Текст книги "Краткая история тракторов по-украински"

Автор книги: Марина Левицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

20
ПСИХОЛОГ БЫЛ ЖУЛИК

После того как суд удовлетворил ходатайство, я звонила отцу каждый день и спрашивала, не съехали ли еще Валентина со Станиславом, но всегда получала один и тот же ответ:

– Да. Не. Може. Не знаю.

Часть вещей они перевезли, а часть оставили. Один день или ночь их не было, но потом они опять возвращались. Отец не знал, куда они уезжали, у кого жили и когда вернутся обратно. Их перемещения оставались загадкой. Сталкиваясь с отцом на лестнице или в кухне, Валентина больше не заговаривала с ним – просто его не замечала. Станислав же отворачивался и что-то не в такт насвистывал.

Эта молчаливая война оказалась тяжелее войны словесной. Отец начал сдаваться:

– Може, я усе ж таки попрошу ее остаться. Не такий она вже й поганый чоловек, Надя. В нее тоже есть свои достоинства. Просто в нее неправильни представления.

– Папа, не говори глупостей. Разве ты не понимаешь, что твоя жизнь в опасности? Если даже она тебя не убьет, с тобой случится сердечный приступ или удар.

– Гм-м. Може й так. Но усе ж таки лучче вмереть на руках у любимого человека, чим у одиночестве.

– Папа, я тебя умоляю. Неужели ты думаешь, что она когда-нибудь тебя любила? Вспомни, как она себя вела, что говорила, как толкала тебя и кричала.

– Ты, конешно, права. Но между прочим, ето типичный недостаток руського характера: прибегать к насилию не у последню, а у перву очередь.

– Папа, мы все с ног сбились, чтобы добиться судебного решения, а теперь ты вдруг передумал. Что скажет Вера?

– А, Вера. Если Валентина меня не вбье, то Вера точно доконае.

– Никто не собирается тебя доканывать, папа. Ты доживешь до глубокой старости и закончишь свою книгу.

– Гм-м. Да. – Он оживился. – Знаешь, во время Второй мировой произошло ще одно очень интересне событие – изобретение полутрактора. На самом деле ето було французьке изобретение, яке отличалось изяществом и оригинальностю.

– Папа, послушай меня внимательно. Если ты останешься с Валентиной, я умою руки. В следующий раз не зови на помощь ни меня, ни Веру.

Я так разозлилась, что даже не позвонила ему на следующий день, но он сам позвонил мне вечером.

– Слухай, Надежда! – кричал он в трубку, захлебываясь от волнения. – Станиславови отметки. Английський – «хорошо»! Музыка – «хорошо»! Математика – «удовлетворительно»! Естествознание – «удовлетворительно»! Технология – «удовлетворительно»! История – «неуд»! Франпузький – «неуд»! «Отлично» токо по религиоведению!

Я слышала приглушенные возражения Станислава и голос отца, который его дразнил:

– «Удовлетворительно»! Ха-ха! «Удовлетворительно»!

После этого раздался ужасный визг Валентины, а затем грохот, и в трубке наступила тишина. Я попыталась перезвонить, но было занято. И так несколько раз. У меня началась паника. Потом, минут через двадцать, пошел длинный гудок, но никто не отвечал. Я надела пальто и схватила ключи от машины. Его нужно спасать. Я в последний раз набрала номер, и отец снял трубку:

– Алло, Надежда? Да, добре, шо мы узнали правду. Психолог, шо написав заключение про интеллектуальне розвитие, був жулик. Станислав – ниякий не гений и даже не талант. В него просто средни способности.

– Эх, папа…

– Каки могут буть отговорки? По английському – ето да, даже у естествознании владение языком може буть решающим хвактором. Но математика – ето ж чисто интеллектуальный тест. «Удовлетворительно»! Ха!

– Папа, с тобой все в порядке? Что это был за грохот?

– А, трошки стукнувся. Понимаешь, она не може посмотреть правде у глаза. Ее сын – не гений, а она не хо-че у ето поверить.

– Станислав и Валентина еще у тебя?

Только бы он заткнулся, пока она не нанесла серьезного увечья.

– Не, ушли. У магазин.

