Текст книги "Авантюрист"
Автор книги: Мариус Габриэль
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
– По телефону. Я позвонил, чтобы уточнить порядок проведения похорон. Но насчет того, что не придет, он ничего не сказал.
– Ты звонил ему по номеру его мобильного телефона? – спросила Бианчи.
Наступила тишина.
– Позвони ему снова, – распорядился Мур.
Рейган вынул из кармана трубку и набрал номер. На полицейских теперь уже смотрели, кажется, все, не скрываясь. Отклики паствы на слова священника стали совсем слабыми и еще более невнятными. Рейган набрал по очереди несколько номеров, пробормотал что-то в трубку и поднял голову.
– Он не отвечает ни по одному из номеров. Я попросил Вонга проверить в доме.
Священник поднял сосуд со святой водой, громко произнося по-латыни слова молитвы. Вне всякого сомнения, это должно было бы сделать погребальную церемонию сакрально-торжественной, если бы не присутствие пяти полицейских. Видимо, по этой причине голос отца Тима слегка дрожал, да и произносил он слова как-то нерешительно, без должного энтузиазма.
Служба почти закончилась. В неподвижном воздухе было слышно отдаленное лязганье фуникулеров. Где-то внизу замурлыкал двигатель газонокосилки. С океана продолжал накатывать туман. Он уже затопил мост «Золотые ворота», так что сейчас из пенного белого моря, похожего на сливки, высовывались только верхушки башен.
Гроб начали опускать в могилу. Священник произнес заключительные фразы, а затем окропил святой водой бронзовую облицовку крышки погружающегося в пучину вечности гроба.
И в этот момент зазвонил телефон Рейгана. Его трель прорезала тишину, как острый нож. Рейган поспешно выхватил из кармана трубку и быстро заговорил. Затем повернулся к остальным.
– Вонг говорит, что Флорио исчез. И девочки тоже. Их нет в доме.
– А его автомобиль?
– Стоит у дома. Они, по-видимому, исчезли ночью. Флорио вместе с Терезой и Девон.
– Панику когда будем поднимать, прямо сейчас или чуть позже? – иронически спросила Бианчи.
– Не понимаю, – растерянно проговорил Рейган, – как он мог проехать незамеченным мимо наших людей? Нужно немедленно объявить «Сигнал по всем постам»[7].
– Давайте не будем пороть горячку, – сказал Мур. – Поедем сейчас к дому и посмотрим, что там, а потом решим, как действовать.
Тело Барбары Флорио наконец-то нашло свое последнее успокоение. Первым бросить в могилу горсть земли двинулся мрачный старик в костюме английского покроя.
Леонард Мур перекрестился, а затем мотнул головой:
– Пошли.
Сгоревшее крыло было закрыто брезентом, значит, строители уже начали работу. Дом был настолько велик, что если бы даже сгорела его половина, то все равно оставалось бы достаточно места, чтобы жизнь продолжалась как ни в чем не бывало. Парадную дверь открыла горничная и проводила их в холл. В центре комнаты стоял длинный стол, уставленный подносами с закусками для тех, кто придет помянуть покойную, хрустальными графинами с хересом и вазами с кремовыми лилиями. Все это выглядело очень красиво, если не принюхиваться. Потому что в воздухе все еще чувствовался отчетливый запах гари.
Экономка, миссис де Кастро, вернулась с похорон, видимо, одновременно с полицейскими. Она вышла к ним, одетая во все черное, с бесстрастным лицом. Только веки были тяжелыми, опухшими от слез. Горничная – тоже, вне всяких сомнений, латиноамериканка – стояла тут же, чуть поодаль, с плотно скрещенными руками. Ее накрахмаленный передник чем-то напоминал рыцарские доспехи. Глаза у нее тоже были красные и опухшие. На заднем плане топтался садовник, на случай если понадобится.
– Во сколько они уехали? – спросил Леопард Мур, обращаясь к миссис де Кастро.
– Точно сказать не могу. Я пошла к себе в восемь тридцать, где-то до десяти тридцати смотрела телевизор, потом легла спать. Когда встала в семь, их уже не было.
– И вы не слышали никакого движения?
– Телевизор работал громко. И к тому же я на одно ухо немного глуховата.
