Текст книги "Легкая поступь железного века..."

Автор книги: Марина Кравцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Сильный шум, раздавшийся за спиной Фалькенберга, заставил его вздрогнуть и резко обернуться, ослабив хватку. Если бы Наталья не зацепилась за стул, вылетая из своего укрытия, она, быть может, и успела бы сделать то, что хотела. А хотела она остановить Фалькенберга ударом по голове, для чего и держала в руке тяжелый пистолет, с которым в последнее время не расставалась. Но немец некстати обернулся… и остолбенел. Взгляд его сразу же смягчился. Он выпустил Надю, позабыв о ней в единое мгновенье. Та вскочила, выбежала за дверь с криками о помощи, и тогда лишь Иоганна ее крики вывели из оцепенения. Он метнулся следом к двери, запер ее изнутри и бросил ключ в карман. Наталья замерла у окна с пистолетом.

– Еще одна искательница приключений, – пробормотал по-немецки Иоганн. – Но это… это невозможно…

Они стояли друг против друга. К своему изумлению Наталья заметила вдруг слезы в глазах своего недруга.

– Никогда не думал, что это случится… и случится вот так… – шептал Фалькенберг.

– О чем вы? – раздраженно спросила Вельяминова.

Услышав ее голос, Иоганн неожиданно по-настоящему расплакался и опустился на колени.

– Я люблю вас! Безнадежно люблю… Мне не важно зачем… почему вы вдруг появились в этом доме. Появились как… как…

– Как призрак?

– Нет, как райское видение.

– Ну, хватит! – досадливо оборвала Наталья, наводя на него пистолет. – Откройте дверь.

Молодой человек живо поднялся с колен.

– Ни за что! Ни за что я не выпущу вас, пока вы не выслушаете меня… вы должны…

– Должна?

– Вы меня ненавидите, ваш брат меня ненавидит, вы – мой враг…

– Ненавижу вас? Нет, зачем? Вы мне безразличны.

– Ведь вы появились здесь, чтобы следить за мной? Мой Бог! Может быть, по велению Бестужева… или Тайной канцелярии… Богиня, идеал красоты… С такими поручениями…

Он засмеялся, но так странно, что Наталья этого смеха испугалась сильнее, чем испугалась бы угроз. «Да он совсем тронулся!» – подумала она, не подозревая, что очень недалека от истины.

– Отец Франциск… – бормотал меж тем Фалькенберг, не замечая пистолета в руке девушки, а глядя только на ее встревоженное, еще сильнее похорошевшее от волнения лицо. – Знаете… а порой ведь я его ненавижу! Из-за вас… Ненавижу его, когда сгораю от любви к вам! Вот что вы сделали со мной! Ненавидеть отца Франциска… Да вы – исчадье ада! – он вдруг нахмурился.

– Где граф Прокудин? – попыталась сбить его Наталья.

– Где? Не знаю… На него был донос… за переход в истинную веру.

– В католичество?!

– Да. Ваша Императрица… я ее ненавижу тоже. О, сколько ненависти может таить в себе одно лишь несчастное человеческое сердце! Вы не замечали? Ваша Императрица… она не терпит тех, кого называет изменниками Православия. Бедный граф, быть может, арестован. Узнав о доносе, он попытался скрыться, а дочь отправил подальше от столицы… со мной в качестве нареченного жениха… почти мужа.

Вновь рассмеялся.

– Муж Прокудиной! Да я удушу ее после венчания. Я хочу только вас!

И немец рванулся к Наталье прямо на дуло пистолета. Уроненный ею ранее стул преградил ему путь. Это был миг полного сумасшествия. Наталья вместо того, чтобы стрелять, вскочила на подоконник… Спуститься по веревке на землю было для нее делом нескольких секунд. Но и для Иоганна, последовавшего за ней тем же путем – тоже. Вельяминова добежала до ожидавшего ее Сеньки, вскочила на одну из заранее приготовленных лошадей и крикнула своему Илье Муромцу:

– Оставайся здесь и следи… Если Надежда Кирилловна к тебе выйдет, увезешь ее подальше и спрячешь!

И поскакала вперед, вперед, куда глаза глядят… И тут Иоганн вспомнил, что и у него при себе есть оружие…

Глава седьмая

Савельев лесок

…Она летела, чувствуя как обыкновенный страх, тяжкий и муторный, взявший наконец свое, бьется в бешено колотящемся сердце, и даже хочется закричать, по-детски зажмурив глаза. У Фалькенберга конь был великолепный, быстро сокращавший расстояние. Только об этом девушка и думала, когда влетела, врезалась в лес, не предполагая, что это и есть «Савельев лесок» из Надиной сказки.

