Текст книги "Легкая поступь железного века..."

Автор книги: Марина Кравцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Как?! – вырвалось у Натальи.

– Так, Наталья Алексеевна. Злой я был на весь белый свет аки пес. Все мне стало безразлично. За одно Господа благодарю – нет на руках моих человеческой крови. Сам не убивал. Отвел Господь. Да все равно, выходит, что душегубствам способствовал… И ничто, ни разу, не шевельнулось в моей душе… И быть бы мне со всей шайкой Савельевской казненным в Москве (а самого его сожгли как колдуна, я уж говорил), да тут мне Бог чудо явил. Монастырек, будущий родной мой, только-только строиться начал неподалеку от сего леса. Шесть человек братии здесь поселилось. Сиротливо жили, истинно по-монашески, нищенствовали да смирялись, да молились. Взять с них было нечего, и Савелий их не трогал, хоть очень монахов и не любил. Но окрестности здесь богатые, господа богомольные, жертвовали на монастырь. Вот как-то и узнает Савелий, что богатый дар в монастырь дал некий князь о спасении своей души, вроде и золото там есть. Ну вот… Савелий монастырь не признавал ни за что путное. Он и один бы на него пошел, но почему-то уж взял с собой своего ближайшего подручного, да и меня. А я, слава Богу, на плохом счету у атамана был, «барчук-недотепа» – так он меня прозвал. Взял, думаю, лишь для вида, чтоб монахов испугать сильнее. Днем столковались, на ночь – поход на обитель. Прилег я перед сим походом вздремнуть… и мать-покойницу во сне увидал. Ничего она мне не сказала, смотрела только кротко, как всегда, но с таким укором… Проснулся сам не свой. Впервые что-то в душе у меня заныло да заскребло. Однако ж пошел с атаманом. Тошно у меня на сердце было – не передать. И вот подходим мы к монастырю. Келейки убогие, церковка деревянная, да обнесено все такой оградой, что и цыпленок перескочит. Савелию повалить ее – только пальцем коснуться. Так вот, не коснулся и пальцем. Приближается к ограде, а за пять шагов – словно стена невидимая встала – не дает к монастырю пройти! Бьется-бьется атаман, ничего поделать не может, обходит – кругом ограда незримая, аж ревет Савелий зверем. И страшно до безумия на сие со стороны смотреть! Мне и почудилось, что я с ума схожу… Но как-то глаза от Савелия отвел, на дружка своего смотрю, у того рот раззявлен, глаза выпучены, от атамана бьющегося и ревущего оторваться взором полубезумным не может. И тут нашло на меня… последний приступ бешенства взыграл, закричал я, и сам – на эту ограду… И тут ударило меня из воздуха незримое нечто, будто огнем опалило и в сторону швырнуло. Грохнулся я от сего удара наземь без чувств… Сколько времени прошло, не знаю. Очнулся. Лежу в незнакомом месте на лавке, а на меня добрые глаза глядят. Вскочил я… Обстановка бедная, иконы везде, а человек, что возле меня сидит – в иноческом одеянии. Понял я все в один миг. И – в ноги сему монаху. Это и был отец игумен. И такие рыдания из меня… Да что… и рассказывать-то ни к чему. Словно некая пелена черная с сердца спала. Остался с ними. Подрясник одел. Вот тут-то и стал понемногу проясняться мой ум, в чувство стал я приходить. А вскоре и сотоварищей моих всех изловили. Потрясен я был тем, как Господь помиловал меня. Вот тут-то все, матушкой когда-то говоренное, вновь в сердце моем из каких-то неведомых глубин поднялось…

Павел замолчал и долго глядел перед собой, словно изучал солнечную полоску на противоположной стене от щели дверного проема. Наталья молча ждала, боясь проронить звук. Но когда молчание что-то уж надолго затянулось, тихо произнесла:

– Так ведь потом все ж ушли вы из монастыря.

– Да, – вздохнул Павел. – Понял, что я не монах. Я к монастырьку своему тихому душой привязался, но к монашеской жизни сердце никогда не лежало. Я потом в сей мысли только укрепился. Тут и новые иноки стали приходить… Многолюдно стало. Так вот, через несколько лет жизни при обители поклонился я в ножки батюшке игумену, попросил отпустить. Он не воспрепятствовал. А куда идти? Вернулся на это место – домишко Савельев цел. Тут у него не то, что сейчас, было, он-то не по-иночески жил. А молодцы его в землянках ютились неподалеку отсюда. Привез сюда отца Василия, он молебен отслужил, освятил… Вот так и живу. А местные, узнав, что изба Савельева вновь не пустует, перепугались. Ненавидели его сильно.

– А не страшно вам здесь?

Павел улыбнулся.

– Нет. Лес этот коварен, да я его вдоль и поперек исходил. Ну а тень Савельева меня не тревожит, слава Богу. Говорю ж, все освящено, вон иконы в красном углу… Да. А теперь батюшка игумен велит в мир возвращаться… или вновь в монахи, да в монахи-то я не пойду. Поглядим. На душе у меня сейчас спокойно-спокойно, отрадно и мирно. А что дальше – как Бог даст.

Наталья сидела, опустив глаза. Потом подняла их на Павла Дмитриевича:

– Простите меня.

Ей захотелось в ответ рассказать свою историю, но слишком много в ней было такого, о чем говорить просто нельзя.

– Не боитесь меня теперь? – полюбопытствовал Павел. – Или же напротив, теперь еще страшнее? Не бойтесь. Поклясться вам могу, что за все время ни одной женщины не обидел… Выздоравливайте только, красавица, отец Василий поможет вам выбраться отсюда, и – Господь вас храни.

– И вас… – эхом отозвалась Наталья…

Да, она больше не боялась его. Напротив, вдруг почувствовала необыкновенное доверие. Сильное обаяние исходило от этого человека, и оно благотворно действовало на душу девушки, в последнее время воспринимавшей все очень обостренно. Теперь Наталья мучалась между желанием рассказать все новому знакомому и в то же время… Если бы это были только ее тайны! Почувствовал ли это Павел Дмитриевич, понял ли, но вопрос его оказался очень созвучен ее состоянию. Он спросил:

– Что гнетет вас? Какая помощь нужна?

– Надя…

– Что?

– Наденька! Моя подруга. Она в беде.

– А что случилось?

– Ах, не спрашивайте! Ее спасать надо… Я не знаю, что с ней сейчас…

– Так от чего ж спасать-то? Где она, эта ваша Надя?

– Очень близко… Графиня Прокудина.

– Надежда Кирилловна?! Юная графиня, благодетельница монастыря нашего?! Да что же вы не сказали сразу-то, милая сударыня? Да пока отец Василий был здесь… Я же сейчас весь монастырь подниму! Сколько помогала она нам, еще даже и девочкой маленькой… Отец Иона – духовник ее. Да за нее сами отцы монаси в рясах в бой пойдут! Говорите, Наталья Алексеевна, что с ней случилось. Она сейчас в Прокудино?

– Да если бы я знала! – воскликнула Наталья в отчаянии. – Ее хотят насильно обвенчать с католиком. Он сейчас у них, в графском доме. Она полностью в его власти.

– Вот дела неслыханные!.. Не побоитесь одна здесь остаться?

– Не побоюсь… а вы куда?

– В монастырь. Вот еще, выпейте – это снотворное, и от жара помогает…

– Что еще за травы?! – Наталья сильно поморщилась от горечи.

– Не отравлю, не бойтесь, – он улыбнулся. – А хотите наливочки монастырской? Все, что видите здесь, ешьте, пейте… И спать. А я скоро…

Но вернулся Павел Дмитриевич, когда уже наступила ночь. Вернулся не один, с ним был худощавый человек в ряске, с длинной белесой бородой и пытливым взглядом.

– Позвольте представить, – сказал Павел, – послушник Елисей, вчерашний солдат, завтрашний монах. Наталья Алексеевна, никаких обид и страхований не было? Мы же проездом из монастыря в Прокудино, благо по пути, на миг заехали вас проведать, ну а сами… Побудьте здесь еще немного, а мы…

– Ну уж нет! – возмутилась девушка.

– Наталья Алексеевна… – начал было Павел Дмитриевич, но Вельяминова и слова не дала сказать.

– Ни минуты здесь не останусь! В конце концов, до судьбы Надин мне больше есть дела, чем вам. Я с вами…

– Но вы больны!

– Жара уже нет.

– А нога?

– Верхом. Я вижу в окно трех хороших лошадей!

– Но третья для барышни Прокудиной… – возразил Елисей.

– Чудесно! Мы на месте решим, как и что, а пока я поеду на этой лошади… Мне надо быть там, понимаете ли! – это было обращено уже к Павлу Дмитриевичу.

– Но мы сами не знаем, что нам предстоит! – Павел говорил спокойно, но уже начал слегка раздражаться. – Дело может обернуться самым неожиданным образом.

– Вот поэтому я и еду с вами. В конце концов… – Наталья выдержала короткую паузу, – у меня полномочия от вице-канцлера!

Павел и Елисей, вчерашний солдат, переглянулись. Павел Дмитриевич отошел от двери, освобождая Наталье проход, и слегка поклонился:

– Прошу вас, сударыня.

А Наталья, при всем беспокойстве за судьбу подруги, думала сейчас о непонятных бумагах, которыми Надежда пыталась шантажировать Фалькенберга…

…Прокудино спало мирным сном под ярким светом луны. Вот открылся вид на господский дом. Перед запертыми воротами Елисей спрыгнул с лошади, ловко перемахнул через забор и отворил ворота перед Павлом и Натальей. Шагом въехали во двор.

– А теперь не обессудьте, вы останетесь здесь… Кстати, эта сторона тоже должна быть под присмотром, – шепнул Павел Наталье и протянул ей пистолет. – Ваш. Я зарядил его. Если что – стреляйте, прибежим на помощь. А нас ждут у черного хода. Очень скоро вы увидите вашу подругу…

– Вы уверены? – Наталья вдруг указала на крышу прокудинского дома.

С удивлением наблюдали все трое, как из чердачного окна спустилась веревка до земли, как вдруг показался из того же окна человек и уцепился за веревку. Яркая луна замечательно освещала эту картинку.

– А это, – пояснила Наталья, – вон там, куда метит сей господин – окна Надиной светелки…

Теперь промахнуться было нельзя, и она знала, что не промахнется. Выстрелила, почти не глядя. Веревка лопнула, раздался крик, глухой стук упавшего тела. Наталья была уже рядом. Человек, лежащий на земле, кричал «убью!» и громко стонал. Засветился огонек в Надиной комнате, и тонкая фигурка показалась в окне.

Наталья уже наводила пистолет на стонущего человека:

– Я узнала тебя, Карп! Что это значит?! Не двигайся… иначе это я убью – тебя!

– Наталья Алексеевна… Ох! И так уж убили… Барин велел…

– Какой еще барин, немец что ли?

– Так он… о-о-ох! – теперь барышнин муж…

– Ка-а-ак?!

– Ох, да. Помилосердствуйте… о-о-й! Барышня запершись сидят, без еды, никого не пускают, а дверь не сломаешь, пытались уж… В сей светелке прадед барышнин, зело ревнючий, супругу свою взаперти держал!

– Понятно теперь, в кого характером Наденькин отец, – усмехнулась Наталья.

– Не убивайте! Я ж неволей. Немец спятил совсем, силой заставил меня на чердак лезть, а потом – по веревке… Безумный он вовсе!

– Много болтаешь для своего положения, – поморщилась Наталья. – Помолчи!

У нее было доброе сердце, и хоть Карп вызывал в ней гадливое чувство, девушке было жаль, что она стала причиной его болезненных страданий. Однако позаботиться о нем она решила после. Оглянулась. Елисей тащил откуда-то лестницу. Наталья все поняла и крикнула вверх Наде, прилипшей к окну, чтобы она не пугалась и позволила им подняться.

– Я первая, – сказала Наталья…

Меж тем в коридоре, ведущем от двери черного хода к барской половине, шел бой не на жизнь, а на смерть – между Павлом Дмитриевичем и Иоганном Фалькенбергом. Павел, много лет не державший в руках оружия, быстро понял, что не такое-то уж простое это дело – биться с сумасшедшим. А о том, что Иоганн сошел с ума, рассказала ему сегодня Надина горничная, Дашенька, с которой он встретился, явившись в Прокудино на разведку под видом монаха, пришедшего просить милостыню на монастырь отца Ионы.

Кое-что узнал еще по дороге, новости такие – не утаишь. От ворот прокудинских Павла прогнали, но Дашенька сама вышла к нему, вложила в руку рубль, и горячим шепотом стала расспрашивать о монастырском житье-бытье, об отце-игумене Ионе. И так как Павел отвечал ей и складно, и любезно, совсем растаяла, принялась слезно просить «горячо о барышне помолиться», так как в беде барышня.

– Немец в доме засел, не выгонишь, с барышней приехал, да с письмом от нашего барина. А тут поп был не наш… И теперь говорит энтот немец бесстыжий, что с Надеждой Кирилловной их поп тот чужой обвенчал, и теперь он в доме хозяин… а барина нет, а барышня заперлась в светлице, – даже меня не пускает! – а немец в дверь дубасит, и не по-нашему орет громогласно. Да он помешанный! Вот вам крест! – горничная истово перекрестилась. – Ох, батюшки вы наши, да что ж делается-то на свете християнском?! Мы уж хотели силу какую, чтоб безумного немца вон… А Карп-то наш управляющий – не дает… Ведь он же с басурманами заодно!! Ох, и что ж теперь с Надеждой-то Кирилловной будет?!

– А вот что будет, – отвечал тогда Павел Дмитриевич. – Сегодня в полночь приеду я с кем-либо из братии монастырской, увезем вашу барышню из гнезда осиного… Дверь с черного хода отвори. И жди!

Плана у него пока не было – главное, проникнуть в дом. До полуночи оставалось время. Павел кинулся в монастырь. Поговорил с игуменом, вышел от него уже с немалой суммой, из вклада, ею же, Наденькой Прокудиной, накануне в монастырь пожертвованного, и сопровождал его Елисей – вчерашний солдат. Павел решил, что с Фалькенбергом и один справится, но такая подмога не помешает, мало ли что… На деньги достали они хороших лошадей, Павел переоделся в светское платье. Проезжая через Савельев лесок, заехали на мгновенье проведать Наталью…

– Разбойники! – закричал Фалькенберг, когда его перепуганный и одновременно негодующий лакей замелькал за спиной у Павла. – Разбойники напали на нас, всех поднимай!

«Для сумасшедшего он ведет себя довольно разумно!» – подумал Павел Дмитриевич, обливаясь потом. На счастье его, Иоганн был бойцом неважным, а сам Павел, напротив, в свое время фехтовал весьма искусно, потому и сейчас успешно сдерживал натиск немца. Меж тем лакей, знавший слово «разбойники» по-русски, принялся орать его на весь дом, бегая туда-сюда как ошалелый.

Павел и сам не понял, как это острие его шпаги вдруг прошло сквозь плечо Фалькенберга… Немец вскрикнул, сзади его тут же перехватил возникший откуда-то Елисей. Но дворовые мужики, кто чем вооруженные, уже бежали сражаться с «разбойниками». Елисей тряхнул длинными кудрями.

– Держись, Паш, сейчас мы им зададим!

Павел не ожидал шума. Он был хмур и, казалось, не знал, что делать. Устраивать сражение в доме, куда проникли они, действительно, разбойничьи, вовсе не хотелось. Бежать без Нади Прокудиной было немыслимо. Фалькенберг, обессилевший, сидел прямо на полу в углу, стиснув раненое плечо, и смотрел куда-то неподвижным остывшим взором. Вид у него был сейчас действительно безумный. Меж тем дворовые, увидев, что «разбойников» всего двое, приободрились и стали наседать на неожиданных гостей. Елисей засучил рукава.

– А ну, подходи по одному! Убивать не стану, а все ж узнаете, каково задевать миниховского солдата!

– Что здесь творится?! – раздался голос, прозвучавший повелительно и сильно. – Прекратить немедленно!

Все невольно обернулись. По лестнице спускалась Наталья, за ней – бледная Надя. Павел и не представлял, что милая Наталья Алексеевна может быть такой – блестящие глаза, что называется, метали молнии, а неизменный пистолет в девичьей руке выглядел сейчас весьма даже устрашающе.

– Прекратить! – повторила Надя, но ее голос был значительно слабее. – Это не разбойники, это друзья.

– Ой, Наталья Алексеевна! – ойкнула оказавшаяся тут же горничная. – Что это вы какая странная? Ой, страсти какие!

Вдруг раздался дикий крик, и Фалькенберг, о котором все позабыли, ринулся из своего угла прямо на Вельяминову. Павел едва успел схватить его. Наталья отпрянула назад, с трудом удержалась на лестнице, в последнее мгновенье вцепившись в перила. Тут и у Нади прорезался голос.

– Что стоите, олухи?! – гневно крикнула она своим мужикам. – Возьмите этого сумасшедшего!

Тут в изумленных душах мужиков наконец-то произошел окончательный перелом, никому и в голову не пришло ослушаться хозяйки. В одно мгновенье Иоганн был схвачен и скручен.

– Осторожнее, – сказала Наталья. – Он, кажется, ранен…

– Так ты жива! – восклицал Фалькенберг по-немецки. – Ведь я убил тебя! Значит, ваша Тайная канцелярия настолько всесильна, что ее шпионы восстают даже из мертвых?

Наталья изменилась в лице при последних словах. Единственный, кто, кроме Вельяминовой, понимал здесь немецкий язык – Павел Дмитриевич – заметил это. Он побледнел и уже не мог оторвать взгляда от лица Натальи.

– Да что за сумасшедший бред? – гневно воскликнула девушка.

– Это бред? – неожиданно переспросил Павел по-немецки у Фалькенберга. Тот расхохотался.

– Шпионка… – повторял он. – Шпионка Тайной канцелярии…

Павел уже не смотрел на него. Он сделал несколько шагов в сторону Натальи, остановился было, но потом решительно поднялся по ступенькам и оказался с ней лицом к лицу.

– Так вот что значили слова ваши во сне, сударыня!

В глазах Натальи промелькнул испуг. Павел круто развернулся и направился к двери. Девушка смотрела ему вслед, но вдруг метнулась за ним:

– Подождите, Павел Дмитриевич, не уходите так!

Павел обернулся.

– Сударыня, – бросил он ей. – Прошлое мое ужасно, но я никогда не предавал людей в лапы Тайной канцелярии, где сам имел «счастье» побывать. И даже под пытками не оговорил ни себя, ни других. А вы… Думаю, многим, как и мне, вы сначала казались ангелом, а потом…

– Не судите! – теперь глаза Натальи заблестели уже от невольных слез. – И не оскорбляйте меня, ничего не зная. А вы не знаете ничего!.. А ведь он сейчас действительно бредит. Я всегда ему нравилась и… думаю, что духовник его, католик, в чьи планы любовь ко мне его пасомого не входила, пугал, что я – агентка Ушакова. А, может, сам бес шепнул ему сейчас это в ухо! Но я… Я расскажу вам все! А вы – решайте…

Разговор этот шел по-французски, и Наде, невольно вникавшей в его смысл, показалось, что сейчас она потеряет сознание. Слишком много всего случилось за последнее время, а теперь еще и это… Одно утешало немало – ее враги, Фалькенберг и управляющий Карп, обезврежены. Карпа, не сильно, на его счастье, расшибившегося, как раз проносили мимо, и Надя, чтобы отвлечься от странных мыслей о подруге, накинулась на управляющего.

– Что ты делал наверху?!

– Ох, не виноват я, матушка! Херц Яган убить меня грозил… Он нынче увозить вас, что ли, решил, – карета, вон, готова…

– Так ты по веревке в окно ко мне влезть хотел? – Надя провела ладонью по лбу. У нее мучительно болела голова. – Лестницу в чулане поискать не догадались?

– Матушка! Не наказывайте! – завопил Карп. – Немец говорил – не добраться до вас иначе. Добротные двери поставил ваш прадед!

Надя махнула рукой.

– Веру свою продал, – презрительно бросила она, – каяться тебе надо… А наказывать – толку не будет.

– Елисей, – позвал Павел, – Надежду Кирилловну в карету, что там для нее приготовили, и… ждите. Мы сейчас.

– А с этим что делать? – Елисей кивком указал на вновь впавшего в бесчувствие Фалькенберга.

– Эх! И его б в монастырь! Куда ж его еще такого-то… Вот подарочек будет отцу игумену!

– Да, – вспомнила Наталья, – а где мой Сенька? Ищет меня, наверное, по окрестностям… Мы в соседней деревне остановились, у вдовы Матрены, пошлите за Сенькой кого-нибудь…

– Идемте, Наталья Алексеевна! – Павел подал ей руку.

Они поднялись наверх, прошли в уже знакомую Наталье светелку. Вельяминова подошла к окну, взглянула вниз на залитый серебристым сиянием двор, да так и осталась стоять, сложив руки на груди.

Павел пристально смотрел на нее, лунный свет из окна падал на его лицо, и Наталья читала в нем сильное волненье и… горячее желание ее оправдания. Девушку охватило смятение, она почувствовала, что вот-вот расплачется.

– Вы не верите мне?

– Не могу пока ничего ответить. Да я и не вправе…

– Нет, вправе, – твердо возразила Наталья. – Я… я больше не могу одна… Вам я верю. Послушайте, и может быть, вы посоветуете, что же мне делать теперь…

И принялась рассказывать. Павел узнал все – начиная с ужасного для Натальи дня, когда открылось, что Петруша Белозеров ее не любит, и заканчивая тем, что произошло в этой комнате несколько минут назад, пока сам Павел Дмитриевич сражался с Фалькенбергом. А произошло вот что…

По приставной лестнице Наталья, а за ней и Елисей, проникли в комнату Наденьки, и молоденькая графиня упала на грудь подруги.

– Все с вами хорошо, барышня? – торопливо осведомился Елисей, поняв, что тут его помощь не нужна. – Ну, запирайтесь, никого покамест не пускайте, а я – к Павлу.

Наденька тихо плакала.

– Все будет хорошо, Надин, – утешала ее Вельяминова.

– Я боюсь, – всхлипнула, как ребенок, Наденька. – Наташа, ведь меня опоили и обвенчали с Фалькенбергом. Этот… этот отец Франциск…

– Теперь уж не страшно, – успокоила Наталья. – Мы тебя вызволим… Но мне надо кое-что тебе сказать… Надя, от Фалькенберга я узнала, что отец твой арестован за переход в католичество.

– О Боже! – Надя теперь уже в голос разрыдалась.

– Думаю, тебе необходимо на время скрыться… отдохнуть… Ну и подумать, как дальше быть, – продолжала Наталья. – А сейчас, прости, мне нужно тебя кое о чем расспросить.

Наденька устало вздохнула.

– Если хочешь…

– Не хочу, но должна. Где бумаги, о которых говорила ты в этой комнате немцу?

Надя вырвалась из ее объятий.

– Неужели, – закричала она, – неужели все только и живут гнусными политическими интригами?! Я понимаю – этот негодяй Фалькенберг, даже пойму – мой отец… Но Александр… и теперь вот ты…

– А при чем тут Александр? – быстро отозвалась Наталья. – Ты ведь говоришь о моем брате?

Надя отвернулась и пробормотала что-то неразборчивое.

– Что с тобой, Наденька? – Наталья положила ей руки на плечи. – Не скрывай сейчас от меня ничего. Умоляю тебя… Мне и так нелегко…

– А мне легко? – выкрикнула Надежда. – Он сам просил меня… взял слово, что я тебе ничего не скажу.

– Кто?

– Да брат твой!

– О чем… просил?

Надя с силой сжала бледными пальцами виски.

– Прости, Наташа… Мы с Александром любим друг друга.

– И ничего не сказали мне! – потрясенно выдохнула Вельяминова.

– Это он настоял! – упрямо повторила Наденька.

Некоторое время Наталья осмысливала новость.

– Ну что ж, – решила она наконец. – Это хорошо!

– Хорошо… – эхом отозвалась Наденька. Она отвернулась к окну, и все плакала, плакала, не переставая.

– Надин! – окликнула ее Наталья.

Надя не отвечала.

– Ну полно, Надин. Как ты думаешь, что происходит сейчас внизу? Я прошу тебя, перестань упрямиться. Ты не знаешь, во что меня втянули! Ты ничего еще не знаешь… Умоляю, скажи, где эти несчастные бумаги!

– У игумена Ионы, – прошептала Надежда.

– Что?!

– Ты же знаешь, что отец Иона – мой духовник. Когда на днях я посылала Дашеньку передать от меня пожертвование на монастырь, я отдала ей также и сверток, где были бумаги… с письмом от меня.

– И ты не побоялась, что это может повредить отцу игумену?!

– Нет, не побоялась! Никому и в голову бы не пришло искать их у него.

– А если бы Дарья твоя проболталась?

– Она не болтает о моих делах. К тому же она ничего не понимала в данном ей поручении.

– Ну что ж… О Боже! Что за крики, Надя?!

Девушки выбежали из комнаты, спустились по лестнице…

Дальнейшее Павлу было известно. Он слушал Наталью, не проронив ни звука, а когда она закончила, неожиданно опустился перед ней на колено и поцеловал ее руку.

– Простите меня! – сказал с чувством. – Простите, я обидел вас…

– Нет, я не в обиде, – грустно проговорила девушка. – Просто я запуталась… Не знаю, что мне делать…

– А делать что-либо теперь предоставьте мне, – быстро проговорил Павел, энергично поднимаясь с колен. – Начинается мужская игра. Поезжайте в свое Горелово, а я заберу у отца Ионы бумаги и отвезу их графу Бестужеву… Если, конечно, вы мне доверяете.

– Доверяю! – Наталья просияла. – Но… вы ничем не рискуете?

– Чем же это? Нет, конечно. Тогда как вам в столицу возвращаться ну никак нельзя, вы уж мне поверьте! Стало быть, сейчас мы расстанемся. Я с Елисеем и барышней Прокудиной отправлюсь в монастырь, а вы – в свое родовое гнездо. На Сеньку вашего можно положиться? Доберетесь вдвоем? Проводил бы я вас, да время не ждет!

– На Сеньку – вполне можно. Ах, Павел Дмитриевич, как же я вам благодарна! – Наталья хотела еще что-то сказать, но запуталась в словах. Негромко добавила:

– Нужно предупредить Надю… Но… как же я узнаю, успешной ли окажется ваша поездка в столицу?

– Я приеду к вам в Горелово.

– В Горелово? Хорошо, – она кивнула. – Только сначала… у нас есть роща вдоль реки, как раз на въезде в именье, вам каждый укажет. В ней охотничий дом… справа, если ехать сквозь рощу по широкой тропинке… вы его сразу увидите. Я буду, как время подойдет, присылать туда Сеньку каждое утро. Когда вы думаете вернуться, если все пойдет хорошо?

Вместе подсчитали дни.

– Я очень надеюсь на то, что все будет хорошо, – заключил Павел. – И буду ждать с нетерпением встречи с вами… А места ваши мне знакомы. Я ведь и сам родом недалече от ваших мест…

Глава восьмая

Пасомые и пастырь

Андрей Иванович Ушаков вновь был разгневан. Девчонка Вельяминова ускользнула из-под носа, чего не могло бы статься, если б ей не помогли влиятельные лица… Но к этому времени генерал-аншеф уже выяснил, что брат ее отправился в свое Горелово под Владимиром. Как бы то ни было, Александра Вельяминова надо достать хоть из-под земли и допросить. Коли понадобится, так и с пристрастием. И Разумовскому нос утрем: за кого хлопочешь, граф из пастухов?! За преступников государевых? И ему, генералу, почета больше. А главное… о, самое главное – посмотрим, как Бестужев вертеться будет перед самой Императрицей, ближайшего сотрудника своего выгораживая. Будет знать, как в чужие дела соваться, как своих шпионов в стены Тайной Канцелярии подсовывать! Для себя Ушаков давно решил, что с Лестоком дружить ему и удобнее, и приятнее, ибо любит Елизавета Петровна лейб-медика, а вице-канцлера не жалует. Ну а ему, Андрею Ивановичу, слуге верному, ничего не остается более, как приятным Ее Величеству людям помогать… Лесток свинью Бестужеву подложить старается, ну и мы ему тут поможем маленько…

Андрей Иванович привык думать о нескольких делах сразу. Сейчас он разбирал бумаги, вникал в допросные листы, и, казалось, полностью погрузился в то, что читал, но подспудно Вельяминовы не выходили из головы. Да… все-таки ж ходатайство Разумовского – не пустяк. Генерал досадливо поморщился. С возлюбленным Государыни шутки шутить, даже ему, Ушакову как-то… Значит, все надо сделать тихо, дабы никто… особливо Бестужев. Ну да там посмотрим…

Сейчас он читал донос об очередной секте, скрывающейся в глухих лесах, что-то уж совсем мракобесное, то ли беспоповщина, то ли… Но главное, почему сей донос нынче у него, Андрея Ивановича, на столе лежит, так это потому, что главный их мракобес не только в религиозную ересь ударился (Ушаков перекрестился), но еще учит, что де истинные Цари, Помазанники Божии, после Петра Алексеевича на Руси перевелись, ибо он, Царь Петр, был де сам антихрист! Стало быть, нынешняя Церковь не Церковь, попы не попы, а Царица (страшно даже помыслить!) – вовсе и не Царица никакая, а дочь антихристова…

Почитал Андрей Иванович о сем, даже закручинился, и злость его взяла. Попадись он ему, новый пророк – устроит ему и конец света, и страшный суд вкупе! Так где же оно, гнездо-то дьявольское?.. И тут Андрей Иванович хлопнул себя по лбу…

…Митя засветил свечу. Положил перед собой белый лист, и маленький кусочек уголька медленно прочертил первую линию. Митя долго смотрел на нее, но вот рука сама пошла, любовно, плавно, а потом быстро и вдохновенно… Он не мог оторваться от своей работы, а когда очнулся, закрыл лицо руками. С нарисованного портрета смотрела на него Маша, смотрела как живая – спокойно и немного печально…

С зарей Митя вышел из дома и пошел, куда глаза глядят.

Осень, грустная, нежная, золотистая, вступала в свои права. Жару сменила прохлада. Но Митю, который шел через леса и луга, шепча под нос Иисусову молитву, прелесть ранней осени не очаровывала, и только спокойствие, наступившее вдруг во всем, – затишье перед будущими ливнями и холодными ветрами – немного умиротворяло его душу. А с душой творилось такое, чего он и представить себе раньше не мог…

Лес то густел, то редел. Сплетенные сучьями деревья были старожилами, вековыми, важно-статными в своей впечатляющей огромности. Митя шел и шел по маленькой тропке, вьющейся среди высокой травы. Иногда эта тропка терялась и вновь выныривала откуда-то из-под поваленного ствола. Лес становился все гуще. Митя вышел на высохшее болото, перешел его и с трудом нашел свою тропинку, значительно сузившуюся, едва заметную среди разросшейся травы, которая была теперь юноше по колено. Еще через несколько шагов лес стал вдруг таким темным и густым, что Митя, впервые оторвавшись от своих дум, все шедших и шедших в его несчастную пылающую голову вопреки молитве, огляделся почти со страхом. И впервые спросил себя: а когда ж в последний раз люди по этой тропинке-то ходили? Пошел было назад, но болото, от которого, казалось, только что отошел, куда-то исчезло. И тропинка тоже исчезла. Митя остановился в нерешительности. Путь ему преградила непроходимая стена из высоких кустов. Он попытался было продраться сквозь жесткую сеть ветвей, но ничего не получилось. Направился в обход. Но идти становилось все тяжелее. Выйдя к трухлявому пню, юноша бессильно опустился на него и сказал вслух:

– Я заблудился.

Стало тоскливо до тошноты. Как назло, захотелось пить. Идти дальше, искать дорогу Митя не мог, сильно устал. Он сложил руки на коленях и вновь погрузился в тяжкие свои думы.

Хруст ветвей неподалеку заставил его… проснуться. Митя и не заметил, как задремал. Он вскочил на ноги.

– Кто здесь?! – закричал во весь голос.

Шум сразу стих. Все замерло.

– Помогите! Я заблудился!

Еще немного тишины, и вот раздвинулись ветви кустов, и показалась вдруг… нет, не зверь лесной и не разбойник, а высокая статная девушка в голубом русском сарафане. Лицо ее, весьма приятное, истинно славянское, носило выражение гордое, даже надменное. Только не вязалось это выражение с ее бледностью и худобой. Митя невольно перекрестился. Меньше всего ожидал он подобного явления.

– Да чего ж ты крестишься, разве я ведьма? – прозвучал голос, низкий, певучий. Девушка небрежно откинула назад упавшую на лоб белокурую прядь. Митя молчал.

– Ты как сюда забрел? Здесь лес кругом на сто верст…

Светлые глаза с длинными изогнутыми ресницами зорко разглядывали Митю. Он наконец опомнился от неожиданности этой встречи (да и мало ли чего на свете не бывает?), поклонился. Отметил, что сарафан девицы богат, с золотым шитьем, украшенный дорогими камнями.

– Дмитрий я… на богомолье иду.

– А чего через лес-то? Ох! И занесло тебя. Меня-то Ксения зовут, Шерстова я, дворянская дочь. А к нам, миленький, гости не заглядывают, а коли и заглядывают, их с опаской встречают. Ага, вот сейчас и поймешь…

Из-за деревьев показался маленький мужичишка с длиннющей бородой. Увидев Ксению, всплеснул руками.