– Мистер Флорио не говорил вам, что не собирается идти на похороны жены?
– Нет.
– Вы не знаете, взяли они с собой что-нибудь из вещей?
– У мистера Флорио, когда он вчера приехал, была с собой небольшая сумка.
– А Девон и Тереза?
Она сверкнула глазами.
– Как вы понимаете, времени проверять их вещи у меня совершенно не было, так что ничего сказать не могу.
– Может быть, вы позволите проверить нам?
– А ордер на обыск у вас есть? – тут же ощетинилась миссис де Кастро.
– Миссис де Кастро, единственное, что мы хотим сейчас, так это выяснить, не случилось ли чего с Терезой и Девон. Нас это очень беспокоит.
– Девочки с отцом, а значит, с ними все в порядке, – отрывисто бросила миссис де Кастро. – А проводить обыск в доме вы не имеете права. Особенно сейчас.
– А вы не могли бы попросить кого-нибудь проверить в комнате у девочек? – мягко проговорила Бианчи, присовокупив к вопросу милую улыбку.
Миссис де Кастро, казалось, смягчилась, правда, совсем чуть-чуть. Она слегка повернула голову к накрахмаленной горничной и что-то быстро проговорила по-испански. Та немедленно скользнула прочь.
– Она пошла проверить. Может быть, уважаемая дама и уважаемые господа соблаговолят подождать в кабинете миссис Флорио?
– Конечно, – сказал Мур. – У нас не было намерения беспокоить вас больше, чем это необходимо.
Холл начал наполняться возвращающимися с похорон. Полицейские проследовали за величественной спиной миссис де Кастро. Для Карлы Бианчи было очевидным, что эта сдержанная дама – сообщница Майкла Флорио. Без ее содействия ему с дочерьми никак нельзя было незамеченными покинуть дом, тем более что на улице постоянно дежурил полицейский автомобиль.
«Кабинет» миссис Флорио оказался скорее дамским будуаром, наполненным милыми безделушками. Собственно к «кабинету» можно было отнести письменный стол с крышкой из орехового капа и изящное бюро. Обклеенные ворсистыми обоями стены были увешаны портретами членов семьи, выполненными пастелью и подписанными самой Барбарой. Качество рисунков было высоким. Там было и несколько весьма недурных набросков Майкла Флорио. Очевидно, вначале она намеревалась изобразить мужа романтическим героем, подобным Хитклифу[8], но потом слишком плотно затенила, отчего портрет получился несколько зловещим. Через большие окна, искусно задрапированные пышными шторами из бежевого шелка, открывался прекрасный вид на аккуратно подстриженную лужайку, плавно переходящую дальше в цветущий сад.
– Они просто взяли и вышли через заднюю дверь, – сказал Мур.
– Вот именно, – согласился Рейган, подходя к окну, где уже стояли Карла Бианчи и Луиза Стайглитц. – Видите, эта дорожка там, в саду? Она ведет прямо к Дивисадеро. Наверное, у него там стояла другая машина.
– Если Флорио выехал вчера под вечер, – сказал Мур, – то получается, что он в бегах уже одиннадцать часов.
В кабинет вошла накрахмаленная горничная Эмилия.
– Ничего из вещей Терезы и Девон не пропало, – объявила она.
– Даже зубные щетки?
– Ничего, мэм.
– Спасибо, – сказала Бианчи. – В последнее время они жили у отца и все необходимое хранили там, верно?
Горничная кивнула.
– Да, мэм.
– Спасибо.
– Сэр, – проговорила Эмилия, обращаясь к Муру, – с вами хочет поговорить мистер Монтроуз.
– Рэнолф П. Монтроуз Третий, отец миссис Флорио, – пробормотал Мур, чтобы слышали остальные.
– Что он за человек? – спросила Бианчи.
– Богатый, консервативный и влиятельный.
– Великолепно.
Дверь в кабинет отворилась, и вошли двое. Один, мрачный старик, который первым бросил землю в могилу, второй был похож на него, то есть скорее всего сын. Оба бледные, с изможденными лицами.
Старший Монтроуз не стал церемониться, а сразу же перешел к делу.