– Папа, суд удовлетворил ходатайство больше двух недель назад. Почему они до сих пор у тебя живут? Они должны съехать сейчас же.

Мне было ясно, что у Валентины есть еще одна база, возможно даже, целый дом, где она и Станислав обосновались вместе со своим маленьким портативным ксероксом. Почему же она по-прежнему крутится возле отца?

– Бувае, шо тут, а бувае, шо не тут. Сегодня уходе, а назавтра вертаеться. Знаешь, Валентина – не поганый чоловек, но она не може смириться, шо хлопец – не гений.

– Так она съехала или не съехала? Где она живет? Долгая пауза.

– Папа?

Потом он тихо, почти с сожалением пробормотал:

– «Удовлетворительно»!

Вера ездила отдыхать в Тоскану, и поэтому я звякнула ей – сообщить о том, что произошло за последние две недели. Описала сцену в зале суда, пересказала речь Лоры Картер и упомянула о том, как вмешался отец, погрозив перстом.

– Браво! – воскликнула Вера.

Я описала, как страстно, хоть и косноязычно Валентина призналась в любви и как мы потом отметили победу сливянкой.

– Мы оба слегка опьянели, и он начал рассказывать, как работал на «Красном плуге».

– Ах да, «Красный плуг». – От голоса Старшей Сеструхи мне стало не по себе – он предвещал что-то недоброе. – Ты, конечно, знаешь, что в конце концов их сдали. Один из тех, кому они отремонтировали мотоцикл, донес в НКВД. Директора и большую часть сотрудников сослали в Сибирь.

– Не может быть!

– К счастью, это было уже после увольнения отца. А кто-то из соседей настучал на Анну с Виктором, и их расстреляли в Бабьем Яру. Ты, конечно, знаешь, что они были евреями.

– Нет, не знала.

– Всех нас в конце концов предают.

Я думала, что жизнь моих родителей – история со счастливым концом, рассказ о победе над невзгодами, о любви, преодолевающей любые преграды, но теперь понимала, что в их жизни были только мимолетные мгновения счастья, которые нужно ловить и смаковать, пока не пролетели.

– Никак не могу понять, Вера, почему люди так быстро друг друга предавали? Можно было бы предположить, что, находясь под таким гнетом, они проявят большую солидарность.

– Нет-нет, это наивная точка зрения, Надежда. Понимаешь, у человеческой души есть темная изнанка. Если кто-нибудь дорвется до власти, подчиненные пытаются снискать его расположение. Посмотри на отца: он всегда пытается угодить Валентине, даже если она издевается над ним. Посмотри, как твои лейбористы пресмыкаются… – (Она произносила «прысмыкаются».) – …и лебезят перед капиталистами, которых поклялись свергнуть. Это, конечно, касается не только политики… – («Политыки».) – …во всем животном мире происходит то же самое.

(Ах, Старшая Сеструха, какой же у тебя нюх на все порочное, грязное, продажное, компрометирующее! И откуда у тебя такие пессимистичные взгляды на жизнь?)

– Лейбористы – не мои, Вера.

– Ну и не мои же. И не мамины, как ты прекрасно знаешь.

Да уж, моя мама с сердцем как галушка, стремившаяся «напхать нас, пока не полопаемся», была убежденной сторонницей миссис Тэтчер.

– Давай не будем о политике, Вера. А то обязательно поссоримся.

– Да, о некоторых неприятных вещах лучше не говорить.

Вместо этого мы начали готовиться к заседанию иммиграционного суда, которое незаметно приближалось – до него оставалось каких-то пару недель. Мы с Верой непроизвольно поменялись ролями. Теперь я стала миссис Эксперт-по-разводам или, по крайней мере, должна была заботиться обо всем, что связано с разводом. Вера же выступала в роли миссис Понаехали-тут-всякие. И играла ее великолепно.

– Весь секрет, Надя, в тщательной подготовке.

Вера посетила зал судебных заседаний, изучила его обстановку и подружилась с судебным приставом. Она связалась с судебным ведомством и, не признаваясь, что действует от лица миссис Маевской, договорилась о переводчике.

