Текст книги "Краткая история тракторов по-украински"

Автор книги: Марина Левицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Введение тракторов имело также символическое значение, так как позволило распахать межи, разделявшие крестьянские наделы, и тем самым создать один большой колхоз. Это ознаменовало собой ликвидацию целого класса кулаков – крестьян, владевших собственной землей, которых Сталин считал врагами революции. «Железный конь» разрушил традиционный деревенский уклад, но тракторная промышленность в Украине процветала. Впрочем, колхозы оказались недостаточно эффективными, и это в значительной степени объяснялось сопротивлением крестьян, которые либо отказывались вступать в колхоз, либо продолжали попутно обрабатывать собственные участки.

Сталин им безжалостно отомстил, использовав в качестве оружия голод. В 1932 году весь украинский урожай был конфискован и перевезен в Москву и Ленинград для питания фабричного пролетариата. Как же иначе можно было поддержать революцию? Украинское масло и зерно продавали в Париже и Берлине, и благожелательные люди на Западе поражались этому советскому промышленному чуду. А тем временем в украинских деревнях люди умирали от голода.

Это великая, непризнанная трагедия нашего народа, которая становится известной только теперь…

Он умолк и молча сложил листы бумаги. Очки низко висели на носу, и линзы были такими толстыми, что я не могла видеть его глаза, но мне показалось, что в них блестели слезы. В наступившей тишине я услышала, как за стеной Валентина по-прежнему болтала по телефону, а из комнаты Станислава доносилась негромкая ритмичная музыка. Вдалеке часы на деревенской церкви пробили семь.

– Хорошая работа, Николай! – зааплодировал Майк. – Сталин в ответе за многое.

– Молодец, папа. – Мои аплодисменты оказались менее бурными, чем у Майка. Весь этот украинский национализм меня утомлял – казался каким-то устаревшим и чуждым. Крестьяне в поле, страда под народные песни, отчизна – какое отношение все это имело ко мне? Я женщина эпохи постмодернизма. Разбираюсь в структурализме. Мой муж готовит поленту. Так откуда же этот неожиданный ком в горле?

Щелкнула дверь черного хода – вернулась Анна. Валентина закончила говорить по телефону, незаметно вошла в комнату и присоединилась к аплодисментам, мягко постукивая перламутровыми кончиками пальцев. Она удовлетворенно улыбнулась, словно сама была автором этого литературного шедевра, и поцеловала отца в нос:

– Голубчик! Отец покраснел.

После этого нам пришло время уходить. Мы обменялись рукопожатиями и неубедительно, только для вида, чмокнули друг друга в щеку. Все решили, что встреча прошла успешно.

– Ну и как она выглядит? – спросила меня по телефону сестра.

Я описала мини-юбку, волосы и макияж нейтральным, отстраненным тоном.

– О господи! Я так и знала! – воскликнула Вера. (Как же я наслаждалась этим фестивалем стерв! Но что

со мной случилось? Я ведь была феминисткой. А теперь, похоже, превратилась в миссис «Дейли Мейл» 77
  Британский таблоид умеренно правого толка.


[Закрыть].)

Я рассказала о перчатках для мытья посуды и пальцах с розовыми перламутровыми ногтями.

– Да-да, я все понимаю. – Ее голос дрожал от ярости. Мамины руки были темными и шершавыми из-за работы в саду и на кухне. – Понимаю, что это за женщина. Он женился на шлюхе! – (Это не я сказала!)

– Вера, ну нельзя же судить о человеке по одежке. – (Ха! Смотрите, какая я рассудительная и взрослая!) – Во всяком случае, этот стиль одежды означает в Украине совсем другое – отказ от крестьянского прошлого, вот и все.

– Надя, как ты можешь быть такой наивной?

– Ты ошибаешься, Вера. В прошлом году к нам приезжала украинская профессор социологии, которая выглядела точно также. Ее очень расстроило, что большинство моих подруг не носят макияжа и ходят в джинсах или брюках, тогда как она сама мечтала о модельной одежде. Говорила, что мы изменяем своей женской природе.

– Нуда.

Моя сестра никогда в жизни не надела бы джинсов или брюк (конечно, за исключением модельных). Но с другой стороны, она в жизни не надела бы и шлепанцев на высоких каблуках или джинсовой мини-юбки.

