Текст книги "Де Голль"
Автор книги: Марина Арзаканян
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)
1968 Год
С середины 1960-х годов во Франции все громче стали заявлять о себе студенты. Их насчитывалось более 600 тысяч человек. В своем большинстве это были учащиеся государственных университетов, доступ в которые оставался открытым практически для любого молодого человека, имеющего диплом о среднем образовании. Однако сложная система экзаменов приводила к тому, что лишь треть зачисленных на первый курс заканчивала университеты. Многим студентам такая ситуация не нравилась. В их среде начали складываться так называемые гошистские [53]53
От французского слова gauche – левый.
[Закрыть]группировки, находившиеся под влиянием идей анархизма, троцкизма и маоизма. Представители этих самопровозглашенных объединений призывали к бунту против устаревшей системы французского высшего образования.
Гошистское движение быстро ширилось. Студенты все более открыто выступали с требованиями предоставить им право участвовать в решении вопросов, касавшихся условий их жизни в университетских кампусах, а также содержания, форм и методов обучения. Они заявляли, что необходимо «отрицать» и «оспаривать» традиционные устои французского общества, и выдвинули лозунг «запрещено запрещать».
От слов учащиеся постепенно перешли к делу. Гошисты стали срывать занятия. 15 января 1968 года в университетском пригороде Парижа Нантер студенты спровоцировали стычки с полицией. На это событие никто не обратил особого внимания. Главной темой разговоров по всей Франции были предстоящие X Зимние олимпийские игры в Гренобле. 6 февраля де Голль присутствовал на их торжественном открытии. Правда, президенту грандиозный спортивный праздник не доставил удовольствия. Генерал был опечален гибелью в Средиземном море французской подводной лодки «Минерва». Она исчезла с радаров 27 января. Группа аквалангистов во главе с известным океанографом Жаком Ивом Кусто не смогла отыскать даже ее следов.
8 февраля де Голль отправился в Тулон, где участвовал в траурной церемонии по погибшим морякам и морским офицерам. Там президент зашел на борт другой подводной лодки – «Эвридики», совершившей погружение. В тот же день генерал уехал в Париж. В знак траура он в течение месяца носил на левой руке черную ленту.
Весной жизнь президента Франции проходила в обычном русле. Он занимался вопросами международной политики, принимал в Елисейском дворце глав иностранных государств, давал аудиенции. Тем временем ситуация в Нантере становилась напряженной. Студенты срывали занятия, объявляли о своем намерении устроить «культурную революцию». В апреле 1968 года в парижском пригороде начались настоящие беспорядки. Их возглавил известный гошист, выходец из Германии Даниэль Кон-Бендит. Он и его сторонники призывали ликвидировать «классовый университет» и даже свергнуть правительство, все время нарывались на стычки с полицией.
Президент республики и премьер-министр уже были вынуждены обратить внимание на происходящее. Де Голль в это время занимался организацией мирных переговоров между США и Северным Вьетнамом. Он гордился тем, что стороны дали согласие встретиться в Париже. По поводу студенческих волнений генерал просто сказал Помпиду: «Выпутывайтесь» {564} .
Глава кабинета, видимо, посчитал, что «выпутаться» еще успеет. У него давно была запланировала десятидневная поездка в Иран и Афганистан, и 2 мая он уехал. А декан факультета в Нантере объявил о прекращении занятий и исключении Кон-Бендита. В ответ на это студенческие волнения уже переместились в центр столицы, в Сорбонну и окружающий ее Латинский квартал. Учащиеся организовали митинг протеста. 4 мая руководители старейшего университета Европы вызвали полицию. Сорбонну закрыли, многих гошистов задержали.
Такие действия лишь еще более распалили обстановку. Многие студенческие союзы объявили забастовку. Занятия и в высших и в средних учебных заведениях прекратились. Учащиеся вышли на улицы. С 7 по 10 мая беспорядки охватили весь Латинский квартал. Студенты били витрины, поджигали машины, валили деревья и решетки. В ночь с 10 на 11 мая они выстроили в центре Парижа баррикады.