Я поехала в Лондон на суд, потому что не хотела пропустить это захватывающее событие. Мы с Верой встретились в кафе напротив здания в Ислингтоне, где должно было состояться заседание. Хоть мы и разговаривали по телефону, на самом деле это была первая наша встреча после маминых похорон. Мы окинули друг друга взглядом. Я уделила внимание своему внешнему виду – надела «оксфамовский» жакет по погоде, белую блузку и темные брюки. Вера была в стильном мятом жакете и льняной юбке земляного цвета. Мы осторожно подались вперед и, коснувшись друг дружки щеками, поцеловали воздух.

– Рада тебя видеть, Надя.

– Я тоже, Вера.

Мы обе вели себя сторожко.

Придя заранее, мы заняли свои места в глубине зала суда – мрачного, обшитого дубовыми панелями помещения. Косые солнечные лучи проникали сквозь окна, расположенные выше человеческого роста. За несколько минут до начала слушания вошли Валентина и Станислав. Валентина превзошла себя – никакого костюма из темно-синего полиэстера на розовой подкладке. Она была в белом платье и жакете в неровную черную и белую клетку с низким вырезом спереди, открывавшим ложбинку, причем удачный покрой жакета скрадывал полноту. Ее белокурую шевелюру увенчивала маленькая белая шляпка с аппликацией из черных шелковых цветов. Губная помада и лак для ногтей – кроваво-красного цвета. Станислав был в форме и галстуке своей шикарной школы, на голове – аккуратная стрижка.

Едва войдя в зал, Валентина заметила нас и негромко вскрикнула. Сопровождавший ее молодой блондин, которого мы приняли за ее адвоката, проследил за ее взглядом, и, заняв свои места, они тихо посовещались. На парне был такой красивый костюм и такой яркий галстук, что мы сразу поняли: он не из Питерборо.

Принарядились все, за исключением трех членов суда, которые вошли несколько минут спустя – в немодных мешковатых брюках и нестильных мятых пиджаках. Они представились, а Валентинин адвокат тотчас же вскочил и попросил переводчика для своей клиентки. Члены суда посовещались, проконсультировались со стенографисткой, и затем через боковую дверь вошла полная женщина с завивкой, которая села напротив Валентины и Станислава и представилась им. Я услышала, как те разочарованно вздохнули. Тогда молодой барристер снова встал, показал на меня и Веру, сидевших в глубине зала, и заявил протест относительно нашего присутствия. Протест отклонили.

Наконец, он поднялся опять и произнес длинную убедительную речь о том, что Валентина с отцом женились по любви, влюбились друг в друга с первого взгляда на приеме в Украинском клубе Питерборо, отец умолял ее выйти за него, засыпал ее письмами и стихами – молодой человек помахал в воздухе целой грудой ксерокопий – и они были счастливы, пока не начали вмешиваться две дочери – он показал на нас с Верой.

Он говорил уже, наверное, минут десять, как вдруг возникло замешательство: в зал вбежал судебный пристав с несколькими листами бумаги, которые положил перед председателем. Тот бегло их просмотрел и затем передал двум другим членам суда.

– И он явился бы лично, дабы подтвердить свою любовь к моей клиентке, если бы ему не помешали сегодня сюда приехать легочная инфекция вкупе с преклонным возрастом и общей дряхлостью. – Молодого человека охватило воодушевление. Председатель вежливо дождался, пока он закончит, и потом протянул ему документы, принесенные судебным приставом.

– Ваша речь показалась бы мне убедительной, мистер Эриксон, – сказал председатель, – если бы мы только что не получили факс из Питерборо от поверенного мужа миссис Маевской, где приводятся подробности заявления о разводе, поданного им от лица вашей клиентки.

Валентина вскочила и повернулась в нашу с Верой сторону:

– Етоусе проделки отой пакостной видьмы-сестры! – заорала она, рассекая воздух алыми ногтями. – Пожалуста, послухайте, мистер сэр, – она молитвенно сложила руки и обратилась к председателю. – Я кохаю мужа.

Переводчица, недовольная тем, что ее отстранили от участия в драме, бесцеремонно вмешалась в разговор:

– Она говорит, что сестры – злобные ведьмы. Хочет сказать, что любит своего мужа.

Мы с Верой молчали, напустив на себя важный вид.

