Текст книги "Путем дикого гуся"
Автор книги: Мариуш Вильк
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
Жизнь слишком коротка, чтобы спешить
Эту сентенцию подсказал мне на пароме эскимосский шаман Алекс. Алекс сравнил дорогу белых людей с тропами инуитов. Белый человек всегда движется самым коротким путем к цели, инуиты идут в обход. Белые люди живут во времени, инуиты – в пространстве. У белого есть некоторое количество лет, чтобы успеть как можно больше, а ему осталось пройти определенное количество миль, так что чем медленнее он шагает, тем больше видит. Количество миль от этого не меняется. Еще он сказал, что скоро я сменю направление – с северного на южное. Я спросил почему.
– У нас каждому возрасту соответствует своя сторона света. Детство, за которое отвечает тук-тук, то есть олень, обращено к востоку, молодость – к югу, зрелость шагает на запад, а старость движется на север. Ты скоро пойдешь по второму кругу.
По сей день не знаю, откуда Алекс узнал о Мартуше, которой и на свете-то еще не было… На прощание он подарил мне инуксука, каменную человеческую фигурку. Это в тундре и указатель, и опознавательный знак.
– Теперь ты наш, – помахал он мне, спускаясь по трапу в Хоупдейле. Той же ночью Алекс должен был уплыть на охоту за тюленями.
Кеннет закончил свои лабрадорские странствия в Унгаве. Там он переживал мистические видения, писал хайку петроглифами, используя долото из лабрадорита, встретил самого себя доледникового периода. Кто-то подвел итоги «Синего пути» коаном Якусо Квонга – дописал на полях карандашом: «Дорога нужна нам не для того, чтобы идти туда, но чтобы вернуться оттуда – сюда». Может, это было послание анонимного дарителя, оставившего мне книгу Уайта в краковском «Доме под глобусом»… Стоит добавить, что Квонг был мастером шаматхи[109]109
Шаматха (буквально: умиротворение, спокойствие) – тип медитации в буддизме, ставящий целью достижение ментального покоя; а также собственно состояние ясности сознания.
[Закрыть], то есть практики остановки.
Я заканчиваю нашу лабрадорскую историю в Наине. На прощание мы с Каспшиком выкупались в городском стоке, который впадал здесь в Лабрадорское море. Откуда мы могли знать, что местные жители машут руками, желая нас предостеречь. Мы были уверены, что они выражают свое восхищение.
В Наине до меня наконец дошло, что дело не в разнице между путешественником и странником, а в том, чтобы быть на земле аборигеном, а не транзитным пассажиром.
Торонто
Эпилог нашей поездки на Лабрадор – встреча в баре Prohibition в Торонто. Бар выбрал Дюк Редбёрд – вождь «нелегальных» индейцев (то есть тех, кто не признал власть белых людей в Канаде).
Красная Птица заставил меня осознать, насколько агрессивна белая культура Книги, хлеба и вина. Он начал с вина. Другие культуры предлагали свои стимуляторы – коноплю, кактус, грибы, листья коки. Репрессивная культура белых наложила на них лапу, утверждая, что это наркотики, и разрешила только алкоголь! Недавно даже табак оказался под частичным запретом.
Дюк заметил удивительную закономерность: в последние годы индейцы, которые перестают пить, возвращаются к вере предков, а индейцы, возвращающиеся к вере предков, перестают пить.
– Я не проклинаю, Мар, алкоголь. Сам тридцать лет пил по-черному. Тогда я понял, что дерево предпочитает пьяного, который о него обопрется, обнимет и погладит, чем трезвого, который так и норовит дерево срубить. Но алкоголь – не для нас. Алкоголь заставляет нас забыть о свидетеле[110]110
Красная Птица использовал английское слово «witnessing». Я долго думал, пока до меня не дошло, что речь идет о сакшина из Упанишад. Примеч. автора.
[Закрыть] в себе.
Что касается хлеба, белые отбирали у индейцев землю, чтобы ее засеять. Изгоняли с плодородных территорий, где было много травы и бизонов. Бизонов перебили. А в христианских миссиях хлеб обращали в тело и запивали кровью.
Все это они вынесли из Книги. Даже время из циклического стало линейным и потекло в никуда. Оджибве смотрят назад – за спину. Бог белых дал Адаму природу, чтобы тот ее завоевал, но поскольку собственного тела Адаму не хватает, приходится его удлинять. Ноги – колесами, руки – мушкетами (а теперь – ракетами), глаз – оптикой, разум – электроникой. История – это прогресс… А у индейцев есть миф. Историю оджибве не признают.