Де Голля такая ситуация поначалу только раздражала. Президент говорил о происходящем: «Они заявляют, что бастуют, но ведь они – не производители… Это трагикомедия, взрыв общества изобилия… На самом деле они хотят только наслаждаться, прожигать жизнь и сеять хаос» {565} . Генерал считал, что необходимо реагировать жестко. 8 мая президент твердо сказал: «Нельзя допускать, чтобы на улице царил беспорядок! Это невозможно! Надо заканчивать с насилием!» Потом добавил: «Вначале делают предупреждение, потом стреляют в воздух, один раз, второй, а если это не действует, то – по ногам» {566} . Президент, конечно, погорячился. Вряд ли он готов был применить такие меры. Однако полиция действовала и дубинками и слезоточивым газом. Только за ночь с 10 на 11 мая несколько сот студентов ранили и столько же арестовали. А Франция, так беззаветно любимая президентом, уже походила на реку, вышедшую из берегов.
11 мая вернувшийся из зарубежной поездки Помпиду решил смягчить обстановку и открыть Сорбонну. Студенты тут же заняли ее. Мало того, 13 мая профсоюзы объявили о всеобщей забастовке, которая очень быстро охватила всю страну. Президент должен был отправиться с официальным визитом в Румынию. Он колебался, но все же 14 мая уехал. Генерал решил, что, в конце концов, «наведение порядка – дело правительства, а не главы государства» {567} . Своим министрам де Голль нравоучительно объявил: «Если мы будем расстилаться перед ними, значит, Государства больше нет. Власть не отступает, иначе она потеряна» {568} .
Возможно, президент надеялся, что все как-то образуется. Но за те пять дней, что он отсутствовал, ситуация стала еще хуже. 15 мая студенты заняли театр «Одеон». А к 20-му бастовали уже более десяти миллионов человек. Закрылись почти все учреждения, банки и учебные заведения. Прекратили действовать транспорт, радио и телевидение. Рабочие и служащие повсеместно занимали предприятия, проводили манифестации под лозунгами «Десяти лет достаточно», «Де Голль, до свидания». Однако профсоюзы не стали солидаризироваться со студентами. Воспользовавшись их взрывом, они сочли момент самым удобным, чтобы выдвинуть собственные требования, которые главным образом сводились к повышению зарплаты.
Де Голль держался, но реагировал очень нервно. По возвращении из Румынии 18 мая он бросил министру национального образования Алену Пейрефиту: «Ну что там ваши студенты? Все носятся?» {569} На заседании правительства, состоявшемся в тот же день, президент был краток. Он призвал министров навести, наконец, порядок и произнес свою знаменитую фразу: «Реформа – да, хаос – нет!»
24 мая де Голль решил выступить по радио и телевидению с речью перед соотечественниками. Он говорил о «сдвигах, происшедших во французском обществе», «исключительности создавшейся ситуации» и заявил о необходимости проведения референдума по дальнейшей государственной политике {570} . Однако к речи президента никто и не думает прислушаться. Ситуация достигла апогея. Премьер-министр Помпиду в резиденции на улице Гренель начал переговоры с профсоюзами и предпринимателями. Но теперь, помимо студентов и профсоюзов, в бой вступила левая оппозиция, выдвинувшая политические требования. Коммунисты говорили о необходимости создания народного правительства с их участием. А Франсуа Миттеран просто заявил – «власть вакантна». Он объявил себя кандидатом на пост президента и сказал, что назначит Пьера Мендес-Франса премьер-министром.