– Мистер Эриксон? – спросил председатель. Молодой человек побагровел до самых корней своих светлых волос:

– Я хотел бы попросить о десятиминутном перерыве, чтобы посовещаться со своей клиенткой.

– Ваша просьба удовлетворена.

Пока они выходили из зала суда, я расслышала, как он прошипел на ухо Валентине что-то типа:

– …Вы меня выставили полным идиотом… Десять минут спустя мистер Эриксон вернулся один.

– Моя клиентка отзывает свою апелляцию, – сказал он.

– Видела, как он нам подмигнул? – спросила Вера.

– Кто?

– Председатель. Он подмигнул.

– А я и не заметила. Что, правда подмигнул?

– Он такой сексуальный.

– Сексуальный?

– Натуральный англичанин, весь такой мятый. Обожаю английских мужиков.

– Кроме Дика.

– Когда мы познакомились, Дик был англичанином и вдобавок мятым. Тогда он мне нравился. Пока не встретился с Персефоной.

Мы сидели поджав ноги на широком диване в Вериной квартире в Путай. Перед нами на низеньком столике стояли два бокала и бутылка охлажденного белого вина, уже почти пустая. В глубине комнаты негромко играл Дейв Брубек1212
  Дейв Брубек (р. 1920) – американский джазовый пианист.


[Закрыть]. После нашего сплочения в зале суда мне казалось вполне естественным, что я очутилась здесь. Это была крутая квартира с белыми стенами, неяркими пушистыми коврами и очень небольшим количеством очень дорогой мебели. Я никогда здесь раньше не бывала.

– Нравится мне твоя квартира, Вера. Намного лучше той, где вы жили с Диком.

– Ты что, ни разу здесь не была? Ну разумеется. Может, еще как-нибудь приедешь.

– Да, надеюсь. Или, может, ты приедешь к нам на выходные в Кембридж.

– Может быть.

Когда Вера жила с Диком, я заходила к ним пару раз: там была куча полированной деревянной мебели, а на стенах – обои с замысловатым узором, которые показались мне претенциозными и унылыми.

– Как ты думаешь, Вера, что это означает – она отозвала свою апелляцию? Она полностью сдалась? Или ты считаешь, что она попросит назначить другую дату?

– Наверное, просто сольется с криминальной средой, где ей и место. Ведь если даже ее найдут, то сразу же депортируют.

Вера закурила и сбросила туфли.

– Или это может означать, что она вернется и начнет обрабатывать папу. Уговаривать его забрать заявление. Уверена: если она подойдет к делу с умом, он согласится.

– С этого кретина станется. – Вера смотрела на длинную трубочку пепла, рдевшую на конце сигареты. – Но мне кажется, она заляжет на дно. Спрячется в каком-нибудь укромном местечке. Будет обманным путем требовать пособия и промышлять проституцией. – Пепел бесшумно упал в стеклянную пепельницу. Вера вздохнула. – И в скором времени найдет новую жертву.

– Но папа же может развестись с нею в ее отсутствие.

– Будем надеяться. Вопрос в том, сколько ему придется заплатить, чтобы от нее избавиться.

Пока мы говорили, я блуждала взглядом по комнате. На каминной доске стояла ваза с бледно-розовыми пионами, а рядом – несколько фотографий, в основном – Веры, Дика и детей: одни цветные, другие черно-белые. Но один снимок был сепией и заключен в серебряную рамку. Я уставилась на него в изумлении. Не может быть. Да нет же, это фотография мамы в шляпке. Наверное, Вера взяла ее из ящика в гостиной. Но когда? И почему ничего сказала? От злости у меня к щекам прилила кровь.

– Вера, мамина фотография…

– Ах, да. Правда, красивая? Такая прелестная шляпка.

– Но она же не твоя.

– Не моя? Шляпка?

– Фотография, Вера. Она не твоя.

Я вскочила, опрокинув бокал с вином. На столике образовалась лужица «совиньона-блан», стекавшая на ковер.

– Что случилось, Надя? Господи, это всего лишь фотография.

– Мне пора. А не то опоздаю на последнюю электричку.

– Но разве ты не можешь переночевать у меня? Я постелила в маленькой комнате.

