Текст книги "Мирай (СИ)"

Автор книги: Марина Зимняя

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Марина Зимняя
Мирай

Глава 1

– Что ты здесь делаешь? – недовольный голос Булата заставляет меня обернуться.

– Куда они едут? – киваю на вереницу грузовиков, цепочкой выстроенных вдоль дороги.

– На погрузку.

– А потом?

– В порт… Роза, что ты здесь забыла? Отец знает, где ты шляешься с утра пораньше?

– Мирай кажется заболела, – отворачиваюсь от брата, продолжаю наблюдать за тем, как черный металл прессуют в брикеты.

Брат дергает меня за руку, заставляя обернуться.

– Чтобы больше тебя здесь не было, – цедит рассерженно. – Не место здесь для молодой девушки.

– Булат! Я была на конюшне. Мирай какая-то вялая. Вызови ей ветеринара. Я надеюсь она не жеребая!? Я же просила…

– Так, давай! Топай отсюда, – разворачивает меня и подталкивает к выходу. – Не до тебя сейчас и не до твоих причуд. Все с твоей лошадью нормально.

– А когда будет до меня? Отец меня избегает. Ты тоже отморозился, даже поговорить со мной не можешь. Я выбрала вуз, выбрала факультет, а вам все не до меня… Тогда я сама подам документы!

– Ты можешь подождать пару недель!? Роза! Мир не только вокруг тебя одной вертится. Тебе и так позволено гораздо больше чем другим!

– Какие две недели!!? Через две недели уже списки поступивших вывесят! Почему вы мне не позволяете!? Отец обещал, что я буду учиться! – ору я, не заботясь о том, что неподалеку от нас есть люди.

– Ты и так училась больше других!

– Да! Аж, школу закончить умудрилась. Тебе хорошо, ты получил образование…

– Я мужчина!

– И что!? – с силой топаю ногой отсушив себе пятку. – Сколько можно напоминать мне о том, что я девушка! Почему у тебя прав больше чем у меня? У меня тоже есть голова, две руки, две ноги…

– И очень длинный язык, Роза. Когда выйдешь замуж, будь готова к тому, что муж тебе его подрежет.

– Я никогда не выйду замуж! – смерив брата презрительным взглядом, разворачиваюсь и направляюсь к двери. Булат знает на какую точку нужно надавить, чтобы я от него отстала. – Ветеринара вызови или я сама это сделаю!

Брат ничего мне не отвечает. Хлопаю дверью и спускаюсь вниз. Выхожу на улицу, шагаю вдоль припаркованных фур. Водители, собравшиеся в небольшую компанию, с интересом на меня поглядывают. Нет… ни с кем из них ехать нельзя. Только если тайком. Только вот как затаиться?

Я выросла в цыганской семье. Моя мать была любовницей сына цыганского борона и об этом факте мне известно с раннего детства. Женская половина моего семейства регулярно напоминает мне об этом. Как и о том, что моя мама была русской. Мне плевать, о чем судачат за моей спиной мои псевдосестрички, как и плевать на бесконечные придирки Азы, моей мачехи, которая родила моему отцу шестерых детей и поэтому поводу надела себе на голову корону.

Что бы они не говорили, как бы не плевались ядом… Я была и остаюсь любимицей отца. Превыше меня только Булат, мой старший брат. Сын отца от первого брака. Его матери тоже не стало очень рано. Он даже не помнит ее. А вот я свою помню. Или мне кажется, что помню…

Отец обещал, что позволит мне учиться. Я единственная из всех девочек полноценно окончила школу. Люба и Раиса покинули ее после седьмого класса. Лала тоже не горит желанием учиться. А я горю… Я хочу получить образование и наконец стать свободной. Выйти из лона семьи и отправиться в самостоятельную жизнь. Вот только в последнее время обещания отца я все чаще ставлю под сомнение. Все чаще меня посещают тревожные мысли относительно моего будущего.

Когда отец забрал мои документы из школы после окончания девятого класса, я устроила голодовку и не ела ничего, пока их ни вернули обратно. Разумеется, в школе я всегда была белой вороной. Один мой внешний вид чего стоит. Но я все равно стремилась в нее и впитывала знания с особым энтузиазмом. Моя вера в то, что однажды я стану самостоятельной и независимой, стимулировала меня учиться. Было бы прекрасно, если бы мне удавалась не выделяться, но это мое желание было отвергнуто сразу же, стоило мне заикнуться о том, что я хотела бы носить школьную форму.

