Текст книги "Любовник поневоле"
Автор книги: Марина Григ
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)
Марина Григ
Любовник поневоле
1
Потом он не раз пытался вспомнить, как именно все началось – тогда, полтора года назад. День подходил к концу – это было его любимое время, когда телефонные звонки прекращались, все уходили из офиса и можно было заняться делами в тишине и покое. Обычно он просил Галку перед уходом сварить ему крепкого кофе, чтобы не отвлекаться самому, да и делала она это куда лучше. За дверью его кабинета постепенно становилось тихо, и он как раз собирался позаботиться о кофе, когда Галка позвонила по внутреннему телефону:
– Тебя домогается какая-то дама. Назвалась Аленой, говорит, старая знакомая, по личному делу. Что делать?
– Алена?
Имя ударило, сразу всколыхнув в памяти целый ворох давно забытых воспоминаний о прошедшей юности. Что ей надо, Алене, о которой он давно не думал. Да и она ли это?
– Давай. Потом сделай, пожалуйста, кофе и можешь быть свободна.
– О'кей.
– Павел?
Она. Это была она, Алена Бельская, из той жизни, которую он считал ушедшей безвозвратно и с которой не хотел больше иметь ничего общего. Не хотел ни с кем «оттуда» общаться, потому что самым значительным в этом прошлом была она, и любой дружеский контакт и даже просто случайный разговор об этом неизбежно связывался и приводил к ней.
– Павел, это я. Не узнаешь?
– Узнаю. Привет.
Он заставил себя говорить безразлично, хотя в душе все-таки что-то предательски шевельнулось. Не потому ли он так избегал любых разговоров о прошлом?
– Привет. Как поживаешь?
– Нормально. Ты откуда?
После того, как они расстались, она уехала к матери – в небольшой городок под Рязанью. Сказала, что не может жить в одном с ним городе. Несколько раз потом они созванивались, пытаясь сохранить видимость добровольного расставания – дескать, остались хорошими друзьями. Но потом поняли, что это у них плохо получается, и звонки прекратились сами собой. Он знал только, что она вышла замуж сразу после того, как женился он.
– Я в Москве. Мне надо тебя видеть. Это очень важно.
– Зачем? У меня много работы и если ты…
– Я знаю, что ты крутой бизнесмен, Ростовцев. – Она усмехнулась. – Поверь, не стала бы беспокоить, если бы речь шла о пустяках. Это действительно важно. Ты не имеешь права мне отказывать в такой просьбе.
Это был уже намек на прошлое, и он весь внутренне напрягся. Отказать ей он действительно не мог – просто не способен был, но встреча означала бы так или иначе прикосновение к тому, чего он столь старательно избегал все последние годы.
– Хорошо, но только, пожалуйста, ненадолго. И без сцен. Можешь приехать в офис, я объясню куда.
– Не стоит. – Она опять усмехнулась. – Я буду через пятнадцать минут.
Рабочий день подходил к концу – Ирина Ростовцева чувствовала это, не глядя на часы: усталость обычно начинала подкатывать к пяти, и она понимала, что пора закругляться. Она даже не звонила мужу, хотя обычно в течение дня они созванивались – просто чтобы услышать друг друга и перекинуться парой-другой ничего не значащих, но необходимых обоим фраз. Но сегодня Ира решила не звонить, а пораньше уехать домой, по дороге заскочив в магазин. Давненько они с Павлом не устраивали свой любимый «ужин для влюбленных», когда весь вечер проходил в атмосфере полного их уединения: при выключенных телефонах и телевизоре, под спокойную тихую музыку – желательно джаз, и, конечно, при свечах и с угощением, приготовленным лично ею. Как правило, она покупала что-нибудь «этакое» из даров моря – оба очень любили морскую пищу.