– Я понимаю так, что вас он заранее не предупредил? – спросил он высоким хриплым голосом, обращаясь к Джошуа Вонгу.
– То, что его сегодня здесь не будет? Нет, сэр. А вам он сообщил что-нибудь?
– Конечно, нет. Впервые мы узнали об этом в церкви. – Рэнолф П. Монтроуз Третий взирал на полицейских покрасневшими глазами. – Ну так что? Кажется, все ясно?
– Что именно вы имеете в виду? – осторожно спросил Вонг.
– Не делайте из меня дурака, – вскинулся старик с пугающей энергией. – Я имею в виду его бегство. Отвратительное позорное бегство. Мне кажется, это равносильно признанию вины. Черт бы его побрал, он увез с собой моих внучек. Вы собираетесь получать ордер на его арест?
– Я решу этот вопрос в течение дня, мистер Монтроуз. Обязательно. Если вы…
– В течение дня? – произнес сын резким носовым голосом. – Да к вечеру он уже будет в Бразилии.
– Но у нас пока нет уверенности, что поджог совершил именно мистер Флорио, – сказал Вонг, пытаясь быть одновременно вежливым и твердым.
– А это что, нормально, когда человек тайком исчезает из дома ночью? – спросил Монтроуз. – Это что, нормально – не прийти на похороны жены, не позволить прийти дочерям? И учтите, это совершается в тот момент, когда полиция расследует обстоятельства ее смерти? Я спрашиваю, это что, в порядке вещей?
– Нет, сэр, – согласился Мур.
– Самое ужасное, что этот негодяй забрал с собой Терезу и Девон, – проговорил старик, а затем поднес ко рту дрожащий палец, как бы показывая, что с него достаточно, что это уже выше его сил. – Этих бедных детей. Чтобы тоже убить.
– Почему вы так считаете, мистер Монтроуз? – спросила Бианчи.
Рэнолф Монтроуз резко развернулся к ней, сразу став похожим на хищную птицу. Правда, пожилую.
– Он уже убил мою дочь. Следующим шагом этого безумца станет убийство Терезы и Девон.
– Вы считаете его сумасшедшим? – спросила она.
– Это очень опасный человек, – вмешался сын. – Вы знаете, чем он занимался во Вьетнаме? Да он практически военный преступник.
– Мистер Флорио когда-нибудь угрожал вашей дочери? – спросила Бианчи. – По отношению к ней или дочерям он когда-либо пытался совершать насильственные действия?
– Он в этом не нуждался, – мрачно отозвался Монтроуз-старший. – Чтобы их уничтожить, ему было достаточно сделать вот так. – Старик поднял костлявую руку и щелкнул пальцами. – Мы знали это. И он знал, что мы знаем. Опытный диверсант, который несколько лет подряд в смердящих джунглях только и делал, что убивал и калечил людей. Вы думаете, для него составило бы проблему уничтожить женщину и двух девочек?
– Вы считаете, что в его словах или поступках потенциально заключались угрозы? – продолжала настаивать Бианчи.
– Такому человеку, – мрачно заметил сын, – не нужны никакие угрозы. – Он сам, лично, является угрозой. И горе любому, против кого он обратит свой гнев.
– Он обратил свой гнев на миссис Флорио?
Старший Монтроуз снова повернул свое орлиное лицо к Бианчи и холодно произнес:
– А вот это уже ваша работа, детектив. Я за вас уроки делать не собираюсь. Я только что похоронил свою единственную дочь. – Он повернулся к Муру: – Давайте не тяните с ордером на арест и начинайте его искать. Всего доброго.
Едва кивнув, Рэнолф П. Монтроуз Третий с сыном покинули комнату.
– Вы собираетесь получать ордер на арест? – спросил Мура Эл Рейган.
– После обеда поговорю с судьей. Сомневаюсь в его энтузиазме, потому что пока у нас улик кот наплакал. А достаточно солидных нет вовсе. Ну получим мы ордер на арест, а толку?
– Насколько я понимаю, – пробурчал Рейган, – он укрывается от правосудия. Наверняка вооружен и представляет опасность.
– Не кипятись, Эл.
– Нам нужно все хорошенько обдумать, – сказала Бианчи, предвосхищая любой несдержанный ответ своего напарника. – И самое главное, добыть что-то, что можно было бы предъявить большому жюри.
