Текст книги "Путем дикого гуся"

Автор книги: Мариуш Вильк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 12 страниц)

Между тем в забегаловках Бай-Комо нет свежей рыбы! А так хотелось полакомиться чем-нибудь местным – остроносым осетром, угрем… Шеф-повар ресторана «Ле Буканье», славящегося рыбными блюдами, объяснил, что выловленную в Святом Лаврентии рыбу подавать запрещено из-за сильной загрязненности воды, и принес суфле из норвежского омара. Увидев, как поспешно я записываю, Лукаш спросил, не слишком ли мы гоним и поспевает ли за нами мое перо.

– Смотря за чем я хочу поспеть. Слова слишком медлительны, чтобы посчитать хотя бы обороты колес нашего «форда». Поэтому ритм пути я вытаптываю порядком слогов и расстановкой акцентов, надеясь, что путешествие вырисуется само собой.

Маникоуган

Утром я едва продрал глаза, слепленные гноем. Морда в зеркальце – словно часы с картины Дали – обмякла и стекает вниз. Сия сюрреалистическая картинка с утра пораньше – работа black flies, черных мух. Впрочем, онирический сдвиг начался еще вчера, стоило нам свернуть с Северного побережья в долину реки Маникуаган.

Вначале мы были очарованы пустым шоссе. После многолюдной Дороги китов, где невозможно наслаждаться пейзажем, поскольку взгляд невольно сосредотачивается на движении, а за каждым поворотом открывается новый вид, не давая предыдущему осесть на дно глаза – вдруг ни одной машины, монотонность леса, за окном – оттенки серого с редкими розовыми мазками… закат. Спустя некоторое время лес съежился, почернел и высох, над ним выросла чудовищная высоковольтная линия передач. Потом мне объяснили, что лес погубило не электричество – сожрал пожар. Повсюду испепеленные елки и истлевшие иголки, куда ни посмотришь – погорелище.

Мы остановились спросить насчет мотеля, напоминающего кадр из фильма Линча[96]96
  Дэвид Кит Линч (р. 1946) – американский кинорежиссер, музыкант, сценарист, представитель американского независимого кинематографа.


[Закрыть]. И не придорожная гостиница для лесорубов, и не громада электростанции Маник-Утард… Зато цены – огого. Видя нашу растерянность, барышня на ресепшн посоветовала нам заглянуть в «Бельведер».

– «Бельведер»? – повторил я, не веря собственным ушам, потому что воображение уже рисовало мне венскую резиденцию Евгения Савойского[97]97
  Евгений Савойский (1663–1736) – полководец Священной Римской империи французского происхождения, генералиссимус.


[Закрыть].

– Дикий кемпинг в двух милях отсюда. С отличным видом на плотину.

До места мы добрались, когда уже стемнело. Пейзаж и в самом деле ошеломляющий. Гигантская плотина сияла во мраке рядом арок, напоминающих огромные лампионы в космическом склепе (точно алтарь!), а цепочка огней поверху очерчивала нижнюю границу неба, выше зиявшего черной пустотой.

Да что там, и сам «Бельведер» производил впечатление неземного урочища. Небольшая возвышенность, примерно на уровне середины плотины, с трех сторон окруженная маячившими во тьме горами. Что-то вроде оркестровой «раковины» или амвона в храме. И – ни души. Не считая, б… этих черных мух.

Прости, читатель! Вообще-то я не имею привычки материться в тексте – более того, я решительно против вульгаризмов, которыми слишком часто эпатирует современная литература, но в данном случае слово как нельзя более уместно. Попробуй не выразиться, когда тебя укусит эта маленькая б…!

Подлинный бич для туристов! В русской тундре я такого не встречал. Черные мухи кусали нас, пока мы ставили палатку и собирали хворост для костра. Мы надеялись, что дым их разгонит, но какое там – мухи продолжали кусаться, невзирая ни на что. Они кусали до ужина, во время ужина (Каспшик жаловался, что не может есть – мухи лезут в рот) и после ужина. Даже выйти пописать перед сном оказалось невозможно – они моментально материализовались из окружающей тьмы.