Фалькенберг настигал ее. Наталья решилась выстрелить. Когда дымок рассеялся, к ужасу своему поняла: промахнулась! Она – промахнулась! Она, которая все время задирала нос перед иными щеголями: «Я стреляю без промаха, вам такое и во сне не приснится!» Юная Вельяминова не подумала сейчас о простой вещи: она никогда не стреляла в живого человека. Был лишь стыд – промазала! И – ужас. Она поняла, что немец тоже целится в нее. Тогда девушка рванула и поводья, и…

Иоганн оценил положение. Она уходила. Он не знал, какие страсти рассказывают про Савельев лесок, но понимал, что в лесу погоня может закончиться самым неожиданным образом. Когда пуля, выпущенная точеной рукой красавицы, едва не коснулась его уха, он взбеленился: «Уйдет и все… Ничего не важно, она не должна скрыться, она не будет ничьей, ничьей!..»

Выстрел, дым, болезненное ржание коня… Иоганн уже мчался в другую сторону. Его мутило, и вкус крови во рту становился сильнее и тошнотворнее. «Я убил ее, да… Теперь – ничья…» Едва не рухнул с коня. Почему-то он был абсолютно уверен, что убил…

– Ну и ладно! – Он говорил это вслух, почти кричал. – Ничего…

Куда он едет, зачем, все безразлично… В голове дым, как от выстрела… Он не рассеивался. Иоганн опустил поводья. Его конь медленно пошел по дороге…

Фалькенберг не понял сразу, что он вновь у дома Прокудина. Отец Франциск собственной персоной встречал его на крыльце.

– Иоганн, где вас носит? Я только что приехал… Да что с вами?

Иоганн медленно слез с коня, посмотрел в лицо духовника усталым взглядом. Отец Франциск крепко захватил его плечи пальцами-клещами, в белоснежной тонкости которых никто бы не мог угадать такую цепкую силу.

– Что с вами?! – повторил священник, а глаза его взглядом не менее цепким, чем холеные пальцы впились в лицо Фалькенберга. Но молодой человек ничего не видел и не чувствовал. Он вдруг усмехнулся. Чему-то своему… Отец Франциск резко ослабил и взгляд, и хватку.

– Идите за мной, Иоганн, – голос его стал аскетически-суровым.

Фалькенберг кротко повиновался.

– Я не мог приехать раньше. В столице творится невесть что! У меня в комнате кто-то устроил обыск в мое отсутствие! Прокудин арестован, как изменник Православия! Да скажите хоть что-нибудь… Что здесь происходит? Барышня Прокудина в невозможном состоянии, она переполошила весь дом, билась в дверь комнаты, почему-то запертой… Уж не сошла ли она с ума, а, Иоганн?

– Нет, – только и выдавил Фалькенберг. – Я запер дверь… Ключ у меня.

– А, эти мелочи не имеют значения, – отмахнулся отец Франциск. – Сейчас я обвенчаю вас, – необходимо спешить! А потом вы с молодой женой сразу же отбудете за границу. Я достал выездные документы. Рано или поздно здесь все уляжется, вот тогда-то мы и предъявим права на именье графа.

– Я не женюсь на Надежде, – вдруг отрезал Иоганн, глядя на отца Франциска, словно сквозь стекло: он не видел его.

И вновь теряющему терпение пастырю пришлось хорошенько потрясти за плечи свое духовное чадо.

– Нет, это не она, а вы сошли ума! – отец Франциск, так же, как и Наталья, не предполагал, как близок сейчас к истине. – Мальчик мой, очнитесь. Ведь вы мужчина – сейчас не время для женских штучек. Что за отвращение? Она так юна, недурна собой, очень мила, по крайней мере… Кстати, в мадемуазель я почти силой влил успокоительное. Она теперь будет кротка как овечка. Неужели то же самое придется проделать и с вами?

Нет, не пришлось, Иоганн уже успокоился, вернее, впал в странную задумчивость. Он позволил покорно привести себя в комнату, уже приготовленную для венчания. Вскоре Карп Петрович привел сюда же Наденьку. Напичканная наркотиками, она пребывала в том же состоянии, что и Фалькенберг. Отец Франциск немедленно приступил к обряду, он сам подсказывал своим жертвам, что им говорить, и они покорно повторяли все. Присутствовал при этом странном венчании Карп Петрович и старый слуга отца Франциска. Когда все было закончено, Надю увели. Священник остался наедине с Иоганном.

