Текст книги "Хозяин Колодцев (сборник)"

Автор книги: Марина и Сергей Дяченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 74 страниц)

Юта горячо закивала головой.

Весь вечер и всю ночь она старалась изо всех сил – хоть как ни хотелось ей спать, не ушла со своего места, которое было во главе стола рядом с Остином. Ей показалось, что принц поглядывает на нее с одобрением.

На следующий день после полудня возвращались в город. К седлу Остина привешена была мертвая голова оленя; лошадь принца, чей бок задевали ветвистые рога, вздрагивала и беспокоилась. Юте тоже почему-то было неприятно, хотя она и бодрилась.

Праздник продолжался еще целую неделю – горожане выкатывали прямо на улицы пузатые винные бочки, бродячие актеры разыгрывали сцену сражения с драконом, по ночам в небо взвивались фейерверки… Потом все понемногу успокоилось, жизнь вернулась в нормальное русло, и Юта обнаружила, что живет теперь не дома.

Дворец королей Контестарии ничем не уступал контийскому, но парка не было – его заменяла ровная лужайка, обнесенная живой изгородью. Расположение комнат и залов было непривычным – Юта долго путалась. Но главное – тут у принцессы совсем не было знакомых.

Незнакомые горничные улыбались ей мило и почтительно, незнакомые пажи готовы были выполнить любую ее волю. Юта попыталась наладить с ними приятельские отношения – но оказалось, что одно дело расти всем вместе, и совсем другое – явиться в чужой дом принцессой, будущей королевой, значительной и непонятной личностью…

Юта поведала Остину, что хочет выписать нескольких слуг из дому. Тот поднял брови:

– Зачем? Тебе недостаточно прислуги?

Принцесса снова смутилась – ей очень не хотелось, чтобы Остин решил, что она избалована.

Самого принца Юта теперь видела редко – навалились государственные дела. Остин проводил целые дни напролет в рабочем кабинете и в зале Королевского совета, появляясь в супружеской спальне усталый и задумчивый. Юта попыталась было влезть в суть мучавших принца вопросов – однако в этом ей было весьма недвусмысленно отказано:

– Где ты видела, Юта, принцессу или даже королеву, занимающуюся делами? Вот твоя мать, например?

Это было правдой – Ютина мать блистала на приемах и вышивала на пяльцах, но никогда никто не видел ее за рабочим столом.

– Указы, законы, налоги… – усмехнулся принц. – Зачем тебе это?

– Ты прав, – сказала Юта, краснея и ругая себя: придет же в голову такая глупость…

День во дворце был подчинен строжайшему распорядку. Каждое утро горничные укладывали Ютины волосы в одну и ту же прическу; завтрак подавали в огромном зале, и принц с принцессой сидели на противоположных концах длинного, как зимняя ночь, стола. Отзавтракав, Остин удалялся в кабинет, а Юта отправлялась в свою комнату – Остин порекомендовал ей заняться рукодельем.

Принцесса не умела толком ни вязать, ни вышивать; однако, задумав удивить принца изобретательностью, она потратила несколько недель на изготовление странного растрепанного букета – все цветы были из проволоки и мешковины, и в чашечке каждого встроен был осколок зеркала. В солнечные дни букет отбрасывал на стены и потолок целые пригоршни бликов.

Когда Юта показала свое произведение Остину, был, к сожалению, хмурый дождливый вечер. Может быть, именно поэтому принц отнесся к нему прохладно:

– Кто тебя учил… такому?

– Никто, – Юта смутилась и расстроилась его почти брезгливым тоном.

– Разве может принцесса рукодельничать… если это можно назвать рукоделием… возиться с грубой мешковиной? В мешках хранят сахар и овощи, а цветы вышивают на шелке и бархате! Хочешь, я выпишу лучшую учительницу вышивания?

Юта отрицательно покачала головой, но букет был выброшен без сожаления.

– Почему бы нам не поехать куда-нибудь? – робко спросила Юта через несколько дней. – Вместе…

Остин тяжело вздохнул и не ответил, но Юта не унималась:

– Или хотя бы погулять вечером… У тебя, может быть, найдется свободных полчаса? Мы могли бы поговорить о…

– Я не принадлежу себе, Юта, – устало объяснил принц, и Юта потупилась.