Я вылез из палатки. Ночью сильно похолодало, черные мухи исчезли без следа. Утренняя свежесть остудила воспаленное лицо. Я приободрился. А может, вчерашняя напасть нам привиделась? Опухшая морда – еще не доказательство. Кольридж[98]98
  Сэмюэл Тэйлор Кольридж (1772–1834) – английский поэт-романтик, критик и философ, выдающийся представитель «Озерной школы».


[Закрыть] как-то раз проснулся, держа в руке полученный во сне цветок. Я вдохнул прохладный воздух и вновь обрел душевный покой, но когда как следует протер глаза, едва устоял на ногах. Утренний туман окутал плотину голубоватой вуалью, на которую солнце отбрасывало мою тень – в ореоле радуги. Подобные миражи я видал на Белом море. Я подошел к обрыву, огороженному барьером.

Да-а-а, это вам не изящный французский сад, которым я любовался с террасы Верхнего Бельведера в Вене на Рождество год назад, закусывая глинтвейн каштанами. Из простиравшейся внизу долины поднимался туман. В просветах то и дело появлялись полоса реки или фрагмент противоположного склона, чтобы в следующее мгновение исчезнуть и открыться в другом месте. Картина все время менялась – как в калейдоскопе, – планы путались. Свет тусклый, как в парилке. И над всем возвышалась плотина – три миллиона кубометров бетона! В результате оптического обмана ее корона приобрела цвет неба. Лазурь Кандинского.

Как же отличался сей клубок стихий у моих ног от подстриженных клумб, символизирующих Четыре Стихии в саду венского Бельведера. Там – человеческие масштабы, соизмеримые с людским сознанием пропорции, здесь – недоступное разуму величие. Не говоря уж о том, как они все это воздвигли! В сравнении с произведением Жирара[99]99
  Доминик Жирар – баварский архитектор, создатель первого альпийского сада в Европе в венском Бельведере, согласно концепции французской модели стереометрии.


[Закрыть] творение канадских инженеров ассоциируется скорее с деяниями титанов, чем с действиями людей.

К человеческим измерениям меня вернули донесшиеся из лагеря заспанные голоса и запах свежего кофе. У обрыва играла пепельная белка. Только я взглянул в ее сторону – шмыгнула в гущу елей.

За завтраком мы решили сначала поехать к кратеру Маникуаган – пара десятков миль по грунтовой дороге, – а на обратном пути, возвращаясь к главной трассе, заглянуть на электростанцию Маник-Утард. С точки зрения хронологии это тоже более логично, ведь метеорит ударил о Землю более двухсот миллионов лет назад, а электростанцию сдали только в 1969 году.

– Собирались на год раньше, – бросил Кшись, добавляя в кофе мед, – но премьер-министр Квебека Даниэль Джонсон отдал концы и официальную церемонию отложили. Зато плотину потом назвали его именем.

На карте грунтовая дорога к кратеру (обозначенная двойной черной линией) напоминала ногу какого-то насекомого, запутавшуюся в синей паутине водных артерий. Нам бы самим в этой сети не заплутать… Тем более, что от «ноги» ответвлялось еще несколько… На карте все это тщательно пронумеровано (RO 924, RO 925, RO 927), но сомневаюсь, что там на самом деле стоят указатели. И потом, куда, черт возьми, подевалась RO 926? Сбивало с толку и белое пятно вокруг кратера. Никакой зелени.

Однако едва тронувшись в путь, мы совершенно позабыли о карте. Дорога сама нас повела. Вот он наконец – Лабрадор во всей своей красе! Никакого движения – ни в ту, ни в другую сторону. Только мы да облако пыли. Необъятное пространство! Кто-то однажды пошутил, что некоторые страны страдают избытком истории, а Канада – избытком географии. Покинув побережье Святого Лаврентия, я вполне оценил этот юмор. Позади мы оставили историю (с ее стенами и границами), впереди простиралась география. Другими словами, мы наконец покинули мир исторических суеверий, которые перекраивают землю согласно всевозможным историческим критериям (национальным и конфессиональным) и въехали в свободное пространство, где испокон веку существует лишь одна граница – линия леса, русло реки или тропа карибу.

