Текст книги "Краткая история тракторов по-украински"

Автор книги: Марина Левицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

26
ВСЕХ ИСПРАВЯТ

– По-твоему, кто отец – Лысый Эд или Эрик Пайк?

Я лежала на верхней койке, а Вера – на нижней, в комнате, которая раньше принадлежала Станиславу. До этого здесь останавливались Анна, Алиса и Александра, когда приезжали в гости. А в детстве мы делили эту комнату с Верой. Теперь было странно лежать здесь вдвоем, но, с другой стороны, что могло быть естественнее? Если не считать того, что Вера спала обычно наверху, а я – внизу.

Сквозь тонкую оштукатуренную стенку мы слышали тихое бормотание двух мужских голосов в соседней комнате – Станислав и Дубов делились новостями после двухлетней разлуки. Негромко, дружески бубнили, по временам заливаясь оглушительным смехом. Из комнаты снизу доносился то затихавший, то нараставший резкий и затяжной отцовский храп. Майк разместился в гостиной, неудобно свернувшись на двухместном диванчике. К счастью, перед сном он выпил довольно много сливянки.

– Есть еще один человек, – сказала Вера. – Ты забыла о том мужике, у которого она легально жила в самом начале.

– Боб Тернер? – Эта мысль не приходила мне в голову, но теперь, когда Вера ее высказала, я вспомнила толстый коричневый конверт, голову, высунутую из окна, и съежившегося отца. – Прошло больше двух лет. Это не он.

– Ой ли? – язвительно заметила Вера.

– Ты хочешь сказать, она продолжала встречаться с ним даже после свадьбы?

– И что в этом удивительного?

– Не верится.

– А чего от нее еще можно ожидать? По-моему, они друг друга стоят. Хотя, – Вера задумалась, – она, конечно, довольно привлекательна – как шлюха. Но одно дело спать с такой бабой, и совсем другое – на ней жениться.

– Дубов же на ней женился. А он, по-моему, мужчина порядочный. Дубов до сих пор ее любит. И мне кажется, в глубине души она тоже его любит: как только узнала, что он здесь, моментально примчалась.

– Но при этом бросила его ради папы.

– Западная жизнь полна соблазнов.

– А теперь она решила снова втереться к папе в доверие, придумав эту чушь насчет ребенка, – папа ведь одержим идеей завести сына.

– Но представь: бросить любовь всей своей жизни ради папы, а потом узнать, что никакой он не богач. И может ей предложить лишь британский паспорт – да и тот оплатит Боб Тернер. Неужели тебе нисколечки ее не жаль?

Вера минуту помолчала:

– Не могу сказать. Особенно после того случая с диктофоном. А тебе что, жаль?

– Иногда.

– Но ведь она тоже нас жалеет, Надя. Считает нас уродливыми дурищами, притом плоскогрудыми.

– Не могу понять, что в ней нашел Дубов. Он кажется таким… проницательным. Как будто видит ее насквозь.

– Все дело в ее буферах. Все мужики одинаковы, – вздохнула Вера. – Заметила, как Лысый Эдза ней бегает? Стыди позор!

– А ты видела машину Лысого Эда? Видела, как глазели на нее папа с Дубовым?

– И Майк тоже.

После ухода Валентины Лысый Эд выскочил во двор, жалобно хныча: «Вэл! Вэл!» – но она даже не оглянулась. Грохнула дверцей и укатила на «ладе», оставив за собой клубящееся облако едкого сизого выхлопа. Лысый Эд всплеснул руками и побежал за ней по дороге. Потом прыгнул в свою машину, припаркованную на обочине, – американский «кадиллак» 50-х годов с откидным верхом, светло-зеленый, с декоративными «плавниками» и избытком хрома, – и рванул за ней по деревне. Отец, Майк, Дубов и Эрик Пайк стояли у окна и пристально смотрели ему вслед. Потом все принялись за пиво, которое я привезла. Примерно час спустя Эрик Пайк тоже ушел. После этого достали сливянку.

