Текст книги "Сесилия Агнес – странная история"

Автор книги: Мария Грипе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Хульда вышла за своего велосипедного мастера и съехала из флигеля в 1925 году. К тому времени она прожила там четыре десятка лет, ведь и родилась на том же месте в 1885-м.

В 1898-м были построены новые дома. Историю Норина дома с 1898-го по 1925-й Хульда знала как свои пять пальцев. Точно помнила, кто жил в доме, какие квартиры и как долго занимал и что за это время произошло. Имела она и кой-какие сведения о судьбах разных семей – до их переезда в этот дом, а отчасти и после отъезда. Старалась не потерять их из виду, чтобы послать цветы и поздравить с праздниками.

Но кто же тогда жил в Нориной квартире?

Первым там поселился старый полковник. И прожил семь лет, с женой, маленьким сыном и дочками-подростками. Потом они выстроили себе особняк и съехали. А в квартире обосновался врач, холостяк, но через год-другой он женился на учительнице музыки, и у них родились двое сыновей. Учительница давала частные уроки игры на фортепиано, а один из мальчиков играл на скрипке, так что при них из квартиры всегда слышалась музыка.

– И долго они там прожили?

Хульда задумалась, посчитала на пальцах.

– Позднее они переехали в Кальмар, врач получил там должность заведующего отделением. Но это случилось уже не при мне. При мне они никуда не съезжали.

Странно. Норе вспомнились ленточки с записками. Последняя была датирована 1920 годом. То бишь когда квартиру занимал врач. Стало быть, вазочка принадлежала его семье. Как, наверное, и большинство прочих вещей. У них было два сына.

Выходит, автор записок – мальчик?

А она думала, девочка.

Хотя, возможно, это было предвзятое мнение, подкрепленное рассказом бабушки Инги о девочке, которая танцевала в квартире. Значит, девочка просто случайная гостья? Нора спросила Хульду о девочке.

Да нет, вовсе не гостья. Эта девочка жила в соседней квартире. Врач с семьей занимал большую квартиру, ту самую, где прежде жил полковник. Но рядом была еще одна, трехкомнатная. Там и жила девочка-танцовщица.

– Ты-то живешь в большой квартире?

Нора изумленно воззрилась на Хульду. О чем это она? Там же только одна квартира! Восемь комнат, целый этаж. Никакой трехкомнатной квартиры рядом нет.

Ах, вот в чем дело! Хульда вспомнила. Она слышала, что в начале 30-х квартиры соединили в одну. Но сама уже съехала оттуда, оттого толком и не запомнила.

Действительно, какой-то полоумный адвокат, собираясь переехать в этот дом, решил часть этажа оборудовать под контору. Занялся модернизацией, много чего изменил, переделал по-своему – одни стены сломал, другие перенес. Все верно. Но Хульда там не бывала, только слышала от других.

– Не иначе как он и заклеил обоями все старые стенные шкафы. – Нора рассказала про шкафы, которые Андерс отыскал в ходе ремонта.

Хульда тряхнула головой. Да, наверняка. Этот малахольный здорово там поорудовал. Дай ему волю, весь дом бы перестроил, от подвала до крыши. Никак не мог угомониться. Но когда ремонт закончили, он заскучал и переехал в другое место, где мог начать все сызнова. Такой уж уродился – жить не мог без переездов и ремонтов.

– Чудные бывают люди, знаешь ли.

– Он, видать, еще и спешил, – заметила Нора. – Шкафы заколотил, даже не проверив, пустые они или нет. Мы там столько разных вещей нашли!

Хульда рассмеялась.

– Да, этот тип здорово порол горячку!

Ясно, ему было недосуг заглядывать в шкафы – дел-то по горло, заколотить все поскорей, и баста! Вечно мотался по городу как неприкаянный.

– Ну а те люди, что жили там до адвоката, – почему они оставили так много? Вещи-то хорошие!

– Может, в ту пору считали иначе…

Хульда полагала, что люди, у которых так много всякого добра, просто упомнить не могли, что у них есть.

– Они что же, никогда не убирались?

Хульда взглянула на Нору, с трудом сдерживая смех. Почему? Конечно же убирались. Ей ли не знать.