Из этого разговора Остин сделал вывод, что принцесса скучает. Скоро к Юте была приставлена дуэнья, наперсница.

Это была маленькая розовощекая толстушка, эдакий клубок на ножках, энергичная и разговорчивая. Она ни на секунду не оставляла принцессу в одиночестве – топотала следом и усаживалась рядом, болтала, не переставая, рассказывая забавные случаи и расспрашивая Юту о ее снах:

– Шляпа снится к мигрени, а перчатка – к известию… Я желаю вам, ваше высочество, увидеть во сне белого единорога!

Всю ночь Юте снились клопы.

– Убери ее от меня! – умоляла Юта Остина через неделю.

Принц пожал плечами. Он казался немного недовольным: и то не по вкусу, и это не по нраву…

– Принцессам, особенно замужним, положено иметь наперсниц, – заметил он мягко.

– Да, но эта!

Остин вздохнул:

– Знаешь, Юта… Иногда трудно понять, чего ты хочешь.

Он ушел, оставив принцессу в смущении и растерянности.

Впрочем, недовольство принца можно было легко объяснить и оправдать, поскольку Юта действительно имела все, чего только может возжелать королевская особа, и даже с упреждением. Армия почтительных слуг, изысканные украшения работы древних мастеров, спокойствие и довольство – все это должно было помочь королеве пережить некоторый недостаток развлечений.

Однажды вечером, укладываясь под парчовый балдахин, Юта рассказала принцу когда-то слышанный анекдот:

– Герцог просит графа: «Ваша светлость, помогите мне дотащить до замка этого дохлого грифона». Граф не смог ему отказать, и с превеликим трудом они затащили грифона в герцогский замок и бросили в умывальне. Граф вытер пот и спрашивает герцога: «Ваше сиятельство, а зачем вам в умывальне дохлый грифон?» «А-а! – отвечает герцог, – вот, представьте себе, придут ко мне гости, захотят умыться – и выбегут с криком: там дохлый грифон! А я усмехнусь вот так и скажу небрежно: ну и что?»

Юта выжидательно замолчала.

– Ну и что? – спросил Остин.

– Ну… потешно, – смутившись, объяснила Юта.

Остин вздохнул:

– Странная и дурацкая история… Какой герцог? Какой граф? Почему они не призвали слуг, чтобы тащить этого грифона?

Юта не нашла, что ответить.

Тем временем отступила осень, и однажды ночью выпал снег.

Выйдя утром на террасу дворца, Юта долго щурилась на крахмально сверкающую лужайку; потом, оглянувшись, увидела, что она не одна.

Неподалеку на террасе стояло кресло на колесиках; в кресле, укутанный пледом, сидел дряхлый старик. Юта не сразу узнала короля Контестара.

Они не виделись со времени свадьбы; старик все время лежал, и в комнату его врачи допускали только принца Остина. Теперь король, не отрываясь, смотрел на обомлевшую Юту.

На белую лужайку опустилась воронья стая; невидимый с террасы сторож запустил в ворон камнем – птицы с карканьем взвились в воздух.

Губы старика шевельнулись, и принцесса скорее увидела, чем услышала: Юта…

Преодолев смущение и невольный страх, Юта приблизилась.

– Ну, здравствуй, – сказал король. Чтобы разобрать его слова, принцессе пришлось склонить ухо к его губам. – Здравствуй, Юта.

Контестар смотрел прямо, и Юта увидела с удивлением, что у него совершенно ясные, живые, осмысленные глаза, и что взгляд, направленный на нее, приветливый и теплый.

– Здравствуйте, ваше величество, – сказала Юта вежливо.

Помолчали.

– Остин любит тебя? – вдруг спросил Контестар.

– Да, конечно, – ответила она быстро, даже поспешно.

– Хорошо, – король попробовал улыбнуться.

Юте было очень не по себе – она не знала, о чем говорить с умирающим человеком.

– Я помню тебя, – едва слышно сказал король. – Однажды на детском празднике… ты спрятала в кувшин… ужа… Помнишь?