В моей семье девочкам запрещено носить брюки. Поэтому я постоянно ношу черную широкую юбку в пол. Верх может быть каким угодно. Главное, чтобы рукава были длинными и вырез горловины начинался и заканчивался около самой шеи. Так что с «каким угодно» я конечно погорячилась.

А для меня главное, чтобы одежда была удобной, такой которая беспрепятственно позволяет мне оседлать Мирай. В юбке сделать это не так то просто, поэтому под ней я ношу бриджи для верховой езды, чем сильно раздражаю Азу. Она не отстает от меня со своими бабкиными рейтузами, днем и ночью мечтает облачить меня в цветастое платье или халат. Не дождётся... Я ношу только черный цвет, в нем я сильно выделяюсь среди сестер и ни капельки не расстраиваюсь по этому поводу.

Мирай – трехлетняя кобыла смешанной породы. Ее мать была чистокровной мургезе, а отец – морган. Кобылка была подарена мне отцом на шестнадцатилетние. Годовалая Мирай влюбила меня в себя с первых секунд нашего знакомства. Булат утверждает, что из предоставленного мне выбора я могла бы выбрать более чистопородную лошадь. Но мне все равно, что говорят вокруг. Пусть она полукровка, я ведь такая же. Отчасти именно этот факт сыграл в ее пользу. Существенно сэкономив средства отца, выделенные на подарок для меня.

Я бессовестно пользуюсь расположением отца и нередко наглею. Могу себе позволить. Ведь я с детства чувствую разницу между ребенком рожденным любимой женщиной и ребенком рожденным, потому что так принято. У нас считается, что большая семья – это признак благополучия. Так считают не все, но отец придерживается именно такого мнения.

Наш дом иногда напоминает мне базар. Суета в нем не прекращается ни на минуту. Младшие дерутся со старшими. Девочки постоянно что-то делят. Мальчики пытаются командовать, девочки не желают подчиняться. Одна я, как обособленная единица почти все время провожу в своей комнате или на конюшне. На мое счастье отец любит лошадей не меньше чем я.

Он наказал меня всего лишь раз. Наказал сильно… больно стеганув по спине ремнем. Я на самом деле была виновата и приняла это наказание как должное. В четырнадцать лет я оседлала его Уруса и ускакала на нем в лес, а вернулась только на следующее утро. Мы заблудилась и блукали полночи по темному лесу в поисках выхода к трассе, по которой и вернулись домой.

Если бы он знал, что я задумала на тот случай если его обещания окажутся ложью. То лупил бы меня регулярно, заставляя бояться неподчинения. Он сам виноват в том, что был слишком лоялен ко мне. Я не боюсь его гнева. Единственное, что рвет мне сердце и не позволяет до конца решиться на задуманное – это Мирай. Если я уйду, я не смогу взять ее с собой. А если я останусь, то потеряю себя.

Глава 2

– Ты совсем спятила? – прикасаюсь к ссадине, огнем полыхающей у меня на лбу. Не успела я ступить во двор. Мне в тот же миг прилетело по лбу веником. – Мелкая дрянь! Я тебя закопаю! – кожу щиплет от прикосновения ладони. Не могу сказать, что боль такая уж сильная, но слезы все равно подступают, и я свирепею еще и от этого факта. Ведь мне не столько больно, сколько досадно… Что им всем от меня нужно? Неужели так сложно оставить меня в покое?

Подрываюсь с места и настигаю Лалу, не успевшую заскочить в дом. Хватаю ее за волосы и рывком притягиваю к себе.

– Отпусти! – верещит во все горло.

Наматываю толстую прядь на кулак, приближаю лицо сестры к себе.

Лала сгибается под моей рукой, скулит… Впивается ногтями в мое запястье.

– Как ты думаешь, возьмут тебя замуж плешивой? – достаю из кармана маленький складной нож.

– Отпусти, больная! Отпусти меня, дура!

Прохожусь острым лезвием по натянутой пряди. Ее зрачки расширяются, глаза становятся абсолютно черными.