Дверь в кабинет открылась и снова закрылась, впустив в комнату приглушенные звуки из холла, где поминали усопшую. Мур тяжело вздохнул.
– Я думаю, нас просят на выход.
Катманду
– У вас вредная привычка, присущая европейцам, заниматься самокопаниями больше, чем это вам полезно, – сказал Моан Сингх.
– А что еще мне остается делать? – проговорила она, запыхавшись, сжимая перекладину для упражнений, прикрепленную над постелью. – Сходить с ума?
– Я вовсе не имел в виду, что вам не следует использовать свой мыслительный аппарат, Ребекка, – сказал он. – Просто вы пользуетесь им неправильно. Вам нужно меньше думать, а больше медитировать.
– Вы считаете, что это универсальный метод, пригодный для всех?
Сингх смотрел на нее с улыбкой, видя, как она вспотела. Он назначил Ребекке ежедневные упражнения для мышц и дыхания. За эти три недели она похудела по крайней мере на семь килограммов. Тело по-прежнему совершенно дивное, только кожа слишком бледная. Для такой активной женщины положение лежачей больной – это, наверное, пытка.
Он пытался научить ее медитации, надеясь, что это поможет ей лучше перенести состояние вынужденного безделья, но она так и не смогла приобрести нужной сноровки. Вместо этого уроки превращались в долгие споры, – большей частью довольно интересные, – о западном и восточном способах мышления. Но сегодня она даже не стала спорить, только все время беспокойно поглядывала серыми глазами в сторону окна.
– Ваша медитация мне не помогает, Моан, – тяжело дыша произнесла Ребекка. – Она предполагает покорность, смирение. Примирение с тем, что есть. Скажу вам честно, я пыталась. Думаю, даже научилась покорности. Было ошибкой считать, что это поможет. Сейчас я чувствую, что мне нужно поступать так, как подсказывает сердце.
– Мне бы очень хотелось вас понять, Ребекка, – произнес он, вздыхая.
– Если бы вы меня поняли, я бы вам не очень понравилась.
– Напротив, я думаю, что смог бы почувствовать даже еще больше… – Он осекся, сдерживая готовые сорваться с губ рискованные слова. – Даже еще большее уважение. Продолжайте упражнения. Я вернусь через пять минут.
Ребекка заметила, как он покраснел. От нее не укрылось то обстоятельство, что этот кроткий, добрый непальский врач все больше и больше увлекается ею. Возможно, даже влюблен. Она видела, как он мрачнеет, когда разговор заходит об ее отъезде. Но что поделаешь, ни разу в жизни, кажется, она не была так далека в своих мыслях от любого рода любовных приключений, как сейчас.
С мужчинами ей вообще не везло. Роберта Уоррена она никогда не любила и даже не давала себе труда притворяться, что любит. Хотя они были друзьями и сексуальными партнерами. Она терпеть не могла выражение «сексуальные партнеры», но это было единственным определением, какое подходило к их отношениям, потому что «любовники» было еще хуже. Этого слова она вообще всегда избегала, как будто боялась. Брак с Малкольмом Бернсом был слишком коротким, чтобы стать обузой. Через пять месяцев они уже жили порознь. Сейчас она о Малкольме почти не вспоминала. И никогда не обижалась на него за желание избавиться от сухой кожуры, в которую так быстро превратился их брак. Он был совершенно прав. Во всем виновата она, ничего не дающая, холодная и не ставшая ни на градус теплее. Неспособная связать себя более или менее крепкими узами с мужчиной. Любым?
Оглядываясь назад, на свои прожитые тридцать лет, Ребекка начинала осознавать, что единственное время – правда, короткое, – когда она была по-настоящему счастлива с мужчиной, было с Райаном Фостером. Этот период все еще продолжал вспыхивать в ее памяти. Боже мой, какие они тогда были юные! А время какое было чудесное. Может быть, именно потому, что это была юность. Да-да, жизнь приоткрывает щелочку, дает чуть приобщиться к нирване, ты суешься глубже, и тут же с лязгом захлопывается стальной капкан. В любом случае появление Терезы нирвану рассеяло. Они отказались от своего ребенка, и это оставило в душе каждого такую глубокую рапу, что продолжать отношения дальше стало невозможно.