Юту бросило в жар.

Она, конечно же, помнила эту давнюю детскую историю. Мальчишки-пажи помогали ей, и все вышло как нельзя лучше. Кувшин поставили на стол… Обезумевший от страха уж ухитрился выбраться и кинулся наутек, опрокидывая по дороге подсвечники и бокалы… Ее наказали, случай она запомнила на всю жизнь, но король Контестар – а он был на празднике вместе с мальчиком-Остином – запомнил тоже!

– Ты всегда была… сорвиголова, – сказал умирающий король. – Наверное, не зря… тебя похитил… дракон.

Юта стояла перед креслом, сжимая покрасневшими от холода пальцами теплую меховую муфту.

– Ты хорошая девочка, Юта, – прошептал король. – Я надеюсь, что Остин… это… поймет.

– Ваше величество… – выдохнула принцесса.

– Тебе… трудно. Расскажи мне… как вы… живете.

И Юта стала рассказывать – преувеличенно бодро, преодолевая неловкость. Не про себя, конечно – про Остина, своего внимательного и нежного мужа. И чем дольше рассказывала – тем больше воодушевлялась, вдохновлялась даже.

– Спасибо, – сказал, наконец, Контестар. – Спасибо, Юта… Приходи сюда завтра… утром… Мне теперь… легче, и меня вывезут… на прогулку.

Все следующее утро Юта провела на террасе – одна. Никто не вывез на воздух кресло-каталку; принцесса стояла и смотрела, как укорачиваются длинные тени… Потом во дворце поднялась суматоха, захлопали двери, забегали десятки ног…

Через три дня короля Контестара похоронили с великими почестями, и народное горе было искренним и глубоким. Впрочем, еще через две недели оно сменилось искренней и глубокой радостью – принц Остин был коронован, его звали теперь «ваше величество».

Остину присягнули армия и гвардейцы, послы других королевств представили ему свои верительные грамоты, Королевский совет рукоплескал, а делегаты от городов и сел приносили изъявления преданности.

Поздравляли и Юту – она стала королевой, но не обрадовалась этому ни капли. Ее бы воля – она скорбела бы по старому королю гораздо дольше, но государственные соображения заставили Остина сократить траур до одного месяца вместо обычных пяти.

Когда срок траура истек, царственная пара отправилась с визитами в соседние государства.

С монархами Верхней Конты Остин теперь находился в родстве; молодых короля и королеву встретили там, как своих детей. Неделю Юта блаженствовала, живя в родительском доме и радостно узнавая новости о старых знакомых; но сестры огорчили ее. Будто внезапно отдалившись, оставшись далеко внизу, они не могли побороть неловкости, общаясь с Ютой. Даже Май! Будто корона, опустившись на Ютину голову, разрушила что-то очень важное…

Прощание было невеселым – еще и потому, что предстоял визит в Акмалию.

В акмалийской столице Остина и Юту встретили прохладно и совершенно официально. Король, отец Оливии, вежливо извинился за то, что его дочь не сможет присутствовать на приеме в честь нового контестарского монарха – захворала, отдыхает на природе.

Юта была искренне рада этому. Она почему-то боялась встретить Оливию.

Сели за столы; в зале было непривычно тихо и как-то неуютно. Под тарелкой у Юты оказался маленький, сложенный вдвое листок; вздрогнув, она развернула его.

«Длинноносая сучка ловко окрутила бедолагу-принца».

На Юту будто небо обрушилось.

Кто-то говорил речи, рядом внимательно слушал Остин – а Юта больше всего боялась, что он заметит листок в ее руках и спросит: «Что это?».

За ней наблюдают. Только и ждут, чтобы она покраснела или заплакала. Надо держаться.

Куда девать проклятую записку? Скомкать и выбросить, чтобы слуги прочитали?

Она улыбалась так, что судорогой сводило губы, а руки под столом терзали и рвали бумажку, помогая Юте вытерпеть эту игру.

Прошла целая вечность, прежде чем бесконечный прием завершился; Юта не прикоснулась ни к вину, ни к яствам. Остин смотрел на нее осуждающе, прошептал даже:

– Королева, как вы себя ведете?