Порой Ира чувствовала себя настолько счастливой, что боялась этого ощущения. Она старалась поменьше думать об этом, но иногда становилось не по себе: вокруг все выглядели такими озабоченными и затюканными жизнью, что быть довольной, не говоря уже о счастье, становилось просто неприлично. Иногда, правда, ей казалось, что окружающие ее люди свои проблемы создают или выдумывают себе сами, потому что так принято. Нельзя говорить, что тебе хорошо – надо говорить, что «так себе, ничего». Нельзя говорить, что живется спокойно и легко – надо постоянно жаловаться на ворох нескончаемых проблем, которые со всех сторон так и сыплются на твою бедную голову, почему-то сделав тебя своей постоянной целью неизвестно за какие грехи. Иначе прослывешь чудаком, которому меньше всего надо и который почему-то удовлетворяется тем, что имеет. Однако Ирина отлично осознавала, что имеет она не так уж мало, чтобы быть довольной жизнью, с другой стороны, рассуждала она, другая на ее месте скорее всего нашла бы на что жаловаться. Вот, к примеру…
Нет, она не будет думать об этом – по крайней мере сегодня, когда ей так хочется устроить Павлу праздник. Хотя мысль эта никогда не покидает ее, точит и точит, словно маникюрная пилка, порой превращая ставшее привычным ощущение в невыносимую боль. В такие моменты она твердо решала заняться и каким-то образом решить вопрос. Но стоило боли опять уйти куда-то в глубины сознания и притупить «пилку», как ее решимость улетучивалась и она снова откладывала все на потом.
Время от времени проблема обострялась с чьей-то подачи: реже – маминой, чаще об этом заговаривала Ася. Мать старалась затрагивать тему деликатно, не бередить рану, отлично зная, как это болезненно для дочери. Аська же, наоборот, с нахальством лучшей подруги считала, что Иру следует заставить решить вопрос, и делать это надо грубо и бесцеремонно. Ей почему-то казалось, что Павел тут ни при чем, и решать только Ирине, как женщине. Одно время она даже по собственной инициативе бегала по разным фирмам и врачам, пытаясь поставить подругу «перед фактом», но Ира резко остудила ее пыл, и Ася несколько приуныла.
«Пожалуй, завтра надо бы позвонить Аське», – подумала Ира, не уточняя, впрочем, зачем именно надо это делать: они виделись совсем недавно, на дне рождения общих знакомых, куда ее подруга пришла с очередным кавалером. Ася встречалась со всеми, кто предлагал ей это, не вступая, однако, в близкие отношения – искала, как она говорила, «своего Павла». Она не завидовала подруге, не была влюблена в ее мужа, но считала – и совершенно справедливо, – что Ирке жутко повезло найти того единственного, которого сама она до сих пор так и не встретила. И продолжала искать.
Мысли о подруге вновь привычно кольнули в сердце старой мучительной болью. Не давая ей развернуться, Ира резво начала собираться. Она не знала, когда Павел придет домой сегодня, и боялась не успеть, хотя обычно он приезжал не раньше восьми. Что ж, на все про все у нее пара часов, и еще неизвестно, сколько придется проторчать в пробках, поэтому надо спешить. По дороге она подумает о том, что приготовить на ужин, чтобы было быстро, вкусно и необычно.
Алена
…Если бы кто знал, каких трудов мне стоило позвонить ему. Скольких бессонных ночей и мучительных вопросов: надо ли, можно ли таким образом вернуть его, можно ли насильно привязать к себе человека, чего стоит такое «счастье»? Но была ли у меня альтернатива? Была – остаться без него навеки, на всю жизнь. Вечно, до смерти терзаться тем, что он с другой, которая не имела на него никаких прав, которая нагло отняла его у меня, заставив страдать – каждую минуту, каждый день – месяцы и годы. Одна только я и еще моя Алла знаем, чего мне стоили эти годы без него, с другим, так и оставшимся мне чужим человеком, которого я тоже принесла в жертву моей любви к Павлу, потому что ушла от него, заставив страдать, как страдала я.
И потом… Что я теряла? Его? Он и так был потерян, и эта попытка вернуть его вряд ли отдалила бы нас больше. Я столько думала об этом, что в конце концов поняла: либо я делаю это, либо мне скоро будет дорога прямиком в дурдом. Надо решаться.
