был очень молод, чувствовали к нему своего рода мистическую страсть – страсть, которую ученики обычно испытывают по отношению к своему любимому учителю. Жернак не работал в «Сюрен» и присоединился к остальным только после ареста Тома. Теперь он был готов следовать за ним, куда бы он ни повел.
Тома и Мари увидели друг друга. Она подбежала к нему, одной рукой он поднял ее над землей и поцеловал.
Трое друзей подождали, пока пройдет этот первый восторг встречи, прежде чем осмелились пересечь дорогу.
Вдруг Дагерран с удивлением сказал:
– Где же Марийер?
Остальные не обратили внимания на это замечание, так как Тома уже увидел их и шел им навстречу. Они окружили его. Тома положил руку Шапталю на плечо и слегка сжал его. Он был очень бледен. Каждый из встречавших почувствовал комок в горле.
– А Марийер? – спросил Дагерран.
Тома повернулся в ответ; его пронзительно синие глаза блеснули в ярком свете.
– Умер, – сказал он.
– Умер! – тихо произнес Шапталь.
– Три дня тому назад, в своей камере, – добавил Тома, все еще держась за плечо Шапталя, будто желая его раздавить.
– Боже всемогущий, – произнес Дагерран, – это неправда.
Тома сказал, что Марийер серьезно заболел месяц тому назад и был переведен в тюремную больницу. Он вернулся обратно, чувствуя себя немного лучше, и даже несколько прибавил в весе. Затем, несколько дней назад, у него началось кровохаркание, а чуть позднее он умер. С ним был только надзиратель, у которого не было времени хоть как-нибудь помочь.
Наступило мрачное молчание. Они никогда больше не увидят Марийера. Но они быстро смирились с этим, словно Марийер был несколько отдален от них и жил в другом мире, мире своих собственных мечтаний.
Для Тома же все было иначе. Он находился с Марийером до конца. Он имел возможность наблюдать течение его болезни и знал, что тот обречен. Он чувствовал свою ответственность перед другом и считал, что Марийер из-за него попал в тюрьму, где и погиб. Наверное, его можно было спасти. После перевода в Сент-Пелажи Тома сделал все, чтобы добиться освобождения Марийера или перевода его в больницу, но ему пришлось иметь дело с твердолобыми чиновниками.
Все это Тома вкратце рассказал остальным. Он сообщил, что похорон не будет, тело отправлено в Турень по требованию семьи Марийера.
Они неловко стояли на мостовой, пока Шапталь не сделал движение, чтобы уйти.
Из-за дорожных работ уличное движение было перекрыто, и найти кабриолет не представлялось никакой возможности, поэтому они пошли пешком.
Тома неотрывно смотрел на город. Он так мечтал о той минуте, когда снова окажется на его улицах. Ноги у него дрожали, как после болезни, но постепенно он ускорял шаг и затем пошел так быстро, что опиравшаяся на его руку Мари с трудом поспевала за ним.
Остальные трое шли сзади. Мари не осмеливалась болтать и задавать Тома вопросы о том, что ее интересовало. Ей хотелось побыть с ним наедине. Она взглянула на Тома: он изменился. Даже казался более крепким, чем раньше, и она сказала очень мягко, почти шепотом:
– Но вы не слишком сильно пострадали…
На самом деле Мари виделась с ним каждый раз, когда хозяин отпускал ее, чтобы она могла посетить тюрьму. Но свидания всегда происходили в помещении, где их разделяли прутья решетки, и тогда на Тома лежал таинственный отпечаток заключения. А теперь, когда он снова на свободе, ей казалось, что они не виделись несколько месяцев.
Она снова сказала:
– Вы не слишком сильно пострадали…
Возможно, он чуть похудел – об этом говорили его впалые щеки и тени вокруг глаз, но вся фигура, даже рука, к которой она прильнула, производила впечатление огромной силы, будто он был выкован из металла. Она не находила следов нежности, когда-то смягчавшей эту силу и делавшей его мягким и доступным для нее. Мари обиженно надула губы.
– Вы стали каким-то суровым, – прошептала она тихо, так, чтобы не слышали остальные.