Королева подавила в горле спазм.

Запланирована была также прогулка по зимнему саду и встреча Остина с Королевским советом Акмалии, но Юта забралась в карету и сказала, что хочет немедленно ехать домой. Остин был темнее тучи:

– В чем дело? Что за истерика?

Юта вся дрожала, как осиновый лист; она была в таком состоянии, что спроси сейчас Остин: «Да что случилось, милая?» – она не выдержала бы и все рассказала.

Но он не спросил.

Визит был прерван из-за внезапной болезни королевы Юты. Остин не пожелал ехать с ней в карете – ему подали верховую лошадь.

Трясясь в душной бархатной полутьме, Юта глотала слезы и думала: это неправда. Остин женился на ней по любви… Она еще докажет, что достойна быть его женой!

Она отвела занавеску от окна и увидела звезды. Высоко-высоко, в зените, сиял Венец Прадракона.

* * *

В темном и смутном своем детстве он слышал от кого-то – то ли от отца, то ли от деда – древнюю поговорку: «Дракон всегда отыщет путь за море».

За море отправлялись самые сильные или самые отчаянные. Или же самые фанатичные – ведь за счастье увидеть землю Прадракона иногда приходилось платить и жизнью. Двести первый потомок Арм-Анн никогда не думал о паломничестве.

И вот, зависнув в зените над замком, он впервые задумался над этим. «Зубчатые скалы – хребет Прадракона, слепящее солнце – гортань Прадракона…» Арм-Анн осознал, что оставить все как есть – значит обречь себя на долгую смерть от тоски.

«Дракон всегда отыщет путь за море».

Он спустился в подземелье и простился с предками – кое-кто из них сложил голову, отыскивая святыню рода. Где бы они ни находились сейчас, им должен был доставить удовольствие благородный порыв младшего непутевого отпрыска.

Потом он вернулся в комнату с камином и долго сидел, глядя в золу.

Теперь Юта спокойна и счастлива. Он жил без нее двести с лишним лет, а с ней не прожил и года. Пустота, прореха, оставшаяся после ее ухода, зарастет со временем; будут тянуться и тянуться дни, он состарится, и, может быть, станет иногда разрешать себе воспоминание… Иногда. И день, когда он вспомнит Юту, вдруг выделится из череды долгих и одинаковых дней. Но это будет потом, когда стихнет это… эта… Наверное, боль утраты.

Да, люди называют это именно так. Пройдет время, и любая мелочь перестанет напоминать ему Юту. Но для этого надо выждать, перетерпеть.

Рассвело.

Тогда Арман встал и, не оглядываясь, покинул замок. Путь его лежал к изогнутой линии горизонта.

Ревел ветер, рассекаемый мощными крыльями. Внизу метались в панике серые спины чаек. Он чуть сбавил скорость – кто знает, сколько придется лететь без остановки, без передышки?

Потом чайки исчезли – Арман улетал все дальше и дальше от твердой земли. Небо над его головой оставалось чистым, но справа и слева тянулись широкие поля облаков. Поднимаясь выше, он видел их спины – розовые с белым, подобные грудам каледоньего пуха. Облака громоздились округлыми глыбами, меняли форму и цвет – бесконечные гряды, уходящие туда, где небо сходится с землей… Опускаясь чуть ниже, он мог видеть их подбрюшья – голубые с серым, плоские, как подошва.

Мир был необъятно велик, и только солнце, неспешно пробирающееся среди облаков, могло увидеть его сразу – весь… Но нескончаемые прогулки по небу давно наскучили светилу, и оно смотрело на огромный мир привычно-равнодушно. Ну, дракон летит через море. Пусть себе летит…

Тот инстинкт, который вел его предков прямо к цели, говорил в Армане невнятно и глухо. Он знал только, что надо держать прямо на восток.

Миновал день, навалилась ночь, и он потерял горизонт из виду. Крылья его двигались медленнее и тяжелее, и мучительна была мысль о том, что на миллионы взмахов вокруг простирается только вода и вода, склизкая, предательская поверхность.

Занялось утро, и он с удивлением увидел, что почти не сбился с курса. Выпуклый горизонт подернулся на востоке малиновым и выпустил в небо тяжелое розовое солнце. Облака растянулись по самому краю неба, как слепцы, ведомые поводырем.

Раньше Арману никогда не приходилось сутками подряд держаться в воздухе. Ему хотелось пить; усталый, он обрадовался, увидев с высоты маленький пологий островок.

Сделав круг и убедившись, что островок пуст, он с облегчением стал снижаться. Чем ниже он опускался, тем гуще становились внезапно достигшие его ноздрей волны смрада.

Остров был раздувшимся брюхом исполинской дохлой рыбины; мелкие морские обитатели вспенивали воду вокруг, торопясь полакомиться столь щедрых размеров падалью. Как ни тяжко было Арману, но отдыхать на трупе он не стал – с усилием снова набрал высоту и с упорством безумца двинулся в направлении, указываемом глухим, едва теплящимся инстинктом.

Следующаяя ночь была кошмаром – он впадал в забытье на лету. Море под ним слабо светилось, над фосфоресцирующими волнами поднимались чьи-то головы, и некие существа выталкивали из воды желеподобные туши, чтобы снова обрушиться в пучину. В какой-то момент Арману показалось, что в темноте он видит море насквозь – посверкивающее, тяжело колыхающееся, кишащее щупальцами и белыми выкаченными глазами, и все глаза провожают его, невесть как залетевшего в эти края дракона… Он хотел дохнуть огнем, чтобы рассеять кошмар – но из пересохшей глотки вырвалась лишь одинокая искра, да и она тут же погасла, будто слизанная ночью.

Утром он очнулся на твердой земле. Как добрался до крохотного архипелага – память подсказать отказывалась. Не иначе, как Прадракон сжалился.

Распростертая в песке когтистая лапа дрогнула. По ней пробежала как бы судорога, и в ту же секунду в песок впились человеческие пальцы. Ударил землю и исчез мощный чешуйчатый хвост. Вместо измученного ящера на берегу лежал измученный человек; скорпион, наблюдавший метаморфозу с песчаного холма, от неожиданности вскинул хвост и чуть не укусил себя в спину.

Первый островок был кругл и гол, как пятка; второй казался сплошной расщелиной между двумя заскорузлыми скалами, круто выпирающими из соленых волн; на третьем, пологом и каменистом, была вода – дождевая вода, скопившаяся в каменной чаше.

Арман пил долго и жадно. Все человеческое в нем умоляло об отдыхе, а драконье властно требовало пропитания – необходимо было кого-то поймать и съесть. Арман беспомощно огляделся.

Птицы не долетали до крошечного, затерянного в море архипелага. Ни одно, даже самое мелкое сухопутное животное не нашло бы прокорма на голых камнях и разогретом песке. Настороженно косясь на Армана глазами-усиками, бочком отползали в море некрупные серые крабы.

Тогда он задумал поймать рыбу. Дракону была противна сама мысль о воде, и охотиться пришлось в человечьем обличье; зайдя в море по колено, он с надеждой высматривал в прозрачной толще чью-нибудь съедобную спину. В какой-то момент ему удалось оказаться в самой гуще серебряной рыбьей стаи – но удача не далась ему, как не далась скользкая, отчаяная рыбешка.

Голодный и очень ослабевший, он распростерся на песке. Нещадно палило солнце; тень от острова-расщелины, описав полукруг, упала Арману на лицо.

В это же самое мгновение от подножья скал-близнецов туго разошлась волна; обе каменные половинки вздрогнули и чуть раскрылись, как лепестки стыдливого цветка. Из расширившейся щели между ними поднялась треугольная голова на длинной кольчатой шее.

Секунду или две Арман и обитатель скал смотрели друг на друга. Потом обитатель, немало удивленный присутствием на островах человека, рывками потянул свое бесконечное тело откуда-то из глубин.

Видимо, его заботили сходные проблемы – ему трудно было добывать пропитание в скудном мире песка и камней. В радостной спешке, глотая длинные мутные слюни, изголодавшаяся тварь форсировала узенький пролив между островами. Брызги так и летели из-под полосатого змееподобного брюха; в панике разбегались крабы.

