Текст книги "Сесилия Агнес – странная история"

Автор книги: Мария Грипе

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

На дворе расцветала весна, и настроение у Норы было до странности тревожное. Ее одолевали чувства, каких она раньше никогда не испытывала.

Она находилась как бы в постоянной готовности. В состоянии предельного внимания. К примеру, если она разворачивала газету или журнал, взгляд тотчас упирался в какую-нибудь фотографию или в какие-нибудь слова, казалось таившие в себе некое секретное послание, адресованное именно ей.

Это могло быть что угодно – объявления, простенькие заметки и прочее, – других людей эти слова и фотографии наверняка оставляли совершенно равнодушными, но для нее были преисполнены огромной важности. Если в километрах колонок имелось хотя бы одно слово, будоражившее мир ее мыслей, оно обнаруживалось сразу, едва Нора разворачивала газету. Это слово так и выпирало из буквенных массивов, пылающее, неотступное. Будто написанное огнем.

Ощущения в корне новые, утомительные и одновременно побуждающие к действию. Все словно говорило об одном и том же: неведомо где кто-то ждал. И она должна искать. Искать.

По этой причине Нора пребывала в легкой рассеянности. Андерс и Карин считали, что виновата весна. Как считал Даг, неизвестно, он не говорил. Но с расспросами не приставал, понял, что Норе нужно подумать и самой во всем разобраться.

Особенно сильно действовало на Нору общение с Сесилией. Выразительное личико куклы непрестанно менялось. Все дело конечно же было в освещении. Малейший световой нюанс – и тонкие черты преображались. Но самое главное – кукла помогала Норе думать, а почему – значения не имеет.

Сидя наедине с Сесилией, всматриваясь в ее личико, она словно бы получала ответ на свои вопросы, мысли прояснялись, становилось понятно, что нужно делать.

В «Русских народных сказках» написано, что ей следует спрашивать у куклы совета. Именно это она сейчас и делала, и ведь кукла действительно помогала. Во всяком случае, посидев немножко с Сесилией, она успокаивалась и чувствовала себя защищеннее.

Но вот однажды, когда Нора собралась потолковать с куклой, неожиданно вернулись шаги. Давненько она их не слышала – с тех пор как появилась Сесилия.

Едва Нора открыла нишу, намереваясь достать Сесилию, как из круглой комнаты донесся звук шагов.

Она оглянулась и обнаружила, что забыла закрыть дверь, хотя привыкла теперь держать ее закрытой, чтобы кто-нибудь ненароком не увидел куклу. Поспешно захлопнув нишу, Нора бросилась к двери: надо успеть закрыть ее.

Увы, она опоздала!

Шаги уже здесь. Нора и неведомый гость встретились. Стоят лицом к лицу, по обе стороны порога. Но она никого перед собой не видит, только чувствует присутствие.

Вот здесь, в каком-то полуметре от нее, так близко, что она ощущает колебания воздуха, так близко, что они могли бы дотронуться друг до друга рукой, – здесь стоит кто-то, кого она не видит, кто-то незримый. Раньше Нора всегда находилась к нему спиной. А сейчас они впервые стоят лицом к лицу, она и незримый гость. И она знать не знает, кто это.

Оба стоят и ждут.

Солнце заглядывает в комнату. Спокойный красивый закат. Тишина. Как вдруг из этой тишины слышится металлический звук – на окне тикает будильник. Безнадежно сломанный. Насквозь ржавый.

Всё – будто сон. Реально на какой-то нереальный манер. Солнце в комнате замерло. Все полно ожидания. Только будильник идет себе и идет. Вспять. Она это понимает, хотя и не видит его отсюда.

Время от времени слышно хлопанье крыльев, птицы пролетают мимо окна, а по стенам скользят огромные птицы-тени.

Ой! Внезапно латунные дверки наверху изразцовой печи начинают тихонько отворяться. Нора скорее угадывает, чем видит, волшебство отпускает, она бросается к печи и в последнюю секунду успевает поймать Сесилию, которая вниз головой падает из ниши. Уфф, цела!

Сердце колотится так, что даже больно.

Как вышло, что она так плохо закрыла дверки?

