Текст книги "Путем дикого гуся"
Автор книги: Мариуш Вильк
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)
Железным Клондайком России стало Заонежье, которое вообще можно назвать колыбелью карельской металлургии, ведь именно здесь археологи открыли древнейшие следы переработки железной руды. В 1666 году новгородский гость Семен Гаврилов привез под Толвую плавильщика Дениса Юрыша и доктора Николае Андерсона, прежде работавших в лапландских шахтах. Гаврилов попробовал заняться медью, но дело не пошло, а в 1669 году царь Алексей Михайлович выдал концессию на добычу руд в Заонежье Питеру Марселису из знаменитого рода нидерландских купцов Гамбурга. Марселису придется посвятить отдельный абзац.
Питер Марселис прибыл в Москву в 1629 году (к этому моменту его отец, Габриэль Марселис, торговал с Россией уже тридцать лет) и сразу развил бурную деятельность. В частности, монополизировал в Архангельске скупку рыбьего жира, лосося и корабельного леса, благодаря связям в Бремене посредничал в торговле с Европой, плел всевозможные дипломатические интриги, причем работал и на тех и на других (что, впрочем, порой оборачивалось неприятностями), а также привил в России разведение роз. Однако в какой-то момент понял, что дело его жизни – это железо! Уже в 1639 году, воспользовавшись финансовыми проблемами Андриаса Виниуса (создателя первой доменной печи в России), отобрал у него железные заводы под Тулой. Затем получил у царя концессию на строительство новых заводов на берегу Ваги, Шексны и Костромы. Рано или поздно внимание Марселиса должны были привлечь знаменитые карельские руды. Однако этой заонежской концессией он уже не успел воспользоваться. Умер в 1673 году.
Первые железоделательные заводы в Карелии построил датчанин Генрих Бутенант, совладелец Питера Марселиса и опекун его малолетнего внука Христиана, унаследовавшего право на заонежскую концессию после смерти Питера Марселиса-младшего. Бутенант сразу отказался от добычи медной руды в Заонежье, сосредоточившись на железе. После 1676 года он в короткие сроки построил четыре завода – сначала на Усть-Реке и в Фоймогубе, потом на Лижме и в Кедрозере, привлекая туда тульских и зарубежных мастеров. Рабочих набирал на месте. Вскоре начались бунты. В 1694 году датчанин попросил Петра Алексеевича, чтобы тот указом «приписал» крестьян Кижской волости к его заводам. Тем самым в Карелии был узаконен рабский труд.
Поначалу Бутенант не занимался выплавкой железа – он скупал в окрестных селах так называемые крицы (глыбы твердого губчатого железа со шлаковыми включениями) и обрабатывал их на своих предприятиях при помощи гигантских водных молотов. Его продукция быстро завоевала популярность как на внутренних рынках, так и за пределами России. Лишь в 1681 году Бутенант поставил в Усть-Рецком заводе первую в Заонежье плавильную печь.
В декабре 1701 года он получил от Петра серьезный заказ: сто орудий двенадцатифунтового калибра и семьдесят пять тысяч двенадцатифунтовых ядер, а также пять тысяч ядер десятифунтовых, тысячу двести четырехпудовых бомб и две тысячи пудов прутового железа, а также несколько тысяч ломов и железных лопаток. Все должно было быть готово к марту 1702 года. Михаил Данков утверждает, что именно при помощи этого оружия, пройдя «Осударевой дорогой», Петр Алексеевич покорял шведский Нотебург и Ниеншанц, открывая путь к Балтике. Другими словами, империя Петра поднялась на карельском железе.
Чем же объясняется упадок заводов Бутенанта и жалкий конец их хозяина? Мнения историков расходятся. Одни толкуют о жадности князя Меншикова, который, будучи тогда генерал-губернатором северных провинций России, якобы «присвоил» выгодные предприятия. Документальных подтверждений этим инсинуациям найти не удалось. Другие твердят, что железо датчанина оказалось низкой пробы, а заводы его – нерентабельны. Однако факты говорят об ином – достаточно привести цитату из письма первого командующего Российским балтийским флотом адмирала Корнелиуса Крюйса[57]57
Корнелиус Крюйс (1655–1727) – русский адмирал (1721) норвежского происхождения, первый командующий Балтийским флотом в 1705–1713 гг.
[Закрыть], который писал полковнику Ивану Яковлеву, олонецкому коменданту: «Я сам возил железо Бутенанта в Европу и могу заверить, что оно ни в чем не уступает шведскому». Данков же высчитал на основе царского заказа 1701 года, что заонежские заводы в то время производили 22,6 процента всего российского железа! Так в чем же дело?
Думаю, тут не обошлось без царя… Решение о ликвидации предприятия такого масштаба могло быть принято только на самом высоком уровне. Допускаю, что Петр Алексеевич просчитал стратегическое значение карельского железа (война со шведами, в сущности, только начиналась!) и пришел к выводу, что ему нужна монополия. Тем более, что Бутенант (как некогда Питер Марселис-старший) играл «и нашим, и вашим», обделывая собственные делишки (и еще в 1688 году добился того, что был причислен Кристианом V к датской аристократии, став Бутенантом фон Розенбушем). Так что русского царя можно понять. В ситуации войны даже союзникам нельзя полностью доверять, а уж оставлять стратегическое сырье в чужих руках…
Непонятно только, почему датчанину не заплатили, ведь заказ он выполнил добросовестно и в срок? Эту царскую беспечность я объясняю «патримониальным режимом»: по словам Ричарда Пайпса[58]58
Ричард Пайне (р. 1923) – американский ученый-историк, крупный специалист по истории России и СССР.
[Закрыть], правитель в России – одновременно и хозяин. Бутенант умер в Москве в нищете и забвении в 1710 году, до последнего пытаясь получить причитающиеся ему деньги. От четырех его заонежских заводов не осталось и следа, не считая лопаты для добычи руды, найденной археологами в Фоймогубе.
Остается объяснить, что же такое уклад, которым славилось Заонежье. Я долго рылся в профессиональной литературе, пока мне в руки не попала книга «О выделке железа в сыродутных печах и по каталанской методе» (1819) управляющего Александровскими заводами Фуллона. Англичанин писал: «Уклад не есть железо и не есть сталь, но особый искусственный род металла, составленный на обоих». Преимущества уклада позволяют делать из него ножи, топоры, инструменты, используемые в сельском хозяйстве, а также инструменты для обработки мрамора. А на Петровских заводах использовали сверла из уклада при изготовлении орудийных стволов. Александр Фуллон описал также процесс выплавки уклада, а поскольку это заонежское фирменное блюдо, имеет смысл его процитировать: «…Для превращения крицы в уклад полагается оная в горн, сходствующий с обыкновенным кузнечным, и покрывается углями; впустивши дух из цилиндрической машины, до тех пор крицу нагревают, пока начнут вылетать белые искры, т. е. до степени наварки; тогда выгребают с поверхности уголь и на крицу спрыскивают воду, а зимою бросают снег. Охлажденную таким образом поверхность отделяют от массы железным инструментом и сию корку, состоящую из тонких листочков, немедленно собирают в холодную воду; остаток крицы опять нагревают до белых искр и водою или снегом прохлаждают, а поверхность по отделении оной опять в холодную воду бросают и сие продолжают до тех пор, пока вся крица уничтожится. Из имеющихся в воде листиков выбираются сперва самые крупные и укладываются в другой, приготовленный на то подобный первому горн сколько можно плотнее один к другому. Сложив около 20 фунтов оных, продолжают огонь, доколе они начнут соединяться, тогда прилагают к сей массе достаточное число мелких листочков. Листки сии плавятся скоро и соединяются с массою, называемою в тех краях парегою, которая от расплава мелких кусков получает довольно плотное сложение. Тогда останавливают дух и, очистив с поверхности уголь, прохлаждают парегу водой или снегом. Потом оборачивают парегу нижнею стороною вверх и, нагрев оную, кидают в огонь еще мелких листков, которые, расплавившись и соединившись с парегою, соделывают ее столь же плотной с сей стороны, как и с другой».
Говорят, карельский уклад ни в чем не уступал сегодняшней стали. Его называли металлом Марса, потому что он представлял собой идеальный материал для производства холодного оружия.
В Петрозаводске есть улица Юрия Андропова. В Карелии началась его политическая карьера.
Впрочем, началась не слишком похвально. Когда в 1950 году волна репрессий, связанных с так называемым «Ленинградским делом», докатилась до Петрозаводска, Андропов, спасая собственную шкуру, написал донос на прежде почитаемого им товарища Геннадия Куприянова, первого секретаря ЦК КП(б) Карелии, в чьем партизанском отряде он сражался во время войны[59]59
Занимать в тоталитарной системе высокую позицию, – написал в биографии Андропова историк Рой Медведев, – и не продать время от времени друга, товарища или просто невинного человека было невозможно. Примеч. автора.
[Закрыть].
Куприянов получил двадцать пять лет лагерей. Вышел через шесть, реабилитированный Никитой Хрущевым. Андропов пошел на повышение в Москву.
– Жизнь, Юра, это мокрая палуба. Чтобы не поскользнуться – передвигайся не спеша. И каждый раз выбирай место, куда поставить ногу…
Юрий Андропов на всю жизнь запомнил слова старого боцмана, который в 1930-е годы учил его плавать по Волге. И ни разу не поскользнулся. Ни будучи послом в Венгрии в 1956 году, ни руководя КГБ в 1967-м-1982-м, ни встав во главе СССР в последние годы жизни. После смерти Андропова летом 1984-го один из петрозаводских переулков в центре города (соединяющий проспекты Ленина и Маркса) назвали его именем… В дом № 1 по улице Андропова – ресторан «Петровский» – мы зашли с Наташей после загса, а в доме № 5, в большом бежево-розовом здании, находится сейчас ФСБ, прежний КГБ.