– Проси прощения… – держу нож над волосами. Небольшая их часть уже повисла мертвой плетью, но толстый локон по-прежнему зажат у меня в кулаке.

Подавив всхлип, Лала извиняется на цыганском. Отрицательно мотаю головой. Я принципиально не говорю по-цыгански. Понимаю, могу изъясняться. Но умением этим не пользуюсь. Я не собираюсь забывать родной язык матери. И раз уж мне постоянно тычут в мое нечистокровное происхождение, пусть общаются со мной исключительно на моем языке. В моей семье его знают не хуже родного.

– Прости…прости, пожалуйста! Я не хотела, – лепечет она, пока я убираю нож в карман. – Отпусти меня, Роза. Ну отпусти…

Стряхиваю ее волосы с руки. Небольшая их часть приземляется на бетонную плитку. Тонкой черной змеей извивается по желто-красному узору.

– Я все расскажу родителям!! – всхлипывает и пятится назад. – Твоя очередь мести двор. Почему я должна делать твою работу!? – продолжает возмущаться.

– Еще хочешь? – киваю себе под ноги.

Кожа на лбу пульсирует и горит, осторожно прикасаюсь к царапине. На подушечках пальцев остается кровь. Вот, мелкая гадина…

– Мами!! – Лала всхлипывает и ныряет за дверь. Пестрая юбка создает завихрения в воздухе, заставляя клок ее волос отлететь в сторону.

Проводив взглядом локон, делаю шаг к двери.

– Роза!! – раздается грозный голос бабки или «мами», как принято ее называть. Ей одной я делаю исключение, потому что слово «бабушка» применить к ней не могу, а «бабка», попахивает слишком явным пренебрежением. Не могу же я так обратиться к матери отца, да и звучит это как-то глупо.

– Да, мами… – приходится ответить ей. Она не Лала, не Люба, не Рая и даже не Аза. Она та, кто способен отравить мне жизнь и ей за это совершенно ничего не будет.

Лала рыдает, будто ей не два десятка волос срезали, а как минимум сняли скальп. Бабка, уперев руки в бока, грозно смотрит на меня, бормоча себе под нос проклятия. Я не имею возможности пройти в ванную. Они все-таки преградили мне путь. Поэтому иду на кухню и, включив воду, промываю ранку на лице. Они следуют за мной. Бабка продолжает сверлить меня злющим взглядом, так и не начинает разговор, но следует за мной. Подхожу к холодильнику, чтобы достать что-нибудь холодное и приложить ко лбу. Касаюсь дверцы. Она не позволяет мне его открыть, резко бьет по моей руке своей смуглой сухой ладонью.

– Ты пропустила завтрак. Значит… не голодная, – желчно цедит сквозь зубы.

– Мне нужен лед. Не волнуйся, я не собираюсь его есть, – протягиваю руку снова и снова получаю ее культяпкой по ладони.

Перевожу взгляд на дверь, младшие дети притихли, стоят в дверном проеме и с интересом за нами наблюдают.

– Мами! За что ты ударила Розу? – интересуется шестилетний Нику. Он единственный из детей любит меня, постоянно ходит хвостом и везде сует свой любопытный нос. Я учу его читать, и он, в отличие от других, не против учиться. Бабка игнорирует его вопрос.

– Ступай во двор и возьми веник. Чтобы через час я не нашла там ни одной соринки!

Лала скрестив руки на груди смотрит на меня с торжеством в глазах.

– Завтра приедут сваты, – продолжает она. Щемящее чувство в груди расплывается под ребрами, током ударяя по солнечному сплетению. – Лале не до уборки, – волна боли отступает, сменяя себя легким головокружением. – Ей нужно готовиться. А ты пойди потрудись хоть немного… Лентяйка! – выплёвывает она и направляется к двери.

Лала перекинувшись с бабкой парой фраз на своем наречие и победоносно сверкнув взглядом, выходит следом за ней.

Вот идиотка… замуж собралась. Как можно быть такой ограниченной?

Три моих сестры спят и видят тот день, когда их засватают. Ладно Любе и Рае, хотя бы по шестнадцать, а вот Лале всего четырнадцать, и она решила обскакать их в этом вопросе. Если она выйдет замуж раньше сестер, они возненавидят ее больше чем меня.

