Текст книги "Путем дикого гуся"
Автор книги: Мариуш Вильк
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)
Однажды Чингисхан спросил своего советника, откуда следует черпать силы. Тот сказал, что источник силы – вечное движение:
– Наш народ силен, потому что мы кочуем в поисках воды и травы, не имеем постоянных поселений, живем охотой и умеем воевать. Почувствовав в себе силу, мы собираемся вместе и нападаем. Почуяв слабость, прячемся в горах и лесах – пережидаем. Если мы откажемся от своих обычаев и по примеру западных людей начнем строить замки и города, то рано или поздно нас перебьют, и мы исчезнем навеки.
29 сентября
Сегодня закончили «леса» и начали снимать шифер. Теперь видно, сколько под ним гнили. Удивительно, как наш дом над Онего до сих пор не развалился. Подозреваю, что ремонт обойдется нам втрое дороже, чем мы рассчитывали, – ни на какой Крым не останется.
30 сентября
День хрустальный, аж в легких звенит. Прозрачный бодрящий воздух, ночные заморозки обварили салат и ноготки на грядках. Видно, домовой руку приложил – чтобы погода ремонту не помешала.
Целый день разбирали кусок со стороны часовни. Дом весь дрожал, балки трещали, словно мои кости. Но ремонт напоминает голодание, очищающее дом от гнили.
Никогда еще я так пристально не всматривался в небо, оценивая погоду на ближайшие дни. С понедельника – ни капли дождя, хотя со вчерашнего вечера висят тяжелые тучи и дует сильный северо-западный ветер.
На крыше работа кипит. Сменили два гнилых венца, балку в стропилах со стороны часовни и начали делать решетку из досок под металлочерепицу. Боже, помоги им с погодой.
2 октября
Утром – иней. Мир словно расписан светом. Солнце резко сбоку просвечивает редеющую листву. Окропляя тенью дорогу, устланную золотыми листиками берез. Все дрожит и мерцает в моих глазах, когда я мчусь на велосипеде в Великую Губу. Словно проезжаю внутри картины Сёра[155]155
Жорж-Пьер Сёра – французский художник-постимпрессионист, основатель неоимпрессионизма, создатель пуантилизма.
[Закрыть].
3 октября
Читаю «Царство количества и знамения времени» Генона[156]156
Рене Генон (1886–1951) – французский философ, остающийся влиятельной фигурой в области метафизики и традиционалистики.
[Закрыть]. Открыл мне его Василий Голованов[157]157
Василий Ярославович Голованов (р. 1960) – российский эссеист, писатель, путешественник. В 2000-е годы Василий Голованов выступил одним из популяризаторов концепции геопоэтики.
[Закрыть], процитировавший в «Острове» слова о «пространстве, поглощаемом временем».
«Те современные люди, которые рассматривают себя как бы вне религии, – пишет Рене Генон, – находятся в крайней противоположности по отношению к людям, которые, проникнувшись принципиальным единством всех традиций, не связаны больше исключительным образом ни с одной традиционной формой». Эту мысль Генон иллюстрирует цитатой из Ибн Араби[158]158
Мухйиддин Мухаммад ибн Али ибн Мухаммад ибн Араби ал-Хатими ат-Таи ал-Андалуси (1165–1240) – исламский богослов из Испании, крупнейший представитель и теоретик суфизма. Разработал учение о единстве бытия, отрицающее различия Бога и мира. Критики видели в этом учении пантеизм, сторонники – истинный монотеизм.
[Закрыть]: «Мое сердце – пастбище для газелей, и монастырь для христианских монахов, и храм для идолов, и Кааба для ходящих вокруг паломников, и скрижали Торы, и свиток Корана».
7 октября
После четырех недель волокиты удалось привезти пять балок, чтобы заменить прогнившие! Сначала в Великой Губе не было балок, потом – лесовоза, потом не было мужиков, чтобы загрузить балки в прицеп трактора. Нет слов описать эту тягомотину. Но важно, что балки наконец появились, и завтра бригада может приступать к ремонту второй половины крыши.