– Ну, мой мальчик, поздравляю вас! Понятия не имею, с чего вы ломались… Теперь немного осторожности, немного сметливости… Собирайтесь скорее, сейчас же отбываем в Париж. Медлить опасно.

– Я женат? – спросил вдруг Фалькенберг.

Отец Франциск вытаращил глаза.

– Да, конечно же!

Иоганн провел рукой по глазам и прошептал:

– Я убил ее… Нет. Это вы ее убили!

– Иоганн, что вы… – начал было отец Франциск, но вдруг закричал, дернулся под железной хваткой Фалькенберга. Сопротивляться он не мог, сумасшествие придало немцу огромные силы. Отец Франциск только хрипел… Очнулся Фалькенберг, когда его духовный отец затих и обмяк в его руках. Отпустив его, молодой человек долго глядел в остановившиеся глаза… Потом вздрогнул, что-то начало проясняться в его взгляде. Он вскрикнул… вновь затих… оцепенел. Потом очнулся и помчался прочь, и скоро вернулся, таща за собой Карпа Петровича.

– Вот! – указал на недвижимое тело в кресле. – Он умер! От удара, понял ты, от удара…

Карп выпученными глазами глядел на посиневшее лицо священника и мелко-мелко крестился.

– Немедленно похорони! – приказал Иоганн. – Так, чтобы никто не видел и не слышал…

– Но я… – залепетал было Карп Петрович, но тут же покорно поклонился, содрогнувшись. Живого он испугался сильнее, чем мертвого…

Фалькенберг оставил его наедине с трупом, а сам пошел на поиски Нади. Она сидела в гостиной, без сил откинувшись на широкую спинку кресла, все еще пребывая в странно-бесчувственном состоянии. Увидев Фалькенберга, она нахмурилась сердито и недоуменно, словно пытаясь что-то вспомнить, потом чуть слышно произнесла:

– Я хочу к себе!

Фалькенберг уже забыл, зачем он ее искал. Рука его потянулась к карману, он нащупал ключ от Надиной комнаты.

– Вот! – бросил ключ девушке под ноги, а сам пошел дальше, но дошел только до следующей комнаты, где, упав на диван, тут же погрузился в тяжелый, непробудный сон…

…И справа, и слева, и впереди, и позади широко разросшиеся шикарные папоротники преграждали путь. Наталья шла по ним, и давила их без жалости, ей было все равно, куда идти, потому что темно, страшно, и нога болит так, что хочется кричать в голос. Фалькенберг пристрелил ее коня, она упала и потеряла сознание. А очнувшись, с трудом смогла подняться. Но поднялась-таки и пошла, опираясь на толстую палку, волоча ногу и постоянно постанывая. Лес действительно был словно заколдованный. Уверенная, что идет к выходу на широкую дорогу, Наталья обнаружила, что кружит в зарослях, а выхода все нет и нет. Мелькнувший в деревьях просвет вывел ее сюда, к морю папоротников, но дальше – стена неприступного леса. Наталья повернула назад, каждый шаг давался все труднее. Поняв, что заблудилась окончательно, она остановилась, обняла осину, прижалась пылающим лбом к прохладной шершавой коре.

– Господи! – простонала. – Это же конец…

Она заплакала. Резко прекратила, и застывшим взглядом впилась в светлеющее небо меж деревьями. В этом леске она ощущала себя как в колодце, а свобода – вон она, наверху, в небе…

«Но ведь если идти и идти, когда-нибудь выйдешь на свет Божий. Это небольшой лес…»

Нога ответила на это новой волной горячей боли. Наталья закусила губу.

Вспомнила! «Савельев лесок»! Девушка вдруг уверилась, что лес и впрямь полон ужасов и темных сил, что сейчас выйдет ей навстречу вон из-за того дуба ужасный разбойник Савелий…

И тотчас же за дубом затрещали ветки, и фигура обрисовалась в полутьме… Наталья закричала уже в голос и бросилась было бежать, забыв про боль в ноге. Нога тут же подвернулась и девушка с глубоким стоном рухнула в папоротники. Последнее, что успело запечатлеть уходящее сознание: бородатое лицо склоняющегося к ней разбойника Савелия.