Откуда взялось у них тогда это упрямство? Почему они решили, что ее нельзя оставить? Им и в голову не приходило, что могут оказаться не правы? А что было бы, если бы они ее оставили, поженились и пошли бы дальше вместе по жизни? А что, если эта только начавшая пробуждаться нирвана продолжалась бы до сих пор? Скольких последующих затем страданий можно было бы избежать.
С тех пор как Ребекка Кэри отдала своего ребенка, прошло тринадцать лет. За это время она стала опытным специалистом-педиатром, работала в большой клинике в Лос-Анджелесе, была очень самоуверенной и считала себя хорошим врачом.
Но ежедневно встречаясь с детьми, она почти в каждом видела своего ребенка и, приходя вечером домой, чувствовала себя опустошенной. И вот ей тридцать, и она уже не способна никого любить.
Не то же ли самое происходит с Райаном? Возможно, он, как и она, тоже не нашел счастья в своем браке.
Но что толку строить предположения. Райан слишком далеко, у него не спросишь. Теперь все надо решать самой.
Тереза сейчас по возрасту не так уж далека от Ребекки, какой та была, когда забеременела. Этот ужасный пожар, погубивший ее приемную мать, случился как раз в то время, когда мысли девочки, возможно, были заняты проникновением в тайники женского: первые проявления желания, месячные. Вот оно время, когда действительно задумываешься о своем происхождении.
Нет, сейчас Ребекке ни в коем случае нельзя ее снова потерять.
Ну а что, если ребенок ее не признает? Если дочка одарит ее всего лишь презрительным равнодушием, и не больше?
Сможет ли она, Ребекка, справиться с этой болью?
А что, если ребенок действительно окажется трудным, жестоким… убийцей? Что, если она порочна с рождения?
Сможет ли она, Ребекка, с этим справиться?
Тяговую нагрузку на растяжку уменьшали каждые несколько дней. И вот пришел час, когда Моан Сингх снял последний груз и электрической пилой разрезал гипс. Его темные щеки пылали. Он действовал очень осторожно, боясь зацепить кожу.
– Вот! – Подняв облачко гипсовой пыли, Моан потянул конец повязки. Сестра, которая постепенно стравливала прикрепленный к грузу шпур, приготовилась помогать Сингху разделить гипсовый панцирь надвое.
– Ничего себе кокон, – сказала Ребекка, поглядывая на гробницу, в которую на несколько недель была заключена ее нога. – Интересно, что из всего этого получилось?
– Сейчас увидим. Предупреждаю, будет больно.
Ребекка, конечно, и сама это знала, по, когда повязка отлеплялась от кожи, не смогла удержаться от шумного вздоха. И вот наконец нога свободна.
Ноги, сильные, стройные, изящные, всегда были предметом ее особой гордости. А это было что-то бледное, в каких-то пятнах, совсем не ее. Ребекка огорчилась. Сингх же, напротив, пальпируя колено, весь сиял восторгом.
– Подумать только! Какая чудесная работа! Даже не верится, что я сам ее сделал.
– Вы считаете, что действительно все хорошо? – спросила она.
– Посмотрите, какое замечательное заживление! – воскликнул он, поворачивая ее бедро из стороны в сторону. – Больно?
– Нет. – Боли она действительно не чувствовала, просто было как-то неприятно.
– Ни перекосов, ни искривлений, ни сокращений. Мы сейчас же сделаем рентгеновские снимки, и тогда все будет окончательно ясно.
Ребекка знала, что если на снимках ему что-нибудь не понравится, ей снова наложат гипс.
– Помогите мне подняться! – приказала она.
– Просто взять и спрыгнуть с постели у вас сейчас не получится, – сказал он, смеясь. – Нога не выдержит веса тела.
– Я хочу встать, – настаивала она. – Всего на одну минуту. – От предчувствия, что сейчас она наконец-то поднимется с постели, по коже пошли мурашки. Ребекка ухватилась за худое плечо Моана Сингха. – Пожалуйста, прошу вас, Моан. Помогите мне подняться. Позвольте подойти к окну! Пожалуйста!