Выяснилось, что белое пятно на карте не имело ничего общего с реальностью, которая оказалась даже слишком зелена – от зелени зеленело в глазах, – зелена по самый горизонт, до изнеможения, с лихвой. Я уже давно заметил, что польский язык не способен назвать бесчисленные оттенки северной зелени… Интересно, местные наречия передают нюансы оттенков тундры столь же точно, как оттенки снега? Как, например, инну описывают зарево освещенных солнцем и напоминающих горящие свечи елей?

Через несколько километров слева среди этой зелени стала появляться голубизна – словно небо упало на землю и сморщилось от боли – и наконец открылась полностью. Судя по карте, это Райское озеро. На берегу избушка с лосиными рогами над входом (Кшись говорит, это индейский обычай), на двери – огромный замок. Не то что у нас в Конде – дом на всю зиму остается незапертым, мы только дверь палкой подпираем.

– Просто рай, – вздохнул Лукаш. – Эх, посидеть бы здесь подольше, вдали от людей.

Едем дальше… Чем ближе к кратеру, тем сильнее нарастает во мне возбуждение, словно это место по-прежнему излучает мощную энергию, миллионы лет назад высвобожденную космическим ударом. Меня не удивляет, что Анка Лабенец считала кратер Мани главной целью нашего путешествия. Она мечтала там переночевать. В конце концов, я не выдержал и, воспользовавшись остановкой, пустился бегом. В спешке не надел сандалии (до сих пор чувствую тот горячий песок под босыми ногами…), в глазах мелькало скрытое за елями солнце, а в просветах дороги, все ближе – озеро Маникуоган.

Уф, вот и кратер! Время застыло тут, словно вбитое в землю, и, хотя с момента удара прошли миллионы лет, кажется, что барабанные перепонки лопнули только что – такая тишина. Хотя ледники и другие эрозионные процессы деформировали первоначальную форму воронки, ландшафт навсегда запечатлел неземную мощь, заставившую меня вновь ощутить себя чистым видением. Как когда-то на берегу саамского Озера духов. Никакими словами этого не выразить, так что и пытаться не стану. Такие чувства можно испытать только наедине с самим собой.

Кратер Маникуоган имеет форму заполненного водой кольца диаметром около сотни километров. Ученые до сих пор гадают, что же ударило о Землю? Одни говорят о метеорите, другие о комете, третьи – об астероиде. Аня собрала для меня массу материалов на эту тему (сама она, кстати, изучает космические мотивы в индейских легендах), но, честно говоря, разобраться в этом непросто. Вот читаю, к примеру: американские ученые (неважно, кто именно) обнаружили, что кратер Маникуоган, Ред Уинг в Северной Дакоте, Сен-Мартен в Манитобе, Оболонь на Украине и Рошшуар во Франции образуют единую цепь, то есть возникли вследствие ударов одного и того же «критического тела»… но все никак не могу представить себе это тело, отскакивающее от Земли наподобие пинг-понгового шарика.

Кстати, о воображении. Несколько лет назад мы с геологом Алексеем Бочаровым отправились в Вегаруксу к «саамскому камню». По дороге Наташа рассказывала нам о культуре северного неолита, определяя его возраст в пять-шесть тысяч лет. Алексей рассмеялся: мол, он не в состоянии представить себе такой мизерный период – привык считать миллионами.

Тем временем тишину нарушили подъехавшие спутники. Оставалось лишь выкупаться в водоеме. Шух только помочил ноги, опасаясь воспаления легких, а мы с Каспшиком сиганули с каменной насыпи, служившей пристанью для парома, неподвижно стоявшего вдали от берега. Интересно, наблюдает ли кто-нибудь оттуда за нами, подумал я, прыгая в воду, но не успел додумать – холод пронзил меня насквозь! Давненько я не купался в такой ледяной воде! Быть может, оттуда та энергия, с которой я выскочил на берег, а может, космическая мощь дала мне пинка под зад, потому что я был возбужден, как после дозы амфетамина.

И мысль вернулась с удвоенной силой: зачем здесь паром? Неужели там, внутри кольца, кто-то живет? На карте это напоминает большой остров – даже озера обозначены. Но ни дорог, ни поселений. Кого же перевозит туда паром?