…Был жар, бред, а потом она очнулась, глубоко вздохнула и в изумлении широко раскрыла глаза, которым болезненный блеск придавал теперь странное выражение. Крохотная горенка, в которой Наталья находилась сейчас, была слабо освещена сальной свечой. И та же фигура, что испугала ее до полусмерти, вдруг явилась, пригнувшись, в невысоком дверном проеме. На этот раз Наталья не закричала, не попыталась вскочить, она продолжала молча смотреть на человека, представшего перед ней. Это был мужчина лет сорока, в темной одежде наподобие подрясника, но настолько старом и затертом, что трудно было с уверенностью сказать, что это такое. В черной бороде белела сильная проседь, но косматые длинные волосы, казалось, совсем не имели седины. Темные глаза неотрывно смотрели на Наталью. Наконец девушка сделала движение, пытаясь приподняться на локте. А фигура вдруг склонилась перед ней в светском поклоне.

– Милости просим, сударыня! – то ли легкая усмешка, то ли глубоко запрятанная грусть послышалась в густом голосе, карие с искоркой глаза вновь уставились на красавицу, и в них Наталья прочла вдруг жгучее любопытство. Надо было спросить «где я?», но она лишь пошевелила губами, сглотнула комок, закашлялась…

– Да не бойтесь вы так, – услышала снисходительно-добродушный голос. Незнакомец улыбнулся в усы. Несмотря на подрясник, бороду и длинные волосы, на монаха он не очень-то походил. Как и на разбойника, впрочем. И, похоже, он угадал ее мысль.

– Я не разбойник Савелий. А вас-то что сюда занесло? Девицы этого леса боятся… Да и все боятся.

– Значит, есть чего бояться! – горячечный выкрик позволил наконец странному хозяину скромного жилища услышать звонкий голос своей неожиданной гостьи.

– Бояться? Вам? Во всяком случае, не меня. Сколько лет я не слышал подобного голоса… О-ох… Как зовут-то вас, хотя бы скажите…

– Наталья Алексеевна, – девушка продолжала говорить горячо и отрывисто.

– И все?

– Все!

– М-да… Ничего-то здесь нет у меня, одна вон лавка да пенек вместо стола… Сейчас придет ко мне отец Василий, это друг мой монастырский…

– Из-под Прокудина? – удивилась Наталья.

– Из-под Прокудина, да. Известны вам сии места? Может, и барина Кириллу Матвеевича знать изволите? Ну, молчите, молчите, ежели желаете… Да, так вот отец Василий придет нынче, принесет мне еды да пороху для охоты, так обратно отправится и вас заодно выведет.

Наталья поморщилась.

– Моя нога… – прошептала она.

– Что? – не понял незнакомец.

– Я с лошади упала. Ногу повредила.

– С лошади? Попробуйте-ка встать…

Она попробовала, и тут же ее возглас зазвенел в ушах хозяина.

– Вот так да, – озабоченно пробормотал он. – Да, кстати, меня Павлом Дмитриевичем зовут. А теперь не смущайтесь и позвольте мне помочь вам. Я знаю, что делаю, меня в монастыре многому научили… Да и не только в монастыре.

– Так вы монах?

– Да нет, жил с монахами некоторое время.

– Прогнали? – невольно усмехнулась Наталья.

Он вновь пристально посмотрел на нее и тоже усмехнулся, покачал головой.

– А вы злая, выходит? На затворника, значит, не похож? Про меня в окрестностях разное говорят: кто-то – что монах-затворник, а кто поглупей да почувствительней – что сам Савелий с того света вернулся. Савелия же при Государыне Анне Иоанновне изловили, на Москву свезли, да и сожгли на костре. Да. Не только разбойник был лютый, но и колдун, так что людишки болтают, будто ваш слуга покорный и есть Савелий, из пепла возродившийся. А находимся мы сейчас с вами, сударыня, как раз в его жилище. Не бойтесь, здесь все святой водой окроплено. А мне такая молва ох как неприятна… ну да заслужил. Так что там с вашей ножкой?

У Натальи на глаза навернулись слезы – терпеть боль она не привыкла.

Павел Дмитриевич присел рядом и заговорил с ней как с ребенком.

– Болит ведь, да? Да и жар у вас, кажется, не спадает… Что ж приключилось-то с вами, Наталья Алексеевна? Но потерпите уж…

Ей ничего не оставалась делать, она полностью покорилась всему. Но слез сдержать так и не смогла: боль обожгла невыносимо, девушка дернулась, и слезы уже потоком потекли из глаз. Словно издалека она услышала голос хозяина:

– Слава Богу, кости целы, а вывих я вправил. Осталась опухоль. Пройдет. Есть у меня одна мазь… Пару дней придется вам все же у меня погостить.