И вот тогда де Голль дрогнул. Бурный водоворот событий его окончательно разбалансировал. Генерал переживал страшные дни. Он понимал, что впервые в жизни не контролирует ситуацию. Президент говорил генеральному секретарю Елисейского дворца Бернару Трико: «Ситуация совершенно неуловимая. Я не знаю, как реагировать. Я не понимаю, что надо сделать не для того, чтобы взять в руки этот народ, а для того, чтобы он сам взял себя в руки. Я не знаю, что делать» {571} .
Близким де Голлю людям тяжело было смотреть на него в последние дни мая. Сын генерала, приезжавший в Елисейский дворец, вспоминал: «Я видел перед собой не президента республики, а отца – истерзанного, разочарованного, раздраженного и очень усталого от наблюдения за зрелищем, которое являла наша страна» {572} . Генерал сам признавался, что потерял голову. Он с грустью отмечал: «Я чувствую, что во мне теперь живут два человека. Один верит в государство, во Францию, в свои собственные возможности выступить с призывом к французам, чтобы они еще раз избежали катастрофы. Второй сомневается в себе, во французах, в государстве, в армии. Один от имени Франции и своей любви к ней требует от себя огромного усилия, чтобы встать выше обстоятельств и изгнать бесов. Другой пытается оставить французов на их пути к злу, потому что они сами этого хотят» {573} .
Что мог предпринять человек в таком состоянии? 29 мая президент принимает довольно странное решение – лететь на вертолете с женой в Баден-Баден, в ставку французских войск в Западной Германии. Он прибыл туда и встретился с командующим этим подразделением генералом Массю. Де Голль заявил ему, что «все потеряно», и хотел заручиться поддержкой вверенных Массю военных сил {574} . Тот ответил, что на французский контингент, расквартированный в ФРГ, конечно, можно рассчитывать. Однако Массю не расценивал ситуацию во Франции как критическую. Он быстро убедил президента вернуться. Де Голль пробыл в Баден-Бадене полтора часа и улетел назад, сначала в Коломбэ, а затем в Париж.
В столице президент принял решение. 30 мая он опять выступил с речью по радио и телевидению, заявив, что стране грозят «диктатура» и «тоталитарный коммунизм». Де Голль объявил о намерении «остаться на занимаемом посту, роспуске Национального собрания и проведении новых выборов» {575} .
Премьер-министр Жорж Помпиду в конце мая завершил переговоры с профсоюзами, в результате которых были подписаны Гренельские соглашения. В них фиксировалось обязательство правительства значительно повысить зарплаты, пенсии и различные пособия. 31 мая в Париже состоялась мощная манифестация в поддержку президента. Демонстранты вышли на улицы под лозунгами «Де Голль не одинок!», «Коммунизм не пройдет!».
Франция, казалось, устала от бурного майского выплеска эмоций. Студенты успокоились, профсоюзы, добившись своего, призывали французов возвратиться на рабочие места, а оппозиция не смогла сплотиться. Теперь ей надо было готовиться к внеочередным парламентским выборам. В середине июня в стране воцарилось прежнее спокойствие.
На прошедших в конце месяца выборах в Национальное собрание голлистская партия добилась небывалого успеха. Она завоевала абсолютное большинство, заняв 293 места. Таким образом, французы, совсем недавно выражавшие недовольство властью, теперь сказали ей «да», предпочитая порядок, а не хаос. Де Голль мог праздновать победу. Но в его душе майские события оставили такую рану, которая не заживет уже никогда. До конца своих дней он будет бесконечно возвращаться в мыслях к ним.
10 июля президент решил сменить премьер-министра. Он назначил на пост главы правительства Мориса Кува де Мюрвиля. А Помпиду, служивший де Голлю верой и правдой шесть лет, отправился в отставку. Генерал всегда доверял ему, но майские события не сплотили, а разъединили двух человек.