– Я сама там и убиралась. И должна тебе сказать, что из-за этих глубоченных шкафов никто особо не напрягался. Обычно их вообще не трогали. На верхотуру толком не доберешься. Иногда, конечно, и там чистили. Но не слишком часто.

Большей частью наверх отправляли вещи сломанные или ненужные, которыми почти не пользовались. Выбрасывать их не выбрасывали, но при переезде забывали.

Хульда считала, что вообще не стоит придавать этому значение. После людей всегда остаются всякие вещи. Забытый старый хлам. Время идет, и в один прекрасный день хлам становится антиквариатом и опять возвращается в гостиные. Хульда засмеялась. За свою долгую жизнь она много такого перевидала, и, на ее взгляд, все это довольно глупо.

Однако Нора смотрела совершенно серьезно. Тут она не может целиком согласиться. Отчасти Хульда права. Только ведь все в одну кучу валить нельзя.

Они как раз вернулись с прогулки и снова уселись на веранде. На свежем воздухе Хульда порозовела, волосы растрепались.

– Бывают и исключения, – задумчиво сказала Нора.

Хульда наклонилась вперед и с интересом взглянула на нее.

– Твоя правда. Ты имеешь в виду что-то определенное?

– Да.

– Можешь сказать, что именно?

Нора энергично кивнула. Хотя объяснить трудновато. Она задумалась. В общем, такое впечатление, будто некоторые вещи оставлены не случайно, а «забыты» вполне сознательно. Более или менее нарочито. Наверно, это звучит странно, однако ж Норе казалось, что обстоит именно так. Пусть даже она здорово преувеличивает, по крайней мере в одном случае угадывается некое послание потомкам. Чуть ли не вполне определенному человеку.

– И кому же, если не секрет?

Нора смотрела в пол. Собственные слова вдруг показались ей дерзкими, самонадеянными. Хульда большими блестящими глазами наблюдала за нею.

– Ты хочешь сказать, что сама испытала это ощущение?

– Ну, пожалуй…

– Будто послание адресовано тебе?

– Мне так кажется.

Обе замолчали. Хульда потянулась к Норе, взяла ее за руку. Некоторое время они так и сидели. Потом Хульда прошептала:

– И кто бы это мог быть, как по-твоему?

– Я думала, мне удастся выяснить. Хульда крепко сжала ее руку.

– Потому ты и приехала сюда, верно?

– Верно.

Нора вся похолодела от напряжения, ее била дрожь, и Хульда задумчиво поглаживала ей руку, стараясь согреть. Хоть старушка и в преклонных годах, пальцы у нее сильные, крепкие. Нора потихоньку согрелась, но волнение по-прежнему не отпускало. Ведь она коснулась запретного. И так каждый раз. Словно ей нельзя говорить о том, что с нею происходит. И все же она была уверена, что именно с Хульдой об этом говорить можно. Однако Хульда погрузилась в раздумья. Сидела слегка ссутулясь, устремив широко открытые глаза на летучие облака за окном.

Неожиданно она выпрямилась и повернулась к Норе.

– Я так стара, что меня уже ничем не удивишь. Жизнь закалила.

Она опять умолкла, взгляд опять скользнул за окно. Что она хотела сказать, Нора не узнала и спрашивать не стала. Не стоит мешать Хульдиным размышлениям. На миг ей почудилось, что Хульда вообще забыла о ней, но нет. Старушка вдруг опять посмотрела на нее и заметила, что хорошо бы ей рассказать обо всем, что произошло.

– Может, это выведет меня на правильный след. Понимаешь, о чем я? А потом я продолжу рассказ про обитателей дома.

Но сперва Норе пришлось проследить, чтобы никто сюда не заявился и не помешал. Она закрыла дверь в столовую. До обеда еще есть время. Можно спокойно поговорить.

Нора придвинула свой стул поближе к Хульде. Она дрожала, чувствуя, что опять замерзает, и протянула руки к Хульде, а та мигом спрятала их под своей теплой шалью. Нора глубоко вздохнула.

– Ты услышишь, если я буду рассказывать шепотом?

Хульда наклонилась к ней.

– Конечно. С ушами у меня полный порядок.