Тома взял маленькую руку Мари в свою, не желая ее обижать. Она проявила такую доброту за долгие месяцы его заключения, что он чувствовал себя обязанным ей, но поделиться пережитым, описать ей эти месяцы бессильной злости, горечи и отчаяния ему все же казалось бессмысленным. Даже в обществе троих друзей Тома чувствовал себя потерянным и одиноким – ведь Марийер был мертв. Теперь он знал, что ему всегда будет не хватать Марийера, его тонкого ума, его доброты и величия духа.
Однако он не мог даже попытаться объяснить это Мари, поэтому сделал над собой усилие, чтобы быть с ней нежным и сдержать данные ей обещания, хотя в душе он признавался себе, что был обескуражен, когда при выходе из тюрьмы первое, что он увидел, было ее такое знакомое лицо.
На что же ему было надеяться? Какое чудо может ожидать его по другую сторону решетки? Он видел пьянящие сны… он мечтал о другой свободе. Но это была только Мари. Мари, с ее несколько неуклюжей фигурой и круглым лицом, усыпанным веснушками. Теперь она рядом и опирается на его руку.
Чтобы успокоить ее, он сказал:
– Нет, я не страдал в тюрьме, но вы знаете, что я подцепил? Угадайте. Вшей!
Мари отпрянула в ужасе:
– Этого не может быть!
Тома поклялся, что он в самом деле подцепил вшей, хотя облупленное старое здание Сент-Пелажи было чистым, его постоянно скоблили и красили. Тома был единственным заключенным, жаловавшимся на паразитов, но факт остается фактом.
Это признание разрядило атмосферу. У каждого был собственный рецепт, как следует избавляться от вшей, и весь обратный путь до бульвара разговор вертелся вокруг этого предмета. Тома, мечтавший о горячей ванне, хотел сразу направиться домой, но Шапталь был голоден и хотел перекусить в каком-нибудь кафе.
Они направились в кафе «Андлер» на улице Отфей. Вечером в нем всегда можно было встретить блистательных писателей и артистов, но в тот ранний утренний час там было малолюдно и тихо. Они выбрали столик, а Мари, смущенная тем, что была одна среди мужчин, уселась на скамье у стены. Шапталь заказал кислую капусту, остальные попросили принести кофе – еще не было девяти утра.
Шапталь со страхом ждал момента, когда Тома заговорит о своих журналистских планах, но тот явно думал о чем-то своем, глядя в окно на солнечную улицу. В кафе вошла женщина в сопровождении студента. Она была невысокого роста, изящно одета, и Тома проводил их взглядом, а потом уронил голову на грудь.
– Я чувствую себя как выздоравливающий, – сказал он. – Жизнь завораживает меня. О, вы не можете себе представить, что это такое быть отгороженным от мира в течение восьми месяцев. Когда вы выходите на волю, вы пьянеете.
Возвращение к жизни вместе с весной и солнечным светом ударило ему в голову как вино.
– У меня есть идея, – сказал Шапталь. – Вы знаете, что моя жена живет в нашем доме в Ансьере с марта. Давайте поедем туда на весь день. Глоток деревенского воздуха для вас сейчас полезнее всего на свете.
– Ну что же… – Тома смотрел на Мари, думая, что она может быть недовольна тем, что придется делить с кем-то этот первый день, но искушение было слишком велико.
– Вам хочется, Мари? Небольшая прогулка в Ансьер? – он нежно погладил ее шею. – Немного времени на природе не повредит вашим щечкам.
– Я согласна на все, чего хотите вы, – сказала она, не в состоянии скрыть разочарования в голосе.
– Что вы сказали хозяину?
Мари теперь работала в пошивочной мастерской.
– Что я должна идти на похороны. Я отпросилась на весь день.
– Ну что ж, тогда решено. Дайте мне время, чтобы заехать домой, увидеть мою добрую Леону и переодеться.
Они договорились встретиться в одиннадцать. Тома снова отвез Мари на площадь Фюрстенберг. Леона расплакалась при виде Тома и казалась такой расстроенной, что он решил пока не говорить ей о смерти Марийера.
Тома принял ванну, вымылся, побрился и оделся во все чистое, испытывая безграничное удовольствие. Мари ждала его в гостиной. Они с Леоной были не в лучших отношениях, и им нечего было сказать друг другу.