Президент размышлял о том, отчего все произошло. Он говорил: «Единственный виновник – это я» {576} . Но в чем де Голль себя винил? В том, что предоставил премьер-министру полную свободу действий в области внутренней политики {577} . А что изменилось бы, если бы президент сам занимался сложными социальными проблемами, которые порой разрешить очень трудно. Человек так устроен, что всегда будет чем-нибудь недоволен. Май стихийно вовлек в свою пучину почти все слои французского общества. Генерал не мог этого не понимать. И все-таки он затаил тайную обиду на Помпиду. Де Голль считал, что его премьер-министр слишком много уступил профсоюзам во время переговоров, не отдавая себе отчета в последствиях. Президент прямо заявлял: «Помпиду все выложил на улице Гренель. Не надо было это делать. Профсоюзы довольствовались бы половиной и даже четвертью. А теперь экономика раздавлена и отброшена на годы… Ни у кого нет чувства государства» {578} . Генерал был абсолютно прав. Из-за огромного повышения зарплат, пенсий, всевозможных пособий французская экономика дала сильный крен. Стране с большим трудом удалось избежать девальвации франка, у нее возникли серьезные проблемы внутри «Общего рынка».
Летом 1968 года де Голль не переставал думать и о своих соотечественниках. Он не понимал, как они могли так поступить с ним. Впрочем, президент давно знал, что Франция и ее жители – это далеко не одно и то же. Его отзывы о согражданах стали уничтожающими. «Ох, эти французы, – гневно замечал он, – крикливый народ, который всегда готов все сломать и предать огню, если затронут его ничтожный личный интерес» {579} .
И тем не менее президент размышлял и о том, в чем, может быть, был не прав по отношению к согражданам. В день национального праздника 14 июля 1968 года он неожиданно для всех принял решение амнистировать оасовцев, даже приговоренных к пожизненному заключению.
В августе внимание президента Франции было приковано к событиям в Чехословакии. Он решительно осудил ввод советских войск на территорию этой страны.
Осенью де Голль начал понемногу отвлекаться от своих грустных мыслей. В сентябре он ездил в Бонн. В октябре генерал отправился с официальным визитом в Турцию. Красоты Стамбула – роскошные залы гарема во дворце Топкапы, величественный собор Святой Софии, лазурно-голубые воды Босфора – так радовали глаз, хотя и не могли исцелить душу.
Президент не смог обрести прежнюю форму. Это отмечали и его близкие, и его соратники. В начале декабря в Рамбуйе после традиционной охоты гости собрались в большом зале замка на обед. Министр Раймон Трибуле смотрел на де Голля и думал: «Где же прежний Генерал, где его оживленная речь, эрудиция? Теперь он заставлял себя не потерять нить разговора, а взгляд его устремлялся за окно и терялся в печали зимнего пейзажа. Какой же он грустный» {580} .
В начале 1969 года жизнь де Голля оживило одно событие – вступление в США в должность президента Ричарда Никсона. Генерал был давно знаком с этим человеком, он ему нравился. И Никсон, в свою очередь, с большим уважением относился к де Голлю, считая его выдающимся государственным деятелем эпохи. Президент США вспоминал: «Первое, что я считал необходимым сделать, – это установить хорошие отношения с Францией и с де Голлем» {581} . И Никсон, действительно, в конце февраля 1969 года приехал в Париж. Генерал принял его и был очень рад, что теперь главой Белого дома стал человек, с которым легко и удобно будет вести диалог. В конце марта де Голль отправился в Соединенные Штаты на похороны Эйзенхауэра. После них он еще раз беседовал с Никсоном о развитии отношений между США и Францией.
Возобновление диалога с Америкой де Голль расценивал как важный момент французской политики. Однако беспокоило его совсем другое. Президент упорно думал о том, что он может предложить уже не Франции, а французам. Генерал считал теперь своим долгом обратиться к внутренней политике и тем самым оправдаться перед соотечественниками за невнимание к ним. Он задумал осуществить идею «ассоциации труда и капитала», разработанную голлистами еще во времена РПФ. Но одно дело идея, совсем другое – воплощение ее в жизнь.