Неудивительно, что Лала махала веником в одиночку. Они просто не спустились ей помогать. Сто процентов лежат у себя в комнате, прикинувшись больными. Они двойняшки и даже болеют синхронно. Если у одной появился мозоль на пятке, вторая тоже будет прихрамывать вместе с первой в знак солидарности. Жду не дождусь дня, когда одну засватают, а вторую нет. Вот тогда я посмотрю насколько глубока их сестринская любовь друг к другу.

Еще раз промыв ранку холодной водой, поднимаюсь к себе в комнату.

– Роза! – слышу грозный голос бабки. – Ты плохо меня слышала?

Игнорируя ее крики, продолжаю свой путь. Она знает, что ничего мести я не буду. Как знает, что и мести там нечего. У цыганских женщин какой-то фетиш, связанный с постоянным подметанием двора. Если не считать мытье окон – это основное их занятие. Наш двор застелен плиткой, в нем чисто, и мести его сто пятьдесят раз на день, нет необходимости.

А вот у наших соседей просто утоптанная земля. И девочки той семьи занимаются тем же самым. Я частенько наблюдаю за ними из окна своей комнаты. Они вымели участок перед крыльцом так, что там образовалась яма. День Кристины, моей бывшей одноклассницы, ее забрали из школы после четвертого класса, всегда начинался с веника. Причем сначала этим веником она получала по спине. Может, поэтому она потом и махала им с особым энтузиазмом.

Я скучаю по ней, мы дружили, когда были детьми. Сейчас наблюдаю за ее сестрами и вспоминаю как мы играли у них за сараем в поваров. Игры для Кристи закончились рано, она давно живет в другой семье, и в отличие от моих сестер, замуж не хотела. Но кто ж ее спрашивал?

Я не успела убрать свою постель, потому что умчалась на конюшню ранним утром, еще до того, как встали родители. Мне приснился тревожный сон, и я помчалась проверить Мирай. Наспех оделась и убежала из дома.

Подхватываю одеяло, чтобы заправить кровать… У них что обострение сегодня? Под моим одеялом притаились объедки со стола. Эти дуры убирая посуду сгребли с тарелок остатки еды и использовали мою кровать вместо мусорного ведра.

Одеяло, взлетевшее вверх подняло в воздух шелуху от семечек, которой они щедро приправили мой сегодняшний завтрак. Смотрю себе под ноги оценивая масштаб трагедии. Длинный ворс ковра, унизан шелухой.

С трудом поборов эмоции перестилаю постель. Чищу ковер пылесосом и уношу грязное белье в стирку. Я не буду реагировать на их выходки с горячей головой. Месть – это блюдо которое подают холодным. Пусть ходят и оглядываются… Уверена, что они уже пожалели о своей выходке, особенно Райка. Она трусливая и глупая, во всем подчиняется Любе.

Раздеваюсь и закручиваю волосы на макушке, принимаю душ. У меня у единственной из девочек собственная ванная. В нашем доме, четыре спальни с отдельными санузлами. Одна из них досталась мне, как старшей. Еще один повод закидать меня тухлыми яйцами. Близняхи уже плешь на голове отцу проели с этой проблемой. Любка и Райка хотят мою спальню в свою собственность, она видите ли больше, а их двое. Но отец, как обычно махнул на их претензии рукой и в последний раз даже прикрикнул на них сильнее обычного. Вероятно, был совсем не в настроении.

Завернувшись в халат выхожу из ванной и падаю на кровать. Рука шарит по тумбочке в поисках телефона. Набираю Булату сообщение, чтобы не забыл о моей просьбе, касающейся Мирай. В комнату заглядывает Нику.

– Заходи, – улыбаюсь мальчишке и шлепаю ладонью по кровати рядом с собой.

Улыбнувшись, он тихонько прикрывает за собой дверь, направляется ко мне. Падает рядом и нарисовав на лице довольную улыбку вытягивает из кармана большую вафельную конфету, из-под его кофты появляется банан.

– Ты не завтракала сегодня, – произносит он. Улыбаюсь и целую его в макушку. – Почитаешь мне? – хитро улыбается братишка.

– Тащи книжку, – улыбаюсь ему в ответ. Если мне все же придётся уйти, я буду скучать по Нику… Кому еще я почитаю Незнайку?

– Ой, а что это с ней? – держит в руках мою шкатулку, рядом с которой лежала его книга. – Сломалась? – трогает пальчиками сломанный замочек.

Протягиваю руку, он передает мне шкатулку. В ней нет маминых сережек. Высыпаю содержимое шкатулки на кровать и раздвигаю пальцами рассыпанное золото. Простые серьги гвоздики, когда-то принадлежащие маме, сейчас у меня в ушах, а вот ее тонких колец нет… Они совершенно простые. Обычные крупные кольца конго. Они не представляют из себя никакой ценности. У меня и моих сестер полно украшений в разы дороже их. Срываюсь с места и быстрым шагом направляюсь в соседнюю комнату. Любка и Райка сидят вдвоем на кровати и хихикая смотрят что-то в планшете.

Бегло осматриваю их лица.

– Куда вы их дели? – переворачиваю шкатулки на туалетном столике. Сметаю их побрякушки на пол, а затем начинают выгребать из всех ящиков барахло. Распахиваю шкаф, вышвыриваю из него вещи. Девки верещат, но остановить меня не решаются. На их крик прибегает Лала. Она заглядывает в комнату. Резко оборачиваюсь на нее. Это ж надо быть такой отбитой? В ее ушах покачиваются серьги мамы. В пару широких шагов, оказываюсь у двери и не позволив ей смыться, дергаю за сережку.

***

– Вы не дочери… Вы мое наказание, – рассерженным голосом произносит отец. Мы стоим перед ним выстроившись в ряд по росту. Я в этой шеренге первая, а Лала последняя. Ее ухо заклеено пластырем, я его ей порвала. Вторую сережку она к моему удивлению, решила снять самостоятельно. – Все сдают телефоны, планшеты и золото.

На слове «золото» сестры начинают поскуливать. Я сжимаю в пальцах золотые обручи и отрицательно качаю головой.

– Забирай все, но их я не отдам.

– Роза, в моей семье все равны!

Все присутствующие здесь знают, что это не так. Но в этот раз отец протягивает руку, требуя у меня серьги.

– Дадо, – использую я запрещенный прием. Иногда я делаю исключение не только бабке.

Он подхватывает мою руку разжимает пальцы и отбирает серьги. На сей раз не сработало... Отец действительно охладел ко мне. Уверенность в том, что не видать мне учебы, окончательно пускает корни в моей душе. Как можно быть такой наивной, Роза?

Глава 3

– Булат! – перехватываю брата у входа в дом. – Ты ездил на конюшню?

– Роза, не до тебя, – отодвигает меня за плечи в сторону.

Иду вслед за ним.

– Булат, она два дня ничего не ест, – обгоняю его и снова преграждаю путь.

– Ты вообще слышишь меня!? Я сказал тебе, что мне некогда!! – повысив голос почти до крика, обходит меня снова.

На кухне бабка ругается на Любу, Раю и Лалу. Вообще, я тоже должна быть там. Но у меня есть другие дела, кроме как слушать ее бухтение по поводу и без повода. Сегодня какой-то сумасшедший день. Азу положили в больницу на сохранение. Шутка ли… седьмого носить, когда шестому едва полтора года исполнилось. Да еще и наша утренняя перепалка с Лалой, а потом инцидент с серьгами. Я с трудом дождалась вечера. Надеялась, что хотя бы Булат принесет мне хорошие новости. Но ему в последнее время вообще ни до кого. Ходит злой и гавкает на всех, включая меня. Отец его даже не одергивает. Мне порою кажется, что и смотрит он на него как-то виновато.

– Да чего вы такие безрукие!? – орет на девок бабка под звон разбивающейся посуды. – Роза! Тебе нужно особое приглашение!! – слышу в свой адрес, но все равно следую по пятам за братом.

– Я скоро приду, – бросаю ей даже не оборачиваясь.

– Роза! Дрянь неблагодарная! – высовывается в дверной проем. – Хоть, что-нибудь сделай! Матери в доме нет. Так что, всем голодными теперь оставаться? У нас здесь нет прислуги. А ты не английская королева. Забар!! – это она уже отцу. Далее ее монолог звучит на цыганском. И снова я не благодарная бессовестная хабалка. Как моя мать... Последнюю фразу она повторяет, с особой ненавистью и не дождавшись ответа ни от меня, ни от отца с силой хлопает дверью.