Тома и Мари встретились с остальными в кафе, и все вместе отправились на поезд, чтобы добраться до Ансьера. Стоящий в лесу маленький домик Шапталя им очень понравился. Деревья были окутаны нежной дымкой молодой зелени, солнце уже хорошо грело и можно было устроить завтрак на воздухе. Мадам Шапталь оказалась спокойной, полноватой матроной, к тому же искусной поварихой. Она подала им омлет с зеленью, огромный пирог и молодое розовое вино.
После завтрака они пошли прогуляться вдоль Сены, и Тома ощущал себя почти таким, каким был прежде. Впервые за три дня он смог спокойно подумать о смерти Мариейра. Мари семенила рядом с ним, то цепляясь за его руку, то бросая камешки в воду.
– Летом по воскресеньям здесь полно парижан, – сказал Шапталь, – но в это время года они оставляют нас в покое. Вы только посмотрите на небо. Таким оно бывает над морем.
К шести часам воздух стал холоднее, и, оставив Шапталя с женой, все стали собираться в город. Они сели на обратный поезд в Париж. Шапталь проводил их до самой станции, но так и не сказал Тома ничего о Кенне, не желая портить ему первый день.
Тома, Мари и два журналиста скоро были снова в Париже. Жернак предложил пойти куда-нибудь пообедать. Тома хотел отказаться, не желая досаждать Мари постоянным присутствием своих друзей. Однако, к его удивлению, она приняла идею с энтузиазмом, так что он тоже согласился, и они выбрали ресторан с оркестром.
Когда они вошли в залу, оркестр играл неистовые венгерские танцы. Они выбрали столик, и Мари принялась внимательно разглядывать посетителей. Жернак был в приподнятом настроении и дурачился, пытаясь всех развлечь. Мари без удержу смеялась, Тома, не перестававший думать о Марийере, много пил и вслед за выпитой бутылкой заказал еще одну.
– Тома, не пейте так много, – сказал Дагерран.
– Напротив, – возразил Тома, поднимая бокал, – мы все будем пить, пить за добрую жизнь, за молодость и любовь, а также за равенство и братство между людьми.
Его взгляд был суров, а в голосе звучала горькая нотка. Вино всколыхнуло горькие воспоминания.
Дагерран видел, что его друг расстроен и все больше углубляется в свои переживания. В отчаянной попытке отвлечь Тома от его мыслей он предложил:
– А что, если вы расскажете нам о своих планах?
Он понял, какая опасность таится в этом вопросе, лишь когда увидел, как сузились глаза Тома. Тот поставил свой бокал и спокойно сказал:
– Шапталь, должно быть, говорил вам. Я собираюсь основать новую газету. Мы назовем ее «Демейн». Название предложил Марийер. Кенн вложит капитал.
– Он согласится? Вы уверены? – спросил с некоторым удивлением Дагерран. Ранее Шапталь говорил ему об отказе Кенна.
– Конечно. Кенн сам написал об этом. Он вложит достаточно денег. – Видя выражение сомнения на лице Дагеррана, Тома добавил: – Почему вы спрашиваете?
Дагерран уже пожалел, что задал вопрос, но, зная, что нельзя дальше скрывать правду, с горечью сказал:
– Шапталь позавчера был у Кенна. Когда вы написали ему о своей газете, он начал искать с ним встречи…
– Ну и что? – сказал Тома, неожиданно почувствовав комок в горле.
– Кенн сдался. Он больше не хочет иметь с этим ничего общего.
– Кенн, должно быть, испугался, – вставил Жернак. – Никогда еще за оппозиционной прессой так не следили. Полиция охотится за журналистами, следит за ними в каждом кафе.
Тома сильно побледнел.
– Но как раз сейчас, когда империя разваливается и совесть нации, наконец, просыпается, сейчас неподходящее время для измены делу, – сказал он. – Кенн рисковал так же, если не больше, когда финансировал «Сюрен» в прошлом году.
– Вы бы лучше пошли и сказали это Кенну, – сказал Дагерран. – Послушайте, – продолжал он с беспокойством, – не волнуйтесь. По крайней мере Кенн возьмет вас обратно в «Клерон».