Президент решил, что первым шагом на пути к «ассоциации» будут реформа сената и новое районирование страны. Первая предполагала лишение верхней палаты парламента законодательных функций. Второе – некоторое расширение местного самоуправления. Де Голль счел нужным объединить эти две проблемы в один законопроект и вынести его на суд французов – всеобщий референдум.
Проект был явно неудачным. В нем объединялись две плохо сочетаемые вещи. Простой человек вообще не мог понять, что все это означает, и уж тем более, как может повлиять на улучшение его жизни. Многие министры и соратники говорили президенту, что лучше всего отказаться от такой странной затеи. Но он и слушать никого не хотел. Законопроект по настоянию генерала вынесли на референдум, назначенный на 27 апреля 1969 года. Де Голль объявил во всеуслышание, что, если французы его не поддержат, он уйдет в отставку. Некоторые сразу назвали такое заявление президента политическим самоубийством.
В начале весны началась кампания по референдуму. Голосовать против законопроекта призвали лидеры левой оппозиции и бывший министр Валери Жискар д'Эстен, глава группы «независимых республиканцев». Опросы общественного мнения свидетельствовали о том, что большинство французов не склоняются одобрить проект.
Де Голль словно замер. Он говорил, что ему больше нечего предложить французам. Складывалось впечатление, что президент устал и просто не знал, что ему дальше делать со своей властью. Но тем не менее он надеялся до последнего и не хотел верить опросам {582} . 10 апреля в беседе с Мишелем Друа, транслировавшейся телевидением, генерал пытался объяснить согражданам суть законопроекта. 25 апреля президент выступил еще раз, призывая к положительному голосованию {583} . Но французы впервые сказали ему «нет». 27 апреля 1969 года 52,41 % голосовавших дали отрицательный ответ. Узнав о результатах, генерал с горечью произнес:
«Меня ранили в мае, а теперь прикончили» {584} . 28 апреля де Голль опубликовал свое самое короткое коммюнике – «Я прекращаю мои функции президента республики. Это решение входит в силу сегодня в полдень» {585} – и навсегда покинул Елисейский дворец.
Так неожиданно и несколько нелепо завершилась политическая и государственная карьера «самого знаменитого из французов». Так он сам решил свою судьбу. Покидая президентский дворец, генерал сказал адъютанту Франсуа Флоику: «В сущности я не должен огорчаться, что все закончилось именно таким образом. Иначе, какие у меня были бы перспективы на будущее? Только трудности. Они лишь ухудшали бы мнение обо мне как о персонаже, вылепленном Историей. А я бы напрасно истощал свои силы, потому что Франция в них больше не нуждается» {586} .
В конце пути
Что же осталось? Только Коломбэ и воспоминания. Де Голль сразу решил начать работать над мемуарами о своем президентстве. Но первые дни после референдума оказались мучительными. Как трудно было входить в другую жизнь, осознать в одночасье, что ты навсегда отошел от дел, и действительно ощутить себя «старым человеком, ожидающим вечного холода». Отвлечься помогали только свежая майская природа, ранние цветы, высаженные Ивонной в парке Буассери, и чтение. Генерал брал в руки старые стихотворные сборники. Но глаза сами отыскивали почему-то лишь грустные строки. Вот, например, Пеги. Де Голль выписал в свой дневник несколько строф:
О coeur humilie
coeur solitaire
Seul sur un ocean
De lassitude
Plongé dans un néant
De solitude {587}
Во Франции в начале мая уже открылась президентская кампания. Голлистская партия выдвинула Жоржа Помпиду. Генерал не хотел вмешиваться в происходящее. Он раз и навсегда решил, что никогда не будет никоим образом принимать участие в политической жизни страны. Де Голль захотел на время вообще покинуть Францию. По просьбе бывшего президента его личные адъютанты-секретари организовали ему поездку в Ирландию. Генерал никогда не был на этом острове, земле своих предков по материнской линии, и захотел ее посмотреть и заодно отвлечься от недавних печальных событий.