И Нора рассказала про вазочку с записками, про шаги, бродившие вокруг ее комнаты, про будильник, который сам собой начинал тикать. Рассказ вышел сумбурный, обо всем вперемешку. Но это не беда. Рассказывать Хульде было невероятно легко, и чем больше Нора рассказывала, тем менее странным выглядело происшедшее, это она заметила. Хульда слушала так внимательно, что многое, представлявшееся непостижимым, как бы невзначай разъяснялось. Хотя Хульда за все время не издала ни звука.

А когда Нора умолкла, она совершенно спокойно подытожила:

– Да, кто-то явно пытается установить с тобой контакт. И ты безусловно должна выяснить, кто это может быть.

До чего же просто и естественно! Нора прямо рот раскрыла.

– Что тебя так удивило, Норочка?

– Не знаю. – Нора смутилась, будто ее застигли на месте преступления. – Все кажется таким простым и естественным, когда ты об этом говоришь, чуть ли не легкой забавой.

На лице у Хульды появилось решительное выражение. Нет, о легкой забаве здесь речи нет.

– Если хочешь знать, всё, что трудно для тебя, наверняка во много раз труднее для того, кто пытается наладить с тобою связь. В наши дни такие контакты почти невозможны, народ стал бесчувственный, отупелый. – В голосе Хульды вдруг зазвучало сомнение. – Слишком уж далеко зашла цивилизация. Все эти изобретения, в которых простой человек и разобраться-то не мог. Все эти машины, которые люди себе покупали только затем, чтобы сбежать от природы.

Нора улыбнулась. Она будто слышала Дага. Конечно, теория у него была другая, и выводы он делал прямо противоположные. Тоже вечно ломал над этим голову. Хульда тотчас заинтересовалась.

– Какая такая теория?

Ну, Даг считал, что все более непонятная техника, как ни странно, скорее увеличивала, чем уменьшала потребность в знаниях о больших проблемах жизни и природы. Стало быть, техника приносила не только вред. Невзирая ни на что. Человеческому разуму гораздо легче постичь загадки жизни, чем загадки техники. И куда легче признать, что верх над тобой одержала природа, а не техника, придуманная людьми и потому волей-неволей причисляемая к чудесам меньшего и низшего порядка, которыми, строго говоря, можно владеть, но можно обойтись и без них.

Зато жизнь и природа – секреты высокого порядка, без них обойтись невозможно, да, в общем, никто этого и не желает. Ведь если человеку удается их постичь, он чувствует себя избранным, потому-то всем и каждому хочется их беречь и почитать.

Глаза у Норы сверкали. Она и не подозревала, что так много усвоила из Даговых мудрствований. Услышь он ее сейчас, мог бы гордиться.

– Этот Даг, видать, большой умник, – сказала Хульда, покачала головой и нахмурилась. – Конечно, хотелось бы беречь и почитать также и сделанное людьми. Но как?.. Пока только и знай изобретают, изобретают, но никто даже не думает взять на себя ответственность за то, что люди уже успели натворить.

Хульда опять замолчала, ушла в свои мысли.

Из груди у нее вырвался тяжелый вздох, и она стиснула под шалью Норины руки.

– Несчастная детка… Бедняжка…

– Кто? Я? – Нора с удивлением посмотрела на нее.

– Да нет же, нет, не ты. Я о Сесилии, об Агнесиной Сесилии.

Нора вздрогнула. От неожиданности.

– Агнесиной?.. Сесилии?

– Да, мы так ее звали. Ведь было очень важно, чтобы никто не подумал, будто она Хедвигина. Хедвиг-то замужем никогда не была. Не хотела себя связывать.

Хедвиг? Нора привезла с собой старую фотографию, найденную в бисерной сумочке и изображавшую двух женщин, Агнес и Хедвиг, и маленького ребенка. Теперь она показала карточку Хульде.

Та долго смотрела на карточку. Показала, кто там Агнес, а кто – Хедвиг. Хорошенькая, но ничем не примечательная как раз и оказалась Агнес.

– А малышка – это Агнесина Сесилия.

– Значит, она была дочкой Агнес?

– Да, но присматривала за ней Хедвиг.

– Присматривала?.. – Нора насторожилась.

– Да, и очень хорошо, могу подтвердить. Хедвиг – настоящая женщина.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

И вот какую историю рассказала Хульда.