11 октября
Первый снег. Пока упало лишь несколько тяжелых мокрых хлопьев, но тучи висят низко. Хорошо, что ветер юго-западный (судя по зыби на Онего), братья Степановы работают на северной стороне дома – подветренной. Они меняют гнилые балки над моей мастерской, аж в голове свербит от визга пил… Словно в кресле у стоматолога.
12 октября
Сегодня целый день льет. Бригада не приехала. Позавчера выпилили четыре верхних венца в северной стене, вчера вставляли «коронки» и оставили большую щель, через которую залило сени, комнату на втором этаже, а под вечер вода потекла по стенам, закапало на кровать. Кровать я выдвинул на середину комнаты, но если так пойдет и дальше, придется эвакуировать книги, иначе вымокнут насквозь.
15 октября
Вчера Степановы закончили менять прогнившие венцы под крышей и сегодня планировали снимать шифер. К сожалению, с самого утра с неба сыплется снежная крупа, так что бригада не приехала.
Погода депрессивная. Петро со вторника в запое (сестра прислала денег). Тихонов говорит – лежит на холодной печке, словно мертвый, не подавая признаков жизни. Вот что значит пить вусмерть. Сосед Петро тоже запил…
А в Великой Губе бич Вася умер прямо на улице. Не успел дойти до магазина – похмелиться.
В последнее время я размышляю над тем, какое благо – русское отчество. Фамилию Мартуша рано или поздно поменяет (выйдя замуж), а Мариушевной будет до конца жизни. Потом я подумал о сходстве слов «отчество» и «отечество», отсюда вывод, что отчизной для Мартухи может быть отцовский мир. Мир, который я для нее создам и оставлю в наследство. Зачем же придумывать образование? Лучше жить, как Господь приказал, быть самим собой и давать людям пример.
16 октября
Ремонтируя дом над Онего, я чувствую себя так, словно строю для Мартуши крепость, в которой мы сможем пересидеть идиотизм мира, как отцы-пустынники IV века пережидали падение Римской империи.
17 октября
Наблюдая вчера за Мартушей, когда она играла с детьми Захарченко, с пеленок проникнутых духом сектантства, подумал, что сделаю все, чтобы сердце моей дочки оставалось открытым. Как сердце Ибн Араби.
18 октября
Онего штормит, с неба сыплет дождь – еще один день пропал для ремонта. А вчера казалось, что нам уже ничего не грозит (сменили последнюю балку на северной стороне), метеорологи обещали две недели солнечной погоды. Да что там – я даже дрова начал колоть, рассчитывая на сухие дни, теперь вся эта куча мокнет под дождем. Э-эх, в Крым хочу!
Случилось то, чего я опасался. Сегодня Степановы сняли шифер с северной стороны, то есть открыли ту часть дома, где находится мой кабинет, а под вечер ветер изменился, задул против солнца – и полило. Пока дождь мелкий и косой, но кто знает, что будет ночью?
Вечером – Марек Грехута[159]159
Марек Грехута (1945–2006) – польский певец и композитор.
[Закрыть]. Я станцевал с Мартушей под несколько песен, в частности «Будешь моей царицей». На мгновение затосковал по Польше. Но не по сегодняшней, безумной, а по той, 1960-х и 1970-х, – моей.
Уходим, чтобы найти.
Находим, чтобы вернуться.
Василий Голованов. Двери
21 октября
Всю ночь капало. Залило второй этаж, но на первый не протекло. Утром бригада приехала, несмотря на дождь. Успели забить крышу досками и положили первые листы металлочерепицы. Молодцы! Ветер стих, дождя пока нет. Тьфу-тьфу-тьфу.
На почте в очереди (пришли книги Гомеса Давилы). Стоявшая передо мной молодая симпатичная девушка из Великой Губы распаковывает посылку от фирмы «Ив Роше» – туалетная вода, какие-то кремы. Так Ив Роше и Николас Гомес Давила встретились в Великой Губе на столе поселковой почты.
И снова всю ночь дождь – залило второй этаж. Как бы не случилось короткого замыкания – капает на провода и розетки. С утра морозный полуночник (удивительно, как бригада выдерживает на крыше в такой холод) медленно гнал тучи, и в конце концов дождь перестал.