Или…

Нет, сейчас некогда об этом раздумывать, но сперва ей почудилось, будто дверки легонько толкнули изнутри. А потом – будто их осторожно открыли снаружи. Хотя в конце концов она сообразила, что наверняка сама плохо их закрыла, вот они и распахнулись. Она же очень заспешила, услыхав шаги.

Нора прижала к себе Сесилию и замерла. Но в комнате царила тишина. Часы остановились. В дверном проеме никого нет. Незримый гость исчез. Шагов не слышно. С перепугу она и не заметила, когда они пропали.

Только птицы-тени все скользили и скользили по стенам. Интересно, что это за птицы отбрасывают такие большущие тени? – подумала Нора, но не могла их разглядеть. Солнце слепило глаза. Птицы без устали метались за окном, а тени пробегали то здесь, то там, по стенам, по полу, по печным изразцам, даже по ее белой блузке, скользили по рукам, по бледному личику Сесилии.

Не каждый день выпадает стать участником такого диковинного спектакля. Лишь мало-помалу птицы угомонились, солнце зашло.

Не выпуская Сесилии из рук, Нора села за письменный стол. Обняла ладонью куклин затылочек и испытующе всмотрелась в лицо. Посидела немного, подумала, изредка чуточку поворачивая головку Сесилии, чтобы свет падал по-другому. Так они обменивались мыслями. Вели безмолвный разговор.

– Что же, по-твоему, теперь делать?

Она приподняла головку куклы. Рука Сесилии сделала взмах, куда-то показывая. Сперва Нора не придала этому значения. Только слегка улыбнулась – очень уж решительный вид был у Сесилии. Чуть ли не повелевающий.

Нора повернула куклу, но рука показывала все туда же. И тут до нее дошло. – Сесилия показывала на выдвинутый верхний ящик стола. Нора забыла его закрыть. И хотела сделать это сейчас, но Сесилия качнула головой, будто говоря: не надо.

– Не закрывать?

Сесилия кивнула. Нора вопросительно посмотрела на нее. Лицо у куклы по-прежнему решительное. Неожиданно у Норы мелькнула мысль, а не вытащить ли ящик совсем – глянуть, нет ли там чего-нибудь такого, что могла иметь в виду Сесилия. Но ящик заклинило – ни туда, ни сюда. Вытащив второй ящик, она обнаружила, что между крышкой стола и задней стенкой верхнего ящика что-то застряло. Попыталась линейкой пропихнуть эту штуковину, но безуспешно – слишком уж ящик был набит всяким барахлом.

Продолжая тыкать линейкой в этом хламе, Нора ненароком выкопала маленький флакон. Тот самый, из-под духов, который лежал в бисерной сумочке, найденной во время ремонта у нее в шкафу.

Она вынула пробку, понюхала.

И тут только сообразила, почему духи Сесилии показались ей такими знакомыми. Она-то голову себе сломала, а всё так просто! Флакончик! Он пах теми же духами.

– Та-ак! Ты это имела в виду?

Она посмотрела на Сесилию, но на сей раз та выглядела совершенно безучастной, почти как обыкновенная кукла.

В духах Нора не разбиралась, хотя, конечно, понимала, что многие пользуются одинаковыми запахами и, в общем, не стоит придавать этому особого значения. Случайность, пусть даже и удивительная.

Ящик она в конце концов высвободила. Застрял там, как выяснилось, старый блокнот. Нора перелистала страницы – так, мазня, которую и хранить-то незачем. Она уже хотела отправить блокнот в корзину, как вдруг оттуда выпала фотография.

Забавно, что она объявилась именно сейчас! Этот снимок тоже был в бисерной сумочке, вместе с флаконом. И Нора начисто о нем забыла. Ведь он ей совсем не нужен, пожелтевший, блеклый, и люди на нем незнакомые, но почему-то у нее рука не поднималась выбрасывать фотографии. Особенно фотографии живых людей.

На этой были изображены две молодые женщины и маленький ребенок.

А на обороте надпись: «Агнес и Хедвиг, 1907 г.».

Агнес?..

Нора взяла Сесилию в руки, внимательно посмотрела ей в лицо.

