Текст книги "Путем дикого гуся"

Автор книги: Мариуш Вильк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 12 страниц)

Эпилог

Мы встречаемся на путях диких гусей…

Кеннет Уайт

По дороге в Крым мы заехали в Москву – я хотел повидаться с Василием Головановым, автором книги «Остров, или Оправдание бессмысленных путешествий». О Голованове я узнал благодаря Кеннету Уайту. В какие же диковинные узоры сплетаются жизненные фабулы и сюжеты! Дело было так.

Уайта я рекомендовал Владу Дворецкому. Влад нашел в интернете «Диких лебедей» Уайта в переводе Голованова и прислал мне. Тогда я вспомнил, что когда-то об этом русском писателе меня спрашивала Фанни из издательства «Noir sur Blanc» – неизгладимое впечатление произвело на нее выступление Голованова на фестивале в Сен-Мало. Я попросил Влада найти мне книги Голованова. Кроме «Острова», тот прислал «Сопротивление не бесполезно», французский дневник, в котором Василий Голованов описал свою встречу с Уайтом на фестивале Etonnants Voyageurs. Было это в 2008 году. Я же снова приехал в Сен-Мало через год – рассказать Кену о поездке на Лабрадор по следам его «Синего пути». Мишель ле Бри[176]176
  Мишель ле Бри (р. 1944) – французский писатель.


[Закрыть] придумал для нас совместную пресс-конференцию под названием «Поэты» – на террасе кафе «Шатобриан». Кеннет объяснил публике, что мы оба – геопоэты. То есть певцы Земли.

Именно геопоэтика Кеннета Уайта заинтриговала Голованова, который впервые столкнулся с этим термином во вступлении Кена к альбому «Видение Азии». Альбом показал ему в своей мастерской фотограф Владимир Богданов, а самому Василию пришла идея создать Крымский геопоэтический клуб. Цепочки людей, которые делятся друг с другом идеями и книгами, напоминают стаи диких гусей в небе.

Кстати, о племени «диких гусей» в человеческом обличье… Уайт мечтал в Гус-Бэй: «Гуляя здесь, я представляю себе племя людей – диких гусей, собравшихся со всего земного шара и образующих архипелаг живых умов. Не столько художников, сколько исследователей бытия и Пустоты… Скитальцев и сумасбродов, ищущих новые конфигурации – за пределами традиционной культуры. Новая ментальная энергия. Отрезвляющий ветер, овевающий мир! Тщетные мечты… Я прекрасно отдаю себе отчет в том, что им нескоро суждено сбыться». Мечты Уайта из Гус-Бэй сбылись быстрее, чем он думал. Кеннет не предполагал, что его идеи падут в России на благодатную почву.

«Остров» Голованова я прочитал на одном дыхании, не без зависти. Это книга о Севере, а точнее, об острове Колгуев в Баренцевом море. Да что там говорить – это лучшая книга о Севере, какую я когда-либо видел… Во время чтения у меня было ощущение дежавю – автором ее мог бы стать я сам. Сколько же общих троп, начиная с войны в Абхазии, после которой Василий решил уехать на Север, Соловков, где он переживал первое очарование северным пейзажем, и кончая сейдами[177]177
  Сейд – священный объект североевропейских народов, в частности саамов.


[Закрыть] в Ловозерских тундрах и увлечением творчеством Алексадра Борисова[178]178
  Александр Алексеевич Борисов (1866–1934) – русский художник, первый живописец Арктики, писатель, общественный деятель, исследователь полярных земель.


[Закрыть].

А тут еще Уайт, геопоэтика, Сен-Мало. Даже не верится, что нас объединяет столь многое. Поэтому я попросил моего русского издателя найти Голованова и договориться с ним о встрече в Москве по дороге в Крым. И встреча эта произошла.

Василий не совсем понимал, кого ему рекомендуют. Но как только я произнес имя Уайта, все сразу стало ясно. Он выписал из своего блокнота адреса людей в Крыму, занимающихся геопоэтикой (одному даже прямо при мне позвонил – предупредить, что к нему обратится поляк, знающий Кеннета), сказал, что сам уже давно работает над замыслом описания и переживания пространства вокруг Каспийского моря, где – словно в линзе – сосредоточились бы лучи разных культур и траектории птичьих перелетов, связывающие север с югом. На прощание подарил мне сборник своих эссе «Пространства и лабиринты». Из одного – «Новая таежная философия» – я узнал, что Василий – близкий знакомый Михаила Тарковского[179]179
  Михаил Александрович Тарковский (р. 1958) – русский писатель и поэт, внук поэта Арсения Тарковского, племянник режиссера Андрея Тарковского.


[Закрыть], бывал у него на Енисее. Для племени «диких гусей» мир и впрямь тесен.