Я рассказала ей о замороженных полуфабрикатах. В этом мы с ней сошлись.

– Самое печальное то, что он, вероятно, не замечает разницы, – пробормотала она. – Бедная мама.

Первую трещину их брак дал вскоре после нашего приезда. Валентина потребовала новую машину – не какое-нибудь старье. Машина должна быть хорошей. «Мерседес» или «ягуар», как минимум. «БМВ» – тоже ничего. Только, пожалуйста, никаких «фордов». На этой машине она будет возить Станислава в его аристократическую школу, куда других детей доставляют на «саабах» и «рейндж-роверах». Отец видел один подержанный «форд-фиесту» в хорошем состоянии, который мог бы купить. Валентина не потерпит «форд-фиесту». Не потерпит даже «форд-эскорт». Разразился ужасный скандал.

– Скажи свое мнение, Надежда. – Он позвонил мне крайне возбужденный.

– Мне кажется, «форд-фиеста» подойдет в самый раз. – (Я сама ездила на «форде-эскорте».)

– Но она его терпеть не може.

– Ну тогда поступай как знаешь. – Он бы в любом случае так и сделал.

У отца лежало в банке немного денег – его пенсионная страховка. Срок ее выплаты наступал через три года, но – черт с ним! – леди хотелось новую машину, а ему хотелось проявить щедрость. Они остановились на старом «ровере» – достаточно вместительном, чтобы удовлетворять Валентининым амбициям, и достаточно старом, чтобы отец мог себе его позволить. Он снял деньги со своей пенсионной страховки и большую их часть отдал Валентине на машину. А оставшиеся 200 фунтов дал моей дочери Анне, сдавшей недавно выпускные экзамены на «отлично», чтобы помочь ей поступить в университет. Мне это не понравилось – но не так чтобы очень. Я сказала себе, что если бы отец не дал их Анне на поступление в университет, то отдал бы Валентине на «мерседес».

– Ето шоб компенсировать разницу у дополнении до завещания, – сказал он. – Ети деньги будуть не для Вериных дочок, а токо для Анны.

Мне было неловко, поскольку я знала, что Старшая Сеструха подымет хай. Но мне хотелось отомстить ей за дополнение.

– Прекрасно, папа. Они ей понадобятся при поступлении в университет.

Теперь он растратил все – денег у него больше не оставалось.

Анна была тронута, когда я рассказала ей о дедушкином подарке.

– Какой милый! Интересно, Алисе с Лекси он тоже давал деньги, когда они поступали в универ?

– Наверное.

Валентина была в восторге от «ровера». Гладкий, блестящий, зеленовато-металлического цвета, с трехлитровым двигателем, кожаными сиденьями, которые пахли дорогими сигарами, ореховой приборной доской и 186 тысячами на спидометре. Они катались по городу и парковались рядом с «саабами» и «рейнджроверами» возле школы Станислава. У Валентины были международные водительские права, выданные в Тернополе, действительные в течение одного года. На права она не едавала, сказал отец, а купила их за свиное сало с материной домашней фермы. Они ездили в гости к Задчукам, к Валентининой подруге Шарлотте и к дяде в Селби. Потом машина сломалась. Полетело сцепление. Мне позвонил отец:

– Надежда, одолжи мине, будь ласка, сто фунтов на ремонт. 3 пенсии верну.

– Папа, – сказала я, – надо было покупать «форд-фиесту».

И послала ему чек.

Потом он позвонил сестре. А она позвонила мне:

– Что там с этой машиной?

– Понятия не имею.

– Он просит одолжить сто фунтов на ремонт тормозов. Я спросила: неужели Валентина не может заплатить из своих сбережений? Она ведь неплохо зарабатывает.

– И что он ответил?

– Даже слушать не стал. Боится ее спросить. Говорит, она пересылает деньги в Украину своей больной матери. Представляешь? – Ее голос звенел от раздражения. – Всякий раз, когда я начинаю ее критиковать, он моментально становится на ее защиту.

– Возможно, он все еще любит ее. – (Я – неисправимый романтик.)

– Да, наверное, любит. – Она умудренно вздохнула. – Мужики – такие идиоты.

– Миссис Задчук сказала ей, что муж обязан платить за обслуживание машины своей жены.