– У индейцев даже собственное имя нужно заслужить. Оно дается не сразу. Ваши малыши получают имя – Юзек, Аня – и свои игрушки: лошадка Юзека, кукла Ани. Наши дети безымянны, пока Дух не объявит имя. Игрушки общие. Точно тень дерева в пустыне. Белый отталкивает всех, защищая свое место. У него есть право на свой кусочек тени. А индеец знает, что это тень дерева.
На прощание Красная Птица обнял меня, и мы сфотографировались вместе на фоне коврика с надписью Don’t BOOZE[111]111
Не пьянствуй (англ.).
[Закрыть]. Он шепнул:
– Вино, Мар, пробуждает чувство вины.
2009
Зазеркалье
Любить друг друга – значит любить Дорогу, по которой вы идете вместе.
Нгуен Ван Хоан
4 апреля
…Я ощущаю себя жертвой кораблекрушения на необитаемом острове – бросаю в море бутылку с письмом в надежде, что, может, лет через пятнадцать-двадцать ты его прочтешь. И пойдешь дальше, Мартуша.
18 апреля
Пешня – лом для разбивания льда в проруби. На конце длинной палки острие, как у топора. Пешней можно разбивать лед короткими ударами, не слишком наклоняясь.
Сегодня о новой пешне нечего и мечтать – кузницы в деревне нет. А в Петрозаводске, в хозяйственном магазине, барышни за прилавком – украшенные тату – вообще не понимают, о чем я.
Всю осень я приставал к соседям с этой пешней, соблазнял мужиков водкой – все напрасно. Народ беспомощно разводил руками – нет, никак не достать. И вот – чудо! В конце ноября (а может, уже в декабре) приезжаем в Конду, а у порога – прислоненная к двери крепкая пешня. Кто ее оставил – по сей день не знаю.
Сидя вечером с Мартушей у печи, в которой Наташа тушила ряпушку по-польски (с луком и картошкой), я вспомнил похожую историю. Прошлой весной мы приехали в Конду – любоваться прилетом диких гусей, лягушачьими свадьбами и таянием льда на озере. У порога по шейку в снегу ждала нас бутылка хорошего французского вина. Долго гадали, откуда она взялась. Летом отец Николай (Озолин) признался: ехал на Крещение Господне в Кижи да и заглянул по дороге – поздравить меня с днем рождения. Никого не застав, закопал вино в снег – чтобы бутылка не лопнула.
Назавтра на лесной дороге в Сибов я встретил Песнина. Юра с видимым трудом остановил свою развалюшку и, радостно поздоровавшись, объяснил, что у Вали несколько дней назад был день рождения – надо раздобыть что-нибудь на опохмел. Спросил, надолго ли мы. Услышав, что на всю зиму, даже протрезвел: а не замерзнет Мартуша-то?
– Рябина уродилась, зима будет суровая.
– Осенью я полы подшил и два воза дров нарубил, до весны должно хватить. А нет – так еще нарублю.
– А как вы будете жить без телевизора? Мы с Валюхой хоть сериалы смотрим.
– Жизнь, Юра? – самый лучший сериал. У нас вот как раз новая серия «Дома над Онего» пошла.
Занятия ушу начинают с отдельных, обычно не связанных друг с другом упражнений, которые очерчивают горизонты школы. Лишь спустя долгое время ученик начинает понимать целое… Другими словами, это движение от фрагмента к целому. Или, точнее, обнаружение целого во фрагменте (абзаце).
Ушу – китайский вариант спортивной борьбы. Хотя трудно считать это просто борьбой: ушу – скорее своего рода медитация, заключающаяся в аккумулировании в себе внутренних сил. Труднее побороть себя, – утверждали древние мастера, – нежели внешнего врага. Одно из главных упражнений ушу – «борьба с тенью». Утром ученики становятся спиной к восходящему солнцу, а вечером – к заходящему. Таким образом, они всегда видят свою тень. Это помогает корректировать позу. Контролировать внимание.
22 апреля
В Заонежье уже несколько дней припекает солнце. Снег стаял, но на Онего еще лежит толстый лед. На заливных лугах лягушачьи свадьбы. Оглушительное кваканье! Скоро лужи вспенятся икрой. С купола часовни истошно орет чайка. По стеклу ползет муха – проснулась от зимнего сна, жужжит. Ночью так тихо, что слышно, как в мансарде скребется мышь! Эта тишина заглушает грохот мира.