Путешествие де Голля по Ирландии длилось целых сорок дней. Его принял в Дублине президент страны Имон Де Валера. Он познакомился со многими людьми, в том числе своими дальними родственниками. С острова генерал отправил много писем. Он нашел в себе силы ответить всем тем, кто прислал ему послания по поводу ухода с поста президента. Его ответы были кратки и любезны. Но в письме к сестре де Голль все-таки дал и оценку происшедшему: «Случилось то, что должно было случиться. Французы в настоящее время в своем большинстве еще не стали таким народом, который в состоянии отстаивать утверждение Франции, за которое от их имени я боролся тридцать лет. Но то, что было сделано, сначала во время войны, а потом в течение последних одиннадцати лет, имеет такой размах, что только будущее его оценит. Тот посредственный период, в который теперь вступает наша страна, лишний раз докажет это» {588} .
Сыну генерал писал о своих впечатлениях от Ирландии: «Страна очень красива. Ее пейзажи великолепны. Сейчас мы находимся на берегу бухты океана, окруженной пустынными скалистыми горами» {589} . День 18 июня бывший президент впервые провел вдали от холма Валерьен под Парижем, куда приезжал ежегодно, начиная с 1945 года. Сейчас он вспоминал эту знаменательную для себя дату почти один, без соратников, «голлистов первого часа». Рядом были лишь Ивонна и адъютант Франсуа Флоик. На следующий день де Голль возвратился во Францию, в Коломбэ.
Жизнь генерала шла в спокойном, размеренном ритме. Прогулки по лесу и парку Буассери, книги, телевизор, пасьянс. Бывший президент ни к чему не потерял интерес. Главой Франции стал Жорж Помпиду. Он назначил на пост премьер-министра Жака Шабан-Дельмаса, который всегда слыл левым голлистом. Сейчас он провозгласил программу реформ под названием «новое общество». Бывшему президенту было любопытно, насколько Шабан-Дельмас сможет преуспеть. Генерал буквально прильнул к телевизору, когда в июле 1969 года показывали кадры о высадке американских космонавтов на Луну.
Главным же в жизни де Голля становится работа над воспоминаниями. Он назвал их «Мемуары Надежды». Книга должна была охватить весь период президентства и составить три тома. Генерал хотел оставить миру письменное свидетельство о своей деятельности на службе любимой Франции.
Теплым длинным августовским вечером Ивонна, уютно расположившись под торшером, вязала. Рядом с ней сидел ее сын. Бывший президент работал в кабинете. И вдруг он появился в гостиной с исписанными листами бумаги в руках и сказал: «Сейчас я буду вам читать первые строки моих мемуаров» {590} . Нетрудно было догадаться, что они начинались с его видения отечества:
«Франция возникла из глубины веков. Она существует. Ее зовут грядущие столетия. Но всегда, во все времена Франция оставалась сама собой… Государство, которое несет ответственность за Францию, должно проявлять заботу одновременно о наследии прошлого, о его сегодняшних интересах и о ее надеждах на будущее» [55]55
Перевод В И Антюхиной-Московченко.
[Закрыть].
Приезд в Коломбэ родных, особенно детей и внуков, всегда радовал де Голля. Своих известных соратников, министров он принимал редко, хотя многие хотели его видеть. В Буассери все время приезжали лишь два секретаря, Пьер-Луи Блан и Ксавье де Боленкур, которые подбирали документы для воспоминаний генерала и выполняли всю вспомогательную техническую работу по тексту. Блан говорил, что именно в 1969 году де Голль как нельзя больше походил на «короля в изгнании» {591} .