– Извини, не могу.

Какое это имеет значение? Всего лишь фотография. Но именно эта фотография! Стоит ли она того, чтобы терять вновь обретенную сестру? Эти мысли проносились у меня в голове, пока я ехала домой на последней электричке, наблюдая, как мое отражение в окне скользило поверх темнеющих лесов и полей. Лицо в окне казалось бледным в сумеречном свете и имело те же очертания, что и лицо на сепии. Оно даже улыбалось такой же улыбкой.

На следующий день я позвонила Вере: – Извини, что вчера сбежала. Совсем забыла, что у меня утром встреча.

21
ЛЕДИ ИСЧЕЗАЕТ1313
  Аллюзия на фильм британского режиссера Альфреда Хичкока «Леди исчезает» (1938).


[Закрыть]

Через несколько дней после проигранного суда Эрик Пайк заехал к отцу на большом синем «вольво» с вместительным багажником. Они сидели с отцом в задней комнате, дружелюбно беседуя об авиации, пока Валентина и Станислав бегали вверх-вниз по лестнице, складывая свои пожитки в черные мешки для мусора, и грузили их в багажник. Мы с Майком появились как раз в тот момент, когда они уже собирались уезжать. Эрик Пайк пожал отцу руку и сел за руль, а Станислав с Валентиной втиснулись вдвоем на пассажирское сиденье. Отец стоял на пороге. Валентина опустила стекло, высунула голову и прокричала:

– Ты думаеш, шо ты дуже умный, мистер Инженер, но подожди. Запомни, шо я всегда получаю то, шо хочу. – И плюнула: – Тьпху!

Машина уже тронулась. Вязкая харкотина упала на дверцу, секунду провисела, а потом медленно стекла на землю. После этого они уехали.

– С тобой все в порядке, папа? Все нормально? – Я крепко его обняла. Костлявые плечи под кардиганом.

– Усё у порядку. Да, усё нормально. Молодци. Може, когда-нибудь я подзвоню Валентине и помирюсь из нею.

Тогда я впервые услышала в голосе отца новую нотку: я поняла, как он одинок.

Я позвонила Вере. Нам нужно было составить план, как поддержать отца теперь, когда он остался один. Старшая Сеструха была обеими руками за то, чтобы освидетельствовать его и упечь в дом престарелых.

– Мы должны смотреть правде в глаза, Надежда, как бы она ни была горька. Отец – сумасшедший. Рано или поздно у него появится новая безумная идея. Лучше поместить его туда, где он больше не сможет доставлять неприятности.

– Я не считаю его сумасшедшим, Вера. Он, конечно, со странностями, однако не сможет находиться в приюте.

Я не представляла себе, как отец со своими яблоками, разговорами о тракторах и странными привычками сможет приспособиться к больничному распорядку. Я считала более подходящим местом «защищенное жилище» 1414
  В Великобритании – многоквартирный дом или жилищный комплекс для людей пенсионного возраста, в котором обеспечено обслуживание; в доме живет также комендант, которого можно в любое время вызвать по телефону.


[Закрыть], где у него будет больше свободы, и Вера согласилась, многозначительно добавив, что этим нужно заняться в первую очередь. Она решила, что одержала победу. Я не возражала.

После отъезда Валентины и Станислава я вынесла из их комнат столько мусора, что понадобилось четырнадцать черных пластиковых мешков. Выбросила использованную вату, мятые упаковки, флакончики и баночки из-под косметики, дырявые колготки, газеты и журналы, каталоги «товары – почтой», буклеты и листовки, сношенную обувь и одежду. Выбросила недоеденный бутерброд с ветчиной, несколько яблочных огрызков и протухший пирожок со свининой, который нашла в том самом месте, где когда-то обнаружила презерватив. В комнате Станислава меня ждал небольшой сюрприз – целый пакет с порнографическими журналами под кроватью. Ай-яй-яй.

Потом перешла в ванную и проволочным крючком от вешалки выковыряла слипшийся комок спутанных светлых и темных лобковых волос, которыми был забит сток для воды. И как один человек способен производить столько грязи? Пока я занималась уборкой, меня вдруг осенило, что, наверное, за Валентиной всю жизнь убирал кто-то другой.

