Текст книги "Она и её Он"
Автор книги: Марина Зайцева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)
Глава 11
Вообще как-то я склонна к повышенным скоростям. Пока я все это вспоминаю и не сплю… Знаете, у меня очень, поразительно белый потолок. На нем есть место, где немного отходит штукатурка, она мешает смотреть спроектированный из глаз фильм. Очень хочется сейчас их закрыть, открыть и – следующая серия сама собой пошла бы, даже без титров. Смотреть то, что было потом, через неделю, а там – и дальше. Мне так этого всего не хватает, я так скучаю по этому миру, этому месту. Но вот не выкручивается, бобина кончилась, видимо. Вижу один только потолок. Окно пыльное, так что даже свет фар ночных автомобилей рассеянный, как мои мысли. Лежу на покрывале, пальцами ног трогаю холодный металлический поручень. Я сейчас, наверное, плакать буду. В груди все болит. От всего болит. От ушедшего, от неслучившегося, от того, что происходящее прямо сейчас – фальшивое, что вообще все о другом. Знаете, да, вот это ощущение, когда вдыхаешь, словно бы через трубочку, вставленную прямо сквозь ребра? Вот сейчас оно. Я не хочу, на самом деле-то, ничего. Я вообще ничего не хочу. Буду сейчас честной с собой, всем нормам и перспективам назло. Ни черта я не хочу. Ни Принца я не хочу. Вот сейчас уже точно. Вот с учетом всего, что разворачивается в реальности последние человекосутки. Ни НН не хочу. Я посмотрелась в зеркало, увидела. Да. А что еще я хотела там увидеть?
Все не так, я хотела увидеть уже родные глаза, в которые могу и хочу смотреть. Я хотела, чтобы мне не надо было больше жить вот этот этап моей жизни. Это мерзкое и липкое предисловие.
Что-то я больше так не могу.
Очередная фаза самоубийства, видимо. Господи боже мой, да сколько ж всего должно во мне еще умереть? Сколько ожиданий, желаний? Когда же я вылезу из этой лягушачьей кожицы, сидя в которой получается только квакать…
Ну почему самое важное в нашей жизни – это любимый человек рядом? Ну зачем эта жестокость? Никаких половинок, никакого ощущения своей нецелостности. Я – вот она, я. Я вся здесь. И мне необходим кто-то, кто будет меня видеть, знать, что я есть, держать руками. У меня же все есть, у меня такая интересная жизнь, с кучей событий. Проклятье.
Я сейчас просто не могу больше и дальше, так что лягу спать и уж точно уберу свои пальчики от светящегося в темноте недобрым голубым экрана.
Шутить изволю, метафоричничаю. Сволочь я. Неискренняя и скрытная.
Глава 12
Доброе утро! Вот не поверите, дорогие мои, сижу я сейчас перед экраном, вбиваю параметры выборки (работушечка моя, отвлекалочка моя ненаглядненькая!). У меня заварен утренний, продирающий до боли горло, чай. У меня трагический завтрак из несладких хлопьев, залитых холодным молоком. А тут – трямс, в переписке всякие приветики-кукусики. Хорошо добрался, спасибо, что нашла вечер для знакомства, вот то, что обсуждали, вот – пересмотренная типизация меня по новому увлечению. Я, оказывается, совсем другая, ага.
И вот хочется мне ржать. Такое чувство, что я села не в свой поезд. Чего от меня хочет НН? Беда у меня, кажется, с пониманием чужих намерений, желаний и состояний. Это такое «извините»? Это продолжение прерванной беседы? Это подкат, как завтрак после секса, типа?
– Доброе утро, Н, спасибо, интересно. А ты к чему это?
– К тому, чтобы ты продолжала обо мне хорошо думать.
– Я, признаться, думала о выборке, а о тебе я хорошо думаю. Обещаю прочитать книгу, обсудим – будет тема, не записанная на запястье в графе «о чем можно вести беседу в случае неловкой паузы».
– Ирина, длина твоей прямолинейности не имеет границ! Ты оказалась очень другой и не такой, как я ожидал увидеть. Я люблю знакомиться вживую с интересными интернет-собеседниками. Но вот сейчас несовпадение картинок поразительное.
– А какая лучше?
– Обе хорошие. Я совсем не ожидал, просто вообще. Мне думалось, что ты – абсолютно другой человек. Обратный вопрос – который из образов не ты?