– Вера, по-твоему, папа не мог быть отцом? Известны случаи, когда мужчины его возраста зачинали детей. Он и сам об этом вначале говорил.

– Глупости, Надя. Ты только глянь на него. К тому же он сам поднял вопрос о неосуществлении брачных отношений. По-моему, наиболее вероятный кандидат – Лысый Эд. Только представь себе – иметь родственника по прозвищу Лысый Эд!

– Надеюсь, у него есть и другое имя. Во всяком случае, если папа с ней разведется, мы родственниками не будем.

– Если разведется!

– Ты полагаешь, он может еще передумать?

– Уверена. Особенно, если убедит себя в том, что ребенок – мальчик. Зачатый с помощью орального секса. Или в результате какого-нибудь платонического обмена мыслями.

– Ну, не может же он быть таким идиотом.

– Еще как может, – возразила Вера. – Погляди на его послужной список.

Мы довольно захихикали – такие близкие и в то же время далекие: я лежала прямо над сестрой, но в темноте. В детстве мы любили подтрунивать над родителями.

Наверное, было часа три ночи. В соседней комнате перестали бубнить. Меня даже начало клонить в сон. Темнота уютно обволакивала. Мы были так близки, что слышали дыхание друг друга, однако на лицах, словно в исповедальне, лежали тени – не различить ни осуждения, ни стыда. Я знала, что другого такого шанса может больше не представиться.

– Папа сказал, что в лагере Драхензее с тобой что-то произошло. Что-то связанное с сигаретами. Помнишь?

– Конечно, помню. – Я ждала продолжения, и через некоторое время Вера сказала: – О некоторых вещах лучше не знать, Надя.

– Знаю. Но все равно расскажи.

Трудовой лагерь Драхензее был огромным, уродливым, хаотичным и суровым местом. Люди, угнанные для принудительных работ из Польши, Украины и Белоруссии и призванные наращивать германскую военную мощь, коммунисты и профсоюзные деятели, присланные из Нидерландов «для перевоспитания», цыгане, гомосексуалисты, преступники и евреи, стоявшие на полпути к смерти, пациенты сумасшедших домов и пленные борцы Сопротивления – все они жили бок о бок в низких бетонных завшивленных бараках. В подобных местах единственным законом был страх. И власть страха укреплялась на всех уровнях: в каждом сообществе и подсообществе имелась своя иерархия страха.

Так, среди детей работников главой иерархии стал тощий, хитроватый паренек по прозвищу Кишка. Наверное, ему было лет шестнадцать, но он казался худощавым для своего возраста – возможно, из-за голодного детства, а может, также из-за дурной привычки: Кишка выкуривал по сорок сигарет в день.

Несмотря на маленький рост, Кишка сколотил вокруг себя группу из ребят повыше, готовых исполнять все его приказания: среди них был его дружок – тупой мальчуган по фамилии Ваненко, два высоченных, недалеких молдавских парня и опасная девчонка Лена с безумным взглядом, у которой всегда было вдоволь сигарет – поговаривали, что она спит с охранниками. Чтобы Кишке и его банде хватало табака, другие дети облагались «данью» – иными словами, они должны были воровать сигареты у родителей и отдавать их Кишке, который распределял их среди членов своей банды. Тех же, кому не удавалось раздобыть курево, наказывали.

Из всей лагерной детворы одна лишь робкая, тихая, как мышонок, малютка Вера никогда не платила сигаретного налога. Как можно было это допустить? Вера убеждала, что ее родители не курят и обменивают свои сигареты на еду и одежду.

– Тогда ты должна украсть их у кого-то другого, – сказал Кишка.

Ваненко и молдаване ухмыльнулись. Лена подмигнула.