Жернак фыркнул:
– Но ему, вероятно, дадут строгие указания и не позволят писать то, что он хочет. «Клерон» сильно изменился, пока Тома не было. Почти всем командует Фремон, а вы знаете, какой он трус. Он повлиял на босса…
– То есть я должен писать статейки для юных девиц и рецепты заодно, как я полагаю, – воскликнул Тома. – Для чего Кенн берет меня?
Он с негодованием швырнул свою салфетку, вскочил из-за стола и направился к двери. Дагерран догнал его в гардеробной.
– Тома, не будьте ослом. Вы только сделаете хуже.
– Я собираюсь сейчас же поговорить с ним.
– Сейчас не время. Вы в неподходящем состоянии.
– Наоборот, – сказал Тома, – у меня совершенно ясная голова.
– Подумайте.
– Я уже подумал.
Он набросил на плечи плащ и большими шагами вышел из кафе, совсем забыв про Мари, которая догнала его на улице.
– Тома, – умоляла она, – не делайте этого.
– Попросите Дагеррана отвезти вас ко мне домой, Мари, – мягко сказал он. – Я вернусь.
– Нет, я не оставлю вас.
– Делайте, как я говорю.
– Я думала, это больше не повторится, – сказала она, слабо застонав. – Я думала, мы могли бы жить спокойно, а теперь все опять как всегда.
Он погладил ее по щеке. Мысль о том, что ей нужно объяснять причины своих поступков, заставила его почувствовать сильное утомление. Империя висела на волоске. На следующих выборах в первый раз могут быть выдвинуты кандидаты республиканцев. Мог ли любой свободный в душе гражданин не опьяниться этой перспективой? Завтра рабство и угнетение окажутся в прошлом, наконец появится свобода писать, свобода жить.
– Если бы вы только захотели, – простонала она, – мы могли бы быть так счастливы.
– Восемь месяцев, – сказал Тома, еле подавляя свою ярость. – Восемь месяцев ада! Марийер и многие другие мертвы. Разве можно забыть тех, кто был убит или выслан в Новую Шотландию? Неужели вы думаете, что после всех испытаний мы имеем право сдаваться?
– Если бы вы не сделали всего этого, – сказала она упрямо, – Марийер не умер бы; в конце концов и вы тоже умрете – это все, чего вы добьетесь! Неужели вы не хотите быть счастливы?
Тома ответил не сразу. Его глаза, казавшиеся ночью черными, невидяще остановились на ней. Он пробормотал:
– Я могу быть счастлив только тогда, когда свободен.
Резко вырвавшись из ее маленькой руки, он исчез в глубине темной улицы.
Тома бросился в проезжающий кабриолет, за ним последовал Дагерран и сел рядом. Оба молчали. Тома, напряженный, готовый к сражению, неподвижно сидел в углу кабриолета.
Он испытывал глубокое негодование по отношению к Кенну. Тома помнил содержание письма, написанного эльзасцем, которое ему тайно передал Оннегер во время свидания в тюрьме. В письме Кенн поддержал его планы, и этот обман Тома переживал теперь более остро, чем само дезертирство Кенна. Почему, почему тот так поступил?
Тома подумал о Марийере и его недавней кончине. Свои последние дни в тюрьме молодой человек прожил поддерживаемый исключительно мыслью о новой газете.
– Вы знаете, – сказал он как-то Тома, – в «Сюрен» нас погубил чрезмерный призыв к насилию. Я вижу новую газету как более умеренную. Но мы будем пропагандировать великие идеи, старина. Мы дадим людям надежду.
И Тома, чувствовавший свою вину в крушении «Сюрен» – ведь причиной были именно его острые опрометчивые атаки на правительство, – поклялся следовать совету Марийера. А теперь Кенн отказался финансировать их. Марийер умер, опаленный надеждой, опьяненный мыслью о свободе. Восемь месяцев в тюрьме! Особенно ужасны были месяцы в тюрьме Мазас, этой пустыне одиночества и безумия. Her, он не мог смириться.
Кабриолет остановился около дома Кенна. Тротуар был залит светом газовых фонарей, и у дома стояли собственные экипажи приехавших гостей.