Польский перевод «Диких лебедей» Уайта прислал мне два года назад Радек Новаковский, переводчик. Он и издал их искусной самодельной книжицей. Обложка – из бумаги ручной выделки – цвета морского песка с отпечатавшимся, словно след, листком. Внутри хайку – каллиграфия, тушью! Радек написал, что сделал всего несколько экземпляров и ищет издателя, который опубликовал бы «Диких лебедей» большим тиражом… Увы, тщетно.

Уайт странствовал по Японии в 1985 году. Это было – как он выразился – еще одно геопоэтическое паломничество и одновременно путешествие в стиле хайку по следам Басё, поразительная запись дорог и островов. Изучение Пустоты. Исходная точка путешествия – Токио, цель – остров Хоккайдо, куда дикие лебеди прилетают из Сибири зимовать. «Дикие лебеди» – запись этой тропы – маленькая ниппонская книжечка, со множеством картинок и ментальных изломов, написанная в «порхающем белом стиле».

Мацуо Басё оставил после себя несколько путевых дневников, инкрустированных хайку. Кеннет Уайт считает (и я с ним согласен), что самым полным был «Оку-но хосомити». В переводе Агнешки Умеда-Жулавской – «Тропами Севера», Кен же уточняет, что речь идет об «узкой дороге на дальний север». При этом выражение «дальний север» имеет в японской культуре различные коннотации, начиная с квартала красных фонарей, который вынесли за северные границы Киото, и кончая театром Кабуки, который тоже был изгнан на север – как «дикий». Другими словами, север в Японии связывается со всем непокорным и неофициальным. Если же какой-нибудь художник, говорит Уайт, чувствовал, что заходит «слишком далеко» или «слишком высоко» (как некоторые божества Северной звезды), ему приходилось менять имя.

Басё двинулся на Север в 1689 году, за пять лет до смерти. Кен считает, что он ориентировался на Сайгё[180]180
  Сайгё (1118–1190, настоящее имя – Сато Норикиё) – японский поэт, один из известнейших и популярнейших создателей стихов танка.


[Закрыть] и Соги[181]181
  Соги (1421–1502) – японский поэт жанра рэнга, монах.


[Закрыть], которые странствовали по Японии (о Сайгё я писал в «Доме над Онего»), а также Эннина[182]182
  Эннин (793/794–864) – японский монах, писатель, автор, в частности, дневника путешествий, считающегося одним из лучших описаний тайского Китая.


[Закрыть], который странствовал по танскому Китаю. Сутью этих странствий была не дальность пути, но открытие пространства разума. «Путешествие воспринималось как ценное упражнение в созерцании, дополняющее сидячую медитацию (дзадзэн)».

Так что это близко дзэну, хотя Басё и не был монахом. Кеннет подозревает, что в нем бурлила некая «фундаментальная тревога, которую не в силах была заглушить никакая религия». Медитативное путешествие (таби) – скитание без цели, жизнь в ощущении ее мимолетности, эфемерной красоты и отражение в сердце игры небес… Это японский вариант беззаботного скитания Чжуан-цзы. Кен повторил тропу Басё из «Оку-но хосомити», создав «Диких лебедей» – свою «книгу дороги и ветра», нечто большее, чем послание, нечто большее, чем собрание хайку, нечто иное. А заодно легким перышком набросал в отеле «Северное море» философию лебедя.

Начинает он с замечания, что в последний раз важные вопросы ставились публично в XVIII веке, и тогда «лебеди оказались в центре дискуссии о дикости и освоении цивилизованного и примитивного, естественного и искусственного».

В великолепном издании XVIII века «Естественной истории животных» Бюффона, которое Кен нашел в библиотеке Сорбонны, помещено только одно изображение этой птицы, гравюра, представляющая одомашенного лебедя (возможно, даже с подрезанными крыльями…) в искусственном пруду королевского сада. Бюффон пишет, что уму западного человека ведом только домашний лебедь, потому что он забыл о существовании лебедя дикого. А ведь еще Гесиод называл лебедя «выспреннелетным», а Гомер считал его величайшим путешественником мира – наряду с гусями и журавлями.

В XVIII веке – как утверждает Уайт – наступил конец натурфилософии, дисциплины, в которой «сплетались поэзия, наука и философия, где внимание уделялось общим исследованиям и поиску опыта глобального сознания». Затем началась эпоха конкретизации и – приручения диких лебедей.

Путешественников вытеснили туристы.

После фестиваля Etonnants Voyageurs мы собирались поехать с Кеном в его геопоэтическую обсерваторию на бретонском берегу. К сожалению, не вышло… Жаль, потому что, судя по текстам, это гнездо дикого лебедя, подобное моему над Онего.

За последние два года Кен сильно сдал. Не мог сказать, каким маршрутом возвращался с Унгавы – забыл. Не интересовали его и судьбы индейцев с Мингана, хотя он провел с ними обалденную ночь. Я пытался найти в резервации следы его приятелей, с которыми он тогда встретился, – тщетно. Мы искали с вождем минганских инну Жаном Петахо и Кристин Базили в «метрических книгах», где регистрируются браки, но в 1980-е годы, когда Уайт их посетил, никаких свадеб не было! Никто не помнит ни Матье, ни Жозефа. Неужели выдумал? В Сен-Мало я спросил Кена, когда он был на Лабрадоре. Он посоветовал проверить по году издания «Синего пути».