Вера была в растерянности. Где взять сигареты? Она прокралась в бараки, когда там никого не было, и стала рыться в жалких пожитках, сложенных под кроватями. Но кто-то поймал ее и оттаскал за уши. Онемев от страха в ожидании побоев, стояла она в углу двора, подыскивая, где можно спрятаться, хоть, конечно, знала, что, где ни спрячься, все равно ее найдут. Потом она заметила куртку, висевшую на гвозде возле двери. Это была куртка охранника – сам он стоял аж возле внешнего забора и, глядя в другую сторону, курил сигарету. Проворная, словно кошка, Вера сунула руку в карман куртки и нашла там почти полную пачку сигарет. Она спрятала ее в рукаве платья.

Позже, когда за ней пришел Кишка, она отдала пачку. Тот был в восторге. В армейских сигаретах табак был гораздо лучше той дряни, которую скупо выдавали работникам.

Если бы Вера взяла одну-две сигареты, ничего бы, возможно, не случилось. Но охранник, конечно, заметил пропажу целой пачки. Он расхаживал по двору с плеткой в руках и приставал ко всем детям по очереди. Из-за отсутствия курева он стал раздражительным. Кто-нибудь видел вора? Кто-то должен знать. Если они не сознаются, весь блок будет наказан. Родители тоже. Никому не видать пощады. Он пробормотал что-то об Исправительном блоке, откуда мало кто возвращался живым. Дети о нем тоже слыхали и страшно перепугались.

В Веру ткнул пальцем сам Кишка.

– Пожалей, начальник, – залепетал малец, весь съежившись, когда охранник схватил его за ухо, – это она – вон та, тощая, – стащила и раздала всем детям.

Он показал на малютку Веру, молча сидевшую у двери одного из бараков.

– Ты?

Охранник схватил малютку за шкирку. Ей не хватило духу отпираться. Она расплакалась. Он затащил ее в караульное помещение и запер на замок.

Вернувшись с завода и не найдя Веры, мама отправилась на ее поиски. Кто-то подсказал ей, куда заглянуть.

– Ваша дочь – гадкая маленькая воровка, – сказал охранник. – Ее нужно проучить.

– Нет, – взмолилась мама на своем ломаном немецком, – она не ведала, что творит. Ее подговорили старшие ребята. Зачем ей сигареты? Неужели вы не видите – она просто глупая малышка.

– Глупая, согласен, но мне нужны мои сигареты, – сказал охранник. Он был высокий, моложе мамы, и говорил медленно. – Вы должны отдать мне свои.

– Извините, но у меня нет. Я их обменяла. Понимаете, я не курю. На будущей неделе, когда нам заплатят, можете забрать все.

– При чем здесь будущая неделя? На будущей неделе положение изменится. – Охранник начал стегать их плетью по ногам. Его лицо и уши зарделись. – Вы, украинцы, неблагодарные свиньи. Мы спасли вас от коммунистов. Привезли в свою страну, кормим вас, даем вам работу. А вы только и думаете, как бы нас обокрасть. Что ж, вы хотите получить урок? Для таких подонков, как вы, у нас есть Исправительный блок. Слыхали о Блоке Ф? И как заботливо мы там за вами ухаживаем? Скоро сами обо всем узнаете.

До всех доходили слухи об Исправительном блоке – ряде из сорока восьми очень тесных бетонных карцеров без окон. Эти карцеры находились в стороне от исправительно-трудового лагеря – наполовину зарытые в землю и напоминавшие вертикальные гробы. Зимой мучения усугублялись из-за дождя и холода, а летом – от обезвоживания. Кое-кто видел, как через десять, двадцать или тридцать дней оттуда вытаскивали обезумевших, худых как скелеты людей. Говорили, что тех, кто просидел дольше, живыми уже не извлекали.

– Нет, – умоляла мама. – Сжальтесь!

Она схватила Веру и спрятала в складках юбки. Они прижались к стенке. Охранник подходил все ближе и ближе – над ними нависало его лицо. На подбородке блестела тонкая, мягкая, светлая щетина. Наверное, ему было лет двадцать с чем-то.

– Вы такой приятный молодой человек, – упрашивала мама, запинаясь на трудных немецких словах. В ее глазах стояли слезы. – Прошу вас, сжальтесь над нами, молодой человек.