На обратном пути паром-призрак не давал мне покоя. Вместо того чтобы привнести в неземной пейзаж что-то человеческое, он еще больше усиливал ощущение сюра. Впрочем, во всей этой нашей экскурсии было нечто фантасмагорическое, и если бы не горсть камешков, собранных для Ани на берегу водоема, да холодная кожа после купания, я бы решил, будто все это мне приснилось.

А между тем энергетика и впрямь космическая! Представьте себе: сотни миллионов лет назад какое-то небесное тело с огромной силой бабахнуло о Землю, высвободив массу энергии. Из места, где оно упало, теперь вытекает река Маникуоган, на реке стоит электростанция и черпает из проточной воды энергию. Небо, земля, вода, электричество… Разве не мистика?

Лабрадор-Сити

В половине шестого меня разбудил странный звук: небо будто вибрировало – не то салют, не то сигнал тревоги. Напоминало хихиканье безумца. Потом Кшись сказал, что это была луни. Я выглянул из палатки – вокруг все вверх дном. Лукаш назвал это «junk». Так я с самого утра выучил два новых слова.

Луни – черноклювая гагара, размером с большую утку или маленького гуся. Отличная пловчиха и ныряльщица. Выдерживает минуту под водой и способна нырять на глубину восемьдесят метров. Кроме того, неутомимо летает на длинные расстояния, пары соединяются на всю жизнь. Луни – символ дикой чащи – ничего удивительного, что эта птица часто появляется в индейских легендах. Например, в мифе гуронов о сотворении мира два луни не дают утонуть первой женщине (упавшей с небес!). К сожалению, из-за кислотных дождей, промышленных отходов и развития туризма популяция гагары из года в год уменьшается. Вполне возможно, что вскоре мы сможем увидеть ее только на канадском долларе (в разговорной речи его так и называют – «луни»). Говорят, монетка эта приносит счастье…

В связи с канадскими долларами Кшись рассказал нам о сценке, разыгравшейся с ним в Польше в 1994 году. На рассвете, слегка подвыпивший, он возвращался откуда-то на такси. По дороге болтали с таксистом о Канаде, тот спросил, есть ли у Каспшика при себе канадские деньги – хотел посмотреть, потому что никогда в жизни в руках не держал. Кшись показал ему «пятерку» с зимородком, «десятку» с рыболовом и пятьдесят долларов со снежной совой. Таксист посмотрел и шепнул:

– Боже, какая прекрасная страна эта Канада, зверюшки на деньгах, а у нас сплошные политические морды, и номинал к тому же – куча нулей, стыд и позор. – После чего добавил: – Вы будьте внимательны, потому что легко ошибиться: мудаки в очках имеют четыре нуля, а без очков – пять. – Или наоборот, сегодня уж и не вспомнить…

A «junk» означает «отбросы», «помойка», «барахло». Чем больше мусора в сегодняшнем мире, утверждает Лукаш, тем большее презрения в этом слове. Когда-то слово «junk» относилось только к использованным корабельным канатам, в современном английском эпохи потребительства слово делает оглушительную карьеру, обобщенно-презрительно называя любое старье. То есть это то, что вышло или выходит из употребления! Поэтому водитель старой машины, попав в ДТП, наверняка услышит: «Get the fuck away with this junk».

– Оглядись, братишка, взгляни на этот кемпинг. По-английски это «junk yard», замусоренный двор. Обычный вид провинциального канадского двора.

Вчера вечером, когда мы подъезжали к «Фэмили Парк», у меня было ощущение, что мы снова перепутали дорогу и вместо кемпинга попали на автомобильное кладбище. Лишь подъехав ближе, я разглядел среди ржавеющего металлолома несколько разноцветных палаток. Кемпинг «Фэмили Парк» на лысом продуваемом пятачке напоминал взлетную полосу заброшенного аэродрома, по которому гулял лишь пронизывающий ветер, теребя дверцы розового сортира.

Мы чудовищно устали, на зубах скрипела гравиевая пыль – деваться было некуда. Улыбка Дженнифер Макдоналд – словно лучик солнца, внезапно выглянувшего из-за туч, – осветила ситуацию. Ирландка пообещала нам теплую воду и дрова для костра. Да и розовый сортир оказался вполне уютным, внутри имелся крючок! На крышке унитаза лежала книжка о разведении марихуаны, нескольких страниц не хватало – видимо, кто-то скрутил косячок.

Да… сортир… Вот где время не подгоняет. Единственное место, где можно показать времени задницу. Поэтому я и люблю сортиры – как настоящие, так и прозаические, позволяющие опорожниться от мыслей, – что-то вроде остановки, мгновение раздумий в дороге. Момент вечности.

Граффити подтеков на дверцах розового сортира «Фэмили Парк» заставили меня задуматься над целью дальнейшего протаптывания этой тропы, которая – в сущности – не слишком отличается от размытых следов дождя на досках. В серой волнистой линии слева можно разглядеть терриконы Фермона, ржавый зигзаг справа принять за Пекан (приток Муази), который мы вчера несколько раз пересекали, поражаясь его железистой красноте. В моем блокноте, кроме электростанции Маник, до самого Лабрадор-Сити нет ничего. Ага, еще фотка грузовика в Фермоне. Лукаш снял меня у колеса. Голова на уровне оси. И все.

Ну а что еще о Фермоне написать, если мы пронеслись по нему, словно заяц по меже? Можно, конечно, раскопать что-нибудь в интернете – сколько тут живет народу, сколько выплавляют железа, когда основано поселение, – но зачем, если каждый, кого это заинтересует, сам способен кликнуть «мышкой». Умножение информации во времена интернета не имеет смысла, она сама размножается, как кролик, в эпоху интернета смысл имеет исключительно личное переживание мира. Вот если бы пожить какое-то время в этом поселке металлургов, познакомиться с людьми, ощутить в жилах ритм их жизни и рассказать своими словами их повести – да, тогда можно было бы соткать из Фермона кусок прозы нон-фикшн. Но при нашей скорости из Фермона не удастся выкроить даже абзац. Кто-то возмутится: мол, надо было остановиться и поболтать с первым попавшимся аборигеном – вдруг бы сказал что-нибудь интересное, или хоть собак на главной площади сосчитать – глядишь, какой-нибудь сюжетец и вылепился бы. Ведь многие путешественники именно так и «протаптывают» свои путевые книжки.

К сожалению, в этом путешествии я не могу замедлить шаг. Вот спутники уже зовут меня, так и не дав прояснить цель тропы: пора сниматься с места и двигаться дальше. А как хочется задержаться здесь хотя бы до конца туристического сезона, да и с рыжей Дженни познакомиться поближе – с ней стоило бы согрешить. А что труба в ванной сорвана и прилеплена пластырем – в моем возрасте на это не обращаешь внимания.

Лабрадор-Сити – примерно мой ровесник. Но если в человеческой жизни шестой десяток – начало конца, то для города это возраст младенческий. Впрочем, разве это город? Одно название… А так больше похоже на временное поселение – сегодня есть, завтра нет… тут большинство таких. Вчера мы проезжали через Ганьон, а точнее, через то, что от него осталось, – не догадаешься, что это был город. В какой-то момент, примерно в двухстах милях от электростанции, мы выскочили с гравия на асфальт, увидели еще несколько асфальтовых щупалец-ответвлений, но не успели удивиться, как опять пошел гравий. Потом Кшись объяснил, что в 1960 году там основали город и «Квебек Картье майнинг компани» начала добывать железную руду. В середине 1980-х годов руду выбрали полностью, шахту закрыли, а сам Ганьон ликвидировали. Якобы в земле остались канализационные устройства вместе с водостоками. А сверху все поросло травой, серебристым мхом и черными елями, так что кабы не остатки асфальта, никто бы не догадался, что несколько десятков лет назад там был город не хуже Лабрадор-Сити.