Я взялась за кухню и кладовку: принялась чистить плиту и стены, покрытые таким толстым слоем жира, что я соскребала его ножом. Избавлялась от объедков и отдраивала липкие пятна на полу, полках и крышках столов, где была пролита, но так и не вытерта та или иная неопознанная жидкость. Кастрюли, консервы, банки и пакеты они открывали, начинали и оставляли, а содержимое медленно разлагалось. Банка с вареньем, оставленная открытой в кладовке, треснула, варенье стало твердым как камень, а сама банка так прочно прилипла к полке, что когда я попыталась ее сдвинуть, она раскололась у меня в руках. Осколки стекла посыпались на пол, покрытый обрывками газет, пустыми упаковками из-под полуфабрикатов, рассыпанным сахаром, раздавленными макаронами, крошками печенья и сухим горохом.

Под раковиной я обнаружила тайник с рыбными консервами – всего насчитала сорок шесть банок.

– Что это? – спросила отца. Он пожал плечами:

– Купи одну – втора безплатно. Ей наравиться.

Что прикажете делать с сорока шестью банками скумбрии? Не могла же я их выбросить. А как бы поступила мама? Я взяла их и раздала всем нашим деревенским знакомым, а остальное отдала викарию – для неимущих. После этого в течение нескольких лет, на праздник сбора урожая, перед алтарем внезапно вырастали груды банок скумбрии.

Во флигеле, в картонном ящике, лежало несколько пачек печенья. Все были открыты, и повсюду валялись крошки и клочки обертки. В другом углу – четыре заплесневевшие буханки нарезанного ломтями белого хлеба. Все пакеты тоже разорваны, а их содержимое рассыпано. Зачем такое делать? Потом я заметила, как в углу юркнуло что-то большое и бурое.

Божемилостивый! Срочно позвонить в муниципалитет!

В гостиной, кухне и кладовке были расставлены блюдца с едой и молоком для Леди Ди: видимо, угощенье не пришлось ему по вкусу и теперь разлагалось на августовской жаре. Одно блюдце заросло какими-то бурыми грибками. В другом извивались белые опарыши. Молоко прокисло и превратилось в зеленую творожистую слизь. Я засыпала все хлоркой.

Я не из тех женщин, на которых уборка оказывает терапевтическое воздействие, но на сей раз ощутила символическое очищение – полную ликвидацию чужестранного захватчика, который попытался колонизировать нашу семью. Мне было приятно.

Я не собиралась рассказывать Вере, что отец надеялся помириться с Валентиной, поскольку знала, что, поссорившись со Старшей Сеструхой, он наверняка бросится в Валентинины объятия. Но я проговорилась случайно.

– Какой придурок! – Я услышала, как Вера переводит дыхание, подбирая слова. – Вы, социальные работники, конечно, хорошо знакомы с этим синдромом, когда женщина цепляется за своего обидчика.

– Я не социальный работник, Вера.

– Ну да, конечно, ты социолог. Забыла. Но если бы ты была социальным работником, то именно это бы и сказала.

– Возможно.

– Вот почему так важно спрятать его от греха подальше – для его же блага. Иначе он просто станет жертвой первой попавшейся мерзавки. По-моему, ты обещала подыскать какое-нибудь защищенное жилище, Надя? Право же, пора тебе взять на себя хоть какую-то ответственность, ведь за мамой я ухаживала сама.

Но отец решил сполна воспользоваться своей вновь обретенной свободой. Когда я завела разговор о защищенном жилище, он сказал, что никуда не поедет. Он слишком занят – ему некогда и думать о переезде. Наведет в доме порядок и, возможно, даже сдаст бывшую Валентинину комнату на верхнем этаже порядочной немолодой леди. А еще ему нужно дописать книгу.

– Я тебе дорозсказав про полутрактор?