– Обязан? Какая прелесть! Какая галантность! Он сам тебе об этом сказал?

– Хотел узнать мое мнение. Очевидно, раз я феминистка, он считает меня специалистом по правам жен. – Я точно не знала, как моя сестра относится к феминизму.

– Насколько я помню, маме никогда не нравились эти Задчуки, – задумчиво пробормотала Вера.

– По-моему, все дело в мужской гордости. Он не может просить деньги у женщины. Думает, что мужчина должен быть кормильцем семьи.

– И поэтому попросил их у нас с тобой, Надежда.

– Но мы ведь не настоящие женщины.

Майк решил ему позвонить. Они долго обсуждали преимущества и недостатки гидравлической тормозной системы. Провисели на телефоне целый час. Майк почти все время промолчал, изредка вставляя: «М-мм. М-мм».

Очередной кризис разразился через месяц. Из Украины приехала Валентинина сестра. Ей тоже захотелось красивой западной жизни, которую Валентина описала ей в своих письмах: изящный современный дом, роскошная машина, муж – богатый вдовец. Ее нужно было встретить в Хитроу на машине. Отец сказал, что «ровер» не доедет до Лондона и обратно. Из двигателя капало масло, а из тормозов – тормозная жидкость. Двигатель дымился. Одно из сидений сломалось. Сквозь свеженанесенную торговцем краску и полировку проступила ржавчина. Станислав подытожил проблему:

– Машина не престижна, – сказал он с легкой, почти презрительной ухмылочкой.

Валентина набросилась на отца:

– Ты брехун! Богатый жлоб! Обищав гроши. Гроши в банку. Обищав машину. Дерьмова машина!

– Ты ж требовала престижну машину. Вид в нее престижный, токо она не изде. Ха-ха!

– Дерьмова машина! Дерьмовый муж! Тьпху! – плюнула она.

– Де ты выучила це слово «дерьмовый»? – спросил ее отец. Он не привык, чтобы им командовали. Он привык поступать по-своему, привык, чтобы его ублажали и задабривали.

– Ты ж инженер. Шо ж ты не справиш машину? Дерьмовый з тебе инженер.

Сколько я себя помню, отец всегда разбирал и собирал у себя в гараже двигатели. Но сейчас он уже не мог залезть под машину: артрит не позволял.

– Скажи сестре, хай иде поиздом, – огрызнулся отец. – Поиздом. Самолетом. Любым совремьонным видом транспорта. Дерьмова машина! Конешно ж, дерьмова. Ты ж хотила. От и получила.

Возникла еще одна проблема. Дерьмовая плита. Та, что стояла на кухне еще при маме, устарела. Работали только две конфорки из трех, таймер в духовке сломался, хотя сама духовка еще функционировала. На этой плите более тридцати лет готовились восхитительные чудеса кулинарного искусства, но на Валентинину сестру это не произвело бы никакого впечатления. Плита была электрическая, а любому дураку известно, что газ престижнее электричества. Но разве сам Ленин не говорил, что коммунизм – это социализм плюс электрификация?

Отец согласился купить новую плиту. Он любил транжирить деньги, однако денег больше не осталось. Плиту нужно было покупать в рассрочку. Он видел в кооперативном специальное предложение. Валентина посадила Николая в Дерьмовую Машину и повезла в город покупать престижную плиту. Она должна быть газовой. Коричневого цвета. К сожалению, коричневая плита не была включена в спецпредложение. И стоила в два раза дороже.

– Смотри, Валенька, така сама плита. Таки сами ручки. Такой самый газ. Усё так же само.

– У бывшем Совецьком Союзе уси плиты були бели. Дерьмови плиты.

– Но у кухне усё беле – стиральна машина бела, холодильник белый, морозилка бела, шкафчики бели. Скажи мине, нашо нам коричнева плита?

– Ты богатенький жлоб! Хочешь купить мине дерьмову плиту.

– Моя жена готовила на ний триддять лет. И готовила лучче за тебя.

– Твоя жена була селянська баба. И она готовила селянську иду. У цивилизованных людей плита дожна буть газова и коричнева. – Она говорила это медленно и выразительно, словно бы повторяя дебилу элементарный урок.

Отец оформил покупку плиты для цивилизованных людей в рассрочку. Никогда в жизни он не одалживал денег, и от этого рискованного поступка у него голова пошла кругом. При жизни мамы деньги хранились в коробке из-под ирисок, спрятанной под отставшей половицей и прикрытой линолеумом, и мы покупали что-нибудь, только если удавалось накопить достаточно денег. Всегда за наличные. Всегда в кооперативном. Кооперативные купоны складывались в книжку, которая тоже хранилась под половицей. В последние годы мама узнала, что выгодно вкладывать деньги в строительную компанию, но обналиченные проценты от этих вкладов тоже складывались под половицей.

Следующая проблема – грязь в доме. Дерьмовый пылесос. Старенький «гувер-джуниор» не собирал всего мусора. Валентина увидела рекламу пылесоса для цивилизованных людей. Голубого. Цилиндрического. Не надо наваливаться всем телом – сам все высасывает. Отец оформил еще одну покупку в рассрочку.

Все это рассказал мне отец – естественно, как это выглядело с его стороны. Возможно, события можно было увидеть в другом свете, более выгодном для Валентины. Но я даже не хотела об этом думать. Представила себе отца – дряхлого и сутулого, трясущегося в бессильной злобе, и меня охватил праведный гнев.

– Папа, ты должен сопротивляться. Просто скажи ей, что не обязан выполнять все ее прихоти.

– Гм-м, – сказал он. – Так.

На словах он соглашался, но голос звучал неуверенно. Ему нравилось жаловаться и искать сочувствия, но он не собирался ничего менять.

– Она питает нереальные надежды, папа.

– Но она в етом не винувата. Она верить усей етой западной пропаганде.

– Так, может, ей лучше получиться? – язвительно заметила я.

– Но ты усё равно лучче не говори про це Вере.

– Разумеется. – (Жду не дождусь!)

– Понимаешь, Надежда, она не поганый чоловек. В нее просто неправильни представления. Она не винувата.

– Посмотрим.

– Надежда…

– Что?

– Не говори про це с Верой.

– Почему?

– Она буде смеяться. Скаже, я ж тебе говорила.

– Ничего подобного. – (Я знала, что так оно и будет.)

– Ты ж знаешь, який она чоловек, ета Вера.

Я чувствовала, как вопреки своей воле втягиваюсь в эту мелодраму – возвращаюсь в детство. Меня словно захватывал пылесос для цивилизованных людей, высасывающий весь мусор. Засасывал в пылевой мешок прошлого, набитый плотными серыми воспоминаниями – бесформенными, смутными, нечеткими комками, погребенными под вековечной пылью. Пыль лежала везде – она душила меня, хоронила заживо, засыпая и наполняя легкие, так что я уже не могла ничего видеть, не могла дышать и лишь восклицала:

– Папа! Почему ты всегда так злишься на Веру? Что она такого сделала?

– Ох, ета Вера. Она была така властна, даже ребенком. Цеплялася за Людмилу железной хваткой. И сосала, сосала, сосала. Такий характер. Плакала. Крычала.

– Папа, она же была грудным младенцем. Она не могла иначе.

– Гм-м.

Моя душа вопила: «Ты должен нас любить. Ты обязан нас любить, какими бы плохими мы ни были! Именно так поступают нормальные родители!» Но я не могла сказать об этом вслух. Да и в любом случае, наверное, он не виноват. Его же вырастила баба Надя с ее пустыми борщами и строгими наказаниями.

– Никого из нас не переделаешь, – сказала я.

– Гм-м. Дуже интересно обсудить етот вопрос психологического… – (Он произносил «псыхологичеського».) – …детерминизьма. Например, Лейбниц, который, между прочим, був основателем современной математики, считав, шо усё было детерминировано у момент творения.

– Папа…

– Так-так. И усё время куре. Даже когда Мила умирала. Сигарета – страшенный деспот. – Он понял, что мое терпение на исходе. – Я говорив тебе, Надя, шо я один раз чуть не вмер од сигарет?

Это что – грубая уловка, попытка перевести разговор на другую тему? Или он уже совсем рехнулся?

– Не знала, что ты курил.

Мои родители не курили. И когда я начала лет в пятнадцать, закатили такой ужасный скандал, что я так и не стала заядлой курильщицей и, настояв на своем, все же бросила эту привычку несколько лет спустя.