Пришла осень. Увядание природы наводило на грустные мысли. Багрово-золотистый октябрь сменился хмурым ноябрем с дождем и туманом. Генерал отвечает на поздравительные открытки, присланные к Дню святого Шарля. Он замечает в письме к племяннице: «Мы с Ивонной живем здесь в одиночестве. Но после стольких пережитых волнений оно не кажется нам давящим» {592} . Сыну же де Голль пишет следующее: «Через тринадцать дней я начну восьмидесятый год моей жизни. Несмотря на испытания, сомнения и связанную с возрастом усталость, я должен спешить» {593} . Думал ли он о смерти? Возможно. Ведь еще два года назад, будучи президентом, генерал отметил: «В моем возрасте уже чувствуешь, как тень жизни расплывается в ожидании ночи» {594} .
В декабре в Коломбэ приехал Андре Мальро. Через полтора года писатель издал небольшую книгу об этой своей последней встрече с де Голлем – «Дубы, которые срубают…» {595} . Два знаменитых человека уселись в кабинете генерала и провели за разговорами весь день. За окном падал хлопьями снег, в кресле спал, свернувшись клубочком, серый кот Гри-гри, а хозяин дома и писатель вспоминали ушедшие годы, события, людей. Мальро запало в память, как де Голль сказал: «Да, Сталин был прав. В конечном счете все побеждает смерть».
В новом, 1970 году бывший президент согласился на предложение издательства «Плон» опубликовать его речи и послания в пяти томах. Теперь работы только прибавилось. Генералу так хотелось все успеть. А сделать еще нужно было очень много. Он все время думал об этом. В письмах к родным и знакомым де Голль неизменно подчеркивал: «Если Богу будет угодно, я завершу мой труд» или «Может быть, Бог отпустит мне время, чтобы закончить» {596} . Он просил у Всевышнего еще три года.
Весна прибавила генералу сил. Первый том был в целом написан. Де Голль назвал его «Возрождение». Настроение поднял и выход в свет двух книг «Речей и посланий» – «Во время войны» и «В ожидании». Бывший президент мог немного расслабиться. Он решил поехать в начале лета в Испанию, где никогда не был.
3 июня генерал с женой отправился в путь на машине. Супруги решили посмотреть самые красивые города страны и просто отдохнуть. Свой маршрут они начали со святого места – Сантьяго-де-Компостела, города со знаменитым средневековым собором, хранящим мощи святого Иакова. 8 июня де Голль прибыл в королевский дворец-музей Эскориал. Как тут было не вспомнить стихи Альбера Самена [56]56
Самен, Альбер (1858–1900) – французский поэт, прославившийся своим сборником стихов «В саду инфанты» (1893).
[Закрыть], которые он так любил:
Mon ame est une infante en robe de parade,
Dont l'exil se rflete, éternel et royal,
Aux grands miroirs déserts d'un vieil Escurial
Ainsi qu'une galere oubliée en rade {597} .
Генерал ходил по мрачным залам дворца и думал. Чья это душа? Чье изгнанье? Его? Сколько же их было этих изгнаний? Сорокового года, сорок шестого и последнее, шестьдесят девятого. Кто помнит об этом сейчас? Стены здания военного министерства на улице Сен-Доминик или зеркала нелюбимого Елисейского дворца? А он сам? Разбитая об острые скалы, старая заброшенная галера. Без кормчего, без гребцов. Никогда она уже не отправится в счастливое плавание на завоевание милой сердцу Франции.
Потом был Мадрид. Бывший президент встретился с Франко. Он с уважением относился к этому человеку и был рад беседе с ним. Два генерала говорили о колониальной политике, деколонизации, роли ООН в международных отношениях {598} . Де Голль побывал в музее Прадо, а затем отправился в Толедо, Кордову, Гранаду, Севилью. Передохнув неделю на южном берегу в горах под Марбельей, он вернулся в Коломбэ.