– Хорошо, мы сжалимся. Не станем разлучать вас с ребенком. – Когда он быстро заговорил, пьянея от собственной власти, у него изо рта, где торчали кривые зубы, полетели брызги слюны. – Ты пойдешь вместе с ней, подоночья мать.

– Зачем вы это делаете? Разве у вас нет сестры? Нет матери?

– Зачем ты говоришь о моей матери? Моя мать – добрая немка. – Он минуту помолчал, сморгнул, но сила возбуждения была слишком велика или же его подвело воображение. – Мы научим тебя воспитывать детей так,

чтобы они не воровали. Мы вас перевоспитаем. И твоего подоночьего мужа тоже, если он у тебя есть. Вас всех исправят.

Все кругом было окутано тьмой. Потом с нижней койки до меня донеслось тихое хныканье. Я лежала неподвижно, пытаясь понять, что это, поскольку никогда не слышала ничего подобного – отказывалась слышать этот звук, никогда не допускала его возможность. Старшая Сеструха плакала.

Когда-нибудь я еще расспрошу Веру об Исправительном блоке, но сейчас не время. Или, может, сестра права: возможно, о некоторых вещах лучше не знать – ведь потом о них никогда уже не забудешь. Отец с матерью никогда не рассказывали мне об Исправительном блоке, и я выросла, не догадываясь о том мраке, что таится на дне человеческой души.

Как они прожили остаток жизни с этой ужасной тайной, похороненной в их сердцах? Как могли выращивать овощи, ремонтировать мотоциклы, отправлять нас в школу и волноваться о результатах экзаменов?

Но им это удалось.

27
ИСТОЧНИК ДЕШЕВОЙ РАБОЧЕЙ СИЛЫ

– Папа, прошу тебя, прояви благоразумие, – сказала Старшая Сеструха, с грохотом поставив на стол кувшин с молоком. – Ты не можешь быть отцом ребенка. Почему она, по-твоему, убежала, когда я предложила пройти тест на отцовство?

– Вера, ты всегда була диктатором и сувала нос не в свои дила, – ответил отец, залив воздушную пшеницу жирными молочными вершками и засыпав ее целой грудой сахара. – Отстань од меня. Вертайся назад у Лондон. Пожалуста! – Руки у него тряслись, но он все равно пытался набить себе рот, потом закашлялся, и зерна, словно снаряды, полетели через весь стол.

– Попробуй хоть раз в жизни вести себя как взрослый. Где твои мозги? Ты – не отец ребенка, ты сам – ребенок. Посмотри на себя – ты же стал совершенно инфантильным!

– Инхвантилизьм – детска болезнь! Ха-ха-ха! – Он стукнул ложкой по столу. – Вера, з каждым днем ты усе бильше похожа на Ленина.

– Тест на отцовство – это хорошая идея, – ловко ввернула я. – Ведь ты узнаешь не только то, являешься ли отцом, но и мальчик это или девочка.

– Ага, – он аж перестал кашлять. – Хороша идея. Хлопчик чи девочка. Гарна идея.

Вера посмотрела на меня с благодарностью.

Станислав и Дубов были во дворе – отец с сыном переживали душевное единение под открытым капотом «роллс-ройса». Майк все еще спал в гостиной – правда, свалился с канапе на пол. Вера, отец и я завтракали в задней комнате, служившей теперь папе одновременно столовой и спальней. Сквозь пыльные окна струились косые солнечные лучи. Отец был в ночной рубашке – странном самодельном одеянии, сшитом из старой клетчатой рубашки «вайелла», которую он удлинил с помощью нескольких лоскутков пестрого фланелета, грубо пристеганных к поле черными нитками для пуговиц и стянутых спереди коричневыми шнурками от ботинок. Ворот был расстегнут, и когда отец говорил, в глаза бросалась его давно зажившая рана, ощетиненная седыми волосками.

– Но… – он осторожно перевел взгляд с меня на Веру, потом снова на меня, – …тест на отцовсьтво возможен токо после рождения ребенка. А тогда и так буде ясно, хлопчик или девочка без усякого теста.