– Ха! Сигареты спасли мне жизнь, потому шо я их не курив, и по етой же причине они почти шо стоили мине жизни. – Отец переключил свой голос на плавную, повествовательную передачу. Теперь он овладел собой и ехал на своем тракторе по комковатым бороздам прошлого. – Понимаешь, у немецьком трудовом лагере, де мы оказалися у конце войны, сигареты були самой ходовою валютою. За роботу нам платили хлебом, маслом и сигаретами. Так шо некурящи могли обменивать свои сигареты на еду, одежу и даже таки предметы роскоши, як мыло или одеяла. Благодаря сигаретам мы всегда були сыти, и нам всегда було тепло. Из-за етого мы й выжили у войну. – Он уставился в одну точку у меня за головой. – К сожалению, Вера сичас стала курильщицей. Она розсказувала тебе, як впервые столкнулася из сигаретами?

– Нет, ничего не рассказывала. Что ты имеешь в виду? – Пока он болтал, я отвлеклась. Но теперь поняла, что мне нужно быть повнимательнее. – Что эта за история с Верой и сигаретами?

Наступила долгая пауза.

– Не помню, – он скосил взгляд в окно и закашлялся. – Надя, я розсказував тебе про парови котлы на кораблях, каки они були здоровенни?

– Какие еще котлы, папа? Ты начал что-то рассказывать о сигаретах. Что произошло?

– Не помню. Нашо вспоминать? Ето так давно було…

Он все, разумеется, помнил – просто не хотел говорить.

Приехала Валентинина сестра. В Хитроу ее встретил один знакомый из деревни, которому отец заплатил пятьдесят фунтов, чтобы он съездил в Лондон на своем «форде-фиесте» и доставил ее сюда. В отличие от Валентины, ее сестра была не блондинкой, а шатенкой и носила сложную прическу с небольшими локонами на затылке. Одета была в шубу из натурального меха и лакированные туфли, а губы складывала маленьким алым бантиком. Окинув холодным, беглым взглядом весь дом, плиту, пылесос и мужа, сестра заявила, что остановится у дяди в Селби.

8
АТЛАСНЫЙ ЗЕЛЕНЫЙ ЛИФЧИК

Очередной кризис. На этот раз – счет за телефон. Он превышал 700 фунтов, в основном – за телефонные звонки в Украину. Мне позвонил отец:

– Одолжи мине, будь ласка, пьятьсот фунтов?

– Папа, всему есть предел. Почему я должна оплачивать ее звонки в Украину?

– Не токо ее. Ще й Станислава.

– Ну значит, их обоих. Какое они имеют право звонить и болтать со своими друзьями? Скажи ей, пусть платит из своей зарплаты.

– Гм-м. Да. – Он положил трубку.

Позвонил моей сестре. Она – мне:

– Слыхала про телефонный счет? У меня не хватает слов! Что же будет дальше?

– Я сказала, чтобы он заставил заплатить Валентину. Я не собираюсь ее субсидировать. – Я говорила голосом «негодующего жителя Танбридж-Уэллса» 88
  Танбридж-Уэллс – город в графстве Кент на юго-востоке Англии, который традиционно ассоциируется с чопорным средним классом. Выражение «негодующий житель Танбридж-Уэллса» вошло в обиход в 1920-х гг., когда, по легенде, в редакцию «Тайме» (или «Дейли Телеграф») пришло письмо с такой подписью.


[Закрыть].

– Именно это я и сказала, Надежда. – Говорить таким голосом у моей сестры получалось даже лучше, чем у меня. – И знаешь, что он мне ответил? Сказал, что она не может оплатить телефонный счет, потому что ей нужно заплатить за машину.

– Но я думала, он купил ей машину.

– За другую машину – «ладу». Она покупает ее, чтобы перегнать в Украину.

– Так значит, у нее две машины?

– Похоже на то. Они же коммунисты. Прости, Надежда. Я знаю, что ты сейчас скажешь. Но они всегда получали всё, чего хотели, – любые предметы роскоши и привилегии, а теперь, когда больше не могут разворовывать свою страну, хотят приехать сюда и обворовывать нас. Прости…

– Не все так просто, Вера.

– Понимаешь, наши коммунисты – безобидные людишки с бородами и в сандалиях. Но стоит им дорваться до власти, и' сразу же возникает новый, порочный тип личности.

– Нет, Вера, у власти всегда стоят одни и те же люди. Они могут называть себя коммунистами, капиталистами или глубоко религиозными людьми, но их единственная цель – удержать власть в своих руках. Всей промышленностью в России сейчас владеют бывшие коммунисты. Вот они-то и есть алчные коммерсанты. А профессионалам из среднего класса – таким, как Валентинин муж, – приходится тяжелее всего.

– Я знала, что ты со мной не согласишься, Надежда, да я и не хочу об этом спорить. Я знаю, на чьей стороне твои симпатии. Но я вижу этих людей насквозь.

– Но ты же их даже не видела.

– Сужу по твоему описанию.

Вот дурища! С ней бесполезно спорить. Но меня все же раздражало, что, несмотря на наше перемирие, она без колебаний набрасывалась на меня при каждом удобномслучае.

Я позвонила отцу.

– Ага, – сказал он. – Да, «лада». Она купила ее для своего брата. Понимаешь, ее брат жив у Эстонии, но его выслали, потому шо он не здав экзамена по эстонському языку. Понимаешь, он чисто руський. Ни слова не знае по-эстонськи. Но после здобуття незалежности нове эстонське правительство решило выслать усех руських. И ее брату пришлось уихать. Сичас Валентина говорить по-украинськи и по-руськи. Очень хорошо говорить она обоих языках. Станислав тоже. Богатый словарный запас. Хороше произношение.

– Мы говорили о «ладе».

– Ага, «лада». У ее брата була «лада», котору он розбив. И лицо себе тоже розбив. Он ночью поехав рыбачить – у проруби. Було дуже холодно, он луже довго сидив на снегу и ждав, пока начне клевать. В Эстонии дуже холодно. Поетому, шоб согреться, он пив водку. Алкоголь – ето, конешно, не горюче топливо типа керосина или бензина, которым заправляють трактора, но он обладае согревающими свойствами. Правда, за ето приходиться платить дорогой ценой. В общем, он перепив, и его занесло на льду. Розбив «ладу». И лицо себе тоже розбив. Но я спросив себя: почому я должен помогать чоловеку, который мало того, шо ниякий не украинець, но ище и руський, який не здав экзамена по эстонському языку? Ну скажи мине.

– Так значит, она купила ему новую «ладу»?

– Не нову. Подержану. Между прочим, не очень дорогу. За тысячу фунтов. Понимаешь, у нас «лада» не считаеться шьикарной машиной. – (Отец полагал, что у него легкий французский акцент, и в слове «шикарный» произносил «ш» мягко). – Чересчур большой кузов для такого маленького двигателя. Недостаточне потребление топлива. Устаревша трансмиссия. Но для Украины «лада» – хороша машина, потому шо там багато запчастей до нее. Може, ето даже не для ее брата. Може, она хоче ее продать и выручить хорошу прибыль.

– Значит, она ездит сейчас на двух машинах?

– Не. «Лада» стоить у гараже. А «ровер» на дорожке.

– Но у нее нет денег, чтобы заплатить за телефон.

– Ага, телефон. Ето цела проблема. Дуже багато розговаривае. З мужем, з братом, з сестрою, з дядей, з тетей, з подругой, з двоюродною сестрою. Иногда по-украинськи, но в основном по-руськи. – Как будто он оплатил бы счет, если бы она говорила по-украински. – Дурацки розговоры. Пустопорожня болтовня. – Наверное, он заплатил бы, если бы она говорила о Шопенгауэре и Ницше.

– Папа, скажи ей, что если она не заплатит, то телефон отключат.

– Гм-м, да. – Он сказал «да», но в его тоне прозвучало «нет».

Он не мог этого сделать. Не смел ей перечить. Или, возможно, не желал. Ему просто хотелось пожаловаться, чтобы мы ему посочувствовали.

– Тебе нужно быть с ней пожестче. – Я ощущала его сопротивление даже через трубку, но продолжала твердить: – Она ничего не понимает. Считает, что на Западе все – миллионеры.

– Ага.

Через несколько дней он позвонил опять. «Ровер» снова сломался. На этот раз полетела гидравлическая тормозная система. Ему нужно было занять еще денег.

– З пенсии верну.

– Ты представляешь? – жаловалась я Майку. – Они оба совсем спятили. Оба! Ну почему я не родилась в нормальной семье?

– Подумай, как тебе было бы скучно.

– Мне кажется, со скукой я бы как-нибудь справилась. Но я не в состоянии терпеть это всю свою жизнь.

– Только не принимай близко к сердцу. В одном ты можешь быть уверена – дальше будет только хуже. – Он взял в холодильнике банку холодного пива и разлил по двум стаканам. – Нужно дать ему возможность немного поразвлечься. Не надо вмешиваться.

Впоследствии я пожалела о том, что не вмешалась вовремя.

Я не могла уследить за развитием событий по телефону. Пора было нанести очередной визит. На этот раз я отца не предупредила.

Когда мы приехали, Валентины дома не было, но Станислав сидел наверху в своей комнате и делал домашнее задание, низко склонившись над тетрадью. Он прилежно занимался. Славный мальчик.

– Станислав, – сказала я, – что там с этой машиной? С ней целая куча проблем.

– Никаких проблем. Сейчас усё хорошо. Усё починили. – Он приятно улыбнулся своим щербатым ртом.

– Станислав, неужели ты не можешь убедить маму в том, что маленькая машина намного надежнее этой блестящей громадины, которую так дорого содержать? Ты же знаешь, у моего отца не так уж много денег.

– Сейчас уже все окей. Это очень красива машина.

– Но может, вам больше подошла бы такая надежная машина, как «форд-фиеста»?

– Не, «форд-фиеста» – погана машина. Когда мы ехали сюда по трассе, то видели страшну аварию между «фордом-фиестой» и «ягуаром», и «ягуар» роздавив «форда-фиесту». Так шо чим больше машина, тем лучче.

Он это серьезно?

– Но, Станислав, мой отец не может позволить себе большую машину.

– А я думаю, шо может. – Обворожительная улыбка. – Денег у него хвате. Он же дав денег Анне? – Его очки сползли на кончик носа. Станислав поправил их и холодно посмотрел мне в глаза. Возможно, не такой уж и славный мальчик.

– Да, но… – Что я могла сказать? – …Ему же виднее.

– От именно.

На лестнице послышались быстрые шаги, и в спальню ворвалась Валентина. Она принялась ругать Станислава за то, что со мной разговаривал:

– Хвате болтать з етой любопытной плоскогрудой вороною. Од нее вечно одни неприятности.

Она забыла, что я знаю украинский, или ей просто было плевать.

– Какая разница, Валентина, – сказала я. – Я хочу поговорить с тобой. Может, спустимся вниз?

Она пошла за мной в кухню. Станислав тоже спустился, но Валентина отправила его в соседнюю комнату, где папа подробно объяснял Майку сравнительную безопасность различных тормозных систем, упорно избегая упоминания о конкретных проблемах, возникших с «ровером», хотя Майк настойчиво пытался подвести к этому разговор.

– Про шо з тобой балакать? – Валентина встала прямо напротив меня. Ее красная губная помада размазалась в уголках рта.

– Мне кажется, ты знаешь, Валентина.

– Знаю? Шо я знаю?

Я собралась здраво все обсудить, хладнокровно представить веские доводы и добиться в конце концов любезного признания вины – покаянной улыбки и согласия с необходимостью перемен. Но я испытывала только жгучую, слепую ярость, и хладнокровие мне изменило. В голову ударила кровь.

– Тебе самой за себя не соромно? – Я перешла на украинско-английский суржик – беглый и отрывистый.

– Со-оромно! Со-оромно! – фыркнула она. – Тебе должно буть соромно, а не мине. Чого ты не ходишь до мамы на могилу? Чого не плачешь, не носишь цветов? Чого ты сюды лизешь?

Мысль о том, что мама лежит забытая в холодной земле, тогда как эта самозванка хозяйствует у нее на кухне, вызвала у меня новый приступ бешенства:

– Не смий говорить за мою маму! Не смий даже упоминать за нее своим противным ротом – полуфабрикатов объилась!

– В тебя вмерла маты. Твой батько женився на мени. Тебе не нравиться. Ты мишаеш. Я понимаю. Я ж не дура.

Она тоже говорила на суржике. Мы лаяли друг на друга, как две дворняжки.

– Валентина, почему ты издашь на двух машинах, а у моего батька не хватае грошей, шоб заплатить за ремонт одной? Почему ты балакаешь по телефону з Украиной, а он просе у меня грошей на оплату счетов? Объясни наконец!

– Он давав тебе гроши. А сичас ты их ему виддаешь, – съязвил большой красный рот.

– Почему мой батько должен платить за твои машины? Оплачивать твои телефонии счета? У тебя есть работа. Ты зарабатываешь гроши. Ты должна вносить свою лепту в семейный бюджет. – Я накрутила себя – меня охватил праведный гнев, и из уст посыпалась диковинная смесь английских и украинских слов.

– Твой батько ничего мине не покупав! – Она наклонилась и заорала мне прямо в лицо, обдавая брызгами слюны. Я почувствовала запах подмышек и лака для волос. – Ни машины! Ни украшений! Ни одёжи! – (Она говорила «одьожи».) – Ни косметики! Ни билья! – Она задрала верх футболки и показала свирепые груди, торчавшие словно две боеголовки из реактивной установки – зеленого атласного бюстгальтера с эластичными вставками, перетянутого ленточками, отделанного лайкрой и украшенного кружевцами.

– Я усё купую! Роблю и купую!

Когда дело дошло до грудей, я была вынуждена признать свое поражение. Я лишилась дара речи. В наступившей тишине услышала монотонный голос отца в соседней комнате. Он рассказывал Майку о карандашах в космосе. Я уже слышала эту историю сотни раз. Майк тоже.

– На заре освоения космичеського пространства, во время экспериментов з невесомостью, возникла одна интересна проблема. Американци обнаружили, шо з помощью обычной чернильной ручки нельзя делать заметки и вести записи без подачи самотеком. Учени провели тча-тельни изследования и у конце концов розроботали высо-котехнологичну ручку для работы в условиях невесомости. У России учени, столкнувшися з етой же самой проблемой, нашли друге решение. Заместо ручок они пользовались карандашами. Так руськи запустили карандаши у космос.

Как мой отец мог не замечать очевидного? Я повернулась к Валентине:

– Мой батько – безобидный человек. Придурковатый, но безобидный. Ты растратила все его гроши на блядске нижне белье и на блядску косметику! Може, тебе просто мало моего батька, а? Может, тебе нужен ще один мужик или, може, два, три, четыре? Я знаю, што ты з себя представляешь, и мой батько тоже скоро узнае. И тогда мы посмотрим!

Станислав воскликнул:

– Ух ты! Я й не знав, шо Надежда так хорошо балакае по-украинськи!

В дверь позвонили. Открыл Майк. Это были Задчуки. Они стояли на пороге с букетиком цветов и домашним тортом.

– Заходите-заходите! – сказал Майк. – Мы как раз собирались пить чай.

Задчуки застыли в дверном проеме. Они заметили грозное Валентинино лицо. (Груди она уже спрятала.)

– Заходьте, – недовольно сказала Валентина. В конце концов, они же ее друзья, может, когда-нибудь и понадобятся.

– Заходите, – пригласила я, – я поставлю чайник. – Мне нужно было отдышаться и собраться с мыслями.

Хотя на дворе уже был октябрь, погода стояла теплая и солнечная. Мы решили пить чай в саду. Майк и Станислав расставили под вишней шезлонги и старый шаткий походный столик.

– Добре, шо прийшли, – сказал папа Задчукам, откинувшись на скрипучем брезенте. – И торт укусный. Моя Милочка тоже такий пекла.

Валентина восприняла это как оскорбление:

– У «Теско» лучче. Миссис Задчук обиделась:

– А мине домашний больше наравиться. Мистер Задчук встал на ее защиту:

– Нашо ты купуеш у «Теско», Валентина? Чому сама не печеш? Женшина должна пекти сама.

После стычки со мной Валентина до сих пор была в воинственном настроении.

– Нема времени пекти. Увесь день гроши заробляю. Купую торты, одежу, машины. Муж-жадюга не дае мине грошей.

Я испугалась, что она опять задерет футболку, но Валентина лишь эффектно мотнула грудью в сторону отца. Тот в страхе взглянул на Майка молящим взором. Плохо зная украинский, Майк не понял, о чем речь, и, как назло, вернулся к теме торта. Он решил снискать расположение миссис Задчук, положив себе еще один большой кусок: