Текст книги "Легкая поступь железного века..."

Автор книги: Марина Кравцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

– Ваше сиятельство, – сказала она. – Нам нужна ваша помощь…

Очень внимательно слушал Бестужев, и старался, чтобы недипломатическое волнение на лице его не отражалось. А волноваться было о чем. Ведь, судя по рассказу этой парочки, его сотрудник Вельяминов арестован – из-за него! Дурацкий дутый заговор! Бестужев перепугался. Перепугался еще и оттого, что после нападения на Шешковского эти красавцы ни куда-нибудь, а прямехонько к нему пожаловали.

– Так, – изрек он, выслушав до конца. – Господа, остаетесь у меня, и до моего возвращения за порог ни ногой! Вы понимаете, любезные, во что ввязались?

– Прошу прощения, Алексей Петрович, – перебила Наталья, – мы не ввязались, нас втянули.

– А вы-то что так переживаете, граф? – невиннейшим тоном осведомился Мстиславский. – Волноваться, кажется, нужно Вельяминову, ведь это ему пытка грозит. И Наденьке Прокудиной…

Бестужев метнул в него негодующий взгляд.

– Я понял, князь, – сухо ответил он. – А посему еще раз попрошу оставаться здесь и ждать. И кучер ваш… если разболтается…

– Сенька не болтлив, ваше сиятельство!

– Надеюсь… Так что, ждать, господа… Ждать!

Павел и Наталья переглянулись…

…Вице-канцлеру сопутствовала удача. Государыня и граф Разумовский находились в столице, до Разумовского Бестужев быстро добрался и на удивление легко к нему пробился. Очень удивлен был Алексей Григорьевич ночным визитом своего друга.

– Что случилось, Алексей Петрович? – в бархатистом красивом голосе с украинскими нотками слышалось почти изумление, а прекрасные темные глаза выражали сейчас смесь тревоги, любопытства и добродушного желания непременно помочь.

– Коли смерти моей не хочешь, ваше сиятельство, помоги! – Бестужев опустился на предложенный стул и вытер кружевным платком взмокший лоб.

– Аль опять Ушаков-генерал наседает? – поинтересовался Разумовский.

– Ох, да… Да и… Алексей Григорьевич! Делай что хочешь, а завтра утром Государыня должна меня принять. Да и не меня одного.

– Ишь, быстрый какой! А повременить?

– Тогда гроб готовь.

– Тебе, что ли? Ох, ну и дела. Чего ж… Попытаюсь Ее Величество уговорить, авось, примет. Ладно… а покамест, может, по маленькой, вон каков ты – лица на тебе нет.

– Да уж… – проворчал Бестужев. – У тебя-то во всем тишь да гладь, а тут надрываешься в служении Отечеству, да тебя ж еще и давить желают, как клопа негодного! Ну, наливай, что ли, ваше сиятельство… премного благодарен…

…Генерал Ушаков был в ярости. Трясущийся Степан Иванович сидел, как пришибленный в уголке, а его превосходительство ходил в раздражении по кабинету.

– Все, Степа, ты все провалил! – наконец заключил он.

– Так я… Андрей Иванович… уж никому б на моем месте не оказаться!

– Ты на Сашку Вельяминова посмотри, – процедил генерал, – у него на глазах невесту пытать готовы, а он… Да! – вновь повысил Андрей Иванович голос. – И прикажу! И ни на кого не посмотрю! И плевать, что нет разрешения! Сегодня же – девчонку в пытошную, распорядись, понял? А Сашенька пусть полюбуется, баран упрямый… Мне теперь во что бы то ни стало показания его нужны! Признание – в том, на что я укажу! Потому как у меня самого теперь неприятности выйти могут, раз уж знают… Эх, Степка, я б тебя, слышь ты, живьем зажарил!

– Что ж, – болезненным стоном отозвался Степан Иванович, – ваша воля… Только я… Вольно ж вам было с мальчишкой связываться! А я, ваше превосходительство…

– Ладно, молчи, – проворчал генерал, остывая. – В одном хвалю – что скрывать не стал, а мог бы и промолчать, – мол, все скажут, что пьяный был, не узнает, чай, Ушаков, какой язык у меня длинный… Ладно. Выкрутимся. Ну, давай. Девчонку Прокудину, графинечку, и впрямь жаль, а ничего не поделаешь…

Прежде чем вести Александра на допрос, юноше сковали руки. Он понимал, почему, и в тоске решил, что все же, пока неясно как, но на тот свет он сегодня кого-нибудь отправит. Если надо будет – даже Надю… О себе он уже не заботился.

На этот раз Надежду к нему не подпустили. Она, дрожащая, измученная проведенной в крепости ночью, сидела на той же самой скамье, на которой не так давно мучился Александр, наблюдая допрос с пристрастием.

– А вот и женишок ваш, сударыня, пожаловал! – объявил Андрей Иванович, деланно усмехаясь. – Можем помолвку прямо здесь устроить – место вполне подходящее. После того, как потолкуем, конечно…

Надя плакала.

– Сашенька… – шептали ее бескровные губы.

Александр старался не глядеть на нее – ничего бы она в его взгляде, кроме отчаяния, не увидела. Генерал вновь выдавил усмешку. Он тоже глядел куда-то в сторону.

– Надоели вы мне, господин Вельяминов. Заканчивать пора с делом сим. Вы уж подпишите сейчас бумаги, что я вам дам, не ломайтесь, так и девушка тотчас же домой отправится, а с вами… тоже строго не поступят. Спрашиваю, теперь уж в последний раз добром – подписать согласны?

– Нет!

– Ну и дурак, – пожал плечами генерал, и сделал знак палачам. Александр и опомниться не успел, как его оковы прикрепили цепью к железному кольцу в стене.

То, что творил Ушаков, было беззаконие, права он на то не имел, но он никаких прав и не признавал, кроме собственного – охранять спокойствие государства, как почитал нужным. И все же Александр не мог до конца поверить. «Но ведь этого же не может быть! Господи! – отчаянно прокричал он про себя в Небо всем своим существом. – Сделай что-нибудь, умоляю! Помоги!»

Когда же Надя закричала, грубо схваченная палачом, и забилась в его руках, а палач принялся срывать платье с ее плеч, Александр не выдержал.

– Да, да, да! – вырвалось из него.

Андрей Иванович едва сдержал победную улыбку.

– Давно бы так…

Он сам поднес к нему бумаги и перо.

– Прошу вас, Александр Алексеевич…

Надо было поставить подпись. На мгновенье Александр заколебался, и генерал, чутьем уловив его колебание, нахмурился. «А что потом?» – подумал вдруг Вельяминов. Волна негодования поднялась в сердце, захлестнула сознание, он рванул листы из рук Ушакова, и, скомкав, яростно швырнул ему прямо в лицо, насколько позволяли скованные руки.

– Не будет по-вашему! – вскрикнул он, и дыхание вдруг стеснилось в груди – Александр рухнул без сознания.

– Только этого не хватало! – воскликнул Ушаков, не в силах подавить досаду. – Ну что стоите, приведите его в чувство!

Дверь отворилась, пропуская Шешковского. Наткнувшись на лежащего без чувств Александра, Степан Иванович от неожиданности перекрестился, и тут же перевел преданный взгляд на начальника.

– Андрей Иванович, там… От самой Государыни… Ее Величество желает видеть вас. Незамедлительно.

– Ох! – генерал в сердцах долбанул по стене кулаком, так что Степан Иванович вновь перекрестился. – Ладно. Этих – назад, вернусь – продолжим.

Через пару минут он отбыл во дворец…

– Ваше Императорское Величество…

Елизавета только лишь рассеянно повернула хорошенькую головку с роскошной копной чуть припудренных светлых волос в сторону вице-канцлера. Она явно думала о чем-то своем.

– Да, да, Алексей Петрович, я слушаю…

– Боюсь прогневать вас.

– Да? – на круглом лице Государыни отразилось что-то вроде интереса. – Что же вы натворили, господин вице-канцлер?

– Не я, Ваше Императорское Величество. А католический священник Франциск, о котором я вам только что имел честь сказывать.

– Агент короля Людовика, как вы его назвали?

– Он таков и есть. А доказательства – сии бумаги, изъятые у него моими людьми. Не желая лишний раз утруждать Ваше Величество, я сделал некоторые выписки, к сему же прилагаю сами бумаги, дабы вы удостоверились, что…

– Оставьте, – прервала Елизавета. – Я потом посмотрю.

Бестужев помолился про себя.

– Но, Государыня, вы – уверяю! – заинтересуетесь. Соизвольте обратить ваше драгоценное внимание на эту переписку, умоляю вас! Сие вовсе вас не утомит.

– Ну хорошо, – Елизавета сделала гримаску и взяла протянутые листы. После первых же прочитанных строчек ее начерненные, идеально изогнутые брови удивленно приподнялись, а на румяном свежем лице отразился сильнейший гнев.

– Что за мерзость?! – она в раздражении кинула бумаги на стол.

Бестужев знал, чем взять Елизавету. В бумагах покойного Франциска встречались выражения, оскорбляющие Елизавету лично, а этого самолюбивая Императрица простить не могла никому.

И тут из вице-кацлера полилась страстная обвинительная речь против отца Франциска и сумасшедшего Фалькенберга. Причем, было упомянуто, что оба они – совратители графа Прокудина в католичество (еще одна струнка, на которой умело можно было сыграть), и за это Господь наказал обоих. Одного – смертью, другого – безумием.

– Впрочем, – прибавил Бестужев, – сего последнего вразумил Господь в напасти, и отныне немец Иоганн лечится духовно и телесно в святом монастыре православном, откуда попрошу нижайше его не забирать, дабы не мешать исполнению Господних замыслов.

Елизавета кивала.

– Далее, Ваше Величество… Покойный отец Франциск посягнул не только на душу графа Кириллы Матвеевича, но и на свободу его дочери, девицы Прокудиной, он дерзнул насильно обвенчать ее со своим духовным чадом – с упомянутым уже Иоганном Фалькенбергом.

– Ка-а-ак?! – тут уж возмущению Елизаветы не было предела. – Бедняжка! Сие и вправду насильно было над ней совершено?

– Истинная правда, Государыня.

– Так – брак сей богопротивный разъять, девушку выдадим замуж за доброго православного христианина.

Бестужев почтительно поклонился.

– Жених уж есть, Ваше Величество, и я осмелюсь выступить сватом. Это мой чудесный сотрудник, преданный вам всей душой, Александр Алексеевич Вельяминов.

– Вельяминов? Что-то я слышала… Постой! Дело Лопухиных…

Тут выступил вперед находившийся здесь же, но до того скромно молчавший Разумовский. Его великолепная крупная фигура склонилась перед Царицей, он взял ее пухлую ручку и с обожанием поднес к губам.

– Так, Государыня, и я сам просил тебя о них, ибо оклеветали их безбожно. А батюшка покойный Вельяминовых, Алексей Иванович, верным слугой был отца твоего – Великого Петра.

– Постой… Помню! Как же… Ты мне говорил… Алексей Иванович – да он же меня маленькой на руки брал с отцова позволения. Ай да дела! Ах, конечно же, граф, сын доброго слуги моего батюшки сможет стать опорой и защитой обидимой девушке. Быть по сему.

Вот тут Бестужев принял вид грустный, даже мрачный.

– Увы! – развел он руками. – И с этим тоже шел я к вам, Государыня, дабы просить милостивого Высочайшего заступничества. Дело в том, что Александр Вельяминов исчез, и есть у меня подозрения, что связано сие с раскрытием юношей всех козней зловредного католика. Здесь со мною ныне девушка – сестра его, дочь покойного Алексея Ивановича Вельяминова… сиротка. Она приехала, дабы у вас, ласковой матери нашей, просить покровительства и помощи в своей беде…

– Так чего ж тянешь-то, Алексей Петрович! – воскликнула Елизавета. – Дочь Вельяминова здесь… Она уж давно должна быть мне представлена. Ну-ка, зови ее скорей.

Явилась Наталья, тихая и заплаканная, в наряде черном, покроя строгого. Елизавета окинула девушку быстрым взглядом. Ревнивая до чужой прелести, Государыня однако находила удовольствие в созерцании красоты отличного от ее типа, поэтому Наталья чрезвычайно ей понравилась. А девушка, увидев, наконец, так близко саму Императрицу, упала ей в ноги.

– Ваше Величество… помилосердствуйте… мой брат… – голос ее сорвался, и непритворные горькие слезы полились из глаз. Прижимаясь лбом к белой руке Елизаветы, девушка омачивала слезами юбку Царицы, и растрогала впечатлительную Государыню тоже едва ли не до слез.

– Дитя мое, – ласково проговорила Елизавета, – не плачьте. Брат ваш будет найден… живым и здоровым.

Бестужев напомнил о себе деликатным кашлем.

– Я, Ваше Величество, – словно смущаясь, заговорил он, – осмелюсь напомнить, что Александр Вельяминов – преданнейший мой сотрудник, вернейший слуга Ваш и любезного нашего Отечества. Он посвящен во многие тайны моей службы. Поэтому розысками такого человека должен заниматься никто иной, как сам начальник Тайной канцелярии…

– Так и поручим ему сие, – ласково пропела Елизавета. – Ну-ну…

Наталья забилась в безудержных рыданиях.

– Бедная девочка, не мучайте себя, все будет хорошо – ваша Царица обещает вам! Алексей Григорьевич!

Разумовский поклонился.

– Распорядись от моего имени, чтобы Андрея Ивановича немедленно, слышишь, голубчик – немедленно! – вызвали ко мне.

Граф вновь поклонился и скрылся за дверьми.

– Вот увидите, генерал-аншеф разыщет вашего любезного брата в один день. А пока, голубка, – Елизавета усадила юную Вельяминову рядом с собой на роскошное канапе, – в ожидании Андрея Ивановича расскажите мне о себе, бедная сиротка…

Приободряемая ласковым взглядом серо-голубых глаз Императрицы, Наталья успокаивалась. Поначалу она тихо и коротко отвечала на вопросы Государыни, а потом оживилась и принялась рассказывать о своем отроческом житье-бытье, ничего не утаивая. Елизавета весело смеялась, слушая о ее проказах, рассказ находил в ее сердце живой отклик – нравом она в юности была совсем такая же.

Бестужева никто не выгонял, он слушал и ликовал про себя. С самого начала он был уверен, что Наталье удастся очаровать Государыню – так оно и случилось.

Время прошло незаметно, и вот уже докладывают о прибытии генерал-аншефа…

Войдя к Ее Величеству, Ушаков оценил обстановку мгновенно. Но если что-то и екнуло у него внутри – виду не подал.

– Андрей Иванович, – произнесла Императрица, когда генерал почтительнейше склонился над ее рукой. – Видите эту милую девушку, мою славную гостью? У нее исчез брат.

– Исчез, Ваше Величество? – спокойно переспросил Ушаков.

– Вице-канцлер говорит: похищен.

Андрей Иванович метнул взгляд на Бестужева, тот учтиво поклонился.

– Так вот тебе мое высочайшее повеление, – продолжала Елизавета, – разыщи сего молодого человека в кратчайший срок. В кратчайший! Ежели жив, конечно… Я обещала, я Царское слово дала. И ты без щедрого вознаграждения не останешься.

– Будет исполнено всенепременнейше, Ваше Императорское Величество!

– Ты слышала? – ласково обратилась Елизавета к Наталье. – Коли сам Андрей Иванович обещает – все хорошо будет. А то, что брат твой жив, я чувствую…

Наталья улыбнулась сквозь слезы.

– А теперь можете удалиться, господа. Граф, объясните господину генералу суть дела. А ты, Наташа, оставайся, кататься сейчас вдвоем поедем.

«Вот это да!» – изумился Ушаков, почти никогда ничему не удивляющийся. Это, положим, каприз Государыни, но каков каприз…

Опасения его разрушил Бестужев, когда оба очутились за дверьми.

– Андрей Иванович, друг любезный, – сказал вице-канцлер, – оно, конечно, тяжеловато – за один день… да все ж попытайся, сыщи. Оно, конечно, ясно всем, что ты не знаешь, где Вельяминов… а все ж попытайся. Государыня про награду не так просто говорила, а?

Они пристально поглядели друг другу в глаза, и рассмеялись оба.

– Не волнуйся, Алексей Петрович, сыщу. Да только… дело непростое.

– Непростое, согласен. Видать, еще какие особы замешаны… Может быть, дамы?

– Может быть, – Андрей Иванович, загадочно улыбаясь, поглаживал подбородок.

– А и пусть. Это никому не повредит, – отчеканил Бестужев. – Не должно повредить!

– Верно ли?

– Обещаю.

– Ну, будь по-твоему.

Раскланялись, как наилучшие друзья. Бестужев радостно потирал руки.

Когда Александр услышал от Ушакова, что он – свободен, то сначала решил, что это новое издевательство, а потом совершенно перестал что-либо понимать. Он стоял и большими глазами смотрел на своего мучителя, пока тот выговаривал ему:

– Вы должны благодарить Бога и Государыню, что так счастливо отделались. Доброта и милосердие Ее Величества безграничны. Ваша невеста освобождена тоже. Вас обоих мой экипаж доставит, куда прикажете, и – помните! – лучше бы вам в ближайшее время воздержаться от любых визитов. Кстати, поклон от меня сестрице, она сейчас здесь, в столице… И если хоть одно слово о том, что здесь происходило… госпожи Прокудиной это тоже касаемо… ну, вы поняли.

Теперь Александр действительно понял. Понял, что молитвы его услышаны, что произошло нечто, связавшее руки грозному генералу. Ему захотелось расплакаться и расхохотаться одновременно…

Всю дорогу Надя, уткнув нос в плечо Александра, не проронила ни слова, а он только гладил мягкие волны ее волос. Приехали в прокудинский дом, и девушка попросила не оставлять ее сейчас. Александр и сам не мог бы этого сделать, он остался с Надей, отослав лакея с запиской к сестре. Невыносимо хотелось спать, глаза закрывались сами, и он уснул, сидя рядом с Наденькой на диване, а она, опустив ему голову на плечо, старалась не шевелиться, чтобы не потревожить его, и сама задремала. Разбудило обоих шумное появление Вельяминовой. Еще с лестницы раздался ее ликующий возглас:

– Сашка!

Наталья, вбежав в комнату, и повисла у брата на шее.

Следом за ней появился Павел. Он улыбался светлой, почти мальчишеской улыбкой…

Через пару дней Вельяминова вызвал Бестужев.

– Как ты? – поинтересовался заботливо.

– Все хорошо, ваше сиятельство.

– Ну и слава Богу. Отдохни, сил наберись. Потому как дело тебя уже ждет. В Берлин поедешь.

– В Берлин? – Александр не смог скрыть огорчения.

– Не ты ли желал настоящей работы? Вот и начнешь, благословясь.

– Но я… думал…

– Да знаю я. Жениться ты надумал. Понимаю теперь, отчего так часто к Прокудину таскался. Что ж… женись. Чего тянуть-то? Благословлять вас некому, дядюшка твой давно уж деру дал из столицы, перепугался, ищи его теперь. Было чего перепугаться… Ну а невесты твоей отец – католик! – решения ожидает участи своей. Так что благословляю тебя заместо отца и велю с венчанием не тянуть. Жену молодую в Берлин возьмешь с собой.

– Стало быть – надолго?

– Там видно будет, – пробурчал вице-канцлер.

После сего имел Бестужев долгую беседу с князем Мстиславским. Павел передал Наталье пожелание его сиятельства: они оба должны как можно скорее покинуть столицу.

– Не иначе с Ушаковым договорился, – заключил Павел.

– Не иначе. Ну и слава Богу, Паша. Будь моя воля, я б в Петербург больше ни ногой…

– Так и мое желание такое же. А как муж, так и жена. Будешь слушаться меня, когда повенчаемся?

– Ничего иного мне и не остается, – улыбнулась Наталья…

Глава четырнадцатая

Вот и развязка

Одно за другим сваливались на Машу известия. Первой пришла весточка через отца Сергия от Антипки, что померла старая бабка. Никак не успевала Маша на похороны Авдотьи, но все-таки поехала… Остановилась у батюшки в Знаменке, там и узнала дивную новость, что отныне она не беглая холопка, теперь она – вольная. Не понимая, как это сталось, поспешила Маша благодарить Любимова. Зная о его несчастии, никакого зла девушка на бывшего барина не держала.

Во все глаза глядели любимовские дворовые на вчерашнюю крепостную, прибывшую в Любимовку в карете с лакеем, – сплетни о перемене в ее судьбе уже по всей деревне распространились с разнообразными прибавлениями. Кто с завистью глядел, кто со страхом, иные – и с радостью, но таковых было меньше всех. Маша выглядела теперь совсем барышней – в светло-синем платье, отливающем перламутром, украшенном легкими пенистыми кружевами, густые волосы убраны в высокую куафюру. А Митенька только такой и привык ею любоваться – «кузиной господ Вельяминовых». Ждал он ее, как ждал…

Любимов, увидев Машу, взволновался не меньше Мити. Сделал знак, что надобны бумага и чернила. Начертал нетвердой рукой: «За грех перед тобой покарал меня Господь!», и протянул это начертание Маше. Девушка с состраданием погладила дрожащую живую руку и произнесла негромко:

– Помоги вам Бог, Степан Степанович! А в поджоге дома вашего я не виновата…

Любимов сделал знак: «Верю!»

…Тихий стук в дверь заставил Машу встрепенуться. Она сидела за столом, глубоко погрузившись в свои думы – воспоминания, одно за другим, наплывали на нее в этой комнате. Просторная, светлая горница, где размещал Любимов гостей – именно сюда прибежала однажды Маша к Петру Григорьевичу, ища заступничества. Когда это было? Ведь не так уж давно, а кажется – жизнь прошла. И все теперь по-другому. Свободная она, и Петруша – жених ее. Жених… как странно. А она… нет, она не может сбросить с себя тягостей прежних лет. Любимова простила искренне, но здесь, в этом доме, горечь прошлого вновь назойливо липла к душе, как обильная паутина…

Стук повторился – еще тише. Маша, не двигаясь с места, пригласила незваного гостя войти, мимолетно подумав о том, как легко привыкла она вести себя по-барски – не так давно сама бы дверь открывать кинулась.

Вошел Митя, немного смущенный, как всегда при ней и бывало. Все тот же старый подрясник был на нем, только тщательно выстиранный, длинные волосы аккуратно зачесаны назад. Странным показался вид его Маше без свободно падающих на высокий лоб черных прядей. Меньше стал он на монашка похож.

– Счастлив вас видеть снова, Марья Ивановна… – заговорил юноша, сбиваясь, улыбаясь и краснея, – простите, Мария Павловна. Вот не утерпел… слава Богу, что вы со Степан Степанычем…

– Мария Павловна?! Что ты хочешь сказать этим, Митя?

– А-а… разве не так вас нынче величают? Что же – по старому, по привычному, Марья Ивановна? Ох, простите!

– Митя, вообще ничего не понимаю.

– Как же… Вы не знаете? – он почти перепугался. Что же делать-то? Неужто самому теперь все ей рассказывать? О таком деле-то? Ох! И кто его за язык тянул?

– Да о чем не знаю, Митенька? – Маша начинала волноваться.

– Отец ваш… – пролепетал юноша.

– Отец! – Девушка привстала. – О чем ты?

– Князь Мстиславский… Тот, с которым Наталья Алексеевна уехала… она замуж за него собирается… Эх, не то все говорю.

– Так я слышу уж, что не то. Ах, Митя, не томи! Нечто об отце моем известно стало? Князь Мстиславский знал его?

– Он и есть отец ваш, Марья Павловна, – прошептал Митя и опустил глаза.

Маша прижала стиснутые руки к груди.

– Князь? Отец мой? Боже милосердный! Нет…

Некоторое время стояла так молча, потом вновь упала на стул и неожиданно прегорько расплакалась.

– Что же вы, Машенька… это ж счастье – отца обрести! – бормотал бедный Митя, не замечая, что называет «Марию Павловну» Машенькой. – Он уж был тут, это он вам вольную вытребовал, он княжной вас сделать хочет!

– Нет-нет, – рыдала девушка. – Не хочу ничего, не надо… Ой! Совсем я безумная. Чего хочу, сама не знаю. Радоваться надо – вольная я теперь, да еще и дочь княжеская, и, видать, уж скоро и свадьба моя…

– Конечно же, радоваться, и Бога благодарить, – утешал ее Митя. – Все ж вон как славно сошлось…

Девушка решительно вытерла слезы.

– Прости, Митя! Спаси Бог за добрую весть. Вернется из столицы князь… отец мой… рада буду ему. А все ж таки… странная судьба… после всего, что пережито, княжеской дочерью нежданно сделаться.

«Что я теряю?» – подумал вдруг Митя совсем не по-монашески и, соскользнув вниз, очутившись перед Машей на коленях. Странно – не удивилась она совсем, будто ожидала, и даже в лице не изменилась. Задумчивей только еще сделалась.

– Что-то тяжело на сердце… вот как… – тихо было сказано, так что юноша едва слова разобрал. – Может, наваждение какое.

– Верно оттого все, что слишком много приключилось разного, устали вы, Марья Павловна. Ну да ничего, скоро вздохнете спокойно, все устроится. Не грустите, Машенька.

– Ты в сад любимовский гулять ходил? – неожиданный вопрос застал Митю врасплох, он даже не сразу понял, о чем это она.

– Ах, в сад, – вновь покраснел, чувствуя себя дурачком – как есть. – Не…нечасто. Все больше дома, со Степаном Степановичем…

– Малинник там хороший. Густой, мы с барышней Катериной Степановной в детстве прятаться любили. Сейчас не тот он, осень, а все ж… Помню, малину там собирала… Петр Григорьевич подошел тогда, спас меня от… Тогда уже я поняла, что сердце его ко мне потянулось. И ясно мне все было. Тяжко, не пересказать, но – ясно.

– А что ж теперь? – осмелился на вопрос Митя. Он все еще стоял на коленях, и Маша положила ему на голову ладонь. В ней боролись какие-то странные чувства. Девушка пыталась зацепиться за что-то, за какую-то неосознанную мысль, смутное ощущение, нечто понять… Митя не мог этого знать, но неким чутьем воспринимал происходящее в ней боренье.

– Мне все кажется, что не то я делаю, Митенька, – ответила она на вопрос, на сей раз невысказанный, но почувствованный. – Не так… И не будет Петруша счастлив со мной.

– Петр Григорьевич души в вас не чает!

– Знаю. Потому и мучаюсь. Любит он меня, а ведь я ему не пара. Нет, гостей принять барыней сумею, и на Марию Павловну скоро откликаться стану, Да только… все-таки Лукерьиной дочкой была я и останусь, хоть и князь мой отец, и мать – сего имения госпожа. Нет… опять не то говорю… не умею рассказать, Митя…

Ее рука скользнула с его волос, погладив их, и повисла безвольно. «А ведь и впрямь мучается, Господи, помилуй! Что же с тобой, Машенька, радость моя невозможная?»

Хоть разок припасть к бледной нежной руке, а потом – прочь от мира, в монастырь, в келью, на веки вечные. «Да какой из меня теперь монах?» – отдалось горечью. Взял в свою ладонь Машину руку, а губами коснуться не решился. Но безжизненная кисть ее вдруг стала сильной, девушка сама сжала Митины пальцы, потянула вверх.

– Не мужицкая у тебя рука, – сказала. – Пальцы тонкие, белые как у девицы. Кисти да уголек держать – в самый раз. Не смеялись над тобой деревенские?

– Да как же нет, – Митя смотрел на Машу как завороженный. – И дядька колотил не раз на дню. Понятно, не работник, не иное что, хлеб даром ел. Пустое все, Господь пусть будет со всеми. Дядька-то о сыне мечтал сильном и спором, да жена бездетной рано умерла. Ну теперь-то может быть…

– Добр ты, послушник Божий, зла не таишь. Спаси тебя Бог, Митя, за все. На свадьбе моей гостем будь непременно. В Любимовке пока остаешься?

– Остаюсь, Марья Павловна. Письмо вот пришло нежданно-негаданно. Приезжает княгиня Катерина Степановна, слава Богу! Заждался ее Степан Степанович.

– Хорошо, – сказала Маша. – Жаль мне его… Знаешь… а ведь и я ничуть на него нынче не в обиде…

После Машиного отъезда затосковал Митя не на шутку. Пришел к отцу Сергию, кинулся ему в ноги.

– Что с тобой?! – перепугался батюшка, глядя в заплаканное юное лицо.

– Батюшка, благословите! Сил моих нет… о монастыре мечтал, а теперь мне монастырь и на ум нейдет. Люблю я… Машеньку люблю.

Поднял его отец Сергий, усадил с собой, принялся утешать.

– Что же делать-то, Митенька? Лютая напасть – такая хвороба сердечная!

– Ох! Лютее нет! Кабы в Господа не верил… руки б на себя наложил…

Отец Сергий аж рот ему ладонью прикрыл, перекрестил юношу.

– Что ты! Что ты! Молчи. В мыслях сего и в шутку держать не смей, не то, что на язык пускать!

– Да я-то что… конечно…

– Смирись, милый. Все перемелется. А что делать тебе? Мне сын, когда вот приезжал, жаловался… Он тоже священник, в Новгороде. Помощник ему нужен, тяжело одному. Вот я и думаю, кто лучше тебя на сие дело подойдет.

– Батюшка! Вы меня благословляете?

– Благословляю, чадо. И на то благословляю, чтоб к храму попривыкнув, и к жизни сына моего приглядевшись, и сам ты в пастыри готовился.

– Батюшка!

Отец Сергий вновь перекрестил Митеньку.

– Поезжай в Новгород. А там как Господь изволит…

Едва Павел Дмитриевич увидел Машу, сразу понял: она знает все. Молча смотрел на нее, она – на него. Под пристальным, глубоким взглядом темно-карих глаз столь на них похожие девичьи очи стали медленно наполняться слезами. Но сдержалась княжна Мстиславская, не заплакала. Павел взял тоненькую руку, нежно и трепетно поднес к губам – странное чувство, очень странное – женскую руку без страсти целовать, с иной любовью. Никогда, ни к кому не испытывал Павел Дмитриевич отцовской любви, да и нынче не мог бы сказать, что полностью открыл в себе эту любовь. Просто не чужой была ему стоящая перед ним девушка – это познавал он не умом, но душой, и с каждой минутой все больше нежности и сострадания рождалось к дочери в его сердце. Маша все поняла. Сиротская жажда родителей сотворяет душу чувствительной ко всему, что покажется ей схожем с отеческой любовью, и все это она готова принять без рассуждений. Девушка осторожно коснулась мягких волос отца, тихо погладила его по щеке…

Тем временем Наталья Вельяминова и Петр Белозеров сидели в соседней комнате на широком кривоногом диванчике, изредка обмениваясь быстрыми взглядами. Наталья, напряженная, тщетно придавала лицу непроницаемо-равнодушное выражение. Петруша по-доброму усмехнулся:

– Уж не ревнуешь ли отца к дочери, Натальюшка?

Девушка ответила негодующим взглядом. Под рукой ее очутился синий веер, она жадно схватила его, обмахнулась несколько раз и бросила в угол дивана.

– Ведь она, похоже, падчерица твоя будущая… – продолжал Белозеров. – Вот судьба! Так откуда ж взялся он, князь твой распрекрасный? Где ж раньше был?

– Ах, Петруша, сделай милость, помолчи, – бросила ему Наталья.

Помолчали вместе.

– Не нравится мне все это, – вздохнул Петр. Молчать ему сейчас явно не хотелось.

– Что не нравится?

– Да все, Натальюшка. Машенька сама не своя была все эти дни. Ей роль твоей сестры двоюродной уже невмоготу, а тут еще батюшка родной объявился…

– Они поладят, – но по голосу Натальи ясно было, что она в этом не вовсе уверена. Скорее напротив, и бедный веер вновь стал жертвой этой неуверенности – теперь девушка, протянув к нему руку, принялась безжалостно трепать изящную вещицу. Волновалась она не менее Петруши, не за Машу, конечно, – за возлюбленного князя своего. Но у Петра не было ее сомнений.

– Машенька поладит с кем угодно. Я о другом. Теперь он ее княжной сделать решил законной…

– Чем же плохо сие? Да и не важно, все одно она скоро Белозеровой будет…

– Не плохо… – Петруша совсем запутался в своих чувствах, и по старинке взъерошил свои длинные светлые волосы, как делал, бывало, мальчишкой, когда волновался.

– Да не отнимет он ее у тебя, – поняла его тревогу Наталья.

– Нет. Ее у меня теперь никто не отнимет. Зачем только спрашивал он меня нынче с таким подозрением о дядьке моем, Бахрушине?

– Есть у него на то причины.

– Да. Сплошь загадки… Тревожно у меня на душе что-то, Наташа. Машенька мне свою тяготу передала.

– Не тревожься. И грустить сейчас – грех, не грустить, но Бога благодарить надобно.

Вошел Мстиславский.

– Она ушла к себе, – сказал про Машу.

– Бедная моя… – одними губами вымолвил Петруша.

Павел присел между ними.

– Счастлив познакомиться с вами вновь, Петр Григорьевич, как с будущим супругом дочери моей.

Петруша хотел что-то ответить, но нахмурился и промолчал.

– Понимаю ваши чувства ко мне, – продолжал Мстиславский. – Столько лет невесть где пропадал, и вот объявился, и ныне словно власть какую-то над любезной вашему сердцу девушкой приобретаю. Что же сказать-то мне вам?

– Да нет, Павел Дмитриевич, говорить ничего не надобно… Столь замысловатый поворот фортуны, бесспорно, не может не взволновать, однако не нашею волей все свершается.