Не понимаю к чему она все это говорит. Аза никогда не была здесь хозяйкой. Полноправная хозяйка в доме, как раз-таки бабка. Она всем заправляет, решает, что из одежды детям необходимо, какие продукты покупать и что подавать к столу. Она заправляет домашними финансами, кому-то зажимая содержание, а кому наоборот увеличивая. Лично я никогда не получала от нее денег на собственные нужды. У меня лет с тринадцати есть карта, выданная мне отцом. Я никогда не злоупотребляла его щедростью. Всегда покупала только необходимые вещи, но последние полгода вынуждена хитрить. По договоренности с девочками, у меня все же есть несколько школьных подружек, я трачу деньги с небольшой хитростью. Девочки покупают себе что-нибудь из одежды, обуви, средств личной гигиены, я расплачиваюсь, а они отдают мне наличные. Таким образом не потратив почти ни копейки на себя, я отложила некоторую сумму. К счастью отец не интересуется моим гардеробом и деньги списанные маркетплейсами и магазинами его не интересуют. Главное не попасть ему на глаза в каком-нибудь неподходящем для цыганской девушки наряде. Хорошо, что мое монашеское одеяние вполне его устраивает.

Булат хлопает дверью своей комнаты у меня перед носом. И я понимаю, что пора брать ситуацию в свои руки. Никто здесь не собирается лечить Мирай. Все как с ума посходили, бьются током на расстоянии и плюются кислотой.

На всякий случай, стучу костяшками пальцев по дверному полотну и не дождавшись ответа иду к себе. Выходить через главный вход неразумно. Поэтому я переодеваюсь, беру небольшую сумму денег и направляюсь к заднему. Там у меня как раз, и дырка в заборе имеется, и припрятанный фонарик. Жаль нет теперь у меня телефона. Ну да ладно. Скажу конюху, что забыла. Не откажет же он мне в небольшой услуге.

На цыпочках прохожу мимо отцовского кабинета. По ту сторону двери продолжает раненой вороной каркать бабка. Крадучись спускаюсь в подвал, толкаю дверь. Заперто… Обычно ключ торчит в замочной скважине, но сегодня его почему-то нет. Приходится вернуться назад. Чувствую себя шпионкой-невидимкой, по стеночке передвигающейся по дому. В доме как обычно суета. Но на меня, по-моему, никто не обращает внимания. В комнате у меня есть дубликаты всех ключей. Есть даже ключ от отцовского кабинета.

Все документы хранятся у него в сейфе, включая мой аттестат. Отчасти именно поэтому я не могу подать документы в университет. Я не знаю код и это меня невероятно гложет. Если обстоятельства вынудят меня бежать без документов, мне придется туго. Но это не значит, что я не совершу задуманного, если отец не сдержит своего слова. Главное, чтобы поправилась Мирай. Как я оставлю ее больной? К горлу подкатывает удушливый ком. Да, как я вообще оставлю ее в каком бы она ни была состоянии?

По пути в комнату, рисую в голове новый план сегодняшнего побега, поглядываю на часы. Рано… Семья еще не ужинала. Если выходить, то ближе к полуночи. Либо дождаться пока старшие лягут спать.

Ко мне в комнату заглядывает Нику. Спешно прячу ботинки, которые несла в руках.

– Ты будешь ужинать? – спрашивает меня мальчик.

– Нет… не хочу. А ты беги.

– Дадо, велел тебя позвать, кто-то должен накрыть на стол. Бабушке плохо. А Девочки половину посуды перебили. Плачут… – добавляет расстроенно.

– Хорошо, я сейчас спущусь. Беги…

Поразмыслив пару секунд скидываю с себя свое привычное одеяние. Достаю лиловый велюровый халат в пол и завернувшись в него иду к двери. Останавливаюсь… постояв несколько секунд, возвращаюсь обратно. Плету косу на собранных в хвост волосах. Заворачиваю ее в шишку. Роюсь в комоде в поисках платка, подходящего к халату оттенком. Оборачиваю причёску невесомой прозрачной тканью. Внимательно рассмотрев себя в зеркале, вынимаю шпильки и сдергиваю платок. Бабке и правда плохо станет. Не хочу быть причиной ее сердечного приступа. Хватит с нее халата.