– У него званый вечер, – сказал Дагерран. – Но это не ежегодный банкет. Тот должен состояться пятнадцатого.
Не отвечая, Тома пробрался к парадному входу. Дверь открыл слуга в расшитой золотом ливрее. Оба мужчины назвали свои имена.
– Месье Кенн принимает гостей, – сказал слуга. – Я узнаю, сможет ли месье Кенн принять вас, господа. Но я буду очень удивлен…
– Скажите месье Кенну, что мы желаем немедленно видеть его, – холодно сказал Тома.
Слуга долго не возвращался. Тома шагал взад и вперед по холлу. Затем слуга возвратился в сопровождении мажордома, сияющего улыбкой и великолепием.
– Месье Кенн глубоко сожалеет… Месье Кенн был бы в восторге… К несчастью, сегодня день рождения мадмуазель Алисы, и…
– Если месье Кенн не примет нас, – угрожающе сказал Тома, – я пойду и найду его сам.
– В таком случае… я пойду и посмотрю… если месье…
Мажордом удалился с кислым лицом и через мгновение появился снова, чтобы сказать, что месье Кенн ожидает их в большой гостиной.
Это был большой отделанный позолотой салон, который вызывал гордость у хозяев и удивление у посетителей. Для вечера, который только что начался, очевидно, была отведена малая гостиная или столовая, так как Кенн стоял один посреди пустой комнаты. Он стоял на квадратах великолепного паркета в виде шахматной доски и выглядел, как шахматная фигура.
Тома остановился в пятнадцати футах от Кенна, Дагерран встал несколько позади, около двери.
– Вы хотели видеть меня, Бек? Должен признаться, это несколько несвоевременно. У нас семейный праздник. Не могли бы мы…
Что-то в облике Тома заставило эльзасца остановиться. Однорукий человек возвышался перед ним, расставив ноги. Он казался огромным. Выражение его лица было непреклонным, из-под сдвинутых черных бровей, слившихся в одну суровую линию, на него смотрели проницательные глаза.
Кенн с опаской глядел на Тома. Своей силой тот напомнил ему грубых обитателей трущоб, которых он, правда, никогда не посещал. Сегодня Бек отбросил внешний лоск цивилизации, и Кенну казалось, что его единственная рука размахивает красным флагом с кровавыми пятнами.
– Вот я перед вами, месье Кенн, – вежливо заявил Бек. – Я вышел из тюрьмы.
Кенн пытался сохранить спокойствие. Он полез в карман за портсигаром и, не сдвинувшись с места, предложил сигару непрошенному гостю. Тома отказался, качнув головой. Он не шелохнулся и все еще стоял, будто приготовившись к схватке.
– Я вышел из тюрьмы, – снова сказал Тома, с трудом сдерживаясь, – но наш друг Марийер никогда не выйдет. Он мертв, месье Кенн.
– Я знаю, – проговорил Кенн, отыскивая свой платок. – Мне сказали, очень жаль…
– Я никогда не думал, что вы можете отнестись к смерти человека так холодно.
– Послушайте, Бек, – сказал Кенн с неловкой улыбкой, – вы не можете считать меня виновным в смерти Марийера. Вы так же хорошо, как и я, знали, что он серьезно болен.
– Да, но тюремные условия добили его.
– Ну, ну, – сказал Кенн, – они были не такими уж тяжелыми, как вы их стараетесь представить. Вы знаете, я слышал о Сент-Пелажи. Известно, что тамошние заключенные не находят эту тюрьму слишком суровой.
Дагерран с тревогой смотрел на Тома, опасаясь, как бы тот не набросился на эльзасца. Но Тома не сделал ни одного движения. Он справился с собой и только горько заметил:
– В Сент-Пелажи наши камеры были такими узкими, что, помимо места для матрацев, там негде было даже повернуться. Через крошечные окна никогда не проникали солнечные лучи. По стенам бежала вода. Можете вы представить себе, что значит такая нездоровая обстановка для человека со слабыми легкими? А пищи не могло бы хватить даже ребенку.
– В любом случае, что я мог сделать? – сказал Кенн, пожимая плечами.