Я знала о нем все. Следила все десять лет разлуки. Знала о том, что он крутой бизнесмен – свое прибыльное дело, отличная квартира, дача в престижном поселке, две иномарки – своя и ее, словом, почти «новый» русский. Иногда приезжала в Москву, подходила к его офису утром, когда он приезжал на работу, и смотрела издали. Она часто подвозила его, и я отважно смотрела, как они целуются перед расставанием. «Смотри! – говорила я себе. – Они так любят друг друга. Куда ты лезешь, он же давно забыл тебя, забыл все ваши дни и ночи, ваши слова, ваши прогулки по ночному городу – все, все забыл. Ты для него не существуешь, у него есть другая любимая. Оставь его, отступи, катись в свою глухомань, к постылому мужу, к вечной пьянке и вечной нехватке денег…»
Наверное, это был слабый голос инстинкта самосохранения, который пытался сказать мне, что нельзя вернуть утерянное, как нельзя построить свое счастье на одной только жалости. Но я не хотела его слушать. Во мне властно говорило только сердце, и оно требовало одного – его, его запаха, его близости, его ласк, его губ, его голоса. Всего того, что я имела, но не смогла сохранить, всего, что теперь отдано другой. Это сводит меня с ума, и я порой не соображаю, что делаю, подчиняясь лишь безумному желанию хотя бы на день, на ночь, на час вновь обрести блаженство.
Услышала его родной голос – Господи, сколько раз я слышала его в мечтах и снах! – и поняла, что все делаю правильно. Иначе мне не жить вообще.
И я побежала к нему – он ждал меня! Я ведь была почти рядом. Знала, что в это время в офисе обычно никого не остается, кроме него и охраны, – значит, обстановка может стать интимной. А может, он пригласит меня куда-то, может, мы начнем говорить, я скажу ему все, что собираюсь сказать, и он поймет, что не может оставить меня, что он по-прежнему любит, но просто забыл об этом. Может, может… Все может быть – вперед!
2
Она действительно явилась через пятнадцать минут – хорошо, что Галка уже ушла, хотя и сгорала от любопытства: что это за старая знакомая, а Ириша знает о ней? Даже спросила: может, две чашки кофе приготовить? Но по голосу Павла поняла, что лучше уйти.
Алена мало изменилась за десять лет – он почти механически отметил в первую очередь именно это. Она была все так же женственна и мила – с вечной короткой стрижкой и в вечных джинсах, которые, впрочем, были теперь со стразами, стильными, не в пример тем, студенческим, что покупались на дешевых рынках. Он почему-то почувствовал волнение, хотя все эти пятнадцать минут настраивал себя на то, что ничего особенного не произойдет – просто его ждет встреча со старой знакомой, с которой у него в прошлом был роман. Не получилось. Она вошла – и между ними сразу возникло магнитное поле, нервное и какое-то настороженное. Почувствовали это оба, поэтому разговор начался вовсе не так, как они предполагали: одна – готовясь к нему годами, другой – пытаясь представить это себе последние четверть часа.
Она остановилась в дверях, не решаясь сразу войти, хотя – он это чувствовал – старалась вести себя раскованно, создать впечатление женщины уверенной в себе, без комплексов. Тоже не получилось.
– Входи. – Он заставил себя улыбнуться. – Садись. Отлично выглядишь.
– Правда? – Она вспыхнула, восприняв дежурный комплимент очень серьезно. Но тут же попыталась вновь надеть личину самоуверенности. – Может, поцелуемся?
И сразу поняла, что зря. Он напрягся, и едва возникшее ощущение тепла от нахлынувших воспоминаний моментально исчезло.
– Алена, не надо ломать комедию. Я бы не встретился с тобой, если бы ты не настаивала, но лучше не злоупотреблять этим. Давай сразу поставим точки над i. Мы с тобой давно чужие люди, у каждого своя жизнь. Я не хочу унижать тебя дежурными расспросами о том, как ты живешь – по правде говоря, мне это неинтересно. Мне бы вообще не хотелось трогать что-либо из тех лет – пусть все остается как было, потому что это было прекрасно. Но это – прошлое, и ты для меня осталась там, в моей юности. Поэтому валяй, говори, что за срочное дело у тебя. Если смогу – помогу, но предупреждаю: ничего особенного от меня не жди.