Андропов не раз вспоминал свой карельский опыт. В сентябре 1981 года, во время переговоров с шефом польского МИД Чеславом Кищаком[60]60
Чеслав Кищак (р. 1925) – польский генерал и политик, член ПОРП. В 1981–1990 гг. – министр внутренних дел, одна из ключевых фигур режима военного положения, введенного Войцехом Ярузельским в 1981 г.
[Закрыть] по поводу введения военного положения, предостерегал поляка от массовых репрессий, которые могут усилить сопротивление и вызвать шум на Западе. Советуя арестовать главных польских оппозиционеров, он цитировал карельских сплавщиков:
– Если образовался затор, осторожно вылови «ключевую» балку – остальное само поплывет по течению.
В «Секретном знании» Дэвид Хокни[61]61
Дэвид Хокни (р. 1937) – английский художник, график и фотограф. Совместно с физиком Чарьзом М. Фалько разработал тезис о влиянии оптических приборов (камера-обскура, камера-люцида, изогнутые зеркала) на реалистическую технику изображения в классическом европейском искусстве.
[Закрыть] написал, что тени существуют лишь в европейском искусстве. Художники Китая, Персии, Индии, несмотря на свою тонкость, никогда не пользовались тенью. Ни один… Нет теней и в наскальных картинах пещеры Ласко[62]62
Пещера Ласко (Франция) – один из важнейших палеолитических памятников по количеству, качеству и сохранности наскальных изображений (так называемая «Сикстинская капелла первобытной живописи»).
[Закрыть], в древнеегипетских и византийских изображениях, в живописи средневековой Европы.
Однажды он спросил китайскую даму, обладавшую весьма утонченным вкусом, в чем тут дело. Та ответила, что тени им были не нужны. Тогда почему их изображали европейцы?
– Потому что вы их видите.
Хокни связывает появление тени в европейском искусстве с введением в инструментарий художника нового оптического устройства – камеры-обскура. С нее начинается живописный «бум» – и оптическая проекция завоевывает мир… Но это лишь одна из возможных перспектив, причем как раз та, что отгораживает нас от мира, – добавляет он.
Если вспомнить, что до 1839 года камера-обскура была почти тайной, а Церковь (контролировавшая живопись) имела над обществом огромную власть, то нетрудно заметить: власть эта слабеет именно с началом производства камеры-обскуры. Вслед за линзой власть над публикой перешла к средствам массовой информации. Теперь мы наблюдаем очередную революцию. Производятся миллионы новых камер (даже в сотовых телефонах). Мы смотрим на мир при помощи линз и зеркал.
Сравнивая китайский свиток с европейской картиной, Дэвид Хокни в «Секретном знании» замечает: «Это не окно Альберти[63]63
Леон Батиста Альберти (1404–1472) – итальянский архитектор, инженер, скульптор, художник, писатель, музыкант, математик, теоретик искусства эпохи Раннего Возрождения; автор первого научного описания линейной перспективы (Альберти сравнивал перспективу с окном, через которое мы смотрим в пространство).
[Закрыть]. Мы находимся не снаружи сцены, но идем сквозь пейзаж, с которым тесно связаны… Мы блуждаем по свету, опробуя не одну, а разные перспективы».
Петрозаводск, 2007–2008
Котлета из карибу
Мысль отправиться по следам Уайта на Лабрадор родилась у меня еще тогда, когда я впервые открыл в Кракове его «Синий путь». Между идеей и собственно путешествием – два с лишним года. На разных этапах этого приключения мне помогали многие люди. В основном я встретил их в Торонто, и ничего удивительного, ведь «Торонто» (на наречии гуронов[65]65
Гуроны, вайандоты – самоназвание вендат, некогда могущественного индейского племени в Северной Америке. Гуронский язык (ныне мертвый) принадлежал к большой ирокезской группе.
[Закрыть]) – «место встреч» на озере Онтарио.
Да, Онтарио, гуроны… Есть такие путешествия, которыми живешь с самого детства, которые рождаются из игр в индейцев, из романов Купера и Кервуда[66]66
Джеймс Фенимор Купер (1789–1851) и Джеймс Оливер Кервуд (1878–1927) – американские писатели, классики приключенческой литературы.
[Закрыть], в вигвамах под сливой. По правде говоря, так до конца и непонятно, когда они начинаются… Перед самым отъездом, когда упакованный рюкзак еще стоит в прихожей, а мыслями ты уже в пути? Или годом раньше, когда вдруг стало ясно, что все это реально, потому что нашлись люди, готовые оказать финансовую поддержку? А может – когда, прочитав «Канаду, пахнущую смолой» Фидлера[67]67
Аркадий Фидлер (1894–1985) – польский писатель.
[Закрыть], мы с братом принялись сушить мясо на батарее?
Мы проехали шесть тысяч шестьсот километров на машине и две тысячи двести километров на паромах. Любовались суровыми пейзажами канадского Севера – всеми оттенками зеленого гор Лаврентия, драматичной игрой света и тени на реке Сагеней (Уолт Уитмен утверждал, что именно это отличает Сагеней от всех прочих рек на свете), танцем гравия на Транс-Лабрадор-хайвей и иероглифами пены на Ондатровых водопадах, спектаклем туманов на озере Мелвилл, скальным амфитеатром залива Кайпокок, каменными порогами реки Акваниш и фантастическими литоралями[68]68
Литораль – участок берега, который затопляется морской водой во время прилива и осушается во время отлива.
[Закрыть] архипелага Минган. Мы купались в озере Пекуагами и в кратере Маникуаган, в Лабрадорском море и в заливе Святого Лаврентия, восхищались играми тюленей и забавами китов, посетили электростанцию Маник-Утард (крупнейшую в Канаде) и художественную галерею инуитов[69]69
Инуиты – самоназвание эскимосов, народа, составляющего коренное население территории от Гренландии и Нунавута (Канада) до Аляски (США) и восточного края Чукотки (Россия).
[Закрыть] в Гус-Бэй, Музей барда Жиля Виньо[70]70
Жиль Виньо (р. 1928) – квебекский франкоязычный поэт, книгоиздатель и бард, активист квебекского национализма и движения за суверенитет. Автор слов песни, ставшей неофициальным гимном Квебека.
[Закрыть] в Наташкуане и Maison de la Chicoutai (Дом морошки) в Ривьер-о-Тоннер. Но прежде всего мы встречались с людьми.
– Потому что какого бы цвета ни была у человека кожа – по жилам у всех течет одинаково красная кровь, – говорит Дюк Редбёрд (Красная Птица) – поэт, певец и шаман из племени оджибве[71]71
Оджибве (оджибва, сото или чиппева, самоназвание – аниш-шинапе) – индейский народ алгонкинской языковой семьи. Расселен в резервациях в США и в Канаде. Один из самых крупных индейских народов в Северной Америке.
[Закрыть].
Кто-то появлялся на нашем пути неожиданно, словно посланец Великого Маниту[72]72
Маниту – индейское понятие, аналогичное «душе», «духу» или «силе». Маниту наделены каждое растение, камень и даже механизмы.
[Закрыть] – чтобы просветить меня: Дениз Робертсон в Маштейяташ подарила мне фотографию водяного зеркала, на которой глядят с дерева духи ее индейских предков, а озерная гладь неотличима от неба; Алекс Сондерс на пароме «Северный рэйнджер», что вез нас в Пайн, рассказал о значении каждой из четырех сторон света в религии инуитов (север – направление старости и место пребывания нанука – духа белого медведя), а Джейсон Крумми на том же пароме шутил, что на Лабрадоре мы не загорим, а заржавеем. Кого-то мы находили сами, хотя иногда мне казалось, что эти люди словно поджидали меня, чтобы научить чему-то важному. Бенжамин В. Повел, названный при жизни «отцом Шарлоттауна», траппер, торговец, автор более десятка книг (в том числе – бестселлера «Голоса Лабрадора»), с гордостью продемонстрировал мне окно мастерской на задах собственного магазина – мир, созданный им самим. Филип МакКензи, индейский певец из резервации Малиотенам (единственный персонаж «Синего пути», которого мне удалось отыскать, поскольку Уайт назвал его в книге по имени и фамилии) – живой (хоть и частично парализованный) пример того, как внимательно следует записывать человека. Индианка Катя Рок из Уушат объяснила, что «tshe menuateten» на языке инну означает просто «я тебя люблю». Со многими мы сталкивались случайно – так бывает, когда подходишь к дереву, чтобы спрятаться в его тени, или к источнику – утолить жажду. Их добрые советы, доброжелательная улыбка и помощь поддерживали нас в путешествии.
Чем дольше я шатаюсь по свету, тем отчетливее понимаю: не важно, когда и откуда выходишь и куда направляешься, важно – кого встречаешь по пути.
Начало пути
Если обозначить на карте наш маршрут и сравнить с маршрутом Кеннета, сразу станет ясно – линии наших дорог переплетаются как во времени, так и в пространстве: то пересекаются, то накладываются друг на друга, то идут навстречу, то разбегаются в разные стороны, чтобы спустя некоторое время вновь сойтись и идти вместе.
В первый раз мы встречаемся в Квебеке (Уайт прибыл туда из Монреаля, а мы – из Торонто), горы Лаврентия мы проехали по описанной им автостраде 175-Север, в Шикутими свернули на автостраду 170-Запад к озеру Сен-Жан, после чего разделились. Кен поехал по автостраде 169-Север, заночевал в Долбо, а назавтра вздохнул: «Люди, как я рад, что покидаю Долбо!», сел на автобус в Роберваль, откуда пешком отправился в резервацию Маштейяташ, а мы, памятуя его вздох, не рискнули останавливаться в Долбо, а сразу же по автостраде 169-Север направились в резервацию, решив дожидаться Кена там.
Начиная с индейского кемпинга в Маштейяташ (на наречии инну – «Точка, с которой видно озеро») линии на карте воссоединяются. По следам Кеннета мы вернулись в Шикутими, потом по автостраде 172 (то есть по левому берегу реки Сагеней) спустились в Тадуссак на реке Святого Лаврентия, а дальше по автостраде 138 (так называемой Дороге китов) вдоль северного берега поехали в город Бай Комо. Там мы свернули налево и, объезжая по гравиевому тракту кратер Маникуаган, окутанные густым облаком пыли, выбрались на Транс-Лабрадор-хайвей. А Кен поехал прямо – остановившись по дороге на пару дней в Сет-Иль и посетив индейскую свадьбу в резервации в Мингане, добрался до Авр-Сен-Пьер (в те времена дорога там заканчивалась), вернулся в Сет-Иль, откуда спустя несколько дней отправился на шахтерском поезде в Шеффервилл.
Линии снова соединяются лишь на Транс-Лабра-дор-хайвей неподалеку от Черчилл-Фолс. Кен проезжал там на автобусе, в который сел «чуть ниже Ливингстона у столба с меткой «101 миля», если двигаться из Шеффервилла», мы грелись в клубах пыли от Лабрадор-Сити. До Гус-Бэй мы двигались по его следам, осмотрев по пути паутину Ондатровых водопадов. В Гус-Бэй проезжая дорога закончилась. Дальше на север, до самой Унгавы, Уайт летел на маленьком самолетике Счастливчика Джима – там его «Синий путь» прерывается. Мы доплыли на пароме до города Наин (выше поселений на сегодняшний день нет…), вернулись на том же пароме в Гус-Бэй, другой паром доставил нас в Картрайт, откуда по автостраде 510 через Порт Хоуп Симпсон, Ред Бэй, Ланс-о-лу и Ланс-амур доехали до Блан-Саблон, а оттуда – уже на третьем пароме – доплыли до Наташкуана, потом по Дороге китов (со времени скитаний Кена удлинившейся на пару десятков миль) через Авр-Сен-Пьер, Минган (где мы – увы, безрезультатно – искали героев описанной в «Синем пути» индейской свадьбы), Сет-Иль, Тадуссак и Квебек вернулись в Торонто.
Если посмотреть на карту, кажется, что мы почти повторили путешествие Уайта, хотя на самом деле наши тропы имеют мало общего. Дело не в том, что маршруты разные (мы миновали Шеффервилл, отказались от Унгавы) или что наша поездка заняла меньше времени (новые дороги, изменился климат) – я имею в виду сам стиль путешествия. Если применительно к Кену можно говорить о подлинном странствии, то наша экскурсия скорее напоминала туристический вояж.
Во-первых, количество информации. Невероятно, но двадцать с лишним лет назад Уайту не удалось узнать о Лабрадоре практически ничего (даже обычную карту – и ту невозможно было купить), а случайные люди, которых он расспрашивал в Монреале, как туда добраться, делали большие глаза и крутили пальцем у виска. Сегодня интернет предложит вам фотографии и спутниковые карты Лабрадора, по которым можно странствовать виртуально, не покидая дома, и в любой дыре можно найти турцентр, где с вами охотно поболтают и снабдят кипой иллюстрированных проспектов.
Во-вторых, логистика. Кеннет странствовал на автобусах – делая остановки в самых разных местах (у него был специальный билет, позволяющий пользоваться рядом отелей по всему маршруту). Выбирал окольные пути, ибо не выносил спешку, нередко, повинуясь капризу, оставлял намеченный маршрут, находил время то для стаканчика виски со случайным спутником, то для косячка в постели с малышкой Покахонтас. Мы же неслись вперед на арендованном «форде-эскейп» (полный привод, кондиционер, спутниковое радио и подогрев кресел), подчиняясь планам Кшиштофа[73]73
Кшиштоф Ян Каспшик (р. 1946) – польский поэт, преподаватель, оппозиционер, эмигрантский деятель, с 1985 г. живет в Канаде.
[Закрыть], от парома к парому, а поскольку билеты приходилось резервировать заранее, у нас не было ни малейшей возможности где-то задержаться (какой уж тут косячок, какая Покахонтас…).
Ну и в-третьих, одинокое странствие Кена – «медитация в дороге», когда ничто тебя не отвлекает. Мы же путешествовали втроем и поневоле, заболтавшись, иной раз упускали из виду тот или иной кусочек мира. Наша поездка подтверждает правило: странствовать надо в одиночестве. Коллективным бывает только туризм.
Пока мы добираемся из Торонто в Квебек, несколько слов о моих спутниках. Виды вдоль автострады 401 все равно не заслуживают внимания. Капущиньский был прав, когда писал, что дороги в Америке – абстракция, передвижение по ним скорее сродни авиаперелету, нежели странствию. Единственное, что я запомнил из этого маршрута, – тошнотворный вкус кофе в барах «Тим Хортоне».
– И туалетная бумага в сортире слишком тонкая, – заметил Кшись. – Небо сквозь нее просвечивает.
– Да, блин, жопа, – сказанул Лукаш. То ли уточнил, то ли возразил…
Этот короткий диалог прекрасно характеризует моих товарищей. Кшись – Кшиштоф Каспшик – поэт, сразу видно! Он преподает в женской католической школе в Торонто. Своих учениц называет «прелестницы». Кшись ведет географию и религию. Из-за шевелюры его прозвали Эйнштейном, но мне он больше напоминает святого Франциска, поскольку болтает с белками, и птицы летят к нему сами. Незадолго до нашего путешествия он написал мне, что, когда утром шел на работу, ястреб на лету задел его крылом, давая знак – все будет хорошо. Мы познакомились в Гданьске, на верфи, во время забастовки (Каспшик написал «Песенку для дочки»[74]74
«Песенка для дочки», написанная К. Каспшиком во время забастовки на Гданьской верфи, в августе 1980 г. (музыка Мацея Петшика), стала неофициальным гимном рождавшейся «Солидарности». Она звучит в фильме А. Вайды «Человек из железа».
[Закрыть]), и оба вляпались в «Солидарность». Потом нас раскидало по свету… Он нашел меня спустя годы (через парижскую «Культуру»[75]75
Польский эмигрантский журнал (1947–2000), основанный Ежи Гедройцем (1906–2000).
[Закрыть]) на Соловках. Мы начали переписываться, строить планы. Наконец Кеннет подбросил нам идею – Лабрадор! Без Кшися ничего бы не получилось.
А Шух присоединился к нам в последний момент, когда оказалось, что Анджей Бартуля не поедет, и пришлось срочно искать водителя. Лукаш – из полонизированной немецкой семьи (его предок Иоганн Кристиан Шух служил управляющим в варшавских Лазенках[76]76
Королевские Лазенки – дворцово-парковый комплекс в Варшаве.
[Закрыть]), мальчиком пытался бежать из ПНР, но его задержали. Окончил Лодзинскую киношколу, немного потусовался среди целлюлоидной богемы, эмигрировал (спасибо «Солидарности»), а теперь мечтает вернуться – так ему эта fucking Канада осточертела. Неудивительно, что он «крякает» за рулем, словно утка, – который месяц на пособии, без работы, да к тому же в семье не ладится… Но шофер отменный, не зря объездил Америку на лесопильных машинах. И фотографирует хорошо.
Собиралась еще ехать Анка Лабенец из Торонто. Несколько лет назад на Международной книжной ярмарке в Варшаве она подарила мне свой путевой репортаж «Повторение Сибири» с парафразой моего рецепта чернил из «Волчьего блокнота» (заменив чернила на кровь…). Так и познакомились! Узнав, что мы задумали путешествие по следам Кена на Лабрадор, Анка загорелась, стала помогать. Собрала деньги и материалы… Среди текстов, которые она для меня приготовила, – поучительный фрагмент дневника Самюэля Хирна[77]77
Самюэль Хирн (1745–1792) – английский военный моряк, исследователь, первооткрыватель, мехоторговец, писатель и натуралист, первый европеец, который в 1770–1772 гг. пересек пешком Северную Канаду и достиг Северного Ледовитого океана, получив за этот подвиг прозвище Марко Поло Бесплодных Земель. Оставил дневники, опубликованные в литературной обработке канадского писателя Фарли Моуэта.
[Закрыть] 1770 года. Индейские вожди объясняли ему, что неудачи бледнолицых путешественников объясняются тем, что они не берут с собой женщин, которые – всем известно! – способны нести груз вдвое тяжелее, лучше ставят вигвамы, ночью поддерживают огонь, а прокормить их ничего не стоит, поскольку они, пока готовят еду, облизывают пальцы. Поэтому я жалел Аню, которая, обливаясь слезами, осталась в Торонто.
Квебек-Сити
Кеннет приехал в Квебек-Сити осенью, по пути – мельтешение деревьев: то червонное золото, то апельсиновая рыжина, а то березы поманят белыми ножками… Сейчас начало августа. Разгар лета… За окнами гостиничного ресторана, где я прихожу в себя за ранним кофе, ожидая, пока поднимутся мои товарищи, – пыльная зелень. Можно ли догнать осень? Даже на самом быстром «форде»?
Да что там, даже скорости света, – пишет Ван Би в предисловии к «Дао де цзин»[78]78
«Дао дэ цзин» («Книга пути и достоинства») – основополагающий источник учения и один из выдающихся памятников китайской мысли, оказавший большое влияние на культуру Китая и всего мира. Основная идея этого произведения – понятие дао – трактуется как естественный порядок вещей, не допускающий постороннего вмешательства, «небесная воля» или «чистое небытие». Одним из наиболее авторитетных комментариев к книге – комментарий Ван Би (226–249), китайского философа, одного из основоположников философской школы Сюань-сюэ, близкой к даосизму, но популярной среди конфуцианцев.
[Закрыть], с которым я не расстаюсь в пути, – недостаточно, чтобы обогнать мгновение. Хоть путешествуй на крыльях ветра – ты не догонишь вдох.
Да, осень надо ждать. Усесться где-нибудь на берегу Святого Лаврентия и глядеть на плывущие по реке облака, пока не покраснеют листья кленов. Но как тут ждать, если время нас гонит? Щелкает кнутом…
Завидую Кену! Не тому, что он видел в Квебеке осенние цвета – и лето имеет здесь свою прелесть (достаточно спокойно оглядеться), – а тому, что его время не торопило. Более того, Кеннет отправился на окраины Канады, чтобы найти «территорию, где время обращается в пространство», то есть он надеялся освободиться от власти времени и – тем самым – излечиться от истории.
Ибо история – своего рода болезнь! Болезнь белого человека. До того как здесь появились европейцы, ни индейцы, ни инуиты истории не знали (как не знали они водки и оспы), существуя в одном лишь пространстве. Прошлое было мифом. Из мифов появились Духи Предков и их повести. История Северной Америки начинается с появления бледнолицых.
В Квебек-Сити история видна на каждом шагу. Это единственный город Северной Америки, окруженный крепостными стенами. Ничего удивительного, что стены высятся и в людских головах. Отсюда знаменитый квебекский сепаратизм и девиз «Je me souviens»[79]79
«Я помню» (фр.). Официальный девиз канадской провинции Квебек. Интерпретируется франкофонскими националистами как часть фразы «Je me souviens que ne sous le lys, je crois sous la rose» («Я помню, что был рожден под лилией, хотя и вырос под розой»), отсылающей к истории соперничества Франции и Великобритании.
[Закрыть] на автомобильных номерах. Кен смеялся: мол, будучи родовитым шотландцем, он имеет больше оснований помнить, жаловаться, писать длинные политические поэмы или размахивать флажком в пику англичанам, и повторял свое кредо: «К черту, нельзя быть всю жизнь шотландцем». Нельзя всю жизнь провести за крепостными стенами.
Поэтому ошибается тот, кто полагает, что Уайт, приехав в Квебек, посетил замок Фронтенак и совершил паломничество на равнину Авраама, где англичане разбили французов. Кеннет в Квебеке искал карту Лабрадора, посетил Центр по изучению Севера (Centre d’etudes Nordiques) и поглядывал на резервацию гуронов возле города Л’Ансьен-Лорет. А мы?
Карта у нас есть – и не одна, на Центр по изучению Севера можно махнуть рукой – мы ведь все равно не знаем французского, а что касается гуронов, имеет смысл пообедать в «Ля Сагамит» – там, говорят, подают ростбиф из бизона! Поэтому после завтрака мы поднимаемся в крепость. Не затем, чтобы отдать дань истории, а ради лучшего вида на реку Святого Лаврентия.
Глядя на реку с террасы Дюферин, я вспоминаю, как Генри Бестон[80]80
Генри Бестон (1888–1968) – известный американский писатель-натуралист, автор многочисленных публикаций и книг.
[Закрыть] восхищался величием этого пейзажа. «Панорама далеких гор и мрачных берегов, – писал он в «Святом Лаврентии[81]81
Луи-Жозеф де Монкальм-Гозон, маркиз де Сен-Веран (1712–1759) – французский военный деятель, командующий французскими войсками в Северной Америке во время Семилетней войны.
[Закрыть], – пустого неба и мощной, словно океан, реки. Все это совершенно несопоставимо ни с европейскими масштабами, ни даже с восточным побережьем Соединенных Штатов. Открывающийся пейзаж потрясает размерами и невероятной мощью. Пейзаж этот не имеет ничего общего с пейзажами Англии или Франции. Эта земля чужда Европе и воспоминаниям о ней».
Даже удивительно, что на таком роскошном фоне писалась столь мелкая история. Взять хотя бы эпизод, решивший судьбу штурма квебекской крепости. Все лето 1759 года британская армада (насчитывавшая более ста пятидесяти кораблей и около двенадцати тысяч солдат) под командованием Джеймса Вольфа[82]82
Джеймс Вольф (1727–1759) – британский военный деятель, участник Семилетней войны.
[Закрыть] тщетно осаждала крепость со стороны реки. Неприступная береговая скала не позволяла армии высадиться и взять город. Англичане оказались бессильны – приближалась зима, корабли вот-вот вмерзнут в лед… И кабы не французские бабы…. 8 сентября генерал Вольф, уже не надеясь на успех операции, привычно изучал в подзорную трубу вражеский берег и вдруг – не поверил своим глазам: он увидел женщин, стиравших в реке белье. Немного выше, в зарослях, что-то сушилось. Вольф справедливо предположил, что там должна быть какая-то тропинка, и ночью 12 сентября высадил в этом месте своих солдат. Решающая битва, разыгравшаяся на следующий день на равнине Авраама, продолжалась всего пятнадцать минут. Французские отряды генерала Луи-Жозефа де Монкальма[81]81
Луи-Жозеф де Монкальм-Гозон, маркиз де Сен-Веран (1712–1759) – французский военный деятель, командующий французскими войсками в Северной Америке во время Семилетней войны.
[Закрыть], несмотря начисленное превосходство, потерпели позорное поражение, а канадские амбиции французов лопнули как мыльные пузыри. Можно сказать, ход истории Канады решило потребовавшее стирки исподнее.
Сегодня Квебек-Сити готовится к празднованию четырехсотлетнего юбилея. Повсюду трепещут флажки с лилиями, которые никогда здесь не росли и расти не будут (жаловался вождь местной резервации, которого цитирует Уайт), – вместо индейской символики (шкура черного медведя, лыжа-ракетка и голова индейца – чтобы показать, кто ее создал). На юбилейные торжества обещает прибыть, в частности, сэр Пол Маккартни – с бесплатным концертом. Мы его не дождемся… а пока, прежде чем отправиться в путь, заглядываем в индейскую забегаловку «Ля Сагамит», где прелестная гуронка подает нам ростбиф из бизона. Кабы не меню, я бы ни за что не поверил – на вкус обычная говядина. Зато гуронка выкрашена в блондинку. Мы сфотографировались вместе на память. Позже, уже в машине, Кшись вспоминал ее красивые глаза, наполненные золотым свечением, и мечтательно посапывал на заднем сиденье – мол, до чего же приятно было бы проснуться в таких глазах.
Автострада 175-Север
Покинуть Квебек – большое искусство. Настоящий лабиринт дорог, минимум указателей, так что нам далеко не с первого раза удается выбраться на автостраду 175-Север. Уайт посвятил ей целую главу – и неудивительно! Очень красивая трасса, проходящая через Национальный парк Жак-Картье и два заповедника в горах Лаврентия. Только во времена скитаний Кеннета это было тихое, не слишком оживленное шоссе, а теперь, в связи с наплывом туристов, его расширили. И потом, я все время удивлялся – откуда знаки, предупреждающие о присутствии лосей, ведь Кен писал о карибу? Неужели ошибся? Лишь позже выяснилось, что еще каких-нибудь двадцать лет назад в горах Лаврентия действительно водились карибу, но в результате потепления животные ушли дальше на север.
Большие гусеничные экскаваторы, мощные бульдозеры, краны и чудовищные грузовики в этом нежном северном ландшафте напоминали космические машины инопланетных захватчиков. У меня было ощущение, что они буквально вгрызаются в землю. Время от времени нам приходилось останавливаться и пережидать в длинной череде машин, пока взорвут динамитом очередной кусок горы. Черные придорожные ели, предназначенные для вырубки, помечены ядовито-желтой краской. Автострада 175-Север напоминала открытую рану, обагренную яркой сукровицей. Индейская музыка Робби Робертсона[83]83
Джейми Ройял Клегерман, более известный как Робби Робертсон (р. 1943) – канадский певец, автор песен и гитарист.
[Закрыть] в этом разрушенном пейзаже звучала словно траурная песнь. Особенно «Танец призраков».
На озере Жак-Картье короткая остановка – только размять ноги. Сюда строители еще не добрались. Страшно подумать, что станет с этими девственными берегами, когда здесь вырастут курорты. Будь моя воля, я бы вовсе запретил (под угрозой виселицы) массовый туризм на Крайнем Севере. Слишком нежна природа этих широт. Здешний пейзаж требует вдумчивого созерцания, а не пьяных восторгов туристического сброда. Быть может, поэтому Уайт писал, что идущий Северным Путем стремится к прозрению, к выходу из хаоса. Разум аборигенов был прозрачен, пока белые люди не привезли сюда огненную воду.