Интересно, когда и тут все зарастет травой и мхом? – думал я, разглядывая в окошко этот занюханный городишко. Мы осматривали его, не выходя из машины, только немного притормозили, потому что смотреть было нечего. Несколько десятков асфальтированных улиц без тротуаров (пешком здесь не ходят), дома без фундаментов – сразу видно, что тот, кто их строил, не собирался пускать здесь корни… по дороге я насчитал два больших торговых центра и четыре храма разных вероисповедований, шесть баров и ни одного книжного магазина, один теннисный корт, один кегельбан и один искусственный каток на ремонте. На углу Картье-авеню и Кабот-стрит – два карибу. Стоят на задних ногах, опираясь передними о холмик железной руды, сверху сидит снежная сова, а внизу надпись «Kammistusset», что на языке индейцев наскапи означает «земля твердой работы». Это герб города на огромном рекламном щите. Вокруг буковки: «The iron ore capital of Canada»[100]100
  Канадская столица железной руды (англ.).


[Закрыть].

Кстати, я все чаще ловлю себя на мысли, что здесь не за что ухватиться. Нет ничего, за что можно было бы зацепиться словом. Ну никак!

В краеведческом музее самое большое впечатление произвела на меня Мелани Малой. Звериная переносица и большие желтые зубы. Лукаш заметил, что смех у нее такой, будто кобыла ржет. Наверное, нечасто Мелани доводилось видеть чудаков вроде нас. Мало того что опускаемся перед стендами на корточки и что-то записываем, так еще принимаемся расспрашивать о всяких странных вещах, едва она, заинтригованная нашим поведением, заглядывает в зал. Каждый раз она разражалась гомерическим – почти раблезианским! – смехом, который еще долго отдавался эхом.

На очередных стендах – очередные фазы заселения Лабрадора людьми. О старейших жителях, так называемых Maritime Archaic Indians, известно немного – ни откуда они прибыли, ни куда подевались. Я записал лишь, что они населяли побережье Лабрадора между серединой VIII и серединой IV тысячелетия до нашей эры. В конце IV тысячелетия в районе Унгавы (на севере Лабрадора) появились эскимосы предорсет и заселили весь полуостров вплоть до северных берегов Ньюфаундленда. У третьего стенда я почувствовал себя немного увереннее, потому что о дорсетах уже читал раньше. На Лабрадор они прибыли с Баффиновой земли более чем за две с половиной тысячи лет до нашей эры, распространились по всему полуострову Лабрадор и Ньюфаундленду, а под конец XI века исчезли, вытесненные народом туле, от которого происходят нынешние инуиты.

Из книг Фарли Моуэта[101]101
  Фарли Моуэт (р. 1921) – известный канадский писатель, биолог, борец за охрану природы.


[Закрыть] о викингах я помню, что эскимосы культуры туле вытеснили только остатки дорсетов, потому что из-за потепления климата большая их часть к этому моменту вымерла от голода или двинулась на север вслед за пелагическими тюленями. Дорсеты охотились только на тюленей, те питались рыбой, рыба – планктоном, – а планктон любит холодную воду, так что когда море вокруг Лабрадора потеплело, вся эта компания тронулась в путь. Туле были развиты более многосторонне, плавали в море на каяках, имели собачьи упряжки, охотились на морских млекопитающих и на карибу.

Дорсеты сохранились только в эскимосских сказках и скандинавских сагах. Эскимосы называли их тунитами и представляли великанами, викинги рассказывали об огромных людях, которых встретили в своих ньюфаундлендских ванландских путешествиях, и называли их скрелингами. Принимая во внимание тот факт, что, во-первых, в целом эскимосы были скорее низкорослы и, во-вторых, что они попали на Лабрадор лишь в начале XII столетия, то есть позже викингов, Моуэт утверждал, что дорсеты не были ни индейцами, ни эскимосами (хотя с последними их что-то роднило). Но никто не может ответить на вопрос, куда подевались дорсеты. Быть может, и белого человека вскоре ждет подобная судьба?

С другой стороны, обязательно ли нужны климатические изменения, чтобы целый народ исчез с поверхности земли? Достаточно взглянуть на индейцев и инуитов из папье-маше, выставленных в глубине зала в разных жанровых сценках.

– На фотках выйдут как живые, – шутил Шух, щелкая фотоаппаратом.