Это была откровенная отповедь. Она сразу забыла все свои колебания. Перестала сомневаться, стоит ли ломать ему жизнь – стоит, раз он вот так с ней разговаривает – по-хамски, беспардонно! И – пошла в атаку:
– Паш, ты на самом деле извини меня. У меня действительно тупиковая ситуация, и я собираюсь просить тебя об очень необычном одолжении. Поверь, я не стала бы к тебе соваться, тем более что такое отношение с твоей стороны вполне можно было предвидеть, я ведь еще помню твою принципиальность. Ты не хочешь соблюдать даже внешние приличия. Что ж, перейду к делу. Дело в том, что я серьезно больна. Очень серьезно. Смертельно.
– Что? – Он невольно подался вперед.
– Да. То самое, ну, ты понимаешь. Мне трудно выговаривать это слово. Я узнала об этом три месяца назад.
– Но почему смертельно – можно ведь оперировать. Тебе нужны деньги на операцию? Я готов помочь.
– Спасибо. – Она усмехнулась. – Но операция мне уже ни чему. Врачи предлагают, но ничего не гарантируют. Практически открыто говорят о том, что это оттянет конец максимум на полгода.
– Я могу показать тебя хорошим врачам здесь, в Москве. Деньги не проблема.
– Знаю. – Она хотела добавить, что знает о нем куда больше, чем он думает, но сдержалась. Он вновь стал чуточку ближе, и это нельзя было упускать. – Но я и здесь проходила обследование. Все бесполезно – последняя стадия. Они говорят, что в лучшем случае мне остался год.
– Господи, Аленка… Как же так? Откуда?
Он встал, подошел, взял ее за руку. Глаза оказались так близко, и в них сквозила боль – настоящая, искренняя. На мгновение ей стало стыдно, а потом – так сладостно от иллюзии того, что он опять рядом, что он переживает за нее, что он опять ее. Иллюзия затмила все остальное, и она сама почти поверила в реальность того, что говорила. Это и было реальностью – для нее, измученной десятилетней разлукой с любимым, единственным. Ради такого стоило пойти на все – и она ринулась дальше.
– Значит, суждено. Я вначале места себе не находила, металась от одного врача к другому. А потом успокоилась: чему быть, того не миновать. Не хочу строить из себя героиню – конечно, страшно, горько. Но что делать – вешаться? Просто нет другого выхода – надо жить с этим столько, сколько Господь отпустит.
– Да, не ожидал такого… – Павел медленно отошел от нее, подошел к окну. – Извини, но почему ты пришла ко мне? Чтобы сделать мне больно? Или я могу чем-то помочь?
– Можешь. – Она облизнула сухие губы: вот он, этот момент, когда надо сказать то, ради чего она решилась на этот визит. – Я хочу попросить тебя подарить мне…
Слова вначале не шли – давно заготовленные, тысячу раз проговоренные в мыслях. Подарить – смешно: что подарить? Себя? На неделю, две, месяц, на всю оставшуюся жизнь?
Он ждал, недоуменно глядя ей в лицо.
– Я не переставала любить тебя все эти годы. – Слова вдруг хлынули из нее – не те, заготовленные, а искренние, из глубины ее десятилетних переживаний, хлынули вперемешку со слезами, которые тоже не были запланированы. – Не переставала, наоборот, с каждым днем любила все сильнее и безнадежнее. Жила с другим, а любила и хотела только тебя. Может, эта болезнь мне в наказание, а может, и в избавление от мук. Не хочу и не могу больше жить без тебя. Прошу только об одном: давай вернемся в наше прошлое – на время. Уедем куда-нибудь – на море, на курорт, где нас никто не знает, где будем только мы и наша любовь, которую мы вернем – на время. Подари мне эту неделю любви, прошу тебя. Потом я исчезну из твоей жизни, навсегда уйду, просто сгину, и ты обо мне ничего больше не услышишь. Даже о смерти моей не узнаешь – хочу остаться в твоей памяти живой и красивой. Я ведь красива?