Он достал большую тетрадь с узкими строчками, которую теперь почти полностью занимал его шедевр, и прочитал:

Полутрактор был изобретен французским инженером по имени Адольф Кегрес, который служил в России техническим директором при царском гараже, но после Революции 1917 года вернулся во Францию, где и продолжил совершенствовать свои проекты. Полутрактор основан на простом принципе: обычные колеса с шинами впереди и гусеничные ленты сзади. Полугусеничные тракторы, кавалерийские и бронированные машины были особенно популярны в польской армии, поскольку идеально подходили для передвижения по разбитым дорогам этой страны. Считается, что благодаря судьбоносному союзу Адольфа Кегреса и Андре Ситроена возникло такое явление, как автомобили повышенной проходимости. В те времена казалось, что они предвещают революцию в земледелии и тяжелом транспорте, но, к сожалению, они стали бичом современности.

После моей генеральной уборки только пара вещей напоминала отцу о Валентине, но от них нелегко было избавиться: Леди Ди (со своей подружкой и ее четырьмя котятами) и «ролик» на газоне.

Мы все согласились, что Леди Ди с его семейством необходимо оставить – будет отцу компания, однако нужно следить за их питанием и туалетом. Я предложила поднос с бумагой, но Старшая Сеструха этому воспротивилась:

– Это совершенно непрактично. Кто его будет высыпать? Остается один выход – их нужно отучить гадить в доме.

– Но как?

– Берешь за шкирку и тычешь носом. Это единственный способ.

– Вера, я не могу. Да и папа наверняка не сможет.

– Не будь такой размазней, Надя. Сможешь. Мама проделывала это со всеми нашими котами. Поэтому они были такими чистенькими и послушными.

– Но как мы узнаем, кто из них гадит?

– Как только кто-нибудь нагадит, потычь носом всех.

– Всех шестерых? – (Это напоминало Россию 30-х.)

– Всех шестерых.

Так я и сделала.

С питанием тоже разобрались. Нужно было кормить их на заднем крыльце – два раза в день, а все, что не съедят, на следующий день выбрасывать.

– Ты запомнил,папа?

– Да-да. Одын день. Оставлять токо на одын день.

– Если проголодаются, можешь дать им еще сухого кошачьего корма. Он не вонючий.

– Системный подход. Передови технологии питания. Це добре.

Приехали работники муниципалитета и рассыпали крысиного яда – вскоре во флигеле мы обнаружили четыре бурые пушистые тушки, лежавшие брюшками вверх. Майк закопал их в саду. Котам и кошкам запретили спать в доме и «роллс-ройсе» и поставили для них во флигеле ящик, положив на дно старый Валентинин джемпер. Леди Ди возмущался новыми порядками и пару раз даже чуть не поцарапал меня, когда я тыкала его носом, но вскоре начал слушаться.

Подружка Леди Ди превратилась в настоящую звезду – Дружелюбную, ласковую и опрятную. Отец решил назвать ее Валюсей в честь Валентины, и она мурлыкала, свернувшись у него на коленях, когда он дремал после обеда. Наверняка отец представлял на ее месте настоящую Валентину. На деревенском почтамте мы повесили объявление: «Отдадим очаровательных котят в хорошие руки». Неожиданным дивидендом стало то, что некоторые пожилые дамы, дружившие с мамой, заходили полюбоваться котятами и оставались поболтать с отцом. Потом они время от времени продолжали к нему заглядывать – вероятно, их притягивала скандальная аура, окружавшая дом. Отец жаловался Вере, что с ними скучно разговаривать, но вел себя вежливо, а женщины как-никак за ним присматривали. Викарий зашел поблагодарить за банки скумбрии, которые он пожертвовал семье беженцев из Восточной Европы. Мало-помалу отец снова вливался в местное сообщество.

На автомобильном же фронте дела обстояли похуже. Дерьмовая Машина загадочным образом исчезла однажды ночью, но «ролик» так и стоял на газоне перед домом. Хотя отец заплатил за машину 500 фунтов, ключи и документы остались у Валентины, а без них автомобиль нельзя было ни продать, ни даже отбуксировать. Я снова позвонила Эрику Пайку:

– Могу ли я поговорить с Валентиной?

– А кто ее спрашивает? – поинтересовался прогоркло-маслянистый голос.

– Я – дочь мистера Маевского. Мы с вами уже беседовали. – (Нужно было назваться фальшивым именем и придумать какую-нибудь легенду.)

– Я прошу вас больше не звонить мне, миссис э… мисс э… Почему вы решили, что Валентина находится здесь?