– Оба – я, если честно, я как раз не ощущаю никакого диссонанса, у меня все очень цельненько. Н, а расскажи, пожалуйста, что не совпало? Я хоть позитив и негатив сравню.
– Ха-ха-ха. Это долго, потому что ничего почти не совпало. Давай расскажу, что я представлял. Я думал, что ты старше лет на десять, возможно, в разводе, что ты циничная одинокая молодая пожилая женщина «с шапокляком», так сказать. Что встречу человека, играющего словами, с резким охлажденным умом, предпочитающего пить водку из консервной банки, так сказать. Казалось, что ты будешь сумасбродствовать, эпатажничать, ну и вообще производить впечатление.
– А что получилось? И еще – а что в таком человеке хорошего и интересного?
– О! Хорошего – силища, огонь, яркость. Как в театр сходить на очень хорошую постановку – всю жизнь потом помнишь. Ну и созвучность точки жизни. Я почему-то был убежден, что ты оттягиваешься после расставания в каких-то долгих отношениях.
О, ребят, смотрите, а ведь в точку. Только не от тех, про которые я думала. Ага. Н-да. Становится понятно, почему ничего не получилось – я же оттягиваюсь по уже ушедшему. Мва-ха-ха.
– Что увидел – нежную, трогательную девушку, достаточно умную, чтобы не быть безоглядно романтичной. Живущую в своих мыслях и своими образами, внимательную наблюдательницу, очень юную. Такой может стать моя дочь лет через пять. А меня теперь распирает желание – грудь петухом, и начать показывать красоты этого мира, учить определять рыбные места по растительности на берегах и вспоминать греческую мифологию по ночному небу.
– Вы пронзительны, батенька!
– Сам не ожидал. Ирина, давай, мы с тобой пойдем в следующий раз не есть, а в музей!
– Н, ты вот уверен? Инцестом не попахивает? Я после такого изложения мыслей прям робею – юно и нежно.
– Нет, я без этих сентенций, фу. Но твоя чуткая душа уловит то прекрасное, что ты наверняка не видела еще, а я смогу побывать там, где давно очень не был.
– Хорошо, сперва пойдем есть, чтобы я немного сбросила пыльцу с крылышек. А потом – в библиотеку, в два часа ночи.
– Ирина, не прокатит! Я теперь знаю, с кем веду переписку! Э-э-э, спрятаться в оболочку пожелтевшего горохового стручка не выйдет. Тайсон, ты раскрылся.
– Фигассе, дорогая редакция, нешто хук справа больше не сделает меня жалящей, как пчела?
– Нагромождение из слов! И – это Али. Я увидел то, что ты, видимо, хорошо прячешь. Зачем-то ты мне показала именно это. Интересно – зачем?
– Н, мне очень важно, какой ты меня видел. Я сейчас себя вообще не вижу, я на дне колодца, в 42 гексаграмме «И-Цзин». Свет попадает ко мне только в полдень, и он похож на свет богов – он не оставляет тени.
– Метафоры. Интуитивно понятны. Содержательно – нет.
– Плохо мне, дорогой друг. Очень мне плохо, и жизнь моя, и планы разбились к чертям. Остается только шутить, смеяться и пить боржом. Наверно, это ты и увидел.
– Бедная девочка! Давай я возьму тебя под крыло?
– Возьми меня под крыло, меня не берут.
– Хорошо! Тогда назначаю себя твоим антидепрессантом, идет?
– С понедельника, с утра будешь ты моя сестра?
– Цитаты, ха-ха. Да, вроде того. Мы пойдем не в музей, а на балет! И билеты куплю я. И обязательно – белое вино в буфете в антракт.
– Это ж мотовство и расточительность, Н, это лишнее.
– Это со времен Ремарка отличное лекарство для разбитых сердец! Если уж браться кого-то лечить, так качественно. Я считаю, что ты согласная, и бронирую сейчас и онлайн. Мне очень нравится Ида Рубинштейн. Вот как раз есть подходящее – доктор прописал, пациент согласен. И белое вино.
– А потом я сама буду носить свою виолончель (опять цитаты и аллюзии, ага).
– Все равно не понял.
– Лав ин афтенун.
– О. Однако. Нет, виолончель как раз, буду носить я.
– Спасибо! Н, мне категорически пора стартовать, так что прошу очень меня извинить, но я выйду сейчас из беседы. Пойду пинетки, ой, балетки от моли выбью.