Она смотрела на него с мольбой. Слезы катились по щекам, смывая тушь. Алена по-детски шмыгнула носом – он вспомнил эту ее привычку, хотя был просто ошеломлен просьбой и этим потоком признаний, ее страстью и болью, звучавшей в каждом слове. И этот вопрос – такой непосредственный, такой женский и простой. Что он мог ответить ей?
Павел закрыл лицо руками, словно защищаясь от воспоминаний. Он считал себя абсолютно приземленным человеком, далеким от сантиментов и душещипательных историй. Жизнь его давно катилась по налаженной колее, вполне его устраивавшей: работа, успех, материальная обеспеченность, предоставляющая множество благ, любимая – по-настоящему – жена, уверенность в завтрашнем дне – словом, он был доволен своей жизнью и не хотел вторжения нерешаемых проблем, да к тому же чужих. Но эта женщина все-таки не была ему чужой, как бы он ни убеждал в этом себя. И пришла она к нему с болью – душевной и физической, пришла с самым ценным, что у нее было – своей любовью, которую пронесла через годы. Это же прекрасно, это так возвышенно и чисто…
Он вдруг очнулся – что это с ним? Она же предлагает ему просто-напросто измену, предлагает сбежать с ней, оставить Иришу, обмануть ее, куда-то уехать… Да, но она умирает. Павел отвернулся к окну.
– Ты понимаешь, о чем просишь меня? Я люблю свою жену и не собираюсь изменять ей. Да и уехать никуда не могу сейчас – много дел. И вообще – это абсурд!
– Не думай, что я полная дура. Я отлично понимаю, что говорю. Это может выглядеть абсурдно и нелепо, но для меня это – все. Отказать мне – значит отказать умирающему в кружке воды. Считай, что я навязываюсь, считай меня не вполне нормальной, мне все равно – я хочу этого, и ты не можешь мне отказать. Вспомни, как нам было хорошо…
Алена
Господи, как же нам было хорошо!
Мы так любили друг друга. Казалось, все вокруг расцветало от нашей любви, и все вокруг становились добрее. Мы познакомились в институте – на седьмой день после поступления. Если честно, я первая его заметила. Он был такой застенчивый, этот Павел Ростовцев, такой робкий и вежливый, что у меня сразу возникло желание его защитить. Подозреваю, что такое же желание появилось и у нескольких других наших однокурсниц, сразу положивших на него глаз: при всей своей внешней неуклюжести, в нем сразу чувствовались порода и характер. А уж обаяния хватило бы на десятерых. Не знаю, как другие; а я влюбилась в него сразу. И так же сразу решила: мой!
Люблю вспоминать, как завоевывала его. Он не то чтобы сопротивлялся, но был насторожен. Эта его привычка подходить ко всему обдуманно и взвешенно вначале раздражала меня. Потом я поняла, что он такой и таким мне нравится, и полюбила его еще и за это. В нем, конечно, напрочь отсутствовало авантюрное начало, которого с лихвой хватало мне, но он все равно был безумно привлекателен. Главное – в Павле была какая-то заоблачная надежность: на него можно было не просто положиться – можно было взвалить на него все свои проблемы и он нес их как должное, попутно решая их или отбрасывая те, которые казались ему не столь важными. И легко убеждал тебя в этом.
Я просто подошла к нему и предложила дружить. Решила взять искренностью и непосредственностью на фоне жеманства и манерности других. Мы начали сидеть рядом на лекциях, записываться в одни и те же группы на семинарах, ходить и пропускать одни и те же занятия. Гуляли в парке, иногда ходили в кино, если были деньги. Когда все это перешло в любовь? Не знаю – у меня ощущение, что я любила его всегда. И всегда, с первого же дня, была готова к самому серьезному. Мы не говорили об этом – все получилось само собой у него в комнате. И я сразу предложила жить вместе – выпросить у коменданта отдельную комнату в общаге стоило всего лишь определенной суммы. Мы стали фактически мужем и женой, не задумываясь об этом.