– Да нет, тест на отцовство можно сделать еще до рождения ребенка. Inutero1616
  Внутриматочно (лат.).


[Закрыть] – Вера глянула мельком на меня. – Мы с Надей заплатим.

– Гм-м. – Он по-прежнему смотрел подозрительно, словно опасаясь, что мы хотим его обмануть. (Если б мы только могли!)

В этот момент загремел почтовый ящик. Принесли утреннюю почту. Среди груды приглашений открыть кредитную карточку, удивительных предложений целебных и косметических препаратов, обещаний сказочных призов, которые можно выиграть и которые уже выиграны, осталось их только забрать (папа: «От везе – таки призы повыигрувала!»), – и все это адресовалось Валентине, – мы обнаружили письмо к отцу от мисс Картер. Адвокат напоминала, что слушание о разводе состоится через две недели, и пересылала предложение Валентининого юриста: они обещали не оспаривать право на развод и не заявлять дальнейших требований на отцовскую собственность, если будет произведен полный и окончательный расчет в размере 20 000 фунтов стерлингов.

– Двадцать тысяч! – воскликнула Вера. – Да это ж грабеж!

– В любом случае, папа, такой суммы у тебя нет. Вот и весь сказ.

– Гм-м, – сказал папа. – Може, если я продам дом и перейду у дом престарелых…

– Нет! – в один голос выкрикнули мы с Верой.

– Или, може, вы, Надя и Вера, удвох поможете старому дурню…

Требование не на шутку его встревожило.

– Нет! Нет!

– Но если дело дойдет до суда… – я думала вслух, – какое он вынесет решение?

– Ну конечно, они могут отсудить половину имущества, – ответила миссис Эксперт-по-разводам, – если папа – отец ребенка. Если же нет, надеюсь, они не получат практически ничего.

– Разве ты не понимаешь, папа? Поэтому она и просит об уплате сейчас. Просто она знает, что ребенок – не твой и ей ничего не отсудят.

– Гм-м.

– Хитрый фокус, – сказала миссис Эксперт-по-разводам.

– Гм-м.

– У меня есть идея, папа, – сказала я, успокаивая, и долила чая в его чашку. – Давай позвоним Лоре Картер и скажем, что готовы произвести полный и окончательный расчет в размере 20 000 фунтов стерлингов при условии, что Валентина пройдет тест на отцовство (за наш счет, разумеется) и будет установлено, что ребенок – твой.

– Вот это будет по-честному, – подхватила миссис Эксперт-по-разводам.

– Вот это будет по-честному, Николай, – сказал Майк. Он проснулся и стоял теперь в дверях, обеими руками разминая виски. – Чаю не осталось? Что-то меня сушит.

Отец глянул на Майка, который ему подмигнул, подбадривая и кивая.

– Гм-м. Добре, – сдался отец, слегка пожав плечами.

– Это будет по-честному? – переспросила по телефону мисс Картер. – Но… вы уверены?..

Я посмотрела на отца, который, сосредоточенно хмуря лоб, попивал чаек: пестрая пола его удлиненной ночной рубашки едва прикрывала распухшие от артрита колени, костлявые бедра, а вверху… Я боялась даже представить.

– Да, абсолютно уверена.

Станислав показал Дубову дорогу к Валентине. Однажды утром они вместе уехали на «роллс-ройсе».

Дубов вернулся после обеда – один. Лицо угрюмое.

– Ну расскажите, де она живе? – спросила я по-украински.

Он беспомощно развел руками:

– Звиняйте, не можу. Ето секрет.

– Но… нам нужно знать. Папе нужно знать.

– Она дуже боиться вас, Надя и Вера.

– Боится нас? – Я рассмеялась. – Неужели мы такие страшные?

Дубов дипломатично улыбнулся:

– Она боиться, шо ее вышлють в Украину.

– Неужели в Украине так страшно?

Дубов минуту подумал. Его темные брови насупились:

– Сичасда, страшно. Сичас наша любима батькивщина у лапах преступников и бандитов.