– (Смеется легко, заразительно).
Такие дела. У меня, кажется, есть сильное плечо. Интересно, это блеск и нищета куртизанок? Это Кэрролл и маленькая Алиса? Куда меня ведет эта дорожка…
До чего ж мерзостный завтрак можно сделать себе в порыве самоуничижения! Вот как можно эту гадость было себе сделать добровольно, особенно с учетом планов на день, не включающих бранч, ланч и прочие радости спокойной жизни. А сбацаю-ка я себе кофе в термос и большой бутерброд на полбагета с сыром, семгой и айсбергом. Да и пойду в «о, новый и дивный день».
Глава 13
Что я знаю о любви… Я сейчас себя об этом спрашиваю, поскольку, кажется, вообще теряю даже намеки на какие-то ориентиры. Я знаю то, что знает младенец, насасывающий себе теплое молоко у матери под грудью, наверное, щенок. Он знает, что он зачем-то и за что-то нужен. Времени на вопросы и сил на рассуждения у него нет. Ему хорошо, ему так, как надо. Ему – становится хорошо. Наверное, только это я и знаю. От любви становится хорошо. Это процесс. А особенно я ничего не знаю о любви мужчин. Я помню и чувствую, что эта любовь другая. Но мне не с чем сравнить, пока все, что я встречала кроме – было не про любовь, а про страсть или иные какие-то отношения. Совершенно точно – не про любовь. Я помню это чувство, даже, пожалуй, не чувство, а состояние, когда все хорошо. Не нормально, не сейчас, не то, что есть. Никаких вообще экзистенций. А просто все в мире, в себе – хорошо. Когда тепло, мягко, уютно. Когда нос где-то между складками тела, в районе плеча и шеи. Когда нет ритмов, вообще никаких. Когда только чувствуешь.
А потом, как вставка из другой материи на платье, приходит в голову мысль, что вот, ты сейчас любишь, и тебя любят. А все остальное – оно про налаживание взаимоотношений, про способы реализации. Но ответ и вопрос тебе очевидны, ясны и понятны. Их даже как бы нету. Ты все уже знаешь. События никуда не бегут, нет того, что нужно ухватить или растянуть. Все, у вас вся жизнь и вселенная – делайте, берите, притирайтесь к ним и друг к другу. Я сейчас вот смотрю в его глаза и не могу себе врать. Снова и снова не получается. Да, все остальное – вранье. И Принц мой – вранье. Я себе про себя – нет, не врала. Но я врала себе в том, что от него это может быть взаимно. Я себя чувствую иностранцем в стране, где мой язык не знает никто. Я же язык этой страны знаю в совершенстве. Я говорю на нем, работаю на нем, дружу на нем, на нем вся моя жизнь. Но чувствовать я на нем не могу и не хочу мочь. Я хочу чувствовать – говорить с тем, кто знает мой родной язык, с кем мы будем отличаться от всего, что вокруг, не выпадая и не конфликтуя со внешним миром.
Мне завтра идти на балет и говорить на неродном языке. А сейчас я хочу помнить, как оно бывает, чтобы не начать снова себя обманывать и не разрешить себе себя потерять и подвести. Я закрываю глаза и единственное, что остается – тепло на ладонях. Этого ничто не сможет у меня забрать, и оно никогда не потеряется.
Любовь не должна причинят боль. Она все лечит. Любовь не вызывает вопросов, она очень простая, в ней все понятно. Вопросы, боль, трудности – эти все от неумения, это проявления. Как вода и ваза. Вода просто мокрая и текучая, а налить можно хоть в хрусталь, хоть в канализацию.
Интересно, что есть в мире, кроме любви?
Мои друзья? Это форма любви. Я не в том смысле, что готова или хочу стать любовницей своим подругам и друзьям. Мы выбрали такую форму, или природа выбрала за нас, оформив в тела одного пола и сделав некоторые реализации такими трудоемким, что они отпадают сами собой, как отсохшие лепестки. Завтра я буду узнавать мир.
Сегодня я приготовила для этого инструменты – прочитала несколько разрывающих душу текстов, припасла вино и сыр, которые буду держать в уме. Раз мы пойдем на Иду, достала джинсы с высокой посадкой и кеды с заниженным кантом. У меня будет возможность чего-то, чего я не знаю.
Н меня любит в его системе мироздания. А что я? Он пишет мне очень добрые слова, прорубается сквозь все завалы зубодробильной иронии, которые я обычным уже образом использую в качестве инструмента общения. Он запомнил и зафиксировал ту часть меня, которую обнаружил, увидевшись со мной лично. Я? А я знаю точно, что он меня совсем не манит. Живот не согревается, глаза не видят лучше, спина холодеет, а во рту не становится влажно и вкусно. Мне почти неприятно, что сейчас я в роли того, кто не любит. Я читаю письма от него по нескольку раз в день, мы шутим, перебрасываемся – кто не успеет поймать мяч самоиронии. Мне так хочется, чтобы он продолжал, взял меня под защиту и вызвал огонь на себя, укрыв от непредсказуемых ранений со стороны. Я прячусь в нем и том, что он рассказывает обо мне. Я в основном слушаю.
Завтра я буду в черном свитере горизонтальной вязки, бледно-голубых варенках, плоской черной канотье и красных кедах. Это буду не я, это будет прекрасная и юная девушка, танцующая последнее танго в Париже со своим воображением. А я буду наблюдать – что бывает вследствие.
Когда мне было мало лет, и я еще не научилась прятаться от оценок и мнения окружающих, я искренне фанатела от самых разных людей, вещей и событий. Когда мне хотелось чего-то, мне хотелось этого всем существом. Потом я стала немного подростком, и одновременно кончилось почти все хорошее и стабильное, что есть в жизни человека. А одновременно я научилась складывать свои желания под гнет обстоятельств. Сейчас из меня словно бы вынули то, что закрывало сверху. Ростки длинные-длинные, бледные, змеятся по самому дну души в поисках света, пытаясь найти прореху. И вдруг – бабах! – ливень из света и тепла. В этом есть одно но: это не солнечные свет и тепло, это лампа досвечивания на подоконнике. А если не солнце, то, значит, и не живая земля, а кадка. Корни придется скручивать колечками. Меня будут подрезать, пересаживать, мною будут управлять неравные мне силы. Но так страстно хочется кинуться на эти свет и тепло! А может, надо? Ну отсохнет и отвалится, впервой что ли?
Я все метафорами, а надо бы в реальность.
Начали происходить события, к которым у меня нет ни ответа, ни опыта. Мы встретились вчера на площади перед театром, у фонтана. Я не знала, что Н будет прямо с поезда. Я думала, что, ну, как-то он о себе позаботится. Прощальное наше письмо было накануне утром, он написал, что приедет немного заранее, так что мне можно не опаздывать, впадая в роль юной ветреницы. Меня это не только удивило, вроде как не была замечена за подобным. Когда я пришла, этот взрослый рослый и проницательный мужчина сидел под моросящий пакостью на краю подсвеченного фонтана и ковырялся в телефоне, а за спиной его свисал очевидно не городской рюкзак, изобилующий пустотами. Данный рюкзак был с ноутбуком, какими-то бытовыми штучками и необходимым минимумом городского человека. Я не собиралась ни в кого стрелять, оправдываясь страхом загнанного зверя, но момент оказался столь очевидно неравновесным, что цинизм и злая ирония так и полились из меня защитным водопадом. Первое желание – выставить ладони и закричать: «Аа-а! Нет, пожалуйста, не надо пародий!» – было малоэффективно подавлено. Я стала говорить какие-то недобрые вещи на тему дресс-кода в приличных учреждениях. Н отшучивался, что он в брюках наперекор джинсам, а гардероб придумали еще в каменном веке.
Началось лучезарно освещенное фойе и тепло ароматизированного многодесятилетней лакированной мебелью помещения. Наступило прощание с верхней одеждой, оставившее нас в образе благородного отца и романтичной… дочери? Мелко-крапчатая рубашка на запонках, идеально подходящие к ремню ботинки, дрожащий и горящий взгляд. А что я? Чужая роль, чужие выдумки, да еще и не в должной мере продуманные. Предложение руки без сердца – опоры на локоть, похлопывание по ноге билетами, добрая и озорная улыбка, рассказ про юношескую влюбленность в русский балет. А что я? Я могу только слушать. Я люблю танцы, я не понимаю танцы. Я люблю наблюдать спонтанные движения и не понимаю их постановочный язык. Меня не соблазняют тридцать два фуэте черного лебедя. А вот то, как человек поворачивает ко мне голову, одновременно с плечом и слабым наклоном торса, – говорит мне ох как много.
Ида – прекрасна. Эта пора – конец старого мира и умирание величия. Оказалось, что это волшебный ключ, открывший мое сердце тогда, когда я ждала этого меньше всего.
Так что балет совершенно не важен, «не Велюров! Он – орудие». А важно кофе после балета. Когда мы вышли из зала, я превратилась в набор кадров – то застыну с кончиками пальцев, недонесенными до губ на пару миллиметров, то вздохну в неподходящем месте и слишком глубоко, вынимая нож собственных ассоциативных образов из легких. А Н спросил меня, помогая надеть пальто:
– Ирин, расскажешь? Я примерно догадываюсь, что тебе нужно рассказать.
Меня прорвало, как плотину:
– Я собираю себя по кускам, пытаясь по памяти восстановить картинку с крышки коробки. Н, ты прав совершенно, я очень сильно любила. И все закончилось. Я совершенно не хотела, чтобы все заканчивалось, он не хотел. Все могло быть как-то по-другому, потому что по-другому бывает у большинства людей. А теперь я проживаю один и тот же сон о немыслимом желании любви и готовности увидеть и почувствовать ее в том, кто подходит и не слишком против. И вот сейчас меня очень-очень больно ранила очередная моя попытка. Беда вся в том, что я потеряла бдительность и искренне влюбилась эдаким замещающим любовь чувством. Знаешь, когда не чувствуешь, что можешь вот прям сегодня переспать с этим человеком, и от этого все станет только лучше. Когда мысль о том, что, возможно, вы когда-то будете жить в одном доме и видеть друг друга утром со спутанными волосами, вызывает тревогу, а не горячую нежность. Но все хочет тревоги и интриги, встреч под луной. Блин, когда все в душе хочет того, что пишут в книгах и сценариях, а не того, что бывает в жизни. Когда он не обнимает тебя со спины, а заглядывает в глаза.
Жгучий и горячий ряд образов, сопровождавших последнюю мою фразу, сделал ее вместо сухой настолько чувственной и недоговоренной, спотыкающейся в тех местах, где шли ощущения. Она стала прозрачной, как льдинка, а должна была быть противоатомным щитом. Н все понял правильно.
– Иринка, ты погоди, не надо так прямолинейно с собой, все развивается постепенно, любые отношения должны пройти обязательные фазы, нельзя прыгнуть сразу в зрелую.
– Можно! И так нужно! Если руки не знают, как трогать человека, то и вообще не надо к нему прикасаться!
– Ты не вполне права. Если все начинается сразу, то где развитие?
– Оно есть и еще большее, оно лишено шелухи, оно не про сближение, а про близость. И не только друг про друга, но и про самого себя через другого.
– Так, это все сложно и надо обсуждать. Давай, ты сейчас сперва расскажешь мне про того парня, который тебя разочаровал. Тебе нужно все это вынуть словами через рот, нельзя держать в себе. Помнишь, как у Гюго в «Отверженных».
– Помню. Надо, чтобы кто-то это знал, кроме меня. А ты готов знать?
– Я вообще-то тебе об этом всю неделю пишу. Только пойдем пить кофе. Сегодня спать мы будем мало, так что бодрствовать нужно хорошо.
– Тут совсем рядом есть круглосуточная сеть. Там вкусно и чисто. Возможно, есть диваны. Тебя сетевые места, однотипные и безликие, не отвращают?
– Не так что б очень. «Старбакс» я даже люблю, особенно в Сан-Франциско.
– Ха! Там я бы его тоже любила.
– Там он почти «Макдоналдс». Но он там вписывается в формат города. Пойдем, ты будешь рассказывать, я – спрашивать.
Мы пришли в кафе, заказали. Я взяла бы кастрюльку горячего молока с чайной ложкой кофе, но такого не делают, так что попросила три самых больших чашки моккачино с доливом молока. И приносить мне их последовательно, по мере уничтожения. И американеры с орехами, тягучие и липкие внутри. Я собралась делать себе надрез на свежезаживающем месте, так что все должно быть проведено асептически. А значит, в моем случае, я должна есть вкусную и любимую еду. Н заказал двойной эспрессо и большущий горячий сэндвич на целом багете. Я забыла, что он с поезда. Когда нам принесли первую еду, Н извлек из рюкзака бутылку уже вскрытого белого вина и два маленьких бокала, напоминающих формой старые лампочки.
– Дорожные коньячные рюмки, – пояснил он.