Как же все это взаимосвязано?

Могут ли женщины с фотографии иметь какое-либо отношение к Сесилии? Одну из них, оказывается, зовут Агнес.

Но стоит ли сгущать краски? Ведь вполне возможно, что в те годы имя Агнес пользовалось популярностью.

Снимок нечеткий, и текст на обороте не сообщал, которая из женщин – Агнес.

Однако личико куклы озарилось надеждой, словно говоря: «Это лишь начало. Продолжай!»

А Нора и не думала отступать.

– Нет-нет, ты не сомневайся…

Она прижала куклу к себе и погрузилась в размышления.

Позднее в этот день произошла большая неприятность.

Началось с того, что Нора вышла из своей комнаты – посмотреть, дома ли кто из остальных и не пора ли готовить ужин. Но никто еще не вернулся.

Она решила пойти на кухню, почистить картошку, накрыть на стол. И в гостиной мимоходом задержалась у старинного комода. На него Карин поставила вазочку, тоже найденную в Норином шкафу, ту, с трещинкой.

Раньше Нора не очень-то о ней задумывалась. Но теперь вазочка неожиданно привлекла ее внимание – до чего же красивая! Синяя, удивительного синего цвета, с яркой сказочной птицей на одной стороне и стилизованным орнаментом из листьев и птиц на другой. Андерс считал, что она персидская.

Жаль, треснутая немного, хотя трещинка пустяковая, вазочка могла прожить еще очень долго.

Нора до вазочки не дотрагивалась, рассматривала ее, тихонько поворачивая вязаную салфетку, на которой та стояла. Вот и все, потом она пошла на кухню, накрыла на стол, начистила картошки.

После ужина Андерс и Карин куда-то ушли, Даг тоже. И посуду Нора мыла в одиночестве. Хотя ее это ничуть не огорчало и управилась она быстро.

По дороге в свою комнату она вдруг ощутила запах чада, который Карин на дух не выносила. Стоило ей унюхать малейший намек на этот запах, как она тотчас настежь распахивала двери и окна и ужасно сердилась, что остальным хоть бы хны. Конечно, чад штука неприятная, но зачем поднимать из-за него такой несусветный шум?

Короче говоря, Нора открыла в гостиной балкон, а сама пошла к себе и только-только устроилась почитать книжку, как из глубины квартиры донесся грохот. Она бросилась туда. Балконная дверь захлопнулась, ни с того ни с сего. Поскольку чад выветриться не успел, Нора опять открыла балкон и вернулась к чтению.

Но не тут-то было – снова грохот. На сей раз балконная дверь оказалась ни при чем. А в гостиной Норе предстало печальное зрелище.

На полу кучкой осколков лежала синяя вазочка. Безнадежно разбитая.

Что же это такое? Как вазочка могла упасть на пол?

Должно быть, когда балконная дверь с грохотом захлопнулась, вазочка на своей салфетке заскользила по комоду и упала.

А может, Нора сама еще до ужина сдвинула ее с места, когда вертела на салфетке? Или под окнами, сотрясая весь дом, проехал тяжеленный грузовик, который и стал виновником несчастья?

Но так или иначе, ничего бы не случилось, если бы она не трогала вазочку. Вот ведь нескладеха! Карин так дорожила этой вещицей!

Нора нагнулась подобрать осколки. Хорошо бы, удалось склеить!

А это еще откуда? По полу разбросаны какие-то странные бумажные ленточки, белыми змейками порхают на балконном сквозняке. Их же тут раньше не было!

Она закрыла балкон и стала собирать бумажки. Их было очень много, штук сто, не меньше. И сквозняк разнес их по всей комнате, пришлось елозить на карачках, извлекать их из-под мебели.

Странно! Может, они лежали в вазочке? Да, наверняка.

И между прочим, на них что-то написано, бисерным почерком, однако ж сейчас разбираться недосуг. Надо быстренько все прибрать, пока никого нет. Нора сбегала принесла пластиковый пакет и высыпала туда бумажные ленточки. А потом занялась вазой. Пожалуй, можно склеить. Она пересчитала осколки – всего двенадцать. Узкое горлышко уцелело.