Сейчас я думаю, что мы были либо слишком влюблены, либо слишком бесшабашны. Нам просто было хорошо вместе, и мы не думали ни о чем другом. Родители были далеко, друзья вначале судачили, потом махнули рукой. Денежные проблемы нас особо не волновали – студенты, хотя и пытающиеся жить семьей!
Все это длилось пять лет – все пять наших студенческих лет мы прожили вместе. Проблема появилась прямо перед госэкзаменами – мне показалось, что я влипла: пятилетняя беспечность должна была-таки наказать нас. Меня это особо не обеспокоило, я даже обрадовалась: появился повод оформить отношения и жить как настоящая семья, с ребеночком. Я была уверена, что Павел тоже воспримет все именно так. Я ошиблась…
Он стал настаивать на аборте. Слышать не хотел о ребенке – не время нам иметь детей – ни крыши над головой, ни гроша за душой! И вообще…
Когда он впервые сказал об этом, я решила, что ослышалась. Расстаться? Нам? Зачем? Он должен сделать карьеру, начать свое дело, ему надо стать материально независимым и обеспеченным – эти аргументы меня не слишком убеждали. Его вечная целеустремленность теперь уже раздражала меня. Нет, он, конечно, любит меня, но… Но я уже не была для него номером первым в жизни, это место заняло его дело. Павел не говорил этого прямо, но контекст его уклончивых объяснений был именно таким. Его цель – упорной работой добиться всего, чего он достоин, чего заслуживает. Стать self made man, так сказать. А ребенок – это успеется. И вообще…
Короче, я поняла, что мешаю ему. Да и тревога оказалась ложной – судьба, видать, пощадила меня. Сдав экзамены, мы разъехались по домам, договорившись встретиться в сентябре. Никто из нас не собирался возвращаться в свои города: Москва уже прочно притянула к себе. Но вопрос, где жить и работать, оставался открытым: ранее вожделенный свободный диплом стал уже привычным. Надо было начинать жить по-взрослому. И в этой взрослой жизни, как оказалось, у Ростовцева не было места для меня.
Он позвонил мне в конце августа. Сообщил, что снял себе комнату в коммуналке. Поинтересовался моими планами. И когда между прочим спросил: «Хочешь, подыщу тебе жилье подешевле?» – я поняла: все. Кончилось мое счастье. Кончилась наша любовь.
Наша, но не моя. Но тогда хватило гордости холодно отказаться от услуг. У нас даже не было прощания, будто мы чувствовали, что это еще не конец… Даже когда он, спустя пять лет, уже крепко встав на ноги, женился, я знала: не конец. Слишком многое нас связывало в те годы, чтобы так буднично кончиться.
Господи, как все просто и холодно выглядит на бумаге. Я написала на одной страничке о том, что составляло суть и смысл моей жизни те пять лет и продолжает составлять всю дальнейшую жизнь, о том, что умрет только вместе со мной – моя любовь, как же она была прекрасна и как далека сегодня, когда его нет рядом. Сколько страстей вместилось в эту страничку, сколько чувств и переживаний, сколько счастья и радости. Могу ли я не пытаться вернуть, не попытаться повторить это? Для чего же тогда я живу?
– Дай мне хотя бы время подумать. Я не могу оставить все и уехать: у меня крупная фирма, десятки сотрудников, семья, наконец. – И тут до него дошло, что практически он согласился и теперь просит только о небольшой отсрочке. Как это получилось – он так и не понял, разве что просто не мог поступить иначе. Сомневаться в ее словах не пришло в голову – можно ли такое выдумать?
Ей стало ясно, что она добилась своего. Даже насторожилась – слишком легко и быстро. А потом осознала, что забыла, какой он: действительно, не способен отказать умирающему в кружке воды. И сама настолько вошла в роль умирающей, что даже не подумала совеститься – хотя бы в душе. Тактическая цель была достигнута, оставалось обговорить детали.
– Позвони мне через неделю. Я дам тебе окончательный ответ. Только, пожалуйста, не дави на меня. Не звони до срока. Мне надо переварить все это. Тебе есть где жить или ты уедешь к себе?