Лето в самом разгаре, но об отдыхе больше думать не приходится. Столько дел! Дня едва хватает, чтобы успеть выполнить намеченное. Писатели, ученые по-прежнему присылают де Голлю свои книги. Он находит время хотя бы просмотреть их, отвечает на письма. Приезжают внуки. Генералу так приятно пообщаться с мальчиками, которые уже выросли и вступают во взрослую жизнь. Он гуляет с ними по парку, а вечером все усаживаются в гостиной и бывший президент торжественно, почти ритуально, читает отрывки из своих воспоминаний.
Де Голль очень рад тому, что издательство «Плон» быстро выпустило оставшиеся три тома его «Речей и посланий». Третья книга – «Возрождение» увидела свет в июне, четвертая – «С усилием» – в июле и последняя – «В конце пути» – в начале сентября.
Генерал спешит. Готов первый набросок второго тома мемуаров. Он будет называться «Усилие». Но сил не так много. Работать быстро не удается. Де Голль подбадривает себя и вспоминает о великих людях, которые в более почтенном возрасте, чем он сейчас, создавали шедевры. Бывший президент отмечает в своем дневнике: «В 89 лет Софокл пишет "Эдип в Колоне", в 80 Гёте пишет "Фауст". В 97 лет Тициан рисует "Снятие с креста", а Верди в 85 создает свой грандиозный "Те Деум". Еще Моне, Кант, Вольтер, Шатобриан, Гюго, Толстой, Шоу, Мориак. Сколько восьмидесятилетних людей продолжали свое замечательное творчество!» {599}
Генерал размышлял, о чем писать дальше. Он ходил по дому и смотрел на подарки, которые получил от разных государственных деятелей. Так он вспоминал людей, и память сразу восстанавливала какие-нибудь эпизоды. Де Голлю за годы президентства надарили уйму всевозможных предметов. Но он взял в Коломбэ лишь то, что ему нравилось. Персидский ковер ручной работы от шаха Ирана, на котором был выткан портрет генерала. Сабли из Саудовской Аравии, Ирака, Сирии, Марокко. Большой серебряный самовар от Брежнева и Косыгина. Огромные бивни слона из Камеруна. Смешная, но такая милая трехметровая эфиопская вышивка. На ней в наивной форме изобразили де Голля с женой, приехавших в Аддис-Абебу. Генерал особенно любил резное изображение Богородицы, выполненное из дерева средневековым мастером, – подарок Аденауэра, а также большую бронзовую статую «Победа» Антуана Бурделя. Жена известного скульптора подарила ее де Голлю, и она была установлена в парке Буассери.
И опять в Коломбэ пришла осень, сначала, как обычно, красивая, мягкая и тихая. Октябрь ознаменовался для генерала важным событием. Вышел в свет первый том его «Мемуаров Надежды», охвативший 1958–1962 годы. Де Голлю привезли несколько десятков экземпляров. Он с удовольствием стал их подписывать.
А дни летели дальше. Наступил и самый печальный осенний месяц. Время, остановись! Господь, дай ему еще пожить, чтобы он успел завершить свой труд. Нет?!
9 ноября 1970 года. Генерал встал в восемь, в девять позавтракал, просмотрел утренние газеты и отправился на традиционную прогулку по своему парку. День был таким хмурым, промозглым. Накрапывал мелкий дождик. Его капельки маленькими струйками стекали по статуе «Победы». Ветер срывал с деревьев последние желтые листья. Де Голлю сами пришли в голову стихи Эмиля Верхарна:
О ces feuilles qui tombent…
Et cette pluie a l'infini
Et puis ce cri, ce cri
Toujours le meme dans mon ame!
Feuilles…
Feuilles couleur de mes douleurs et de mes pleurs
Comme il en tombe sur mon coeur…
И fait novembre en mon ame.
Все эти слова были так созвучны и погоде, и его настроению. На улице ему стало холодно и неуютно. Через пятнадцать минут он вернулся в дом. День прошел как обычно.