Барышни Бьёркман, Хедвиг и Агнес, приехали в город в начале века. Хедвиг была на два года старше сестры. Родились они соответственно в 1886-м и в 1888-м.

Выросли обе в Бергслагене[7]7
  Бергслаген – район в Швеции, где в основном сосредоточена горнодобывающая промышленность.


[Закрыть], родители крестьянствовали и трудились на лесоразработках, жили небогато, но прилежанием все же сумели кое-что скопить. И задумали непременно дать дочерям образование.

Необычайная редкость по тем временам, когда девушкам полагалось только ждать замужества. Эти крестьяне из лесной глуши далеко опередили свою эпоху. Им хотелось, чтобы дочки добились чего-то в жизни.

Агнес собиралась стать учительницей домоводства, а Хедвиг, у которой были художественные наклонности, – учительницей рисования. Так думали родители.

К сожалению, вышло иначе.

Хульда ненадолго умолкла, задумалась.

Но как бы то ни было, барышни Бьёркман приехали в город и поселились в большом доме. В трехкомнатной квартире, рядом с полковником, занимавшим пятикомнатную.

– Произошло это в девятьсот пятом, я точно помню, потому что полковник очень скоро съехал и его квартиру занял доктор. А появился он в доме всего через месяц-другой после барышень Бьёркман. По-моему, он переехал первого апреля, а они, стало быть, в январе.

До них в трехкомнатной квартире жила старушка учительница, вспомнила Хульда. Особа невероятно спесивая и занудливая, все были до смерти рады, когда она съехала.

А вот Агнес и Хедвиг оказались очень милыми и симпатичными.

Хедвиг, кстати говоря, почти ровесница Хульды. Разница в возрасте меньше года, они сразу поладили, с первой же минуты.

– В ту пору Хедвиг была веселая, жизнерадостная.

Агнес, напротив, производила впечатление серьезной натуры. Пожалуй, трудно поверить, учитывая, что случилось дальше, но Агнес не очень-то любила веселиться. Не то что Хедвиг. У Хедвиг характер был легкий, однако в тяжкую минуту ответственность взяла на себя именно она, а не серьезная сестра, хотя по логике вещей это должна была сделать та, ведь дело касалось ее.

Агнес поступила практиканткой в «Гранд-отель» и училась стряпать. Училась упорно и старательно, только что проку? Стряслась беда – она забеременела. Назвать отца ребенка Агнес наотрез отказалась, но в городе поговаривали, что это один из гостиничных постояльцев, приезжавший по делам, в связи с осенней ярмаркой. Потом он исчез и никогда больше не появлялся. Агнес тоже его не разыскивала. Поэтому Хульда заподозрила, что отец, вероятно, где-то поближе. Тем более что Агнес в то время не испытывала недостатка в средствах и даже смогла уехать и родить ребенка в другом месте.

– И кто же, по-твоему, был отцом ребенка? – спросила Нора.

– Как кто? Доктор из соседней квартиры! В ту пору он был холост. Думаю, Хедвиг тоже подозревала его, только ведь ничего не докажешь, стало быть, и говорить не о чем. Дело-то щекотливое. Жениться на бедняжке Агнес он явно не собирался. Видно, считал, она ему не ровня.

Впрочем, до своей женитьбы доктор исправно общался и с Агнес, и с Хедвиг. Но как только на горизонте появилась музыкантша, разом оборвал знакомство. Тоже странно, считала Хульда. Если б между ним и Агнес ничего не было, они все вполне могли бы поддерживать добрые отношения.

– В общем, на сей счет у меня свое мнение! – решительно объявила Хульда.

Может, Нора думает, что она просто сплетничает, и всё? Нет, Хульда уверена: ребенок, маленькая Сесилия, никак не заслуживал такой участи, ведь она росла, не зная, кто ее отец, а это прямо-таки преступно. Вряд ли было столь уж необходимо скрывать! Подобное секретничанье только делает людей несчастными.

Другой разговор, если б Агнес сама не знала, кто отец ребенка. Но в таком легкомыслии ее не обвинишь, так что она отлично все знала. И если б речь действительно шла о постояльце гостиницы, разыскать его не составило бы труда. Он же наверняка зарегистрировался у портье, нет, это басня для отвода глаз. Плохо обошлись с ребенком, малодушно, стыд и срам, да и только.

Нора согласно кивнула. Непростительно. Так не поступают.

– Когда Сесилия родилась?

– В девятьсот шестом. Двенадцатого июля. Где-то в Дании. Не помню, где именно. Они якобы в отпуск ездили. Хедвиг, понятно, тоже. Вернулись в начале сентября, с малюткой в бельевой корзине. Никогда не забуду. Два месяца ей было, а до того хорошенькая – ну чисто розовый бутончик.

Агнес как ни в чем не бывало вернулась на работу, в «Гранд-отель». Учительницей домоводства она не стала, однако получила место экономки в детском приюте, здесь, в городе. Хульда легонько вздохнула.

– А я… я заходила посмотреть на малышку. Иногда приглядывала за нею, ходила на прогулки. Мне тогда было двадцать один, не замужем еще, но детей я всегда любила. Хотя за консьержа вышла только через десять лет.

В ту пору Хульда была «просто дворниковой дочкой», которая в случае чего приходила на помощь. Она всегда находилась рядом и заботилась о малышке Сесилии, когда никто другой не мог.

Хедвиг крутилась как белка в колесе. Посещала разные курсы по искусству, рисунку, живописи. Иногда на несколько недель уезжала в Стокгольм и там тоже ходила на курсы. Но и дома бывала подолгу, писала на кухне пейзажи. Делала за городом наброски, а дома прописывала до готовности. Виды из окон квартиры тоже не раз писала. Очень изящно и красиво. У Хульды в комнате висит подаренная ею картина.

Когда была дома, Хедвиг всегда держала малышку при себе. Она прекрасно относилась к Сесилии, никогда не нервничала, не раздражалась, хотя девчушка поминутно ее теребила, елозила под ногами и мешала работать. С Хедвиг ребенку было гораздо лучше, чем с Агнес, которая, увы, смотрела на Сесилию прежде всего как на кару за позорный поступок. Так, по крайней мере, думала Хульда.

– Другие времена… И никакого выхода. Стоило кому забеременеть, как вся округа принималась высчитывать на пальцах, шептаться да шушукаться. А если бедняжка оставалась незамужней, люди вовсе не знали пощады. Принесла в подоле, вот пусть-ка теперь и испробует, что такое стыд. Поэтому Агнес тоже можно понять. Нелегко ей приходилось. Хедвиг-то было проще, она ведь всегда могла сказать, что ребенок не ее, а Агнес.

– Сесилия Агнес, то бишь Агнесина. Теперь понятно, как все это связано.

Нора посмотрела на фотографию. Мало что разглядишь. Но, так или иначе, этот ребенок вырос в той квартире, где сейчас живет она сама. И имя вовсе не двойное, она ошиблась.

– Да, мы говорили Сесилия Агнес, чтоб не возникало недоразумений.

Хедвиг хотела стать художницей, а в те времена любую девушку, которая занималась искусством, сразу записывали в распутницы.

Как и таких, что работали в ресторанах. Иначе говоря, и Хедвиг, и Агнес слыли любительницами приключений. И сосед, молодой врач, не без умысла их обхаживал. Но Хедвиг такие вещи насквозь видела. Она была человек необыкновенный, по всем статьям. Натура самостоятельная, своеобразная. Всякий, кто ее знал, проникался к ней уважением. Однако замуж она так и не вышла, хотя возможностей хватало, было бы желание.

Хульда умолкла и на секунду задумалась, потом сказала:

– Хедвиг была чуток ясновидящей. Возможно, в этом все дело. Видела она дальше других…

– Ясновидящей? Как это? – Нора насторожилась.

– Она словно бы обладала шестым чувством. Только вот не хотела его замечать.

– И в чем это выражалось? – Нора непременно должна разузнать побольше.

Но Хульда мало что могла сказать. Помнила только, что у Хедвиг бывали внезапные озарения, когда она заранее в точности знала, что произойдет. Зачастую речь шла о сущих пустяках, она вдруг случайно упоминала о чем-то, а после выяснялось, что попала в яблочко. Сама Хедвиг наверняка об этом не догадывалась, иначе бы следила за собой и помалкивала. Она была не из таких, кто пускает пыль в глаза. Оттого ее слова всегда принимали всерьез, ведь, как правило, она оказывалась права.

– А ее это не пугало?

– Нет, она только смеялась. Внимания не обращала на такие вещи. И говорить о них не любила. Больше я ничего не знаю.

Пришлось Норе тем и удовольствоваться.

Сесилией Хедвиг во многом занималась, пожалуй, из чувства долга. Но в первую очередь, конечно, потому, что вправду любила девочку. Порой целыми днями с ней играла, забыв обо всем на свете. Она вообще с увлечением отдавалась всему, что делала. Дни, когда она играла с Сесилией, были счастливыми для обеих. Они вместе рисовали красками и карандашами, пели и танцевали. Душа радовалась – смотреть на этих двоих, самозабвенно погруженных в игру.

Сесилия, понятно, очень привязалась к Хедвиг. Несколько раз Хедвиг писала портреты девочки или изображала ее фигурку на фоне пейзажа.

Одно время Хедвиг занималась скульптурой и сделала тогда для Сесилии настоящую куклу. Подлинный шедевр. Правда-правда, ей удалось воплотить в этой кукле душу девочки.

– Как посмотришь, так прямо мороз по коже. Меня от этой куклы в дрожь бросало – ну чисто живая Сесилия.

– Знаю. Эта кукла у меня.

Хульда изумленно воззрилась на Нору.

– У тебя? Как же это?

Нора рассказала все без утайки: про телефонный звонок, из которого мало-помалу стало ясно, что им с Дагом надо съездить в Стокгольм и забрать куклу в одном из магазинчиков Старого города.

Хульда с улыбкой покачала головой.

– Вот видишь! Хедвиг верна себе.

– Неужели и вправду она?

– Конечно, кто же еще?

– Выходит, Хедвиг жива?

– На прошлое Рождество, по крайней мере, была жива-здорова. Я получала от нее письма.

– Но если она хотела, чтобы кукла была у меня, почему не прислала ее прямо мне?

Хедвиг – человек застенчивый, вот в чем дело. Натура у нее такая. А на старости лет она стала вовсе отшельницей. Ей бы никогда в голову не пришло привлекать внимание к своей персоне, поэтому всё, что Нора рассказала про телефонный звонок, совершенно в духе Хедвиг, какая она теперь, на склоне лет, считала Хульда. С времен своей молодости Хедвиг очень изменилась. Ведь она подолгу жила за границей и постепенно растеряла связи с людьми здесь, на родине. Стала чужой.

– По письмам заметно. Время от времени она пишет, но адреса своего не сообщает. Так что я пишу через одну знакомую в Стокгольме.

Порой Хульда даже слегка обижалась, ведь они так много в жизни пережили вместе. Но у Хедвиг, наверно, были свои причины. Отсутствие доверия тут явно ни при чем.

– Я ее уважаю, – сказала Хульда, – и всегда уважала.

Нора думала о кукле. Все-таки почему же кукла предназначалась именно ей?

– И правда, почему? – Хульда задумалась. Кукла принадлежала Сесилии, это ясно, хотя та на первых порах ее побаивалась, а когда подросла, очень полюбила и никогда с нею не расставалась. Кукла стала лучшей ее подружкой… Ну а после кукла опять вернулась к Хедвиг.

Но почему она послала ее Норе?.. Хульда покачала головой. На это у нее ответа нет.

– Тут надо хорошенько поразмыслить, пока что мне сказать нечего.

Наверняка не потому, что Нора оказалась обитательницей той же квартиры. Слишком уж это просто, даже примитивно, не похоже на Хедвиг.

– Да, примитивной, поверхностной Хедвиг уж никак не была. Но ход ее мысли так легко не ухватишь. Она ведь немножко ясновидящая, я тебе говорила… А в таком случае, кроме нее самой, ответа никто не знает.

Хульда тряхнула головой, взглянула на Нору. Тут она готова держать пари.

– Не думай об этом, Хульда. Лучше расскажи, что было дальше.

Ну, учительницей рисования Хедвиг не стала. В общем, по-настоящему она к этому и не стремилась. С самого начала хотела стать художницей, хоть и не говорила никому. И все у нее сложилось удачно.

Первые годы дела шли замечательно. Они, Агнес с Хедвиг, и малышку вдвоем опекали, да и Агнес по-своему любила ее. Да, поначалу все было тихо-спокойно. Когда Агнес работала, с Сесилией сидела Хедвиг. А когда Хедвиг училась на курсах, Агнес брала девочку с собой в приют, где служила экономкой.

И вот тут обстояло похуже. Сесилия пугалась множества незнакомых лиц. Да и особой нужды в этом не было, ведь Хульда всегда охотно присматривала за девочкой. Но Агнес упорно таскала ее с собой. Пусть, мол, привыкает.

Никто и не догадывался, что фактически Агнес рассчитывала потихоньку определить Сесилию в приют насовсем. И Хульда, как только смекнула, к чему идет дело, уже не могла относиться к Агнес по-хорошему.

Это же отвратительно. Такая хитрая расчетливость. И ведь Агнес ничем не выдавала, что у нее на уме. Разыгрывала огорчение: как, мол, досадно, что Сесилия боится других ребятишек. Это надо непременно исправить, и приют – идеальное место для такой цели. К тому же она там при маме. Впрочем, больше Агнес вслух ничего не говорила.

На самом-то деле она встретила мужчину с «честными намерениями», так сказать. Был он коммерсантом и строил большие планы, которыми делился с Агнес. Очень скоро он откроет дело в Стокгольме. Потом станет оптовиком и эмигрирует в Америку. Словом, фигура явно не провинциального размаха.

Звали его Нильс Эрландссон. И он хотел жениться на Агнес. Но ее дочка совершенно его не интересовала.

– А Хедвиг? Наверно, она хотела взять Сесилию к себе?

Да. Конечно. Хульда помолчала. Если Хедвиг кого и любила в жизни, так это малышку. Но тут была одна закавыка. Никакой ребенок на свете не вправе препятствовать главному – ее художественному росту.

Хульда глубоко вздохнула.

– Такая вот ситуация. И Агнес о ней знала. Потому приют и был надежнее всего.

Но как объяснить это ребенку? Трудная задача, никто не решался. И в конце концов они просто пошли ва-банк.

Хульда, сообразив, что происходит, и уговаривала их, и просила за Сесилию, но все напрасно.

В 1910 году – Сесилии аккурат сравнялось четыре – Агнес с Нильсом спешно поженились и уехали в Стокгольм. Они давно все спланировали. И провернули без сучка и задоринки. Хедвиг тогда была в Париже. А Сесилия отправилась в приют.

Как раз в то время Хульдин отец захворал и умер. Потому она и не смогла проявить должной настойчивости – сил не хватило. И всегда об этом сокрушалась. По сей день так и не простила себе, что тогда ей недостало сил.

Правда, она незамедлительно написала Хедвиг в Париж и сообщила о случившемся. Хедвиг сразу же приехала, растерянная и взбешенная, и забрала Сесилию домой.

Больше девочка в приют не возвращалась. Но присматривала за ней чаще всего Хульда. Нельзя же мешать Хедвиг в работе.

У Агнес теперь был Нильс. Большая коммерция, магазины, путешествия и всякие прочие чудеса. А там и новые дети появились. Она забыла Сесилию.

Впрочем, как-то она приезжала домой и некоторое время жила в старой квартире у Хедвиг. Нильс был в Америке, и она чувствовала себя одиноко.

Сесилии тогда уже исполнилось одиннадцать. Девочка и без того впечатлительная, а уж тут, ясное дело, вконец разволновалась: после стольких лет мама объявилась.

– Обе держались как-то неестественно, скованно… Горько смотреть.

Сесилия часто приходила к Хульде во флигель. О матери она ничего худого не говорила, но казалось, будто ей хочется убежать. В ту пору Хульда уже была замужем за молодцеватым консьержем, который чуть ли не в отцы ей годился – как-никак на двадцать лет старше ее.

Потом Агнес уехала домой, и все пошло по-старому. Никто по ней не скучал.

Другое дело, когда отлучалась Хедвиг. Сесилия тогда грустила и буквально изнывала от страха, что Хедвиг больше не вернется. В таких случаях она обычно жила у Хульды. А иной раз и Хульда ночевала у нее в квартире. Что так, что этак – все хорошо.

Шли годы, Сесилия подрастала, становилась рассудительнее, смелее, самостоятельнее, уже и не скажешь про нее «беспомощный птенчик».