Вооружившись тюбиком клея, Нора унесла осколки в свою комнату. Села за письменный стол и попробовала заново сложить вазочку. Получалось плохо. Осколки липли к пальцам, она вся перемазалась, извела уйму клея, но без толку.

Ну вот, кто-то пришел.

Еще не легче! Она занервничала, и дело пошло совсем худо.

Но это был всего-навсего Даг. Он подошел к столу, взглянул на черепки, и Нора рассказала, что стряслось. Хотя про бумажки умолчала. Они лежали в пластиковом пакете, в углу.

Даг изучил осколки.

– Давай помогу.

Нора сходила в ванную, отмыла руки от клея. Вдвоем дело пошло лучше. В результате вазочка выглядела целехонькой. Новые трещины бросались в глаза даже меньше, чем старая.

У Норы гора с плеч свалилась.

– Я думала, это моя вина.

Но Даг только рассмеялся: если б чад выветривала Карин, виновата была бы она сама. И Карин, узнав о случившемся, повторила те же слова. Только у нее вазочка, возможно, разлетелась бы на тысячу осколков, так что и не склеишь, ведь она, пожалуй, еще нескладнее Норы.

– Зря ты так все воспринимаешь, Нора, – серьезно заметил Андерс. – Ведь мы чувствуем себя виноватыми: мол, совсем тебя запугали, сущие изверги.

– Не надо так говорить! – смеясь запротестовала Нора. – А то я буду считать себя извергом, который вконец запугал вас.

– Заколдованный круг, – сказал Даг.

Нора смотрела на них и чувствовала себя совершенно своей. Несмотря ни на что. Сегодня она не чужая, а они трое не «семья, которая взяла ее под опеку».

Сегодня все четверо – одна семья, все четверо заботятся друг о друге.

Чудесный вечер.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Кажется, она что-то забыла?

Нора лежала в постели и никак не могла заснуть.

Она же точно собиралась сделать что-то еще.

Закончив сперва другое, безотлагательное дело.

Но ничегошеньки не вспоминалось.

Что бы это могло быть?

Она пыталась привести мысли в порядок, но вместо этого захотела спать. Зевнула. Закрыла глаза. И вдруг резко села в постели – сон как рукой сняло.

Пакет с бумажными ленточками! Вспомнила наконец. Сперва нужно было склеить вазочку. А потом заняться этими бумажками.

На них ведь что-то написано! Да, верно.

Она вскочила с кровати, вытряхнула бумажки на пол и уселась рядом, вместе с Сесилией.

Все-таки странно. Как эти листочки попали в вазу? И почему? Кто-то должен был скатать их в тугие рулончики и протолкнуть в узкое горлышко.

Надо же, придумать такое! Обратно-то не вытащишь – разве только разбив вазочку?

Впрочем, возможно, никто и не рассчитывал, что их найдут?

Ленточки, по всей видимости, от старинного арифмометра. Она видела такой дома у Лены, раньше он стоял в магазине у ее дедушки. Там использовались узенькие бумажные рулончики, и эти ленточки были оторваны от них.

Надписи на бумажках сделаны карандашом. На первый взгляд, писали два человека. Почерки разные. Один – круглый, детский; другой – куда взрослее. Потом она сообразила, что писал один человек, только в разные годы. Вероятно – хоть и не на сто процентов, – девочка. Судя по почерку. Мальчишки пишут иначе.

Но кому эти заметки адресованы? И с какой целью написаны? Поначалу она ничего не понимала. Брала ленточки с полу, одну за другой, и недоуменно рассматривала.

Все записки похожи друг на друга. Вверху дата, затем несколько слов. Например:

26 марта 1914 г. Со мной была Хульда.

3 июля 1916 г. Сперва со мной сидела Рут, потом Хульда.

12 октября 1915 г. Сижу в одиночестве. Никто прийти не смог.

21 сентября 1916 г. Со мной сидел Бэда. Хульда болеет.

7 февраля 1917 г. Никто не смог побыть со мной. Сижу в одиночестве.

8 февраля 1917 г. Так одиноко. Никто прийти не смог.