Кто сказал: «Умри прежде смерти»? Джалал ад-Дин Руми[160]160
Мавлана Джалал ад-Дин Мухаммад Руми (1207–1273) – выдающийся персидский поэт-суфий.
[Закрыть] или Ангелус Силезиус?[161]161
Ангелус Силезиус, Силезский Ангел (Иоханнес Шефлер, 1624–1677) – немецкий христианский мистик, поэт.
[Закрыть] А может, Ананда Кумарасвами?[162]162
Ананда Кентиш Кумарасвами (1877–1947) – эзотерик, метафизик, специалист по индийской философии и искусству. Внес большой вклад в знакомство Запада с индийской и буддийской культурой.
[Закрыть]
23 октября
Я просидел до рассвета, наслаждаясь томами схолиев Гомеса Давилы[163]163
Речь идет о книгах «Nowe scholia» и «Nastqpne scholia».
[Закрыть] и двумя сборниками эссе о нем, чтобы сориентироваться. Обратил внимание на вступление Кшиштофа Урбанека к тому «Nastepne scholia» («Очередные схолии») и несколько других текстов. Больше всего меня тронули Франко Вольпи[164]164
Франко Вольпи (1952–2009) – итальянский философ и историк философии.
[Закрыть] и Лукаш Доминяк из сборника «Miqdzy sceptycyzmem a wiarq.» и Себастьян Стодоляк и Тилл Кинзель из «Oczyszczenie inteligencji». Что касается схолиев, они начинают мне нравиться. Некоторые уже впились в меня, точно заноза, и колют под кожей. Например: «Посредственность не знает покоя и перемещается».
Я был потрясен, прочитав в тексте Вольпи фрагменты из «Notas» Давилы: «Короткая запись не злоупотребляет терпением читателя и одновременно позволяет дописать желаемое прежде, чем нас остановит сознание собственной посредственности». Дальше сам Вольпи пишет: «Схолий – это стиль: единственный подходящий для человека, который знает, что литература гибнет не потому, что никто не пишет, а наоборот – потому что пишут все». И снова фрагмент из «Notas» Давилы: «Писать – значит делать нечто прямо противоположное тому, что делает большинство пишущих».
Я был потрясен: эти несколько цитат передают суть того, над чем я раздумываю уже давно.
24 октября
В журнале «Зешиты Литерацке» – рассказ Агнешки Косиньской, секретаря Чеслава Милоша, о последних месяцах жизни поэта: «Это было, в сущности, ars bene moriendi – искусство примерного умирания. Очень спокойный, очень уверенный, очень достойный процесс завершения земных дел, отключения разума от тела и воли от разума, не хаотичный, нервный и невротический – вовсе нет. Это продолжалось с начала 2004 года. Мы все знали, что он умирает, что хочет умереть и именно так это должно происходить. Милош сказал мне, что больше не станет диктовать. Что вообще не будет больше заниматься литературными делами, корреспонденцией, делами с издательствами, что предоставляет это мне. А его просит оставить в покое».
Мы срубили березу – виновницу всей катавасии с крышей. Оставь мы ее, дерево могло бы рухнуть на новую крышу при следующей буре. Мы пили ее сок, я вставал напротив в асане «дерево», береза хранила нас от молнии и от пожара. Грустно! Думаю, что поэт Казик Браконецкий[165]165
Казимеж Браконецкий (р. 1952) – польский поэт, эссеист, литературный критик, редактор.
[Закрыть] из Ольштына понял бы меня. Жаль, что он далеко! Мы бы устроили по дереву поминки.
Из мейла Владу Дворецкому
Когда я пишу, что меня поражает отношение Николаса Гомеса Давилы к демократии, я имею в виду не то, что он открыл мне глаза – я давно уже мыслю подобным образом, – а то, что я нашел собрата. Признай, что так называемая политкорректность превратила сегодня демократию в «священную корову», а я еще в начале 1990-х сказал в интервью питерскому радио, что в отличие от маркиза де Кюстина[166]166
Маркиз Астольф Луи Леонор де Кюстин (1790–1857) – французский аристократ и монархист, писатель, путешественник, приобрел мировую известность изданием своих записок о России – «Россия в 1839 году».
[Закрыть], который прибыл в Россию монархистом, а покинул ее убежденным демократом, я приехал сюда деятелем демократической оппозиции, а уеду – приверженцем авторитарной власти и принудительного труда. Этими словами я невольно открыл себе врата Беломорканала, потому что передачу услышал Амигуд[167]167
Михаил Яковлевич Амигуд (1940–2000) – начальник Беломорско-Балтийского канала в 1997–2000 гг.
[Закрыть] (начальник «Беломорканала»), и так ему это понравилось, что когда я спустя полгода обратился за разрешением пройти по Каналу, Михаил Яковлевич не только сразу дал добро, но еще и потчевал меня армянским коньяком и икрой.
31 октября
Конец ремонта, ура! Крыша – новая, вода по стенам не течет, есть надежда, что дом еще постоит. Тем более, что в следующем году мы постараемся заменить гнилые балки в стенах, опалубку и прочее. Надеюсь, что дом над Онего дождется моих внуков, даже если мне это не удастся. Теперь можно подумать о зиме в Крыму.
2 ноября
Задушки… Зажигаю свечу за душу Мацека Плажиньского[168]168
Мацей Плажиньский (1958–2010) – польский государственный деятель, депутат сейма. Погиб 10 апреля 2010 г. в авиакатастрофе под Смоленском.
[Закрыть] и Арама Рыбицкого[169]169
Аркадиуш Рыбицкий (1953–2010) – польский государственный деятель, депутат сейма. Погиб 10 апреля 2010 г. в авиакатастрофе под Смоленском.
[Закрыть].
14 ноября
Три последних дня гостила у нас французская журналистка Анн Нива[170]170
Анн Нива (р. 1969) – французская журналистка и хроникер военных конфликтов. Специализируется на освещении событий в горячих точках мира (Чечня, Ирак, Афганистан и др.), иногда добираясь туда без разрешения властей.
[Закрыть], дочь выдающегося русиста Жоржа Нива[171]171
Жорж Нива (р. 1935) – французский историк литературы, славист, профессор.
[Закрыть]. Анн пишет книгу о двадцатилетии новой России и еще в июне спрашивала по электронной почте, можно ли приехать поговорить со мной. Как ни крути, я ведь весь этот период прожил в России, причем видел не только закат Горбачева, путч в Москве или войну в Абхазии, но еще и постранствовал, пожил в российской глубинке.
Вообще-то я избегаю журналистов, но на сей раз сразу согласился. Во-первых – из-за отца Анн, которого ценю со времен «Культуры», во-вторых – она и сама неплохо знает Россию, так что можно надеяться, что глупых вопросов я не услышу, и, в-третьих, – она француженка, прекрасно говорящая по-русски, а я люблю поболтать с настоящим европейцем о России на русском языке. Правда, немного смущала репутация Анн как военного корреспондента (Чечня, Ирак, Афганистан) – у меня совершенно определенное отношение к бабам, пишущим о войне, – но я подумал, что здесь, в Конде Бережной, войны нет, так что, может, обойдется.
Анн привезла овернский сыр Фурм д’Амбер и вино «Шато Мокайу» 1995 года из подвалов своего мужа. Она сразу меня покорила! Энергичная стройная брюнетка (занимается йогой и бегом, выступала на трапеции), едва Анн переступила порог, мне показалось, что включился дополнительный источник электроэнергии. Она сразу сказала, что чувствует себя неловко: зная все мои книги, приехала к нам как к друзьям, а мы с ней совсем не знакомы. Поэтому в первый вечер Анн рассказывала о себе. Мы засиделись до поздней ночи.
Анн выросла в русофильской атмосфере. В доме ее родителей бывали Солженицын и Окуджава. Первый раз в Москву Анн попала в 1990-м, в двадцать один год. Она тогда плохо владела русским и ехала поездом – хотела почувствовать, насколько это далеко от Парижа. Может, поэтому, читая недавно фрагменты «Волока», где я описываю свой приезд в Россию, она испытывала ощущение дежавю. Позже Анн приезжала в Москву, когда работала над диссертацией о роли российских СМИ на рубеже эпох Горбачева и Ельцина (защитилась она в 1994 году в парижском Институте политических исследований)… Изучение России продолжила в Центре российских и евразийских исследований им. Дэвиса в Гарварде, много времени провела на Кейп-Коде, в летнем доме Хелен Левин, вдовы профессора Г. Левина, специалиста по Джойсу.
– И еще было ощущение дежавю, – засмеялась она, – когда я прочитала, что решение поехать в Россию ты принял на Кейп-Коде. Это магическое место – я тоже именно там поняла, что хочу осесть в России. Наверное, сам мыс, словно палец, выставленный Северной Америкой на восток, показал нам, куда двигаться.
В Россию Анн приехала в августе 1998 года (закат эпохи Ельцина), на Кавказ – в сентябре 1999 года. Через несколько дней федеральные войска начали антитеррористическую операцию, и Анн оказалась в окруженной Чечне – словно в западне. Переодетая чеченкой (этот метод она использует потом в Ираке и Афганистане – благо, позволяет тип внешности…), прожила в Чечне девять месяцев единственным европейским корреспондентом на этой линии фронта, ежедневно отправляя сообщения в газету «Либерасьон». В 2000 году опубликовала книгу «Проклятая война», где описала жизнь обычных людей во время военных действий.
– Обычных – то есть не солдат, а таких, как ты или я. Которые предпочитают любовь убийству, вино крови и хотели бы, чтобы их дети выросли не хищниками, живущими одним днем, а достойными людьми.
Потом все закрутилось – очередные войны, очередные книги. Последняя – о Багдаде. Еще Анн купила дом в деревне Петрушино, вышла замуж. Родила сына. Сына воспитывает няня, а она скучает по нему – то в Афганистане, то в Ираке, а теперь у нас в Конде. Наконец Анн пошла спать, а я полночи читал ее «Проклятую войну», напечатанную в журнале «Знамя», и мне все яснее делалось, что я уже хочу быть только отцом – а не писателем, например, не корреспондентом…
15 ноября
Назавтра лил дождь. Да такой, что из дому выходить не хотелось, поэтому мы сразу после завтрака сели за работу. Сначала обычные вопросы (почему Россия, немного о Польше), и лишь начиная с абхазской войны в разговоре «проскочила искра»: в Абхазии я понял, что путешествия в роли корреспондента – не для меня.
– Я пил на пляже в Сухуми шампанское с бандой грузинских солдат, появилась пара влюбленных – наверное, вышли из какого-нибудь русского санатория… они не понимали, что происходит вокруг, держались за руки. На моих глазах ту женщину изнасиловали, а с него содрали скальп и воткнули ей в срам.
– Боже…
– Никогда в жизни я не чувствовал себя так гадко. Мне бы драться с ними – как мужчине, защищающему женщину, как человеку, протестующему против бесчеловечности, – а я, видите ли, корреспондент… Да к тому же еще их гость. На сухумском пляже до меня дошло, что на войне воюют, а не глазеют, чтобы развлекать любителей поваляться на диване с книжкой о какой-нибудь бойне. Потом, на Соловках, я понял, что надо остановиться, а теперь уже знаю, что или живешь на свете, или по нему скользишь.
То, о чем я толковал Анн, хорошо передают два схожих французских слова – «voyageur» и «voyer»[172]172
«Путешественник» и «наблюдатель» (фр.).
[Закрыть]. Оба связаны с одной и той же (доминирующей в наше время) позицией – подглядывания за миром, а не участия в нем.
– Сегодня легче поговорить по телефону, чем встретиться лицом к лицу. Сегодня легче разрушить город ракетой, чем убить человека собственными руками, глядя ему в глаза. Поэтому я советую корреспондентам сначала убить самому, а потом уж болтать о войнах. Варлам Шаламов говорил: ты переживи Колыму – посмотрим, захочешь ли ты о ней писать. А теперь по Колыме разъезжают журналисты, которым газеты платят за каждую версту колымской трассы – лишь бы что-нибудь сочинили. Вот они и занимаются вояжами.
– А почему ты именно на Соловецких островах понял, что надо остановиться?
– Там я встретил отца Германа. Сперва он выслушал мою жизнь (что-то вроде исповеди), потом спросил, не жалко ли тратить время на постоянные разъезды, если можно странствовать по миру, не покидая кельи? Остановись, сказал он, и увидишь, как много сумеешь пройти… Я долго размышлял над этим коаном соловецкого старца. Почти столько же, сколько жил от взрыва «Солидарности» до разрушения Берлинской стены плюс пребывание в Штатах и кусок российского периода. В то десятилетие я мчался вперед, меня подталкивали события вокруг и собственное любопытство – а в результате ноль. Здесь же – знакомство с Гедройцем, сотрудничество с «Культурой», потом «Волчий блокнот». Другими словами, благодаря этой остановке, сделать которую уговорил меня отец Герман, я нащупал собственный ритм… И понял, что в этом ритме могу двигаться дальше.
– И дошел до Конды Бережной.
– Где ты меня и обнаружила. Подозреваю, что на Колыме, в Тибете, в бассейне Амазонки или Лены и искать бы не стала. Зачем? Все это можно увидеть по телевизору.
Тут Наташа позвала нас обедать – Мартуша голодная, а без «па» есть не привыкла. На обед ряпушка по-карельски, тушенная с картошкой. Домашний хлеб, соленые грузди, которые мы собирали в октябре с дочкой, и пирог с брусникой. Что может быть вкуснее ряпушки утреннего улова? Мартуша уплетает рыбу, аж уши трепещут, словно ленточки-химморины в Иволгинском дацане[173]173
Иволгинский дацан «Хамбын Сумэ» – крупный буддийский монастырский комплекс в селе Верхняя Иволга, центр буддийской традиционной сангхи России, являющейся наиболее крупной буддийской общиной Бурятии; памятник истории и архитектуры.
[Закрыть], а папины глаза смеются – у дочки хороший вкус.
После обеда мы продолжили беседу. О домах, которые могут быть дорогой, о дороге, которая может стать домом. Ибо когда поймешь, что дом – это семья, задумаешься. Если есть семья. А если нет, так и думать не о чем. Понимаешь? Тс-с-с…
16 ноября
– Что значит для тебя семья?
– Семья – это дети… Наши дети! Наши, то есть зачатые в любви. Гомес Давила говорил: «Дух рождается из счастливой встречи эякуляции и спазма». Мне кажется, ключевое слово здесь – «счастливый». Счастье, если есть ребенок, детский плач, а если нет… Не стоит обманываться методом «in vitro». Ребенок – дар Божий. А не твой плод!
Так мы болтали, шагая в больницу в Великой Губе, потому что у Анн заболело горло, она еле говорила, а нам еще два дня работать, то есть разговаривать.
Жители Великой Губы Анн очаровали. Старушка-врачиха в больнице по-матерински хлопотала над ней, добродушно ворча, что Анн ходит без шапки, аптекарша аккуратно – чтобы француженка разобрала – написала на упаковке, как принимать таблетки… Даже идущие по дороге бабули останавливались, любопытствуя, с кем это я гуляю.
Такой доброжелательности на Западе уже не встретишь. Там все спешат, занятые собственными мыслями, а здесь – все открыты другому человеку, бескорыстны, хотят помочь. Люди еще не утратили человеческого обличья.
– Поэтому Заонежье я называю Зазеркальем. Здесь люди такие, какие они есть, и никто не смотрится в зеркало, постоянно контролируя, каким его видят окружающие. В Штатах у меня были знакомые, которые пили в одиночку – перед зеркалом, чтобы никто не увидел их пьяными. В Зазеркалье же пьют человек с человеком и не стыдятся, протрезвев.
– Ну, а туристы как? Не мешают?
– Туристы везде мешают, потому что распространяют «законы зеркала», развращают местных… Я видел это на Соловках и на Лабрадоре, к счастью, сюда туристическая чума еще не добралась, но, возможно, это не за горами – и заонежцы сделаются хитрыми, подозрительными и корыстными. Тогда придется забираться еще дальше. Россия огромна, и надеюсь, на мою жизнь хватит укромных уголков, куда можно забиться и спрятаться от этой напасти. Мартуше придется хуже – и людей все больше, и ездят они все дальше, так что когда она вырастет, может, уже и в Сибири не найдется места. Места, где Мартуша сможет быть собой, не глядясь в зеркало.
– А школа? В этих укромных уголках у нее не будет возможности получить приличное образование.
– Анн, образование умнее не сделает. Куда ни посмотришь, повсюду люди-соты – с сотовыми в руке. И что? Они стали от этого образованнее? Ежи Бар, приезжавший к нам летом, сказал, что наше поколение отличается от сегодняшней молодежи тем, что мы еще хоть что-то знали, а эти знают уже только, как искать в интернете. Вера Михальская, крестная Марты, заверила меня, что серьезное образование девочка должна получать начиная с четырнадцатипятнадцати лет, а до этого времени я вполне могу учить ее сам. Это отнюдь не значит, что я собираюсь изолировать Мартушу от детей. Пускай ходит в деревенскую школу в Великой Губе, если захочет, или в татарскую, если тропа заведет нас в крымскую степь. Не об образовании речь, а о контакте с ровесниками… и чем они будут беднее, тем лучше для Мартуши. Лучше пускай гоняет верхом наперегонки с татарчатами, чем сравнивает, у кого круче айпад – у нее или у варшавских подружек. Впрочем, до школы еще далеко.
– Для кого ты пишешь? Для нее?
– А для кого протаптывают следы по мху или на песке? Для того, кто обращает на них внимание. Я верю, что Мартуша когда-нибудь меня выследит.
Я бы хотел, чтобы она была как птица. Чтобы в любой момент могла улететь. На моих крыльях. Которые вырастают у меня ради нее.
17 ноября
– О, последние гуси улетают на юг. Нам тоже пора. Посмотри на нашу новую крышу. Гнездо есть – будет куда вернуться летом.
Мы с Анн стояли на колокольне часовни. Под нами – Конда Бережная, над нами – гогочущая стая.
– Как ты думаешь, дикие гуси – странники или оседлые жители? Если оседлые, то где их родина? На севере или на юге? На Новой Земле или в Крыму?
– Их родина – воздух, небо. На север они возвращаются, чтобы любить друг друга, спокойно высиживать яйца, а потом учить малышей летать, а на юг улетают, чтобы перезимовать в тепле.
– Почему ты окрестил Марту в православие?
– Это не совсем так, Анн. Ее крестил православный поп, отец Николай, крестной была протестантка Вера Михальская. Чтобы держать Мартушу во время крещения, она должна была произнести Никейский символ веры по-французски – так велел отец Николай. Представь себе, как это звучало в пустой часовне.
Крестным отцом Мартуши был Юра Наумов – полярник, мой друг, поклоняющийся как православному Богу, так и римскому Бахусу. А я заранее помолился Зеленой Таре[175]175
Зеленая Тара – одно из проявлений богини Тары, йидам.
[Закрыть] – еще до рождения Мартуши.
– Зеленой Таре?
– В Иволгинском дацане. На танках Зеленая Тара сидит на лотосовом троте, правая нога спущена на землю, чтобы успеть прийти на помощь роженицам. Я был в Бурятии в мае, когда Наташа донашивала Мартушу, и пожертвовал кое-что бурятским ламам, чтобы помолились за счастливое рождение моей дочки. Они подарили мне четки из сандалового дерева, о которые Мартуша теперь точит зубки. Как видишь, я не склоняюсь ни к какому конкретному вероисповеданию. Ведь Он, наш Господь, везде один, вне зависимости от того, на каком наречии и при помощи каких ритуалов мы Его славим.
Из нашего разговора с Анн я записал всего несколько сюжетов, наиболее для меня интересных. Анн уехала рано утром. Из Санкт-Петербурга прислала мейл:
«Мар. Еще раз спасибо. Мне кажется, я уезжала сегодня утром не такой, какая приехала… Это очень приятное чувство. Я в поезде еще раз перечитала твою книгу «Тропами северного оленя», последний рассказ просто магический. Спокойной ночи. Анн».
29 ноября
Жить в ритме диких гусей – значит подниматься так высоко, чтобы с севера видеть юг, а с юга – север. Завтра мы уезжаем в Крым.