Нора вздрогнула. «Беспомощный птенчик»! Хульда вправду так сказала? Ее саму называли беспомощным птенчиком, когда она была маленькая. Прозвища хуже этого она не знала. Нора смотрела в пространство и вдруг задумчиво обронила:

– «Агнес сжалилась надо мной».

– Что ты сказала, Нора? – Хульда с удивлением посмотрела на нее.

Она потерла глаза, словно просыпаясь, взглянула на Хульду.

– Извини. Я вдруг вспомнила эти записки. Ведь там упоминалась Агнес. Дважды. И оба раза было написано, что она «сжалилась». Выходит, над Сесилией. Мать сжалилась над своим ребенком. Вот как. Теперь понятно, в чем дело. Эти записочки несколько лет кряду писала Сесилия и прятала в вазе.

Та записочка была помечена двенадцатым июля. Днем рождения Сесилии. Наверно, они его отпраздновали, и Агнес сжалилась.

– Когда знаешь, что это была ее родная мать, вообще жутко становится.

Нора поежилась, а Хульда вздохнула.

– Да, бедная девочка. По-моему, она испытывала неприязнь к своей матери.

В тот год Агнес наведалась к ним еще раз. Беременная, на седьмом месяце. Дело было зимой, Нильс опять куда-то уезжал. Но после она уже не появлялась. И почти не давала о себе знать. У нее родилась новая дочка, которую она баловала сверх всякой меры. Будто старалась искупить все то, чего лишила Сесилию. Обычная история.

– Между прочим, я ее видела, малышку Веру.

– Веру?

– Ну да, Агнесину Веру, новую дочку. Они приезжали к нам в город по каким-то делам. Девочка была уже довольно большая. Пожалуй, школьница. Тоненькая – того гляди, ветром сдует. Точь-в-точь маленькая принцесса. Но разве она виновата? Хоть я и осерчала, конечно, при мысли о Сесилии. Она-то что видела от матери? Ничего!

– Когда Вера родилась?

– Сейчас скажу… Должно, в восемнадцатом… В самом начале.

– А фамилия у нее какая?

– Эрландссон, конечно. Она же дочь Нильса.

– Ну да… понятно…

Нора вдруг вся напряглась как пружина. Разгадка где-то совсем рядом.

– Что же с Верой стало позднее?

Хульда задумалась. Ну, позднее она, как водится, вышла замуж.

– Но какая у нее была фамилия?.. Нет, не помню. Вышла-то она за зубного врача. Человека обеспеченного…

Нора сглотнула. В висках громко стучала кровь.

– Его случайно не Альм зовут? Хульда всплеснула руками.

– Точно! Альм. Биргер Альм. А ты откуда знаешь? Господи, что с тобой, деточка? Ты вся дрожишь.

Нора даже ответить не могла, голос не слушался. Хульда перепугалась.

– Я что, глупость какую сморозила? Нет-нет. Просто Вера Альм приходится Норе бабушкой по матери. А Биргер Альм – дедушкой.

– Вот это да! Я понятия не имела. – Хульда крепко стиснула Норину руку. – Милая ты моя, Лена рассказывала, что твои родители погибли в автомобильной катастрофе. Знаю я и о том, что у Веры Альм дочка тоже… Господи, значит, она и была твоя мама?

– Да.

Нора уткнулась головой в белую Хульдину шаль, и обе долго сидели молча.

В доме захлопали двери. Видно, рядом, в столовой, накрывают обед. Любопытные старушки то и дело заглядывали туда, чтобы посмотреть, чем нынче кормят.

Заметив, что Хульда с Норой по-прежнему сидят на веранде, кое-кто решил, что это уж слишком. Пора и честь знать, веранда, чай, не для них одних!

Словом, еще несколько человек, расположившись на веранде в ожидании обеда, храбро терпели сквозняк, чтоб Хульда, наконец, уразумела: на эту веранду есть права у всех. А не у нее одной! Вот они и сидели, ежились на сквозняке и с вызовом глядели на Хульду и Нору, пока их не позвали обедать. Тут все скопом, обгоняя друг друга, ринулись в столовую – надо в первых рядах поспеть к раздаче. Сам о себе не позаботишься – никакие права не помогут.