9 февраля 1917 г. Ужасно одиноко. Опять никого.

Нора лихорадочно перебирала бумажные ленточки. Ее все больше одолевало нетерпение. Ничего не поймешь. Каждый листочек чуть ли не с маниакальным упорством повторял одну и ту же фразу. Только даты разные. Зачем все это было нужно? Набивать вазочку кучей бессодержательных сообщений. Никому не адресованных.

Она уже хотела отправить все в мусорную корзину, но, случайно глянув на Сесилию, увидела, что малышка протягивает руки, будто старается защитить эти бумажки. Как трогательно. На личике куклы застыло выражение бесконечного одиночества.

В порыве нежности Нора подхватила куклу на руки. Бедная малышка. Некоторое время она усиленно размышляла. А потом принялась раскладывать листочки по датам.

Немного погодя ей пришло в голову, что удобства ради стоит наклеивать записки во временной последовательности и складывать в папку. Тогда можно получить обозримую картину. Отличная идея – руки прилежно трудились, мысли текли потоком. На это ушла вся ночь, но она не пожалела.

В сумме эти обрывочные фразы обретали смысл. При всей своей односложности сообщали кое-что доступное пониманию. Ей нужно только задать себе правильные вопросы. И когда она смотрела на Сесилию, такие вопросы приходили, один за другим.

Все записки говорили примерно об одном и том же, она сразу это отметила. Но что может быть настолько важно, чтобы писать об этом снова и снова?

Ну хорошо. Кого-то опекали, сидели при нем. Или, реже, оставляли одного.

Значит, это происходило очень часто?

Пожалуй, да. Как минимум, раз в неделю. А иногда по нескольку дней кряду.

Кто же именно сидел с неведомым автором записок?

Большей частью женщина по имени Хульда. И еще несколько человек, преимущественно женщины. Кстати, дважды – некая Агнес. Оба раза в 1917 году – 12 июля и 5 декабря.

Как долго все это продолжалось?

Самая ранняя записка датирована 16 ноября 1913 года. Почерк совершенно детский, будто автор только-только выучился писать. 1913-м была помечена лишь еще одна ленточка. А вот записок от 1914-го, 15-го, 16-го и 17-го оказалось множество, особенно от 1917-го. К 1918-му относилось куда меньше листочков, датированных в основном началом года, потом их стало совсем мало. От 1919-го и 1920-го вообще раз, два и обчелся. А дальше – конец. Однако целых семь лет, то бишь с 1913-го по 1920-й, записи велись регулярно.

А почему их отправили в вазочку?

Спору нет, там они находились в полной сохранности, но вряд ли это единственная причина. Наверняка ведь были еще какие-то соображения? И очень серьезные – иначе до такого не додумаешься.

Нора баюкала Сесилию, и мало-помалу у нее забрезжила догадка о том, что тогда происходило. В общем, понять можно.

Эти бумажки, или ленточки, вроде бы давали выход чему-то хорошо ей знакомому?

И написаны кем-то, кому хотелось рассказать, как часто за ним – или за нею – присматривали чужие, поскольку самых близких людей, мамы и папы, по какой-то причине рядом не было?

Да, ей, Норе, совершенно ясно, что дело обстояло именно так.

Но для кого же тогда написаны эти строчки?

Нора взглянула на Сесилию. И опять задумалась.

В общем, пожалуй, ни для кого. Главное было не в том, чтобы кто-нибудь их увидел. Главное – просто написать, для себя. Как безмолвное свидетельство чего-то, с чем тяжко остаться наедине. И это что-то – заброшенность.

Записки предназначались для вазочки. Должны были исчезнуть. И все же непременно находиться в одном месте, известном лишь их автору. Если вдуматься, все это легко понять.

В записках сквозило разочарование. Печаль. Огромное одиночество.

Писавший нередко чувствовал себя помехой. Обузой. Трудной проблемой, которая требовала решения. Его нужно было постоянно куда-то пристраивать, постоянно держать под присмотром. И везде он оказывался не на месте, незваным гостем.

Нора хорошо это понимала. Может статься, она усматривала в коротеньких фразах больше смысла, чем они содержали, но вряд ли интуиция обманывает ее. Уже одно то, что записки существуют и спрятаны в таком странном тайнике, подтверждает ее правоту, думала она.