– Для Марийера – ничего. Для нас – все! У вас есть долг перед нами.
– Послушайте, – сказал Кенн, подходя к окну. – Позавчера я видел Шапталя. Он должен был сказать вам…
– Он сказал мне…
– Мне хотелось бы помочь вам с этой новой газетой, но я не в состоянии.
– Могу я узнать, почему?
– Причины вас не касаются.
– В самом деле?
Кенн нервно раздавил свою сигару в пепельнице, стоявшей на маленьком столике.
– Я беру вас обратно в «Клерон», Бек. Поймите меня правильно. Я говорю вам, у меня есть причины.
– Вы боитесь потерять деньги?
– Нет, – сказал Кенн. – Я… Допустим, это результат моих размышлений… моей эволюции, если хотите.
– Нет, – сказал Тома. – На самом деле вы изменили свои намерения не по какой-то серьезной причине, а просто потому, что уже получили свое удовольствие. Очень хорошо, у вас есть право выбросить нас. Но я предупреждаю вас, Кенн: я не вернусь обратно в «Клерон», чтобы писать всякие глупости. И скажу вам одно: вы трус и обманщик. Вы играли, не рискуя ни одним дюймом своей шкуры, делали ставки, подвергая опасности только жизни и честь других. Вы позволяли себе иметь оппозиционную газету точно так же, как могли бы позволить себе иметь связь с танцовщицей.
Он сделал шаг в сторону Кенна, который, однако, не дрогнул.
– Оставьте себе свои деньги, Кенн! Свободный мир не будет построен такими людьми, как вы.
«Он блефует, – подумал Дагерран. – У нас нет ни гроша, а без денег наша газета и наши идеи совершенно бесполезны».
Тома круто повернулся на каблуках и направился к двери.
– Бек, – спокойно позвал Кенн.
На самом пороге комнаты Тома быстро обернулся.
– Вы предали нас, Кенн, – отчеканил он. – Вы не имели права дать людям поверить, что вы с ними, когда на самом деле это не так.
– Я предупредил вас… – неуверенно сказал эльзасец.
– Может быть, – сердито бросил ему Тома, – но я не поверил вам. Я не мог представить себе человека, который может тратить деньги во имя идеалов, в которые не верит. Я переоценил вас.
Дверь была открыта, и он уже хотел уйти, когда в дверях позади Кенна показалась девушка, вышедшая из соседней комнаты. Это была Алиса Кенн. Ей должен был быть слышен конец разговора.
Она выглядела очень бледной. Тома быстро взглянул на нее и вышел вместе с Дагерраном.
– Папа, – сказала Алиса, выходя вперед.
– Это пустяки, – пробормотал Кенн. Он не смог больше ничего сказать ей.
Она хотела, чтобы он оправдал свои действия, а он знал, что у него нет аргументов. Да и всегда ли знал он мотивы своих поступков? Может быть, это прихоти и капризы богатого человека?
Больше он не хотел помогать Беку, но почему? Ему трудно было объяснить это Алисе. Он зашагал взад и вперед по огромной комнате, Кенна переполняло чувство сожаления, вызванное появлением Бека, его мятежностью. Он завидовал Беку. Ему нравился мятежный дух в других людях.
Алиса смотрела, как отец отмеривает шаги на шахматном полу, как человек, обреченный играть одинокую роль в театре своей жизни. Что он любил? Женщин? Он не любил даже их. Может быть, искусство? Да, но это было искусство других людей. И талант других людей. Он их грабил.
– Месье Бек ушел, – тихо сказала Алиса, глядя в пол. – Он никогда не вернется назад.
Она посмотрела на своего отца. Он тоже смотрел на нее, некрасивую и бледную, но с прекрасными печальными глазами.
– Я люблю Тома Бека, – медленно произнесла она. – Он один из немногих людей вокруг тебя, кто достоин восхищения. Я была бы более чем счастлива, если бы была нужна ему.
Кенн ничего не ответил. Она взяла его за руку и повела обратно в столовую, где праздновали ее двадцатидвухлетие и ее помолвку с пятидесятилетним человеком, который был намного более полным, чем ее отец, но и намного более богатым. Это был крупный финансист…