Арман смотрел, как чудище приближается. Голова уже достигла песчаного берега, а хвост все еще лез из расщелины.

Обитатель скал сделал последний рывок и разинул маленькие челюсти, из которых выдвинулся шипастый черный язык. Он знавал в свое время вкус человечины; тем удивительнее и обиднее было ему обнаружить вдруг, что это мягкое и беззащитное создание ни с того ни с сего обернулось бронированным крылатым ящером.

Обитатель затормозил, будто налетев на невидимую преграду. Длинные глубокие борозды остались в песке; мгновение длилась неловкая пауза. Арман смерил нового знакомца взглядом, размышляя, можно ли его съесть – тот прочел это в свирепых глазах под костяными щитками. Вряд ли Арману удалось бы преодолеть свое отвращение настолько, чтобы попытаться скушать обитателя скал – однако тот, смятенный и разочарованный, поспешил вернуться в свое укрытие. Створки камней сомкнулись с раздраженным стуком захлопнувшейся двери.

Сразу же после этой встречи Арман покинул острова.

* * *

Возвратившись в столицу, Юта принесла мужу самые горячие извинения. Это, конечно, был обыкновенный нервный припадок, болезнь. Она уверена, что это больше никогда не повторится.

Остин кивнул, но отношения между супругами некоторое время оставались натянутыми.

Желая угодить мужу, Юта изо всех сил старалась отвечать его представлениям о том, какой должна быть королева. Она пожелала научиться вышивать – специально для этого во дворец была доставлена серенькая старушка-мастерица. Старушка привезла с собой угрожающих размеров пяльца, коробку с иглами и нитками и целый ворох образцов для вышивания.

Целыми днями Юта вышивала, глядя на эти образцы. Им надо было следовать в точности, если же рассеянность или неуместная фантазия побуждали Юту что-нибудь изменить – старушка поджимала губы и огорченно качала головой.

Под вечер у Юты болели глаза и пальцы, ныли затекшие плечи – ей приходилось делать над собой усилие, отвечая на ласки Остина, которые всегда оставались одинаковыми. Король уставал еще больше, ведь он тоже работал целый день! Неудивительно, что, покончив с торопливой любовью, он тут же проваливался в глубокий сон…

Вскоре королева преподнесла любимому мужу собственноручно вышитый платок. Король Остин принял подарок со сдержанной благодарностью, отношения супругов стали немного теплей.

Подошел Главный Праздник Зимы. Юта надеялась, что, как когда-то в родительском доме, устроены будут Ледовый дворец и Снежная битва, что зальют каток, что накатают снеговиков и дадут им в руки факелы – но Остин заявил, что снова будет большая охота. И хоть Юта до сих пор без содрогания не могла вспомнить стеклянный взгляд мертвого оленя – она сделала вид, что рада.

Когда кавалькада охотников выехала в поле – пошел снег.

Он валил и валил, хлопья не кружились, как кружатся в полете первые снежинки – земля ведь тогда еще нагая, и надо хорошенько выбрать место для падения. Нет, это был снег середины зимы, когда все места уже заняты и хлопьям нечего выбирать – ложатся, как придется…

И вот, когда первые хлопья улеглись Юте на плечи и на ресницы, она вспомнила калидоний пух.

Он так же лежал на плечах, на волосах и ресницах, но был теплым и не таял… Она закрыла глаза и представила, как в покинутое и разоренное осенью калидонье гнездо ложится снег.

Лошадка ее умерила рысь, а потом и вовсе перешла на шаг. Юта опустила поводья; ей захотелось спешиться и побродить по снегу. Но все охотники ускакали далеко вперед; боясь отстать и рассердить Остина, Юта хлопнула лошадку по крупу.

Настреляли два десятка крупных зайцев.

В бревенчатом зале горели четыре камина; подвыпившие охотники со звоном шлепали друг друга по плечам, горланили и хохотали. Юта сидела молча; Остин много и с удовольствием пил – у него впервые за много дней появилась возможность расслабиться и отдохнуть.