Голованов тоже заметил, что Кеннет постарел и уже не совершает таких далеких путешествий, как прежде. «Когда мне исполнилось сорок шесть (не сорок пять, а именно сорок шесть), со мной что-то произошло, и со всех сторон плотно и беспощадно ко мне подступило чувство неизбежного и быстрого старения. Я чувствовал, что у меня сношены зубы, истерты суставы, сердце издергано, жидка и холодна кровь. Что ж говорить о Кене, которому уже за семьдесят».

И все-таки вокруг Кеннета по-прежнему – поклонники и молодые девушки, готовые по первому зову прыгнуть к нему в постель. Мы выпили вместе в Сен-Мало несколько бутылок вина и договорились, что зимой я навещу его в бретонской пустыни.

– Увидишь карту мира в моей мастерской и пути, которые я на нее нанес. Лабрадор и Папуа – Новая Гвинея, Корея и Хоккайдо, Камчатка, Огненная Земля, эх… – размечтался Кен, и лишь Мари-Клод вырвала его из раздумий поцелуем в затылок. Уайт даже вздрогнул.

Зимой я его не навестил, потому что в августе родилась Мартуша и мир мой перевернулся вверх ногами, то есть встал на голову. Хотя некоторые знакомые утверждают, что как раз наоборот – встал на ноги. Как бы там ни было, все на свете изменилось. Зимой мне было не до Кена – мы с Мартушей встречали в Конде ее первую зиму.

Теперь мы каждый день гуляем по парку князя Воронцова в Алупке. Этнограф Евгений Марков в знаменитой книге «Очерки Крыма» писал, что «Алупка – это святая святых Южного берега, это самое сердце его. Вся прелесть его красоты, вся его дикая поразительность, вся нега его воздуха, роскошь красок и форм, как в фокусе, сосредоточена в Алупке. Кто знает Алупку – тот знает Южный берег Крыма в его самых тропических и самых драгоценных чертах». А баронесса Барбара фон Крюденер[183]183
  Баронесса Барбара Юлиана фон Крюденер (1764–1824) – писательница.


[Закрыть], увидев Алупку, воскликнула: «Я увидела небо, и земля выскользнула у меня из-под ног».

Парк для князя Воронцова проектировал немецкий мастер садового искусства Карл Кебах[184]184
  Карл Антонович Кебах (1799–1851) – ботаник, растениевод, садовод. С декабря 1824 по апрель 1851 года создавал Воронцовский парк в Алупке. Главный садовник Южного берега Крыма.


[Закрыть], а саженцы доставлял директор Гартвис[185]185
  Николай Андреевич Гартвис (1793–1860) – российский ботаник.


[Закрыть] из Никитского ботанического сада. Специально для жены Воронцова Елизаветы (в девичестве Браницкой)[186]186
  Светлейшая княгиня Елизавета Ксаверьевна Воронцова, урожденная Браницкая (1792–1880) – статс-дама, почетная попечительница при управлении женскими учебными заведениями, фрейлина, кавалерственная дама ордена Св. Екатерины; адресат многих стихов А. С. Пушкина.


[Закрыть] вырастил сорт бледной розы под названием «Княжна Елизавета Воронцова», который вошел в мировой каталог как русская роза.

О парке и дворце М. С. Воронцова я напишу в другой раз, а сейчас хочу лишь добавить, что во время наших ежедневных прогулок к морю мы проходим с Мартушей мимо двух прудов, где плавают два лебедя – поодиночке. Каждый раз я задумываюсь, почему они не летают – потому ли, что им подрезали крылья, или же они настолько привыкли к туристам, что предпочитают есть у них с руки, чем добывать пищу?

И еще одно. Кто-то может спросить, почему я все время называю этот дневник «северным», если теперь пишу его на Южном берегу Крыма? Для меня Север – не только географическое направление (а по-польски еще и «полночь»), но и особое состояние ума, в котором царит Пустота. Где бы ты ни находился, важно суметь ее сохранить. Только в свободный от всего лишнего ум можно впустить внешний мир, чтобы лучше его описать. Слово «um» в польском тексте – вовсе не русицизм! В минувшие века этим словом пользовались и поэт Князнин[187]187
  Франтишек Дионизий Князнин (1750–1807) – польский поэт.


[Закрыть], и князь Чарторыйский[188]188
  Князь Адам Ежи Чарторыйский (1770–1861) – глава княжеского рода Чарторыйских; известен как ценитель искусства и мемуарист.


[Закрыть]. Лишь позже «ум» был вытеснен «разумом», натурфилософия – конкретными науками, а диких лебедей одомашнили, подрезав им крылья.

Алупка, январь 2011