– Да-да, – вмешался в разговор отец, молча сидевший в углу и чистивший яблоки, – и Валенька так говорила. Но скажить мине, Володя Семенович, как ето могло произойти з таким интеллигентным народом?

– Просто мы оказалися жертвами дикого западного капитализма, Николай Алексеевич, – ответил Дубов своим спокойным, интеллигентным голосом. – Консультанты, яки приихали з Запада показать, як треба строить капиталистичеську экономику, узяли за образець ранний грабительський американський капитализм.

Майк услышал слова «американський капитализм» и решил тоже вступить в беседу.

– Вы правы, Дубов. Все это неолиберальный вздор. Проходимцы заграбастали все материальные богатства и консолидировали их под видом так называемого «легального бизнеса». Потом, в случае везения, и нам что-нибудь может перепасть. Рокфеллер, Карнеги, Морган – они все начинали как бароны-разбойники. А теперь их многомиллионные фонды обогревают своими лучами весь мир. – (Вот любитель политической демагогии.) – Надя, ты можешь перевести?

– Вряд ли. Постараюсь. – Я постаралась.

– А некотори даже считають, шо етот бандитизм – необходимый этап розвития капитализма, – добавил Дубов.

– Замечательно! – воскликнула Вера. – Вы хотите сказать, что бандитов завезли к вам умышленно? – (То ли она подзабыла украинский, то ли мой перевод оставлял желать лучшего.)

– Не совсем так, – терпеливо объяснял Дубов. – Но хищничеськи инстинкты бандитов раньше сдержував общественный строй, а когда етот строй був розрушен, они розплодились, як бурьян на свижевспаханному поле.

В манере его разговора было что-то раздражающе педантичное, немного напоминавшее отца. Обычно я от этого лезла на стену, но здесь вдруг обнаружила, что своей серьезностью он меня подкупает.

– Но вы видите какой-нибудь выход, Дубов? – спросил Майк. Я перевела.

– В обозримом будущем – не. А в необозримом – я б сказав, шо да. Лично я – за скандинавську модель. Узять саме найлучче з капитализма и з социализма. – Дубов потер руки. – Токо саме найлучче, Михаил Гордоно-вич. Вы не согласии?

(Отца Майка звали Гордоном. Если русский эквивалент и существует, его никто не знал.)

– Да, конечно, это можно сделать в промышленно развитой стране с сильным профсоюзным движением, например в Швеции. – (Это был Майков конек.) – Но сработает ли это в такой стране, как Украина?

Он попросил меня перевести. Зря я напросилась в переводчицы. Мы и так уже опоздали на работу, и нам пора было уходить. Если это продолжится, придется вытащить сливянку.

– Отут и встае огромна дилемма, – вздохнул Дубов с глубокой славянской грустью, пристально глядя черными как смоль глазами на своих слушателей. – Но Украина должна найти свой шлях. Сичас мы, к сожалению, безоговорочно приймаем усе, шо иде з Запада. Некотори вещи, конечно, хороши, други – барахло. – (Помимо воли я продолжала переводить. Майк кивал. Вера отошла к окну и закурила. Отец чистил яблоки.) – Когда мы зможемо розпрощаться из страшной памятью про ГУЛАГ, то заново открыем ти вещи, шо були хорошими у бувшем социалистичеськом обществе. Тогда мы выведем етих консультантов на чисту воду и побачим, шо на самом деле они – бароны-розбийники, яки розворовують наше национальне достояние и открывають американськи заводы, де наши люди будуть робить за нищенську зарплату. Руськи, немци, американци – шо они бачать, когда смотрять на Украину? Источник дешевой робочей силы, и бильш ничого.

Воодушевляясь, он говорил все быстрее и быстрее, оживленно жестикулируя крупными руками. Я едва за ним поспевала.