– Я позвоню через неделю. – Она с трудом сдерживала радость, хотя этого, наверное, и не требовалось. – Не волнуйся, на улице не останусь.
И ушла. Павел сидел один в кабинете. Приготовленный Галкой кофе давно остыл. В воздухе стоял неуловимый аромат чужого человека, и это было единственное, что напоминало о случившемся. Было ощущение чего-то крайне нежелательного, чужеродного, вторгшегося в отлаженную до мелочей жизнь. И оно не уходило, требовало решения, а он никак не мог сосредоточиться. Не мог понять – что же произошло, кто к нему приходил и чего просил. В голове царил сумбур, мысли мешались, и только одна рефреном стучала в возбужденном сознании: «Аленка умирает…» Надо было попытаться все осознать, понять главное: на что именно он согласился так быстро и легко?
Ответ был прост: на измену Иришке. Он согласился обмануть свою любимую жену, свою единственную любовь, которая была самым родным и близким ему человеком. То, что когда-то в юности он испытывал к Алене, не шло ни в какое сравнение с чувством к жене. Тогда ему было просто тепло и надежно – она была заботливым другом и верной любовницей, но он никогда не испытывал духовной близости с ней. Ира – совсем другое дело. Ира была такой умницей, так хорошо все понимала, что ей можно было рассказать все и получить разумный и неизменно верный совет. Ему было с ней спокойно всегда и в любой ситуации, ему никогда и в голову не приходила мысль о возможности ее обмануть, оставить, заменить другой женщиной.
Ира была директором одного из филиалов его компании, и это было подразделение, за которое он был спокоен. Остальные четыре требовали постоянного контроля и вмешательства, хотя менеджмент был поставлен так хорошо, что сбой мог иметь лишь локальное значение, не оказывая особого влияния на работу компании в целом. Ему все время советовали расширить дело, но он пока медлил: денег было вполне достаточно, честолюбие было удовлетворено. Порой, правда, охватывало смутное беспокойство: что же дальше, доживать на достигнутом, как старики? И вот на тебе, проблема. Да еще какая…
Послышались шаги. Павел очнулся: неужели она возвращается? Вошел Сергей Бортников – его компаньон и друг, который был в недельной командировке в Европе и решил, видимо, по пути из аэропорта заехать в офис.
– Привет! – Павел поднялся навстречу другу, тепло пожал руку. Серега был свой человек, они дружили и семьями. – Как съездил?
– Здорово, братан! Поездка – полный прикол, воздух объединенной Европы, знаешь ли, бодрит. И вообще – пора кончать с баксами и переходить к расчетам в евро. Дела наши идут неплохо, контракт скорее всего будет подписан, но об этом потом. Проезжал мимо, увидел свет в знакомом окошке и решил заглянуть, сказать «хай!». Но что за думу вижу на челе? – Серега любил иногда для разнообразия выражаться высоким штилем.
– Да так… – Павел запнулся. Возникла мысль рассказать все. Но стоило ли – так сразу, не разобравшись самому? Может, еще обойдется. – Ничего серьезного, устал.
– Чего сидишь тогда? Хотя знаю, любишь работать один, без коллектива. Ладно, не хочешь, не говори. А я все-таки поеду домой – извини, хочется детей обнять, да и Аннушка ждет в машине. – Бывай, до завтра!
Ростовцев снова остался один. И это было уже угнетающее одиночество, требующее принятия решения в ситуации, кажущейся ему неразрешимой.
Павел допил холодный кофе. Машинально проверил электронную почту – в ящике было пять непрочитанных сообщений. Он не стал их открывать: почему-то немедленно захотелось увидеть Иришу.
Тщательно заперев кабинет и проверив охрану, Павел уехал домой. До конца дня, разрушившего отлаженный механизм его жизни, оставалось четыре часа. Ему не хотелось принимать решения сегодня. Это был просто инстинкт самосохранения, попытка продлить еще на несколько часов свою прежнюю спокойную жизнь. По дороге он купил цветы – своей единственной.