Он вспомнил, что с таким же отчаянием в голосе она умоляла тогда, в тот первый день, принести ей ребенка, и кивнул сестре. Вместе они помогли Ребекке сесть на край постели.
– Голова кружится, – сказала она.
– Дышите глубже, – скомандовал Моан.
Она повиновалась. Затем они подняли ее на ноги.
– Боже мой, как чудесно! – радостно прошептала Ребекка. Ей показалось, что она воспарила в космос, на немыслимую высоту.
Сингх и сестра встали по бокам. Она почувствовала, как бешено застучало сердце, привыкшее за эти долгие недели перекачивать кровь в облегченном режиме горизонтального положения тела.
– Ой, давление! У меня, наверное, сильно повысилось давление!
– Ай-яй-яй, сильно повысилось давление! – насмешливо повторил Моан Сингх, мягко улыбаясь. – И это говорит просвещенный американский врач. Вы лучше за своими ногами следите. Попробуйте сделать шаг.
С большим усилием ей удалось перетащить левую ногу вперед. Понимая, что очень ослабла, чувствуя это, Ребекка все равно ликовала. Кое-как, с помощью Сингха и сестры, ей все же удалось доковылять до окна.
– Отпустите меня на секундочку, чтобы я сделала последний шаг сама, – попросила она. Они расступились. Она шагнула вперед и упала туловищем на подоконник, упершись лбом в холодное стекло. Вдалеке сияли белоснежные горы. Из окна, оказывается, открывался чудесный вид на центр Катманду, убогий, нищий, но удивительно романтичный. Посреди двора росло огромное фикусовое дерево с могучими ветвями. Подле него стояла корова, видимо, забредшая сюда случайно.
Ребекка испытывала огромное облегчение. Это так чудесно, встать с постели. Теперь, казалось, всего лишь один только шаг до дома… до своего ребенка.
– Душ, – взмолилась она. – Пожалуйста, Моан. Мне нужно принять душ.
– А вдруг вы поскользнетесь и упадете?
– Обещаю, что не упаду. Пожалуйста.
– Ладно, – неохотно согласился Сингх. – Сестра вам поможет.
– А еще я хочу, чтобы принесли мою одежду, чтобы я могла переодеться, – сказала она. В течение нескольких недель она носила выцветшие зеленые больничные сорочки, мягко выражаясь, не очень привлекательные.
– Хотите переодеться? – спросил он, изображая веселость. А у самого защемило сердце. Вот уже она и затрепыхалась в его руках, эта прекрасная птица. А через несколько дней, наверное, расправит крылья и взмоет ввысь над горами, оставив его далеко внизу. – Не вижу причин, почему бы и нет.
Принесли костыли. Она проковыляла в душ. Дешевые белые кафельные плитки и обычные краны показались ей сейчас красотами Версальского дворца. Сестра поставила пластиковую табуретку и положила кусок прозрачного, пахнущего дезинфекцией, мыла.
– Можете идти, – сказала она сестре, – я справлюсь сама.
Та задернула полиэтиленовые занавески и вышла.
На негнущихся дрожащих ногах Ребекка подлезла под горячую струю. Мыть свое тело, стоя на своих собственных ногах, – это было божественно. Она намылила голову, взбив густую пену. Казалось, с нее сходят килограммы грязи.
Ежедневные упражнения на тренажере помогли только отчасти. Она, так всегда гордившаяся своей силой и выносливостью, теперь чувствовала огромную слабость. Видимо, сказалось и то, что все эти дни она ела очень мало. Придется наверстывать упущенное.
Ребекка выключила воду, кое-как доковыляла до раковины, протерла зеркало и вгляделась в свое отражение. Бледный овал лица с бледными губами и мокрые темные пряди волос, спадающие на глаза. Ей тридцать, а она выглядела сейчас шестнадцатилетней.
Дальше ноги держать ее отказывались. Она позвала сестру. Та вошла с полотенцем и помогла ей вытереться. Затем внесла массивный рюкзак. Ребекка его открыла. Кроме этого, она с собой в Непал больше ничего не взяла. Еще они с Робертом оставили по сумке в камере хранения бангкокского отеля, в котором останавливались по пути сюда. Пока она не доберется до Бангкока, придется довольствоваться туристским одеянием. Но лучше уж это, и вообще все, что угодно, чем ужасные больничные сорочки, которые едва прикрывали зад. Она порылась в смятой одежде и нашла кое-что из белья. Затем вытащила джинсы, футболку и свитер, что удивительно, не очень сильно измятые. Доковыляв с помощью сестры до постели, Ребекка чувствовала себя настолько измотанной, как будто совершила восхождение на Аннапурну. Она легла на спину и тут же заснула.
Низкие облака медленно сползали с гор в долину Катманду. Лил проливной дождь. Казалось, звук падающей воды не смолкнет никогда. С небольшими перерывами дождь продолжался круглые сутки. Потоки воды каскадами низвергались с карнизов крыш на городские улицы, превращая их в красноватые грязные реки. К тому же было холодно.
Туристский сезон давно закончился, все разъехались по домам. Катманду затих. Опираясь на палку, Ребекка спустилась вниз и стала в дверном проходе, глядя на дождь.
«Ребенок. Мой ребенок». Здесь, на «крыше мира», к ней пришло решение огромной важности. Ее сердце трепетало в груди, как птица, которой не терпится взлететь отсюда, из этой дождливой долины. Поеживаясь от холода, Ребекка наблюдала, как дождь постепенно переходит в мокрый снег, а затем и вовсе пошел один снег. Фикусовое дерево вначале стало серым, затем побелело. Ребекка не уходила. Снег ударял ей в лицо, залеплял глаза, каждая маленькая снежинка, казалось, впивалась в кожу, как острая булавочка, и, прежде чем растаять, жгла примерно с полсекунды. Ребекка чувствовала, что внутри у нее что-то сдвигается, перемещается, какие-то шестерни зацепляются друг за друга. Это значит – пора. Она развернулась и поковыляла обратно наверх искать Моана Сингха.
Он был в своем крохотном голом кабинетике, сидел за столом, уставившись на сжатые пальцы.
– Я никогда вас не забуду, Моан, – тихо проговорила она.
Он поднял глаза и, сделав над собой усилие, поднялся на ноги. Еще большее усилие пришлось приложить, чтобы широко улыбнуться.
– Итак, вы готовы нас покинуть?
Она погладила палку.
– Да. Я и мой верный ослик, мы готовы пуститься в путь.
– Позвольте мне полюбоваться, как вы умеете ходить, – попросил он.
Она проковыляла до двери, развернулась, приблизилась к столу, снова развернулась и направилась к двери. Сингх смотрел во все глаза. Она была сейчас необыкновенно хороша. Да, оставаться здесь у нее больше не было никаких причин. Он больше ничем не может ей помочь.
Сингх догнал ее, мягко положил руку на плечо и произнес по-непальски:
– Летите с миром, моя прекрасная птица. Учитесь снова летать.
Она вопросительно вскинула на него затуманенные глаза.
– Переведите.
Он улыбнулся и покачал головой:
– Лучше не надо.
Она подалась вперед и расцеловала его в обе щеки.
– Спасибо за все, что вы для меня сделали. Вы очень хороший доктор.
– А как же иначе. – Он пытался бодриться. – Удачи вам в ваших поисках.
– Спасибо. У меня такое чувство, что удача мне очень даже понадобится.
Их глаза встретились на мгновение. Она не хотела плакать, но заплакала.
– Нет, нет, – заволновался Сингх, нащупывая в кармане носовой платок, – не надо.
– Я говорю совершенно серьезно, Моан. Я никогда вас не забуду. И может быть, когда-нибудь вернусь.
– Если нам больше не суждено встретиться здесь, то мы обязательно встретимся в какой-нибудь другой жизни. Так же как встретились в этой и, вне всякого сомнения, встречались в наших прошлых жизнях. А теперь ступайте.
Он смотрел ей вслед, как она уходит. Вот она открыла дверь, на мгновение оглянулась, а затем исчезла.
Это было высоко в воздухе, может быть, где-то над Монголией, когда после долгих бессонных часов ее сознание наконец переключилось на нейтральную передачу. Мчащиеся галопом кони замедлили свой бег. Ей снился Райан, каким он был еще в самом начале, до того как она потеряла с ним невинность. Ей снились прикосновения его рук, надежность, с какой они ее обнимали, звук его смеха. Ей снилось то, чем они с ним занимались, и то, чем не занимались никогда. Видимо, не успели.