Наталья откинулась на свернутую овчину, служившую ей подушкой.

«Что теперь с Наденькой? – мелькнуло в мыслях. – Неужели она не догадалась убежать, ведь я говорила ей, что Сенька ждет?»

Неожиданно потянуло в сон. Павел Дмитриевич укрыл ее тулупом.

– Хотите что-нибудь съесть?

Вельяминова отрицательно покачала головой, глаза слипались.

– А пить?

– Да.

– Ага, жар-то и впрямь не спадает… Бедная девочка. Сейчас…

Он принес ей чего-то в деревянной кружке, на вкус «что-то» оказалось горьковатым и свежим.

– Отвар травяной, – определила Наталья.

– Да. Полезные травы. А это вот…

Мазь была густой и сильно пахучей. Намазав больную ногу и перевязав ее, Наталья почти сразу же почувствовала облегчение.

– А может вы и впрямь колдун, – пробормотала она, поворачиваясь на бок, и положив руку под щеку. Через пару минут она уже спала. Павел Дмитриевич постоял над ней в задумчивости, покачал головой и отечески перекрестил.

Проснулась Наталья поздно. Несколько секунд пребывала в недоумении, потом мгновенно вспомнила все, что приключилось с нею. И таким это показалось странным, что спросила себя: может, сон наяву продолжается? Да нет, ничего не продолжается, все ясно, как день. И девушка была недовольна собой – она вела себя глупо, не помогла Наде, да и сама едва не пропала. А хвалилась… Почувствовала, как стыд заливает щеки. К стыду примешивалась сильная досада. И страх…

– Ну и пусть! – выкрикнула она. – Я – Вельяминова. Хватит, не буду прятаться. Пусть берут в Тайную канцелярию! А там…

«Там» было, мягко сказать, безрадостно.

– Ну и пусть, – еще раз со злостью повторила она и попыталась встать. Нога уже почти не болела.

«Где же мой хозяин?» – думала Наталья, с минуты на минуту ожидая его прихода. Но он не показывался. Придерживаясь за стену, девушка дохромала до окна, выглянула в него. Солнце, такое ослепительное, щедрым потоком проливало свет на кусочек леса, который сейчас, в этом солнечном великолепии, уже не казался столь уж странным и страшным. И тут Наталья увидела хозяина. По пояс раздетый, он зачерпывал воду из бурнотекущего пенистого ручейка и поливал себе на лицо и шею. И на обнаженной спине его явно просматривались следы от ударов кнутом…

«Он никакой не монастырский послушник! – завертелось в голове побледневшей Натальи. – Он самый настоящий разбойник! Он был пойман, бит кнутом, сбежал, а теперь скрывается под этим подрясником, отшельника из себя строит… Боже мой, что же теперь со мной будет?!»

Павел Дмитриевич вошел, кинул взгляд с порога на лавку, и, никого не увидев, произнес, обводя взглядом помещение:

– Проснулись, красавица?

И осекся, потому что из темного угла избушки глядело на него дуло пистолета.

– Что такое? – он удивился, нахмурился.

– Отойдите в сторону, сударь, – голос Натальи срывался от волнения.

– Э, нет! Прошу вас объясниться…

– Еще шаг – и я стреляю! – закричала девушка.

– Странно, однако, – Павел Дмитриевич все-таки остановился, хотя ни тени испуга на его помрачневшем лице не увидела Наталья. – Я чем-то не угодил вам?

– Не мне. Уйдите с дороги…

Он усмехнулся.

– Хорошо! – и отступил в сторону. Наталья, косясь на него, все еще держа его под прицелом, принялась, опираясь за стену, пробираться к двери.

– Идите, идите, – провожал ее насмешливый голос. – До первого оврага… с вашей-то ножкой… их здесь очень много, оврагов. Потом, когда сломаете себе все, что возможно, я, услышав ваш вопль, несомненно прибегу к вам на помощь, но смогу ли уже помочь…

Наталья, казалось, не слышала… Прохромав к порогу, распахнула дверь. Лесная чащоба кругом, со всех сторон… Лес вновь уже пугал, словно ждал ее, дабы навсегда поглотить в своих темных таинственных недрах…

Наталья остановилась и опустила голову. И тут же почувствовала, что мягким, но сильным движением у нее вытянули из опустившейся руки пистолет.

– Ну, что с вами, Наталья Алексеевна? – послышался ласковый голос, который, вопреки всей ее подозрениям, невольно успокаивал. – Что это вам, матушка, простите, в голову стукнуло?

В волны мягкого голоса вдруг захотелось нырнуть и успокоить в них сердце…

– Я увидела вас… случайно… – пробормотала Наталья, ничего уже не понимая, чувствуя, что кровь приливает к щекам, – вы умывались… и эти следы на спине…

– Ах, вот оно что! – воскликнул Павел Дмитриевич. – Что ж… А если вы правы, и я действительно… разбойник, беглый…

Она дернулась, но…

– …но ведь я не спрашиваю вас, как вы оказались в моем «страшном» леске, в мужской одежде, вооруженная… я не спрашиваю, почему вчера во сне, в бреду, вы разговаривали с самим генералом Ушаковым!

Наконец-то все, что ледяной глыбой лежало на сердце, растаяло и выплеснулось неудержимыми рыданиями.

Павел Дмитриевич довел ее, уже совсем обессилившую, до импровизированной кровати, принес воды.

– Ну-ну, – бормотал, – простите меня…

– Эт-то вы… – заикаясь, выдавила Наталья сквозь рыдания, – пр… простите…

Он меж тем исследовал пистолет.

– Ого! Так он и не заряжен? Смелая вы, однако… Возьмите.

И протянул ей пистолет, от которого Наталья отшатнулась, как от кобры.

– В меня вчера стреляли, – сообщила она.

– В вас?! Ужасно. Если это то, что я предполагаю… Но… мы поговорим, а пока, вот в окно вижу, идет отец Василий. Ну, госпожа амазонка, вытрите ваши прекрасные глаза… Сейчас вы увидите…

А увидела она входящего в избу худого иеромонаха в заплатанной и потертой ряске, не менее потертой, чем подрясник Павла Дмитриевича. Движения священника были мягкие и тихие, держал он себя так, словно готов был раствориться в любую секунду, если почувствует, что доставляет кому-то неудобство. Но хозяину он неудобства явно не доставлял, напротив, Павел с искренней радостью подошел под благословение. Наталья хотела сделать то же, но от слабости не смогла двинуться с места. Опять начинался жар. Батюшка сам приблизился к ней, благословил, а потом поклонился. Разглядывая его, Наталья безошибочно определила, что иеромонах этот из крестьян.

– Моя гостья, – представил Павел Дмитриевич. – Больше ничего, отец Василий, сказать не могу.

Батюшка рассеянно кивнул, он ничему не удивился.

– Благословение тебе, Павлуша, от отца игумена. Вот, огурцов просил передать, вот еще – рыбки, ну и на субботнее разговение, наливочки нашей, монастырской.

Павел сотворил метание.

– Спаси Бог отца игумена и всю братию. Садись, отец Василий, потрапезничаем. Эх, жаль, пост у вас вечный… я вот дичи настрелял.

– Это уж сам, не обессудь.

– А наливочки вашей, монастырской, подарок отца игумена?

– Да нет.

– Ну, чуток.

– Ну, чуток, ладно.

Павел обернулся к Наталье, она сделала отрицательный жест.

– Вы же и вчера ничего не ели.

– Не хочу, – прошептала она, – благодарю вас…

Когда иеромонах с Павлом уже сидели за столом, последний спросил:

– Ну как житие ваше монастырское, святые отцы? Каково спасаетесь?

– Святыми твоими молитвами, Паша. Живем, слава Богу, потихоньку, – голос отца Василия был негромким и таким же мягким, как и движения. – Передает тебе… – метнул взгляд на Наталью.

– При ней, батюшка, все можно говорить, – сказал Павел Дмитриевич, закусывая наливку репкой. Наталью его слова удивили, но батюшка спокойно кивнул, и уже больше не обращал на барышню внимания.

– Так вот, не благословляет тебя больше отец Иона здесь жить. Соблазн от тебя большой идет – трепа много пустого, смущающего. Да место такое, спаси Господи… Логово Савелия-разбойника! Место ли тебе тут, Павлуша? Из монастыря ушел, к мирским не прибился.

– Ни Богу свечка, ни черту кочерга! – усмехнулся Павел Дмитриевич.

Отец Василий поморщился и перекрестился:

– Ну, Паш, не надо лукавого… Да еще здесь.

– Прости, – Павел Дмитриевич тоже перекрестился. – Господи, помилуй нас, грешных.

– А вообще-то ты прав, конечно. Ни то, ни се… Лукавство это перед Богом. Отец игумен долго ждал. Не понимает он тебя, Павлуша. Возвращайся к нам, или в столицу поезжай, отец игумен денег даст… Добивайся, чтобы именье вернули.

Павел Дмитриевич присвистнул.

– Ну, братия… Нет, не пойдет. Именье не вернут, у меня мошна пустая, и заслуг никаких, только что – фамилия, да и «руки» в столице нет. Без этого… – Он сделал жест, означающий – «гиблое дело». – Да и хозяин там новый давно, ты ж знаешь.

– Ну… оно так. Так может чего другое выйдет. Отец Иона денег не пожалеет.

– Да вы сами перебиваетесь еле-еле!

– Так-то так. Но, послушай, пожертвование крупное давеча от барышни из Прокудина передали. Просила помолиться за нее, спаси ее Господь. Так вот, сие пожертвование тебе отец игумен отдает. Купи себе сельцо, да живи барином, как тебе Богом и предназначено, да за барышню прокудинскую молись. Иль на службу поступай.

– Не пойдет, отец Василий.

Батюшка покачал головой.

– Ох и неслух ты, Паша! А к нам опять?

– Нет, не мой путь. Давно решил. Передай отцу игумену, что в ноги кланяюсь, окаянный, и молитв его святых прошу. Уйду… Только пусть еще немного времени даст. Чувствую я… все само разрешиться.

– Чувствуешь? – отец Василий слегка усмехнулся. – Да какой из тебя пророк-то?

– Пророк – точно не пророк, а чутье имею. Христом-Богом прошу, пусть молится за меня сугубо! Отец Василий, само оно, решение, на голову яко снег в сентябре… так и будет. Но без молитв ничего не будет. А из меня молитвенник никакой. Много грехов на мне…

– Да ведь каялся ты, все прощено.

– Знать, не все, – вздохнул Павел Дмитриевич.

– Эх, ладно, – пойду я от тебя. Передам все, что ты сейчас наговорил. Эх, Павел!

– Спасибо тебе, отец Василий.

Они встали, обнялись, поцеловались.

– Просьба вот еще у меня есть, – сказал Павел Дмитриевич. – Видишь, барышня больна, а как поправится, надо будет ее доставить, куда сама пожелает…

– Поговорю, – кивнул отец Василий.

Вновь благословив и Павла, и Наталью, отец Василий поклонился и вышел. Павел Дмитриевич глядел в окно, поглаживая длинную клинообразную бороду.

– Опять пешком… А до монастыря пешком-то… ох! К вечерней не успеет. Вечерняя рано у них. Хорошо, коль подвезут по дороге.

– Так что же это он? – удивилась Наталья.

– Неприхотлив, да видать еще смиряет себя. Славный он инок. Так как же, покушать изволите? Ну, хоть огурец… или там, репу.

– Хорошо, – прошептала Наталья.

– Присаживайтесь сюда, за это вот, что я столом величаю, да послушайте мои россказни. Ибо вы очень желаете знать, с кем судьба свела вас…

– Очень желаю! Да только… за откровенность плата всегда причитается.

– Не всегда, – усмехнулся Павел. – И вообще-то в наши дни гораздо чаще платит тот, кто откровенничает. А от вас мне одно нужно – доверие. Уверенность в том, что никакого зла я вам не причиню. За три года, что живу я, как сказал отец Василий, в логове Савелия-разбойника, кроме него, отца Василия, я никого не привечал. Он-то раз в две, в три недели приходит. И исповедует, и причащает. Иногда приходили мужики прокудинские из любопытства, те, что за отшельника спасающегося меня принимают, – всех я прогонял.

– Но… как же? Три года – один?

– Так что же? Мне неплохо. Молюсь, думаю… Грехи вспоминаю многие. Да на болото хожу уток стрелять. Порох мне он же, отец Василий приносит вместе с гостинцами. Так и получается, что до сих пор кормит меня монастырь наш богоспасаемый…

– Три года? Я бы не смогла, – покачала головой Наталья.

– Года ваши, сударыня… Мне сейчас тридцать восемь, а когда восемнадцать было… ох! Понаделал дел. Родителей ведь рано схоронил, как раз восемнадцати лет круглым сиротой остался. Именье богатое, отцово наследство… Вот и пустился во все тяжкие. Потом в храм приду, на колени встану, и давай слезы горькие лить. А на следующий день – все сначала. Матушка моя, не побоюсь сказать, святая женщина была, меня в благочестии воспитывала. Рано взял ее Господь, мне и тринадцати годков не было. Помнил я, чему матушка учила… ну да бес сильней оказался. За то и свалилось на меня. Правда, потом только понял, за что свалилось. А то вопиял в небо – несправедливо! Беда рядом ходила, а я отцовское наследство проматывал, не один год так провеселился. В службе статской состоял, да на службе меня не найти было. И вот однажды… подкатила к крыльцу карета с занавешенными окнами, молодцы-солдатики с постели меня подняли, под руки, в сию карету, да в славный наш град Санкт-Петербург.

– За что?!

– За оскорбление Ее Императорского Величества!

Павел Дмитриевич налил себе еще наливки и осушил залпом.

– Царствовала тогда супруга Петрова, Екатерина Алексеевна. Ох, признаюсь, и ненавидел же я ее! А надо сказать, батюшка в храме, куда я ходил, «любил» ее так же, как и я. На каждой литургии поминал не Екатерину царствующую, а внука Петрова, Петра Алексеевича малолетнего – сына Царевича Алексея. Да, того самого, невинноубиенного отцом своим, в народе «антихристом» прозванным. Не пугайтесь, сударыня, моих слов. Что с батюшкой сим сталось, не знаю. Думаю, ежели не в тюрьме, так в ссылке сгинул. Меня-то раньше взяли. Как-то гости были у меня, сплошь молодцы веселые, ну и повеселились мы. Пью я так-то не шибко, да когда уж перехвачу – себя не помню, хмель в дурь переходит. Почему разговор зашел – не знаю, да только за здравие Государыни стали пить. Я как услышал – кубок об стену, и во весь голос, – простите, Наталья Алексеевна, – мол, за курву эту, законного Царевича на троне потеснившую, пить ни за что не стану! И прибавил нечто, что совсем уж не для женских ушек. Утром, конечно, забылось все. А через малое время приезжают за моей особой, и не куда-нибудь везут, не в острог местный, а прямехонько в Государеву тайных дел канцелярию. Там, понятно, разговор о том, что, мол, на власть Екатерины Алексеевны покушаться помышлял. Что со мной делалось! На допросах прямо бесновался… мне листы допросные суют на подпись, а я в них плюю. Орал, проклинал весь свет. В крепости вешаться хотел… Сейчас изумляюсь, как Господь меня спас, ведь с пристрастием допрашивали, и ни в чем я не признался. А на Небо, прости Господи, обиду вслух выражал, мол, несправедлив Ты, Господь… Ну да Ему для чего-то меня, дурака, надо было в живых оставить. Царицу я возненавидел так, что и впрямь убить был готов, в этом палачи в мысли мои тайные проникли, но так ведь ни разу ее имя ненавистное в горячке своей не помянул и вину на себя не взял! Может быть, поэтому не стали голову снимать, а отправили в Сибирь под конвоем. Там, понятно, жизнь собачья, под караулом, впроголодь… И вот ранехонько умирает Ее Величество… ну да Бог с ней, Царствие ей Небесное. На Престоле как раз теперь юный Петр Второй, которого батюшка наш вместо Царицы поминал. Вроде как невинный мученик я теперь, получается. Но, Наталья Алексеевна, один я был, как перст, кому за меня заступиться, дабы из Сибири вернули? Пришлось самому о себе позаботиться. Сбежал! О том, как домой добирался, лучше и вовсе не рассказывать. И горя хлебнул, и грязи столько на себя налепил, что думал потом – вовек не отмоюсь. Промучался, пробрался… Стою перед домом родным, где на свет появился, откуда мать, а потом и отца свез на погост, стою и слезы лью… Не мой теперь это дом! Доносчику в награду пошел. Понял я тогда, конечно, чьих рук сие дело… Мысль явилась неотступная – поджечь дом родной ночью! Ни на секунду не пришло сомнение в том, что в этом – моя правда. И пришел поджигать… Да вдруг такой ужас на душу навалился, когда я уж на сей подвиг изготовился, что холодом пробрало с головы до ног, – никогда, даже в пыточной, не было со мной ничего подобного! Я – бежать, как заяц трусливый. К утру лишь успокоился. Так что ж… Ни кола у меня, ни двора. Еще помытарился, оказался волею случая здесь, в прокудинских землях… да и попал в шайку Савелия-разбойника.