В театре уже было белое вино, но там вокруг были люди, свет, отражающийся от призмочек на люстре, возбуждение высокого искусства и неудобный стоячий столик. А тут было уютное темное кожаное гнездо с угловым диваном, заставленный едой стол, полумрак и редкие вечерние посетители, решившие почему-то, что кафе в пятницу вечером лучше клуба или чебуречной.
Я выпила первую рюмку и почувствовала, что пути назад нет. Я не могу уже встать, сказать: «Спасибо, все было очень вкусно», – развернуться и выйти, имея этим в виду, что ничего не расскажу. Я уже немного обязана. Обязана запонкам, дороге, вину, времени жизни. Мне захотелось выть. Я чувствовала, что просто не могу говорить. Все так тривиально, топорно и прописно, что я не смогу рассказать – как оно для меня и что значило.
– Давай, я буду задавать иногда вопросы, хорошо? Тебе легче будет выстроить нарратив.
Кивок.
– Как его зовут?
– Я решила, что не буду больше называть имя. Я называю его Принц.
– Хорошо, называй Принц. А как его зовут?
– Н, его зовут Андрей. Я не могу это имя произносить больше, хорошо?
– Хорошо.
– У меня в школе был одноклассник Андрей, который был таким мерзким, антикрасивым, антиэстетичным… У меня это имя слиплось с одноклассником.
– Отлично, уже интересно – ты выбрала на роль возлюбленного того, чье имя вызывает отвращение.
– Ага, я об этом так много думала, что уже не могу думать. Это предначертанность и подсознание, ага. Знаю. От этого еще тошнее.
– Как вы познакомились?
Он сел удобнее, опершись локтями на стол и посмотрел на меня прокурорским взглядом. Вилять не получится, надо прямо.
– Нас познакомили общие друзья; как я узнала позднее, та барышня, что нас познакомила, была в него некогда влюблена, и у них был легкий поверхностный роман.
– Какой он, какие предпочитает отношения?
– Он очень яркий. Он умеет почти все и интересуется почти всем. Он интереснейший собеседник, очень умный человек, очень деятельный и результативный.
– Где «но»?
– Нету «но». Он хороший и классный. Мечта каждой девушки, как мне кажется. Еще и красив, как Азазелло. Тот, что потом летит, не тот, что с костью в кармане.
– Что не так, что не заладилось?
– Я не заладилась. Я – не все девушки, наверное. Я одна, меня надо выбирать, ко мне придется привязываться. Я не та, которая нужна ему. Ему нужно что-то совсем другое.
– И ведь что-то начиналось – иначе, зная тебя теперь (как я понимаю), твоя страничка не была бы столь висельно юмористична.
– Да, начиналось. Принц применил ко мне то же бесконечное очарование, которое применяет ко всем людям. А я, дура, вместо того чтобы понять, что это общая мерка его испускаемого света, решила, что это ко мне лично. И повелась. Я подумала, что я ему – именно я – интересна, на общем фоне. И он, видимо, подумал со мною в унисон, начал непроизвольно подыгрывать. То ли чтобы не обижать, а может, просто по инерции.
– А если конкретно?
– Я предложила совместный проект, он мне нужен типа как испытуемый. На деле мне просто хотелось побыть с ним без свиты обожателей. Он согласился. Мы начали встречаться по делу. Он начал предлагать все менее формальное общение. Ему так удобнее. Я согласилась и обрадовалась. Мы стали разговаривать уже не на темы моего исследования, а вообще. Он стал спрашивать и рассказывать то, что выходило за рамки приятельской беседы. Он копнул внутрь себя, я проваливалась в эту глубину, принимая ее за приглашение к душевной близости. И так мы все менее и менее официально и формализовано проводили время. Все больше сидения на лавочке плечом друг к другу. Все больше исповеди вместо беседы. Все меньше общения при свидетелях. И я поняла, что влюбилась, что у меня трясутся руки, что мне сладко и хорошо с ним, волнительно и муторно без него. Я не поймала вот это второе – без него. Я подсела на него, как на наркотик. А он так открыто и тепло шел на сближение, что я подумала, что это адресно.
И призналась. А он сказал, что в отношениях. Что да, влюблен в меня, но это пройдет, это случайно. А так – в отношениях, изменять и менять свой мир не будет. В любовницы меня брать не будет. Но и прерывать все это волшебство не хочет, потому как влюблен.
– Хороший ход, запомню на будущее, х-ха.
– Не смейся, Н. Это очень честный ход. Это гораздо лучше тысячи других возможностей. Я еще пару раз попыталась с ним встретиться в надежде, что он перерешит, что я не из свиты, а та самая, которую он выберет с высот своего величия. Нет, не выбрал. И я поняла, что надо уходить. Что нельзя ни на что надеяться и ждать ничего тоже нельзя. Что он счастлив, ему от меня ничего не нужно, и я ни за чем ему не нужна. Что я могу испортить его момент жизни. А я не хочу от него угрызений совести. Я не хочу, чтобы он приходил к своей женщине, встревоженный и разогретый волнением обо мне и от меня. Чтобы он видел на моем лице мои желания и принимал решения не идти им навстречу. И я ушла.
– И?..
– И я осталась без каких-либо надежд. И со знанием, что я не Та Единственная для такого классного человека. И в одиночестве. И с разбитым всем, и со своей влюбленностью на руках. И она тихонечко умирает, а я ее не кормлю и не ухаживаю за нею, чтобы она побыстрее умерла. Я не вытянула счастливый билетик. Опять.
– А вы могли бы жить долго и счастливо? Как думаешь, на сколько хватило бы твоего восторга перед ним?
– Да, Н, я думала уже. На мало. Не смогли бы. Он так прекрасен, что всегда был бы кто-то вроде меня. Если бы он бросил свою женщину для меня, я бы ждала такого же в свой адрес. С самого начала сказка не задалась – Принц оказался помолвлен по доброй воле.
– Ирин, ты так все понимаешь, что жить-то с этим как?
– Херово, Н. Сказочно херово! Я была в сказке однажды. Я просто сейчас привыкаю к мысли, что сказок в жизни не бывает.
– А о себе-то ты думаешь? Сделать там себе хорошо. Отомстить, любовника завести назло, побороться, нос утереть. Или каким-то другим путем пойти.
– Это все будет не для меня, а для него. А для него я себе любовника заводить не хочу.
– Вообще, правильно, конечно. Но оттянуться не помешает. Просто отдыха для. Легких, не обязывающих отношений.
– Я прям так не умею.
– Ну, поучиться.
– Мне противно.
– Что, секс? Или романтика?
– Врать.
– Ну а откуда ты знаешь, что врешь? Может, свидания под луной перерастут во что-то большое и долгое.
– Ага, маленькая ложь перерастет в большую.
– Нет. Может измениться качество.
– Нет, тот, кому от меня достаточно секса и конфетно-букетности, ни в чем другом не заинтересуется. Душа у меня менее выразительная, чем «сиськи».
– Ну, не скажи.
– Все определяет последовательность фокусировки внимания. Н, я тут спорить не хочу. Я хочу чувства, а не действия. Я хочу события как следствия чувств и отношений, состояния.
– Многоэтажно. Так, и что предполагаешь делать?
– Пить вино с тобой тут, благодарить тебя, что теперь ты это знаешь вместе со мной. Жить дальше, занимаясь массой интересных дел. Ну, может, когда-то потом я заведу любовника или даже буду пробовать ходить на свидания.
– А выбирать из мужчин интересного себе – нет? Такой вариант не рассматривается?
– У меня сейчас чет нету на это сил от слова «совсем». Нет в мире такого другого потрясающего, как Принц, а если есть, так мне уже отчетливо показали, что это не моя высота.
– Так, а что за сказка, о которой ты говорила?
Меня обдали холодом. Туда я его не пущу! Туда я никого не пущу! Это спасательная территория, это доказательство того, что в мире можно жить, что я не недотягиваю до планки, а просто оказалась не там и не тогда, и не с тем. Я не скажу ему про Александра ничего. Я никогда и никому ничего не скажу.
– Девичьи мечты и фантазии.
Это правда. Или мне надо в дурдом. Я много, очень много думала об этом. Я уже решила однажды, что мне не надо на лечение пилюльками, а значит, оставлю все так, как есть.
– В смысле – вымысел? Или ошибка?
– Стечение обстоятельств. Можно сказать, что и фантазия. Это не имеет отношения к делу.
– Ну как же не имеет, если ты с самого начала сказала, что знаешь, что бывает иначе?
– Блин. Давай договоримся, что я такого не говорила, а ты не слышал. Считай, что это мой императив и звездное небо, идет?
– Ну, пока – ладно.