И правда. Даже как-то не по себе. Индейцы в натуральную величину – один в каноэ ловит рыбу, двое других что-то пекут на костре у вигвама (электрические отблески, имитирующие пламя, освещали их сосредоточенные лица), еще кто-то выделывает шкуры, вяжет сети, чистит оружие. Мне казалось, эти фигурки из папье-маше смотрят на нас своими лакированными глазами.

В этот момент я вспомнил чукотского писателя Юрия Рытхэу[102]102
  Юрий Сергеевич Рытхэу (1930–2008) – российский чукотский писатель.


[Закрыть], посетившего Канаду в 1967 году по приглашению Фарли Моуэта. Чукча побывал в Торонто, объехал несколько провинций, в частности Саскачеван, Альберту и Северо-Западные Территории. Их столицы по масштабам мало отличались от чукотских поселков. Потом ему принялись показывать местные музеи.

– Все ваши этнографические музеи, – заметил Рытхэу иронически, – похожи друг на друга. Везде одно и то же: интерьер северного жилища, у огня сидит абориген и занимается чем-нибудь, чем полагается заниматься аборигену. Честно говоря, меня раздражают такого рода экспозиции, потому что я сам вырос в яранге и в этой сгорбленной фигурке у костра частенько узнаю себя. А ведь неприятно, когда тебя выставляют на всеобщее обозрение в качестве объекта ученых изысканий. Этнографы и антропологи не слишком тактичны, они, как правило, полагают нас людьми «примитивными».

– Мы исследуем культуру эскимосов и индейцев, – объяснил один из его канадских гидов, – как часть общечеловеческой традиции, входящей в состав нашей национальной культуры.

– Интересно, что бы вы сказали, если бы индейцы и эскимосы выставили в своих музеях предметы вашей материальной культуры – холодильники, стиральные машины, фены, тостеры, вибраторы. Что бы вы говорили, рассматривая в музеях интерьеры баров, где белые джентльмены из папье-маше сидят на высоких табуретах над стаканом виски, уставившись в экран телевизора? Понравилась бы такая выставка белым людям, которые снисходят до исследования остатков культуры северных народов, предварительно уничтожив их?

Вспомнив этот диалог, я взглянул на экспозицию музея в Лабрадор-Сити глазами чукчи.

Лабрадор-хайвей

Пятьсот двадцать километров гравия, достаточно широко, чтобы разминуться. Если погода сухая, лучше остановиться и переждать, пока осядет пыль, иначе ничего не видно. К счастью, машин очень мало и останавливаться приходится редко. О барах с фастфудом и мечтать нечего. Не можешь обойтись без кофе – бери с собой термос.

Транс-Лабрадор-хайвей – главная трасса Лабрадора. Она начинается в Лабрадор-Сити, берет курс на северо-восток, пересекает один-единственный Черчилл-Фолс и плавно сворачивает к юго-востоку, затем некоторое время движется параллельно реке Черчилл, снова сворачивает к северо-востоку, доходит до Гус-Бэй и упирается в озеро Мелвилла. По обе стороны гравиевой трассы тянется пологая равнина – болота, серебристый мох и пески, – поросшая черными елями, словно травой ворсянкой. Время от времени сверкнет солнце – то тут, то там, словно кто-то пускает солнечных зайчиков с озерка среди мшистых округлостей, с вытекающего из болота ручья – вся картина мерцает. Трудно себе представить, чтобы в такой пустыне кому-нибудь пришло в голову проводить границы. И тем не менее! Этим кем-то оказался Альберт Питер Лоу[103]103
  Альберт Питер Лоу (1861–1942) – канадский геолог, исследователь и спортсмен.


[Закрыть].

Я видел его лицо на фотографии в музее Лабрадор-Сити. Судя по взгляду, он был сильно «того». И то сказать: кто в здравом уме станет продираться через двенадцать тысяч восемьсот километров бездорожья – то пешком, то в кану? Если смотреть из кондиционированного «форда», картинка красивая – так и хочется броситься ничком на этот ковер и вдыхать ароматы земли… А отойдешь на пару шагов от гравиевой дороги – ноги вязнут, дышать тяжело, на запах пота слетаются рои черных мух, моментально облепляющих каждый сантиметр голого тела, и через минуту ты мечтаешь уже только об одном: побыстрее вернуться в удобное кресло, проверить, закрыты ли окна, и послушать джаз через спутник. Сезон черных мух здесь только начинался.