Какой-то князек стал рассказывать, как ему довелось схлестнуться один на один с бешеным вепрем. Ожесточенно жестикулируя, он проигрывал сцену драки за себя и за кабана, причем за кабана удачнее. Юта потупилась. Остин жевал, ухмыляясь.

– Вепрь! – громко и презрительно выкрикнули из дальнего угла. – Охота слушать про какую-то свинью, ротозеи, когда наш господин сражался с драконом!

Разговоры тут же смолкли. Какого-то пьяницу, по-прежнему тянувшего свое, поспешно одернули; все как один, охотники умоляюще уставились на короля, искоса, впрочем, поглядывая и на королеву.

Вздрогнув, Юта задела локтем медный бокал, и тот повалился с глухим звоном.

– Ваше величество, – почтительно обратился кто-то, – сделайте нам честь, рассказав об этой великой битве!

Остин хмыкнул и тяжело, будто нехотя, поднялся.

Был он высок и широкоплеч; пряди светлых волос, мокрые от пота, прилипли ко лбу и завитками легли на виски. И сейчас он был красив – особой мужественной красотой.

– Все мы воины, – бросил Остин небрежно. – Все знаем, что такое кровавая схватка… Ибо встретить дракона, господа – это уже не охота. Это – война, господа, и не на жизнь, а…

Он пошатнулся – и Юта теперь только увидела, насколько он пьян.

А Остин вдруг разбросал руки, больно задев при этом Ютино плечо. Не то размах крыльев показывал, не то ужасающие размеры своего страшного противника. В зале загудели.

– Дракон! – выкрикнул Остин. – Ящер! Шкурой его можно выстелить площадь… Он кинулся внезапно, с неба, дыша огнем… Тогда я резко отклонился вправо, а слева – вот так – наставил копье… Древко опалилось, как уголь, но наконечник… Добрый наконечник мне выковали! Он снова взлетел и снова кинулся, но я…

У Юты вдруг сжалось сердце. Она вспомнила схватку у подножия Арманового замка.

Она не вспоминала ее давно – сказать по правде, она и не помнила ее раньше, события того небывалого дня подернулись в ее сознании как бы дымкой… Но теперь, слушая пьяную похвальбу Остина, она ясно представила и замок, и дорогу, и Армана, и принца на коне…

Со скалы, на которую поставил ее Арман, все было видно как нельзя лучше. Она была там все время и прекрасно видела, что дракон поднялся в воздух лишь на секунду – и вовсе не дышал огнем!

Эта маленькая, давно утерянная подробность вдруг поразила ее, как открытие. Уткнувшись глазами в залитую вином скатерть, она слушала Остина и лихорадочно пыталась понять: почему она вспомнила об этом только сейчас? Почему это не поразило ее сразу?

– Моя секира разлетелась от одного удара по чешуе… Чешуя у него крепче крепкой стали, и я уж думал, что придется туго… На мое счастье этот единственный удар получился хорошим, чудовище потеряло равновесие и грянулось на землю! Я выхватил палицу…

Юта закрыла глаза.

Да нет же, это Остин шлепнулся на землю. Арман подцепил его когтями и снял с седла, как хозяин снимает с куста поспевший помидор… И она, дура, закрыла глаза и зажала уши! Она испугалась, что дракон убьет Остина, между тем как он уже двадцать раз мог убить его… Одного дыхания достаточно было, она же не раз видела, как Арман дышит пламенем…

А Остин действительно выхватил палицу, и, когда она решилась наконец посмотреть, принц опускал эту шипастую сталь на голову… На покорно подставленную голову…

Горгулья, как же она раньше… Остин, возвращение, свадьба, и Арман ушел куда-то далеко-далеко, стал легендой, почти сказкой…

– Из последних сил я выхватил палицу, господа! – Остин разошелся сверх меры, глаза его лихорадочно блестели, – и занес ее над головой… над головой ящера, конечно! Но он метался и катался по песку, шипя и изрыгая ядовитую слюну…

– Не было этого, – неожиданно для себя сказала Юта. И сама испугалась – такое действие произвели ее слова.