Потом ей снилось их расставание, та безнадежность, в которую она сразу же окунулась. И с каждым днем погружалась в нее все глубже, а он в это время становился с каждым днем все дальше и молчаливее. Ей снилась ее последующая жизнь без Райана, длинная череда серых безрадостных дней, которые не имели ни цвета, ни запаха. Она проснулась вся в слезах, но вскоре заснула снова.
На сей раз несколько часов Ребекка проспала без сновидений, только под самый конец к ее губам неожиданно приблизились губы Райана, с их ощущением она и проснулась. И сразу же ее со всех сторон обволокла отвратительная реальность. С сильно бьющимся сердцем она открыла глаза.
Посмотрела на часы «Ролекс» в золотом корпусе, которые купила вскоре после развода с Малкольмом. Три часа ночи по лос-анджелесскому времени. Час, когда гаснет надежда. Подняла штору. Небо за окном светлело, звезды начали бледнеть. Далеко внизу растянулась бесконечная серая простыня облаков, сотканная из свинца.
Куда она держит путь? К поражению или к победе? К выздоровлению, или ее ждет еще большее разочарование?
Часть вторая
ЗЕМЛЯ
Урбино. Италия
Синьоре Фиорентини Ребекка нравилась, и на это были все основания.
Она сильно отличалась от студентов и туристов, которые обычно останавливались на небольшой срок в этой комнатке наверху за десять долларов в день. Ребекка была спокойная, мягкая, отзывчивая. Сама, ее никто не просил, вызвалась помогать по дому. Синьора Фиорентини называла ее «самаррита», то есть неприкаянная.
Когда Ребекка появилась в Урбино, синьора Фиорентини точно не знала. Известно было, что до недавнего времени она присматривала за детьми богатой американской пары. Но супруги неожиданно рассорились и уехали обратно в Америку. В поисках дешевого жилья Ребекка набрела на деревенский домик Фиорентини.
Эта «неприкаянная» довольно прилично знала испанский, что позволяло более или менее сносно объясняться на итальянском. Прошло меньше недели, а они уже прекрасно понимали друг друга. Работу по хозяйству, которой Ребекка стала заниматься с самого начала, она выполняла с такой аккуратностью и умением, что вскоре стала просто необходима синьоре Фиорентини. В ответ на это та уменьшила плату за комнату, и без того небольшую, до величины чисто символической. Очень скоро Ребекка из квартирантки превратилась почти в члена этой многочисленной семьи, где все постоянно ссорились по мелочам, продолжая при этом любить друга.
Но самым удивительным было то, что эта «неприкаянная» фактически спасла жизнь Артуро, самому младшему ребенку, неуклюжему неумехе, с которым постоянно что-то случаюсь. То он вдруг давился пищей, то падал и разбивал себе нос, а заодно и что-нибудь из посуды. А в этот раз жутко порезался.
Из широкой раны на запястье вовсю хлестала кровь, окрашивая старинные изразцы на кухне в цвет смерти. Синьора Фиорентини стояла бледная, чуть не падая в обморок, все остальные кричали и суетились, а мальчик слабел на глазах. И тут появилась Ребекка. Это надо было только видеть. Потрясающе! Она спокойно подошла к Артуро, взяла его на руки, прижала большим пальцем какое-то место на руке – видимо, точно знала какое, – после чего поток крови сразу уменьшился, а через несколько секунд и вовсе прекратился. Затем она подняла его руку вверх и отрывисто дала команду принести то, что ей было необходимо, чтобы сделать жгут и перевязать рану. Когда наконец приехал доктор, он сказал, что она действовала замечательно. Никто не смог бы сделать это лучше. Ребекка на эти слова никак не среагировала. Но чтобы добраться до дома Фиорентини, доктору потребовался час, и если бы не Ребекка, то он застал бы Артуро уже мертвым. Синьора Фиорентини это знала. С этого момента она вообще больше никакой платы ни за еду, ни за проживание с Ребекки не брала и сказала ей, что та может оставаться в ее доме, сколько пожелает.