Спускаюсь на первый этаж. Весь народ на кухне. Но на столе кроме хлеба ничего нет. Бабка лежит не диванчике, Люба меряет ей давление. Рая помешивает что-то на плите, ее плечи вздрагивают. Она почему-то больше всех расстроилась утрате телефона и украшений. Лала сидит у окна насупившись, держится пальцами за заклеенную пластырем мочку уха. Полуторогодовалый Ян сидит у нее на коленях, пьет молоко из поильника. Нику и Сашко таскают со стола хлеб.

Бабка смотрит на меня выпученными глазами, даже моргает пару раз будто ее бьет нервный тик.

– Мами!! Сто шестьдесят на сто двадцать! – восклицает Люба и подскочив с места бежит за таблетками.

Я отодвигаю в сторону Раю. Принимаюсь за приготовление ужина. Рагу подгорело по кухне распространяется запах гари, включаю вытяжку. Бабка продолжает смотреть на меня глазами навыкат. Молчит и впервые ничего не комментирует.

Сегодня на ужин у нас горелое овощное рагу, вчерашняя жаренная рыба и гора отварных сосисок, которые и спасли ситуацию. Никогда не думала, что скажу это, но походу Аза все же является неким связующим звеном в этом доме. Правда она беспрекословно подчиняется бабке и от досады, все зло срывает на мне. Но не смотря ни на что, голодными маленькие дети в нашем доме еще не были.

А может просто день сегодня такой? Что, одно навалилось на другое и вышла вот такая нелицеприятная картина. Какие сваты? Лала похожа на эскимоса. На ее лице вообще не видно глаз. Две тонкие щелочки сверкают черной ненавистью. Она плачет уже много часов подряд, да и распухшее ухо не прибавляет ей красоты.

Моя царапина на лбу – это сущий пустяк, по сравнению с тем, что произошло с внешним видом моей младшей сестры. Отец за весь ужин не проронил ни единого слова. Жевал медленно и сосредоточенно смотрел в одну точку. Булат и вовсе к столу не спустился. Вообще странно, что отец сел за общий стол. Обычно Аза кормит мужчин отдельно. Но сегодня по всей вероятности необычный день. Бабка напилась таблеток от давления и сидит какая-то пришибленная. Даже шебутная малышня лишнее движение сделать боится. Хоть бы они все заснули пораньше. Сегодня был тяжёлый день, всем пора отдыхать.

Предлагаю всем разойтись по спальням. Впервые беру на себя уборку осознанно и по собственно воле. Разумеется, меня никто не благодарит. Все расходятся молча, кроме Нику, который путаясь под ногами помогает мне с посудой. Нужно отправить его, но у меня язык не поворачивается, это сделать. Что если скоро мы расстанемся навсегда? Как же я буду по нему скучать. Ведь Аза его совсем не любит, именно поэтому он и тянется ко мне больше других.

Нику маленький и болезненный. Очень часто подхватывает простуду и заражает всю семью. Где он берет эти бациллы, никому не известно. Он ведь постоянно сидит дома. Думаю, что ему просто нужно повышать иммунитет. Что не он всех заражает, а просто заболевает первым. Возможно кто-то приносит в дом инфекцию и передает ее сначала бедному мальчишке, а потом уже сваливается сам. Однажды, я купила ему детский витаминный комплекс и схлопотала по лицу от бабки. Нечего умничать там, где тебя считают пустым местом.

Наведя порядок на кухне и убедившись в том, что все спят. Снова собираюсь совершить попытку к бегству. Конюха там уже точно не найти. Надеюсь сторож на конюшне трезвый.

Крадучись спускаюсь вниз. Мелькает мысль выйти с главного входа. Он тоже заперт и ключи в замке отсутствуют. Никакого смысла в этом нет, все равно выходить через задний двор, поэтому смело толкаю дверь в подвал и спускаюсь ниже.

Да что такое? Ключ не идет… такое ощущение, что замок сменили. Быть не может! Пробую другой. То же самое... Третий и опять мимо. Пока подбираю четвертый, дверь потихонечку отворяется сама. Застываю на месте как парализованная. Пара черных глаз сверлит меня немигающим взглядом. Так и стоим молча. Я боюсь поднять шум понимая, чем чревато для меня это действие. А вор, наверное, растерялся и не может решить, что теперь делать.