На двух ленточках встретилось слово, от которого ее бросило в дрожь: «сжалиться». И оба раза в связи с одним и тем же лицом. Первая запись гласила: «12 июля 1917 г. Агнес сжалилась надо мной». Вторая: «5 декабря 1917 г. Агнес сжалилась снова».

Нора наверняка ошибалась, но «сжалиться» означало для нее «пожертвовать собою из сострадания». И когда она это прочла, у нее мороз по коже пробежал. Тут ведь все сказано. И оба раза речь шла об Агнес. Слово «сжалиться» употреблялось только в связи с нею. И явно неспроста!

Агнес? Так звали одну из женщин с фотографии?

Нора достала снимок, рассмотрела еще раз. Нет, он ничего не говорил ни о характерах женщин, ни о том, которая из них – Агнес. Одна – хорошенькая, хотя в общем ничем не примечательная, другая как будто поинтереснее, но снимок нечеткий, ничего толком не разглядишь. Нора отложила его в сторону.

Кто же написал записки?

Кто был объектом – или жертвой – всех этих забот и присмотров?

Неизвестно.

Нет ни малейшей зацепки.

На фотографии, понятно, изображен и ребенок. Девочка? А может, мальчик? Трудно сказать. Скорей всего, ей просто очень хотелось, чтобы это была девочка, оттого она так и подумала. Чисто подсознательно первым делом отождествила себя с девочкой.

Интересно, сколько же лет этой девочке – или мальчику?

Можно бы вычислить. Но она уже устала. Сил нет. Так что с этим пока придется повременить. И хочешь не хочешь – разбирайся сама. А что будет дальше? Ведь это, видимо, только начало.

Не было бы счастья, да несчастье помогло – разбитая вазочка.

А вдруг она разбилась не случайно? Вдруг, как сказал бы Даг, за этим стояло «скрытое намерение»?

Как он еще говорил-то? «Единственный способ понять непонятное – верить и радоваться».

Но она не знала, чему верить.

Ужасно клонит в сон. Нора сняла с куклы шапочку, потерлась носом об ее уютный затылочек и мягкие волосы.

Настоящей куклы у нее в детстве не было. Ее куклы выглядели как дурочки, а не как люди. И она в них не играла. Никто не понимал почему. Карин всерьез тревожилась.

Однажды Нора слышала, как она озабоченно сказала по телефону: «Этот ребенок не умеет играть».

Нора тогда поняла, что ребенок, который не умеет играть, – явление неслыханное. Кошмар – вроде певца, который не умеет петь.

Раньше она знать не знала, что страдает такими жуткими изъянами. Но озабоченный голос Карин открыл ей ужасную правду. И в результате, заметив поблизости взрослых, она лихорадочно принималась играть. Чем попало.

И сама замечала, что получалось не слишком удачно. Все только глазели на нее. А самое скверное – она никогда не страдала оттого, что не умеет играть, как другие дети. Ей всегда было чем заняться, сложа руки она не сидела. И у нее в голове не укладывалось, что это неправильно. Что вместо этого надо играть.

Лишь после той реплики Карин она поняла. Но что тут поделаешь? Слишком поздно.

Андерс и Карин до сих пор обожали игры. Посмеивались над собой и говорили: «Видать, мы с тобой в детстве недоиграли».

Когда Даг был маленький, они тщательно следили, чтобы он играл сколько хочет. Даже в школу отдали неохотно, опасаясь помешать его играм. Ясное дело, они и к ней подходили с той же меркой, только вот она была другая. Хлебнули они с нею.

Она ведь не походила ни на кого из них. Уродилась в совсем других людей. Маленький чужак, нежданно-негаданно попавший в их семью.

Караул, на помощь! Записки-то вполне могла бы написать она сама!

Это несправедливо и к Карин, и к Андерсу, и к Дагу, но сущая правда! – вдруг осознала Нора.

Она опять потерлась носом о круглый затылочек Сесилии.

Потом взяла папку с вклеенными записками и спрятала ее в ящик стола.