Альберт Питер Лоу был геологом, фотографом-лю-бителем и хоккеистом первого на свете хоккейного клуба (клуб Университета Макгилла). В 1885–1895 годах он странствовал по бездорожью Северной Канады, составил первую карту, на которой обозначил границу между Квебеком и Лабрадором, а также открыл крупные залежи железной руды, чем безусловно способствовал развитию добычи железа в этом регионе. Дальнейшие его успехи были не менее грандиозны: в 1903–1904 он организовал научную экспедицию в Арктику на пароходе «Нептун», которую описал в книге «Экспедиция «Нептуна»», а в 1907 году даже руководил министерством горной промышленности. Оставил после себя коллекцию минералов и окаменелостей, птиц, млекопитающих и фотографий, запечатлевших быт племен западного берега Гудзонова залива. Вне всяких сомнений, Лоу был человеком-легендой, но прокладывать границы в тундре и руководить министерством… нет, это герой не моего романа.

Какого черта ему понадобилось выяснять, где кончается провинция Квебек и начинается Лабрадор, если при этом не меняется ничего, кроме официального языка (Лабрадор входит в состав Ньюфаундленда, где говорят по-английски, а в Квебеке демонстративно используется только французский) и герба – там на флаге лилии, тут – веточка черной ели. Смотрю на флажок с цветами Лабрадора, который подарила нам Мелани на прощание, и вспоминаю ее пояснения. Это три главных цвета Лабрадора: синий – вода, зеленый – лес, белый – снег. Веточка же черной ели на белом поле символизирует народы, населяющие полуостров. Каждая иголка – один народ, все они восходят к общему стеблю. Имеется в виду не кровное родство, а духовное единство.

Кеннет Уайт утверждает, что железную руду на Лабрадоре открыл не Лоу, а некий священник Бабель.

– Ясное дело, – добавляет он, – зоркие индейцы наверняка обращали внимание на пласты красной почвы, но для них это была всего лишь красная почва, которая разве что могла служить ориентиром. И только сеятель Благой Вести среди бедных и темных аборигенов, скитаясь по Лабрадору, отметил в дневнике все места, богатые железом. Записки священника попали к епископу, тот переслал их в Геологическую комиссию Канады, которая, в свою очередь, поручила Лоу провести геолого-разведывательные работы.

Дело в том, что индейцы – по мнению Уайта – не только были на короткой ноге с Господом Богом, но им просто в голову бы не пришло, что Природой нужно обладать, а не приспосабливаться к ней. Так христианизация северных территорий дала начало их порабощению. К чему это ведет, Кен увидел в Шеффервилле.

Напомню, что с Кеннетом мы расстались позавчера на Северном побережье. Мы свернули налево, в Бай Комо, а он поехал прямо – с остановками в Сет-Иль и в Мингане – до конца дороги в Гавр Сен-Пьер, после чего вернулся в Сет-Иль и на шахтерском поезде двинулся в Шеффервилл. Когда спустя некоторое время мы тоже будем возвращаться этим маршрутом, я поведаю о его приключениях в резервациях Сет-Иль, а также попробую отыскать его индейских знакомых. А вот Шеффервилл мы как раз минуем (он лежит в ста пятидесяти километрах на север от Транс-Лабрадор-хайвея). Так что сейчас – о нем.

Жан-Батист Макензи рассказал Уайту, что железнодорожная линия с Северного побережья в Шеффервилл проложена на месте прежнего индейского тракта, соединявшего реку Святого Лаврентия с Северным Ледовитым океаном. «Каким же чувством пространства обладали индейцы, – вздохнул Кен, – канадцам такое и не снилось». Прошло всего сто лет с того момента, когда насчитывающую сотни тысяч квадратных миль территорию, «принадлежащую» компании «Гудзон Бэй», присоединили к Квебеку, и факт этот до сих пор не дошел до сознания местных жителей. Это примерно как если бы к стране размером с Францию ни с того ни с сего присоединить Сибирь. Или как соотносятся поэтическое пространство и повседневный разум.