– Когда-то мы були нацией фермеров и инженеров. Мы не були богатыми, но зато нас було багато. – (Отец восторженно закивал у себя в углу – нож для чистки яблок завис в воздухе.) – Тепер наша промышленность стала добычой рэкетиров, а наша образованна молодежь бижить на запад у поисках богатства. Наш национальный экспортный товар – красиви молоди жинки, яких мы продаем у проститутки, шоб удовлетворять зверини апетиты западных самцов. Ето трагедия.

Он сделал паузу и огляделся вокруг, но все молчали.

– Это действительно трагедия, – сказал под конец Майк. – Ив вашей стране их было предостаточно.

– Над нами смиються. Думають, шо мы розвращены од природы. – Голос Дубова снова стал спокойнее. – Но я утверждаю, шо ето просто характерна особенность того типа экономики, який нам навязали.

Вера стояла у окна, с растущим нетерпением следя за разговором.

– Ну тогда Валентина должна чувствовать себя у вас как дома, – заявила она. Я взглядом велела ее помолчать.

– Но скажите мне, Дубов, – спросила я, и даже теперь в моем голосе промелькнула стервозная нотка, – как вам удастся убедить такого… впечатлительного человека, как Валентина, вернуться в подобную страну?

Он в недоумении развел руками, но его губы тронула слабая улыбка:

– Есть некотори варианты.

– Удивительный человек, – сказал Майк.

– М-мм.

– Поразительное для инженера понимание экономики.

– М-мм.

Мы ехали домой – в три часа у меня была лекция. Следовало переключиться на «Женщин и глобализацию», но я тоже думала над тем, что сказал Дубов. Мама с Верой сидели за колючей проволокой; Валентина надрывалась за гроши в частной больнице и за стойкой в «Империале», мучилась в отцовской спальне. Да, она алчная, жестокая хищница, но и жертва тоже. Источник дешевой рабочей силы.

– Интересно, чем все это кончится.

– М-мм.

Моему поколению повезло.

Не знаю, продолжал ли Дубов свои ухаживания две последующие недели, но отец рассказал мне, что он каждый день уезжал на «роллс-ройсе» – иногда утром, а порой вечером. Дубов почти всегда возвращался довольным и веселым, хотя временами казался подавленным.

Именно Дубов убеждал отца в необходимости развода, когда тот подумывал отказаться от этой идеи, что поначалу случалось почти ежедневно.

– Николай Алексеевич, – говорил он, – Вера и Надя пользувались вашими мудрыми родительськими советами. Станиславу тоже треба жить со своим батьком. И маленькой дитине нужен молодый батько. А у вас и так уже есть даты. Вам шо, мало?

– Та вы и сами вже не такий молодый, Володя Семенович, – возражал отец. Но Дубов всегда сохранял спокойствие:

– Правильно. Но я набагато моложе за вас.

Мисс Картер получила письмо от Валентининого юриста, который наотрез отказался от теста на отцовство, но согласился принять в качестве полной и окончательной компенсации гораздо меньшую сумму – 5000 фунтов стерлингов.

– Шо я должен ответить? – спросил отец.

– Что мы должны ответить? – спросила я Веру.

– Что вы посоветуете? – спросила Вера мисс Картер.

– Предложите две тысячи, – ответила мисс Картер. – Примерно такую сумму им, вероятно, удастся отсудить. Тем более что имеются неопровержимые доказательства супружеской измены.

– Очень хорошо, – сказала Вера.

– Я так и передам папе, – сказала я.

– Добре, если вы такхочете, – уступил отец. – Я понимаю, шо уси против меня.

– Не говори глупостей, папа, – огрызнулась я. – Против тебя только твоя дурь. Будь благодарен, что рядом есть люди, которые спасают тебя от тебя же самого.

– Добре, добре, я на усе согласен.

– И когда поедем в суд, давай обойдемся без всей этой чепухи: «я – батько дитины». Никаких тестов на отцовство и никаких «батьков дитины». Хорошо?

– Добре, – проворчал он. – Надя, ты превращаешься у такого ж изверга, як и Вера.

– Замолчи, папа. – Я швырнула трубку.

До судебного слушания оставалась всего неделя, и все мы были немного на взводе.