Я люблю после суровой зимы оттаять на завалинке дома над Онего: наблюдать, как просыпается земля, ждать птиц, собирать березовый сок, наслаждаться тишиной и подставлять себя солнцу. Это самая приятная пора в Конде – ни комаров, ни людей.
И вдруг мейл – из другой жизни… Роман Дащиньский, «Газета Выборча»[113]113
Крупнейшая общепольская газета.
[Закрыть]. Предлагает обменяться циклом писем о мужчинах для рубрики «Мужская музыка». Да что ж такое творится в Польше, подумалось мне, что два мужика толкуют о мужиках? В мое время на берегах Одры мужчины все больше о девках болтали.
Первый вопрос: что, по мнению Мариуша Вилька, означает быть мужчиной?
– Это, пожалуй, зависит от возраста, – отшучиваюсь я, чтобы потянуть время и собраться с мыслями. – Еще недавно ко мне обращались «молодой человек», а тут вдруг в магазине очаровательная девушка-продавщица: «Мужчина, у вас мелочи не найдется?»
На русском Севере я живу уже восемнадцать лет – треть жизни. Достаточно много, чтобы перестать предаваться абстракциям. Так что давай не будем шлифовать формулировки и мудрствовать, гадая, в чем заключается подлинная мужественность, – гораздо интереснее поговорить о конкретике. К примеру – о моих соседях.
В Конде Бережной зимует Андрей Захарченко с женой Тамарой и двумя детьми – четырехлетним Андрюшкой и двухлетней Дариной. Захарченко раньше был физиком (закончил Бауманский институт в Москве), а теперь он адвентист. В одиночку построил дом и провел воду, чтобы жене было полегче с пеленками. Захарченко разводят пчел и коз. Словом, живут как у бога за пазухой.
Кстати напомню, что Конда Бережная – деревня «нежилая», то есть вымершая. Дорогу зимой не чистят, почту не разносят и так далее. До ближайшего магазина – пять верст.
В Сибове зимуют Юра Песнин с Валюхой. Когда-то Юра был трактористом в колхозе, а Валя – дояркой. Теперь оба на пенсии, дочь давно вышла замуж и уехала под Мурманск. Песнин рыбачит, пьет вусмерть, а когда не пьет – смотрит сериалы. Валюха радуется, что Юрка жив (ровесники его давно в могиле) – не осталась в старости одна. Сибово тоже «нежилое», до магазина Песниным вдвое дальше, чем нам.
Еще дальше, аж в пятнадцати с лишним верстах от магазина, – «нежилая» Усть-Яндома. Там зимуют Виктор Денисенко с Клавой. Много лет назад Виктор, защищаясь, застрелил пасынка-наркомана. Витю посадили, но ненадолго – за превышение самообороны. Теперь он плотничает, немного рыбачит и охотится, а Клава занимается домом и хозяйством да помогает мужу с сетями.
Надеюсь, вам уже понятно, почему тот, кто пару раз перезимовал в «нежилой» деревне Заонежья, не станет теоретизировать на тему: что такое – быть мужчиной? Тут мужика и так видно.
Из мейла к Дащиньскому
Размышляю, почему диалог у нас не клеился, и прихожу к выводу, что дело во мне. Вы спрашивали, сознательно ли я избегаю разговора о своей жизни в Польше? Конечно, да. Принципиально!
Другое дело, что я вообще избегаю разговоров о своей жизни, следуя правилу Эпикура: «Живи незаметно». Надо было сразу Вас предупредить. Ваши вопросы помогли мне осознать: мужчина о себе не говорит.
Но суть проблемы – в другом, и понял я это благодаря Вам. Так вот, я давно и последовательно сдираю с себя различные ярлыки, которые на меня то и дело пытаются навесить: поляк, католик и пр. Отсюда мои скитания по Северу, встречи с Другим, опыт переживания Пустоты. Короче говоря, я протаптываю тропу, которая меня все больше оголяет и, возможно, в конце концов оставит лишь «чистое видение». Размышляя о том, почему не сложилась наша беседа, я пришел к ошеломляющему открытию, что «мужчина» – очередной ярлык, который следует содрать.
С сердечной благодарностью…
25 апреля
Сижу в Конде, словно Конфуций, просвещенный дилетант. Мастер Кон учил, что любое профессиональное знание расшатывает духовную цельность личности (что подтверждает пример многих специалистов по бизнесу, спорту, праву или науке), сам же на склоне лет жил в праздности. То есть трудился, прежде всего, над самим собой: медитация, борьба с тенью и забота о собственном здоровье.
26 апреля
Райнер Мария Рильке говорил, что счастье – это иметь дом с садом, в котором выращиваешь розы для живущей в доме женщины. Поэт умер 29 декабря 1926 года в возрасте пятидесяти одного года – говорят, от заражения крови, поранившись шипом.
В России Рильке побывал дважды. В первый раз он попал в Москву на Пасху 1899 года. Тогда поэт путешествовал с Лу Саломе[114]114
Лу фон Саломе (1861–1937) – известная писательница, философ, врач-психотерапевт немецко-русского происхождения; подруга Ницше и Фрейда.
[Закрыть], дочерью немецкого генерала Густава фон Саломе (отличившегося в армии Николая I во время подавления польского восстания 1830–1831 гг.), и ее мужем, немецким востоковедом Фридрихом Андреасом[115]115
Фридрих Карл Андреас (1846–1930) – выдающийся немецкий лингвист, востоковед, иранист.
[Закрыть]. В России они провели всего четыре недели. Посетили Льва Толстого, Леонида Пастернака (отца поэта) и художника Илью Репина, полюбовались Кремлем, затем отправились в Петербург на празднование столетия со дня рождения Пушкина. Спустя годы Рильке вспоминал, что четыре недели пролетели как сон. Это было возвращение в духовную отчизну (Heimat).
Второй раз он приехал в Россию с Лу весной 1900 года. На этот раз они путешествовали вдвоем, без мужа Саломе. Снова Москва, посещение картинных галерей и восхищение Кремлем, визит ко Льву Толстому в Ясную Поляну, оттуда – через Тулу – в Киев. Большое впечатление произвели на Рильке пещеры Киево-Печерской лавры. Сам город, писал он матери 26 июня, под властью поляков утратил свой русский колорит, который поэт ценил превыше всего, сделался бесцветен (ни Запад, ни Восток) – трамваи на улицах, богатые магазины и проститутки в отелях.
Через две недели двинулись дальше. Сначала пароходом в Кременчуг, оттуда по железной дороге в Полтаву, где посетили поле битвы Петра I с Карлом XII, потом через Украину в Саратов и по Волге в Ярославль. Мать рек русских очаровала поэта. Все, что Рильке видел прежде, было бледным отражением края, реки и мира, здесь же его взору предстало подлинное творение Создателя! В Ярославле они провели четыре дня и поехали в село Низовка (Тверской губернии) в гости к крестьянскому поэту Спиридону Дрожжину. Рильке утверждал, что это один из последних великих создателей русского эпоса, и впоследствии перевел на немецкий язык несколько его стихотворений.
Из Низовки Рильке сообщал матери, что вот уже неделю они гостят у крестьянина Дрожжина, необыкновенного поэта из глухой деревни (четырнадцать верст от железной дороги). В этой деревянной халупе, – писал он, – среди книг и картин, я чувствую себя дома. Окна выходят в сад, где Дрожжин выращивает овощи и розы, и на сеновал. Летом хозяин занимается хозяйством, а зимой, когда руки свободны, превращается в поэта. В России он широко известен, считается выдающимся народным художником. Дрожжину пятьдесят два года, у него жена, четыре дочери и внук, с которым поэт, не имея сына, связывает огромные надежды. Лично знаком со всеми значимыми писателями своего поколения (хранит их портреты и письма), собрал большую библиотеку – позавидуешь. Ах, какая атмосфера царит в его кабинете! За окном – цветочный ковер, пушистые одуванчики размером с кулак и колокольчики, похожие на синие тюльпаны. Этот пейзаж за окном и книги вокруг создают ощущение гармонии и духовной содержательности.
Несколько иначе видит Низовку женщина. Саломе в своем дневнике отмечает, что пока мужик (то есть Дрожжин) слагает стихи о полевых цветах и превозносит труд на свежем воздухе (это, мол, способствует хорошему аппетиту), его женушка от рассвета до глубокой ночи работает на сенокосе: так надышится сухой травой, что ее начинает рвать, от усталости не может есть, а жажду утоляет болотной водицей.
Из Низовки через Новгород Великий вернулись в Петербург, где ненадолго расстались. Лу поехала в Финляндию, а Рильке остался в столице и завязал там несколько важных знакомств, в частности со сценографом и историком искусства Александром Бенуа. В результате родилось эссе о русской живописи, в котором немецкий поэт уподоблял отношение Запада к России отношению Древнего Рима к варварам, сражавшимся на его аренах с дикими зверями, и утверждал, что в отличие от европейской культуры, выжженной лихорадочной спешкой, медлительная русская культура по-прежнему жива.
Второе русское путешествие Рильке закончилось 22 августа, когда они с Лу вернулись в Берлин. Однако Россия осталась в памяти поэта на всю жизнь. Некоторое время он даже подумывал осесть тут и эпатировал немецких друзей вышитыми рубашками, татарскими сапогами и русским акцентом. За несколько дней до смерти Рильке признался, что знакомство с Россией было главным событием его жизни.
28 апреля
После многих лет путешествий по свету мой идеал – монастырская келья.
Рышард Капущиньский
Наверное, дело в возрасте: я все чаще предпочитаю странствовать, не вставая с кресла, – вот как сегодня. Поле почерневшего льда на Онего тает в лиловой мгле за окном (не видно противоположного берега Великой Губы), чайки чертят по нему белые иероглифы, у мостков шумит «сало»[116]116
Сало – густой слой мелких ледяных кристаллов на поверхности воды.
[Закрыть], а меня укачивают ритмы Херби Хэнкок и Норы Джонс, Тины Тернер, Джони Митчелл и Леонарда Коэна[117]117
Херберт Джеффри Хэнкок (Херби; р. 1940) – американский джазовый пианист и композитор; Нора Джонс (р. 1979) – американская джазовая певица и пианистка, актриса; Тина Тёрнер (р. 1939) – американская певица, автор песен, актриса и танцовщица; Джони Митчелл (р. 1943) – канадская певица и автор песен; Леонард Норман Коэн (р. 1934) – канадский поэт, писатель, певец и автор песен.
[Закрыть]. Разве можно найти компанию лучше?
Мастер Кон учит, что дорога ведет нас из пустоты в пустоту. Это как в тумане – другой берег Великой Губы. Он словно бы не существует. Лишь на Севере можно пережить это в полной мере. Более восторженно выразилась американская писательница Энни Диллард: «Бесплодный северный пейзаж способствует очищению и готовит душу для принятия божественной эпифании». Энни написала это в ранней юности.
Сидя над Онего в своем кресле, я наблюдаю через боковые окна, как сменяются времена года, могу вволю нагуляться по Лабрадору или Бурятии – неспешно, протаптывая в словах старые тропы и новые книги. Могу идти следами Рильке по России или Майнова[118]118
Майнов Владимир Николаевич (1845–1888) – писатель-этнограф, один из первых русских исследователей, обратившихся к антропологическому изучению некоторых народностей России.
[Закрыть] по Карелии и Обонежью. Могу вернуться к прабабке Матильде и к индейцам под сливой, не обращая внимания на прошедшее время… Достаточно собрать несколько событий из разных эпох в одном предложении – и они существуют современно.
Наше истинное странствие по жизни совершается вглубь, со множеством возвращений к истокам, а современная мода на туризм, особенно среди стариков, – погоня за эрзацем, новинкой или фоткой, – свидетельство незрелости. Словно, дожив до седых волос, они не поняли, что всего не успеешь. Отсюда спешка.
Тот же Капущиньский… Зачем ему понадобилась в старости тропа Малиновского[119]119
Незадолго до смерти Р. Капущиньский планировал путешествие в Океанию по следам Бронислава Малиновского (1884–1942) – британского антрополога польского происхождения.
[Закрыть], разве своих было мало? Так и не сумел остановиться! А ведь в «Лапидарии V» мечтал о старости в монастырской келье. И что же?
Зачем перемещаться в пространстве, тратить силы и деньги, если можно странствовать во времени – в такт биению сердца и там-тамам воспоминаний – куда слова понесут?
30 апреля
Вчера Онего было покрыто почерневшим льдом, а сегодня – месиво цвета железа. «Обедник» легким дуновением перегоняет через озеро серые дойные тучи. Кажется, еще мгновение – и из них брызнет черное молоко, как в «Калевале». Только записывая каждый день, можно уловить нюансы ритма, в котором меняется природа.
Время от времени меня спрашивают – на авторских вечерах или по электронной почте, – что такое тропа. Недавно этот вопрос задала девушка из Кракова, которая пишет дипломную работу «Об интеллектуальном кочевничестве в прозе Вилька». Тропа меняется, – ответил я ей, – тем самым меняется и смысл понятия. За каждым поворотом открываются новые семантические поля.
Слово я нашел в словаре Даля. От поморского «тропать», то есть протаптывать. Тропа жизни, вытоптанная своими ногами в такт своему пульсу. Из кельи отца Германа на Соловецких островах, где она для меня началась, я вынес афоризм старика – как последнее напутствие в дорогу: «Можно всю жизнь скитаться, не покидая кельи».
Сперва в основе тропы лежало мое «эго». Это я протаптываю тропу! Помню, как сошел с яхты на Канин Носе и впервые увидел тундру в ее первозданном виде – никаких следов человека. Сделав несколько шагов, оглянулся и увидел на ягеле отпечатки своих подошв. (Марина Цветаева когда-то написала Рильке о своих стихах: «Поверь мне на слово – до меня их не было».)
Потом на Онежском озере я нашел старый дом – и он стал моей тропой. Несколько лет я скитался, не покидая его. Потом отправился на Кольский полуостров, чтобы для разнообразия опробовать тропу – дом кочевника.
И у саамов понял: не я протаптываю тропу, а тропа протаптывает меня. Это закон кочевника. Идешь не к цели, а по направлению. Идешь так, как позволяет тундра, потому что там, где зимой был лед, весной образуется няша – топь. Если уши у тебя отверсты, тундра сама подскажет маршрут. Плюс опыт. Индусы называют его кармой. Он тоже поможет не заблудиться.
А недавно у меня родилась дочь Мартуша, теперь она станет моей тропой. И куда меня заведет – не ведаю.
Поэтому не спеши со своей работой, – написал я в заключение краковской дипломнице, – ибо тропа не имеет конца. Каждый конец – новое начало. Так уж устроена природа.
1 мая
Вечером туман накрыл нас полностью. Только крест над часовней маячил в пепельной мгле… Онего в бурых облаках. На мгновение показалось, что из-под ледяного месива выползает Водяной. Около бани что-то сопело, словно отряхиваясь, но в тумане было не разглядеть. Казалось, бурлит в воде какой-то бурый клубок, собираясь выползти на сушу. Жалко, что Мартуша еще слишком мала для сказок. Сейчас бы рассказать ей о Водяном! Ночью пошел дождь. С озера парило так, что даже окна в доме снаружи запотели.
«Капущиньский нон-фикшн» – один из лучших образцов жанра путевой прозы, прочитанных мною за последнее время. Артур Домославский рассказал не только о жизни Капущиньского, которого называют Репортером XX века, но и показал одновременно свою собственную – длинную и трудную – тропу ученичества, на которой он превзошел Мастера. Капущиньскому такая книга была бы не по плечу.
Насколько я понял, прочитав текст один раз, Домославский заглянул вглубь человека, которого годами видел в маске мэтра. После смерти Капущиньского он злоупотребил доверием его вдовы, получив доступ к архиву, воспользовался доброжелательностью коллег… Таким образом ему удалось сорвать маску – описанную во вступлении «улыбку Капу».
Домославский три года странствовал тропами Мастера. Представляю себе, что это было за приключение: Мексика, Боливия, Колумбия, Аргентина, Ангола, Эфиопия, Кения, Уганда, Танзания, Канада и Соединенные Штаты, а также «папки», доносы коллег, наветы любовниц. Сколько всего открылось, обнажив второе и третье дно… Домославский доказал, что из этого можно сделать шедевр!
СМИ переборщили: еще до выхода книги подняли шум, в результате акценты сместились, разразился скандал. Была распространена информация об отказе издательства «Znak» печатать заказанную Домославскому биографию, о попытке жены Капущиньского запретить публикацию книги через суд. Затем журналисты выуживали самые неожиданные эпизоды и издевались – одни над героем, другие над автором, – не давая читателю возможности ознакомиться с контекстом. Якобы Капущиньский-корреспондент был шпионом, а еще раньше писал хвалебные оды Сталину, верил в компартию и левых, что Хайле Селассие был совсем не таким, а Че Гевару он вообще придумал от начала до конца. Артуру Домославскому досталось за подлое предательство друга и низвержение авторитета, а Мартин Поллак[120]120
Мартин Поллак (р. 1944) – австрийский писатель, журналист, переводчик.
[Закрыть] успел даже поклясться, что книгу на немецкий язык переводить не станет… Эта шумиха показала со всей очевидностью, что в Польше по-прежнему солируют голоса, мутировавшие еще в ПНР.
Что касается мастерства, упреки большей частью идиотические – например, о траве, которая непонятно насколько выросла – на полтора метра или на два? Рышард Капущиньский на моей книжной полке стоит рядом с Николя Бувье[121]121
Николя Бувье (1929–1998) – швейцарский писатель, поэт и фотограф.
[Закрыть] и Брюсом Чатвином. Как-то я не слыхал, чтобы кто-нибудь цеплялся к Чатвину: мол, второе имя Каспара Утца[122]122
Роман английского писателя Брюса Чатвина (1940–1989) о коллекционере мейсенского фарфора Каспаре Утце.
[Закрыть] – Вильгельм, а не Иоахим. Или к Бувье, что он не мог видеть ками[123]123
Ками – в синтоизме духовная сущность, бог; божества неба и земли, обитающие в посвященных им святилищах.
[Закрыть] в буддийском храме дзен, потому что это божества синтоистские.
Что касается претензий к альковным сплетням, то меня удивляет одно: Домославский предоставил слово анонимным любовницами. Я бы называл барышень по фамилии. А дочь Зойка сама виновата, что не дала интервью.
Славек Поповский[124]124
Славомир Поповский (р. 1948) – польский журналист и публицист.
[Закрыть] написал в блоге: проверить себя очень просто – достаточно спросить: а ты бы хотел, чтобы такой человек был вхож в твой дом? Я на мгновение задумался, но Наташа ответила первой.
– Почему бы и нет, – воскликнула она наивно, – ты же не Капущиньский!
2 мая
А озеро по-прежнему покрыто льдом. Хотя вчера казалось, что назавтра от него не останется и следа. Дождь не размыл его, но проделал поры – как в пемзе. Теперь Онего выставило в прояснившееся после вчерашнего буйства небо миллионы черных иголок.
В полдень на их кончиках появились капельки солнечного света. На каждой иголочке – по огоньку. Черная шуба Онего усыпана бриллиантами. Вдали лучилась открытая вода. Неудивительно, что Иван Поляков[125]125
Иван Степанович Поляков (1847–1887) – географ, натуралист. См. о нем: Мариуш Вильк. Дом над Онего. С. 104–106.
[Закрыть] свихнулся.
Дневник позволяет перескакивать с темы на тему, это жанр открытый и близкий запечатлеваемой жизни. Я ценю его причуды: сегодня пишу об одном, завтра о другом, послезавтра – о третьем. Не приходится тянуть лямку сюжета, можно прервать его, а спустя несколько дней подхватить вновь… При этом – что не менее важно – дневник обнажает фиктивность линейного времени. Ведь, если вдуматься, кого интересует, когда сделана запись – 2 февраля или 30 мая? Какое это имеет значение? Историческое время, которое кажется таким важным, в сущности, второстепенно. Другое дело времена года – возвращения птиц, циклы вегетации. Дневник позволяет уловить цикличность биологического времени. И это для меня очень ценно.
4 мая
Спектакль на Онего продолжается. Сегодня бланманже, что-то вроде желе из черного льда, замерзшей пены и взвеси «сала». При этом все меняется на глазах, так быстро, что я не поспеваю. То, что пытаюсь записать в настоящем времени, становится прошедшим, не успеваю я закончить фразу.
9 мая
В природе порой бывает: только что ты кого-нибудь съел, а в следующее мгновение съели тебя. Гуляя по Ельняку, я нашел останки ястреба. На фоне палитры цветов сепии – от светлой, почти соломенной, до грязного оттенка торфа – горстка ястребиных косточек светилась, как выбеленные солнцем деревяшки. Вокруг сновали муравьи.
Вечером заглянули Денисенки из Усть-Яндомы. Хотят поставить у нас инкубатор для гусей, за электричество обещают платить рыбой и козьим молоком – то есть с выгодой для обеих сторон. Витя вчера перебрал. В длинном черном кожаном пальто он напоминал героя какого-то нового русского фильма – то ли «Острова» Лунгина, то ли «Попа» Хотиненко. Мы не виделись с осени, было о чем помолчать. Закурили.
Из темноты грянул лягушачий хохот (словно увидев нас, они разом рехнулись) – со всех сторон и до самого горизонта, светившегося сиянием из-под шапки тумана. Эхо разносилось по Онего, отталкиваясь от стены леса на противоположном берегу. Ни одна базилика, ни один концертный зал не имеют такой акустики, потому что ни одному строителю на свете не соорудить свод из тумана, не говоря уж о размерах купола над Онего. До того берега через Великую Губу – четыре версты, а в длину озеро насчитывает около двадцати, если не больше. Тысячи лягушек хохотали в мокрой траве в поисках пары, потом они две-три недели будут объезжать друг друга как безумные… А еще через некоторое время дорога в поселок окажется буквально устлана раздавленными трупами.
– В этом самолете был кто-нибудь из твоих родных?[126]126
Речь идет об авиакатастрофе под Смоленском 10 апреля 2010 года во время которой погибла правительственная делегация Республики Польша во главе с президентом Л. Качиньским.
[Закрыть]
– Родных – нет, было несколько друзей.
18 мая
Издательство «Чарне» попросило меня написать несколько слов о «Патологиях» Захара Прилепина – на обложку. Я люблю этот жанр: чтобы написать два-три предложения, прочитываешь целую книгу. Идеальная пропорция.
В последнее время я предпочитаю читать. А если уж писать, то короткие тексты – эсэмэски, мейлы, аннотации вот… Однако Захар Прилепин в эти рамки не умещается. Можно, конечно, сравнить его с Горьким, но это в российской критике стало уже общим местом. Можно сказать, что пишет Прилепин главным образом о любви, что и сам часто подчеркивает в интервью, но это будет подражание его черному юмору. А эпатировать читателя тиражами и премиями – идолопоклонничество. В общем, как ни крути, Прилепину придется посвятить отдельный пассаж.
Захар Прилепин – псевдоним Евгения Николаевича Лавлинского и одновременно его гениальный «мегапроект». Кажется, маленький Женя выдумал Захара еще в сельской школе (он родился в селе Ильинка под Рязанью) или чуть позже, шатаясь по переулкам Нижнего Новгорода в поисках работы. Прилепин побывал и могильщиком, и писакой в местной газете… наконец вступил в ОМОН и добровольцем отправился в Чечню. Это оказался переломный момент.
После возвращения из Грозного Захар написал роман «Патологии», сразу вознесший его на Олимп русской литературы «нулевых», и вместе с Лимоновым возглавил Национал-большевистскую партию. В настоящее время тиражи его книг сопоставимы с пелевинскими, а сам он нарасхват у СМИ… Интервью и публицистика Прилепина раздражают многих. Феминисток – тем, что в русском мужике Захар ценит самоиронию (не путать с сарказмом), а в женщине – ее бабью загадку. Других радикалов Прилепин эпатирует откровениями, будто он – верующий большевик и советский националист, а родина его – Советский Союз, поскольку именно там он родился. У Прилепина трое детей и небольшая фирма, которая дает работу полутора десяткам человек.
На данный момент он опубликовал три романа, сборник рассказов, две публицистических книги, две антологии мировой классики (одну о войне, другую о революции) и сборник интервью с русскими писателями «Именины сердца». Особенно интересны его обращения к сельскому детству (например, в миниатюре «Бабушка, осы, арбуз»), которые вносят новые ноты в течение так называемой деревенской прозы, или провинциальные картинки печальных 1990-х в «Грехе», который я считаю лучшим произведением Захара (премия «Национальный бестселлер» за 2008 год). А несколько недель назад вышла наконец его долгожданная биография классика советской прозы Леонида Леонова «Игра его была огромна». Книга моментально оказалась в числе бестселлеров.
Недавно Прилепин снова удивил публику. В новой рубрике гламурного мужского журнала «Медведь» раскрыл подоплеку своей беседы с латышскими спецслужбами по поводу убийства генерального прокурора Латвии. Следствие долгие годы топчется на месте, хотя все подозревали нацболов. Так вот, в этом разговоре Захар Прилепин признался, что Евгений Николаевич Лавлинский – его старый журналистский псевдоним.
Леонид Леонов любил говорить, что его творчество – десятиэтажное здание, а критики и прочие все толпятся на первом. Через пятнадцать лет после смерти мэтра советской литературы Захар Прилепин не только опубликовал отличный путеводитель по этому зданию, но и показал открывающиеся из его окон пейзажи. При этом подчеркнул во вступлении, что это лишь путеводитель – чтобы по-настоящему узнать Леонова, нужно его прочитать.