Остин всхрапнул и замолк. Те в зале, что сидели ближе и слышали ее слова, онемели с открытыми ртами; те же, что сидели дальше, громко переспрашивали друг у друга, что такое сказала королева и почему вдруг замолчал король.

Медленно-медленно, по волоску, король Остин повернул голову и посмотрел на жену. Под этим взглядом Юта, судорожно прижимая руки к груди, встала и молча, ни на кого не глядя, поднялась наверх.

* * *

Шел пятый день полета над морем. Крылья Армана взмахивали судорожно и неровно, он летел уже над самой поверхностью воды – и опускался все ниже и ниже. Не видя ни неба, ни горизонта, он смотрел вниз, и в толще вод ему являлись видения, в которых он сам не мог отличить бред от яви.

Виделись ему корабли – широкогрудые морские красавцы с рядами высоких и крепких мачт; раскинув паруса, они стремились куда-то, но удивительным было то, что не поверхность воды несла их – они двигались под поверхностью, поглощенные, всосанные морем. То были его пленники; море будто давало парад своих жертв перед глазами измученного дракона.

Арман видел человеческие фигурки на чистых палубах – чаще всего это были мужчины – моряки и рыбаки, но на одном судне, самом большом, много было и женщин, и детей. Празднично, богато разодетые, они все стояли на широкой палубе, по сторонам которой плескались обрывки ярких тентов. Все как один подняв к Арману бледные лица, они смотрели прямо на него, смотрели безжизненно и безучастно, и, не метнись он в сторону отчаянным усилием – эти взгляды свели бы его с ума.

Однажды ему померещились в толще воды перепончатые крылья и костистый гребень вдоль спины – но дракон, если это был дракон, тут же провалился в пучину. Арманово сердце болезненно сжалось – сколько еще драконьих костей лежит на темном дне?

Много раз ему приходила мысль сложить крылья и кинуться в море, чтобы тут же и присоединиться к двумстам поколениям предков. Однако он летел и летел.

И вот, с трудом оторвав взгляд от воды, Арман нашел в себе силы глянуть вперед.

Прямо перед ним уже не было горизонта – его заступила от края до края темная отвесная стена. Арман никогда не думал, что такие скалы бывают на свете.

Он заработал крыльями сильнее, но стена надвигалась медленно, так медленно, будто специально хотела поразить своими размерами и величием. Верхний край ее загородил полнеба, и Арман понял вдруг, что ему не перелететь – он просто не сможет подняться так высоко.

Закашлявшись сухим дымом, вырывающимся из глотки, он из последних сил рванулся вверх. Скала, отвесная и почти гладкая, равнодушно взирала на его усилия темными круглыми дырами – не то гнездами, не то норами.

Море отодвинулось ниже, и прибой, разбивающийся о подножье скалы, казался бахромой салфетки – той, что со смехом надергала Юта.

Юта… Он рассек густой воздух, в котором увязали крылья. Но вершина скалы была недосягаемо далеко, и, сдавшись, Арман медленно заскользил вниз.

Когда до жадных волн оставалось совсем немного, в скале – он видел боковым зрением – вдруг разверзлась пещера. Арман повернул голову – из темной глубины на него глянули, он всей чешуей ощутил этот взгляд.

– Молодой дракон… – не то сказал, не то вздохнул глухой голос из каменной толщи. – Ты ищешь смерти, молодой дракон…

Вовсе нет, хотел сказать Арман, но драконья пасть не умела разговаривать. У края пещеры выступал из скалы обломок камня – и Арман изо всех сил потянулся к нему когтями.

– Все вы… похожи, – изрек Тот, Что Смотрел Из Скалы.

Арману удалось уцепиться – в ту же секунду обернувшись человеком, он рывком забросил тяжелое, немеющее тело в пещеру. Кто бы не смотрел оттуда, это была твердь – место, где можно жить, не взмахивая крыльями.

– Ты ищешь смерти, молодой дракон, – уверенно повторил Тот, Что Смотрел, хотя его незваный гость был уже в людском обличье.

– Я давно не молод, – хрипло отозвался Арман. – И не смерти я ищу, а родину Прадракона, моего предка.