– Вы же умчались с нею навстречу мечте. Вместе со всем ее имуществом. Помните?

– Я просто оказал ей услугу. Она здесь не живет.

– Куда же в таком случае вы ее отвезли?

Молчание.

– Скажите, пожалуйста, как мне с ней связаться? Она забыла некоторые вещи, которые, как мне кажется, могут ей понадобиться. К тому же на ее имя приходит почта.

Минутная пауза, после которой он сказал:

– Я передам, чтобы она с вами связалась.

Несколько дней спустя отец получил письмо от Валентининого адвоката, где говорилось, что всю корреспонденцию следует пересылать в его офис, а контакты осуществлять только через него.

Я могла понять одиночество, которое, наверное, томило отца, поскольку – странное дело – разделяла его чувства. Валентина заняла такое огромное место в моей жизни, что после ее исчезновения осталась зияющая пустота, в которой, подобно испуганным птицам, кружились вопросы. Куда она пропала? Где работает? Что собирается делать дальше? С кем дружит? С каким мужчиной или мужчинами спит? Просто снимает кого попало или же у нее есть близкий человек – милый, невинный английский паренек: она возбуждает его своей экзотичностью, но он слишком застенчив и к ней не пристает? А Станислав – где он устроил свой новый тайник для порнографии?

Вопросы не давали мне покоя. В моем воображении одна картина сменялась другой: Валентина и Станислав совсем опустились и бедствуют в грязной съемной квартире с дешевой мебелью где-то в Питерборо; или же ютятся со всеми своими мешками для мусора на чердаке захудалого пансиона; или, возможно, живут в шикарном любовном гнездышке, оплаченном ее хахалем; бывшие мамины сковороды и кастрюли дымятся, заполняя всю кухню паром от полуфабрикатов, а когда они едят, рядом на столе громоздится маленький портативный ксерокс. Они выходят из дому после ужина? И с кем? А если остаются дома, кто стучит к ним в дверь посреди ночи?

Я неоднократно проезжала мимо дома Задчуков, чтобы посмотреть, не стоит ли рядом с ним Дерьмовая Машина. Ее там не было. Я спрашивала соседей, не видели они Станислава или Валентину. Не видели. Служащий на почте и продавщица в магазине на углу – тоже. Даже молочник, который совершал ежедневные обходы.

Поиски Валентины стали моей навязчивой идеей. Всякий раз, когда я проезжала через деревню или Питерборо, мне казалось, что в конце каждого переулка мелькает Дерьмовая Машина. Я резко тормозила или же делала отчаянный разворот, а другие водители раздраженно мне сигналили. Я говорила себе, что должна разузнать о ее планах – собирается ли она оспаривать решение суда, сколько денег попросит за развод и не депортируют ли ее вначале. Я убеждала себя, что должна это узнать из-за «ролика» и почты, приходившей на ее имя, – в основном буклетов и листовок, где предлагались жульнические способы быстрого обогащения или сомнительные косметические препараты. А на самом деле меня обуяло жгучее любопытство. Мне хотелось побольше узнать о ее жизни. Выяснить, кто она такая. Вот что мне хотелось узнать.

Однажды в субботу я в припадке любопытства решила пошпионить за домом Эрика Пайка. Адрес нашла через телефонный справочник и указатель «От А до Я». Это было современное бунгало в неогеоргианском стиле, построенное за наклонным газоном в глухом переулке из похожих бунгало: белые колонны у входной двери, львиные головы на воротных столбах, освинцованные окна, викторианский газовый фонарь на подъездной дорожке (переделанный в электрический), множество висячих корзин с выпадающими розовато-лиловыми петуниями и большой пруд с фонтаном и карпом кои. Во дворе стояли две машины – большая синяя «вольво» с вместительным багажником и маленькая белая «альфа-ромео». Валентининого «ровера» не было и близко. Я припарковалась немного в сторонке, включила радио и принялась ждать.

Час-полтора ничего не происходило. Потом из дома вышла женщина. Привлекательная женщина лет за сорок, с макияжем и на высоких каблуках – я заметила на лодыжке маленькую золотую цепочку. Она подошла к моей машине и жестом попросила опустить окно: