Текст книги "Сатирические очерки"

Автор книги: Мариано де Ларра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 30 страниц)

Европейское бедствие [319]319
  Всем памятно изгнание господина Вургоса из Палаты знати. Эта акция, не знаю, законная или противозаконная, а также приведенные мною ниже несколько строк из статьи, опубликованной в свое время пострадавшим в ряде газет, являются фактами более чем достаточными для понимания настоящего фельетона, который не мог быть ранее напечатан по независящим от автора обстоятельствам. (Прим. автора.)
  Статья написана, видимо, весной 1834 г., вскоре после того, как бывший министр в кабинете Мартинеса де ла Роса Хавьер де Бургос был временно исключен из Палаты знати по обвинению в растрате. Видимо, по цензурным соображениям (на это намекает Ларра в нервом примечании к статье) статья тогда не была напечатана и включена Ларрой в отдельное издание очерков 1835 г.


[Закрыть]

Провидение в своих тайных помыслах ниспосылало человеку в разные периоды его истории немало великих бедствий. Уже в незапамятные времена ничего не ведавший дотоле человек познал несчастье, которое непосредственно предшествовало сотворению нашего злополучного мира. Тот, кому довелось увидеть, что мужчина жертвовал своим ребром ради создания женщины, по всей вероятности не обладал особым даром предвидения, иначе он сразу же отдал бы себе отчет (да простят мне этот анахронизм!) в том, что наше счастье не будет долговечным. Так оно и случилось. Хитрый змий заговорил, и женщина доверилась первому же пришельцу. К несчастью, подобная уступчивость стала повторяться из века в век. С древа познания добра и зла упало яблоко, и с тех пор мы, кажется, ничего не познавали, кроме зла. Доверчивый супруг вкусил запретный плод, и сразу же рухнуло здание цветущего рая. Это было первым бедствием, и к тому же не самым легким. Благодаря проступку первого человека мы стали жить на земле. Затем появляется еще один смертный, а с ним и новый проступок! этот второй смертный начинает с того, что убивает третьего: так рождается богом проклятое племя и наступает второе бедствие. Хорошенькое начало, по которому не трудно уже предсказать и конец! Первое человекоубийство, увы, оказалось не последним. Человек погрязает во зле, один порок сменяется другим, одно преступление влечет за собой другое, словом, дело принимает такой скверный оборот, что всевышнему все это, наконец, надоело, и, раскаиваясь в содеянном ранее, он насылает на землю потоп и истребляет всякую плоть. Потоп! Ни деревья, ни высокие горы не приносят спасения. Разверзается твердь небесная, низвергается ливень, и в бурных потоках гибнет все живое. Это третье бедствие.

Но вот человек снова начинает заселять землю, и с этих пор бедствиям нет числа. Едва успев пережить страшное наказание, он снова отваживается на преступление. Он забывает и своего бога и свою религию: потоп ничему его не научил. Об этом узнает создатель и, разуверившись в силе воды, испытывает теперь на нечестивых городах Содоме и Гоморре [320]320
  Содом и Гоморра– древние города в Иорданской долине Палестины, по библейскому преданию истребленные небесным огнем за разврат.


[Закрыть]разрушительную силу огня; но и это не помогает. В соляной столб превращает он любопытного; в Вавилоне смешивает языки дерзких потомков Ноя, превращает знаменитую Вавилонскую башню просто-напросто в раек одного из мадридских театров. Напрасный труд! С тех пор все говорят, и никто никого не понимает. Но положение наше все же улучшилось. Потоки воды льются, низвергается огонь, образуется соль, новые языки так и сыплются, а дерзкий человек все это обращает себе же на пользу: он строит корабли и начинает свободно плавать по поверхности вод, овладевает тайной огня и получает тепло, собирает соль и сдабривает ею похлебку, не только научается языкам, но еще и преподает их за весьма скромную плату: тридцать реалов в месяц… Кому же отныне может прийти в голову пустое желание продолжать свой путь по дороге людских бедствий?

Еще до своего вступления на землю обетованную человек начинает поклоняться золотому тельцу, который стал символом девятнадцатого столетия – эпохи, боготворящей золото в любом виде – даже в образе теленка; в Иерихоне он вдребезги разбивает всю глиняную утварь; [321]321
  Иерихон– древний город в Палестине. Осаждавшие его иудеи захватили город, так как стена, окружавшая его, по преданию рухнула от звука иудейских труб.


[Закрыть]в Египте предметом его поклонения становится репчатый лук (выбор идола явно свидетельствует о дурном вкусе); в Индостане он воздает почести солнцу и огню; в Западной Индии, где всегда было больше западного, чем индийского, он поклоняется полной луне; в Азии его чувства проявляются более сдержанно: он поклоняется только полумесяцу; в Африке он выказывает почтение ядовитым тварям; в Европе объектом его культа являются знаменитые убийцы и воры, а в честь своих тиранов он воздвигает алтари.

Исчезнувшая Атлантида [322]322
  Исчезнувшая Атлантида– мифический материк, лежавший, по мнению древних, к западу от Африки и впоследствии будто бы поглощенный океаном.


[Закрыть]явилась причиной многих роковых открытий, совершенных позже мореплавателями; вулканы приходят в действие и заливают человека огненной лавой; одна за другой разражаются, страшные бури; то здесь, то там вспыхивает чума; народы поднимаются друг на друга войной, – всюду полное смятение и повсюду женщины; сплошная цепь ошибок, несчастий, преступлений и всеобщая неразбериха: мир заполоняют бедствия. Оставим, однако, в стороне мировые бедствия и займемся европейскими. Едва зародилась европейская общественность, давшая миру Елену, как вся Европа поднимается против Азии и устремляется на утлых суденышках к берегам Трои, неся с собой гибель и разорение. [323]323
  Согласно античному преданию, сын троянского царя Парис похитил прекрасную Елену, жену Менелая, царя Спарты. Это послужило причиной войны греков против Трои, находившейся в Малой Азии, и гибели Трои после многих лот осады.


[Закрыть] Заметьте себе, что первое европейское бедствие возникло из-за того, что слишком большое значение придавали женской верности.

Вернувшись с победой, аргосцы [324]324
  Аргосцы– жители Аргоса, одного из древнейших городов Греции, и Арголиды, окружавшей город области. Аргосцами называли и других древних греков.


[Закрыть]застают у себя дома прелюбодеяния, убийства, кровосмешение. Сто республик, поднявшиеся в едином порыве к свободе, сразу же накладывают друг на друга цепи рабства. Войско персов доходит до Марафона, [325]325
  В 490 г. до Н. э. стотысячная армия персов была разбита близ селения Марафон десятитысячной армией греков под командой Мильтиада.


[Закрыть]и европейское общество облекается в траур. Заметьте себе, что вторым бедствием была иностранная интервенция.

Два знаменитых разбойника, Ромул и Рем, [326]326
  Ромул и Рем– по римской мифологии, близнецы, рожденные Реей-Сильвией от бога Марса, основатели Рима.


[Закрыть]закладывают фундамент всемирного города, который впоследствии силой оружия порабощает и подчиняет себе всю Европу. Заметьте, что двое разбойников явились причиной третьего по счету бедствия.

Север извергает на южные страны бесчисленные орды вандалов и готов, которые огнем и кровью изменяют лик злосчастной Европы. Заметьте, что четвертое бедствие надвинулось на Европу с севера.

К тому времени сын божий уже сошел на землю, чтобы умереть за людей. Новая религия повсюду насаждает свои благостные кресты. Сто с лишним незаконнорожденных отпрысков новой религии выходят из вод реки Иордан, словно пиявки, насосавшиеся яда, заполняя мир враждующими сектами; потомки дерзкого новатора [327]327
  …потомки дерзкого новатора… – Имеются в виду турки и арабы, последователи Магомета, основателя мусульманской религии.


[Закрыть]из Азии устремляются в Европу с кривой саблей в одной руке и с кораном – в другой; многочисленные крестовые походы организуются в защиту религии и зажигают пламя всеобщей войны; новые секты сразу же пролили кровь германцев, а затем французов и англичан.

Эти кровавые акции вызывают еще более жестокую реакцию, которая повсюду насаждает свои зловещие трибуналы. Народы и страны на целые столетия ввергаются в междоусобные и завоевательные войны, и весь мир уподобляется великому жертвеннику, усеянному телами несчастных. Половина человечества оказывается жертвой, половина – совершает жертвоприношения. Заметьте себе, что пятое бедствие обрушилось на человека из-за религии, суеверия и фанатизма.Из дымящейся крови жертв аутодафе [328]328
  Аутодафе– в средние века сожжение «еретиков» на костре.


[Закрыть]рождается политика, а вместе с нею и мечта о равновесии между государствами. Войны за наследство и фамильные распри сменяются войнами религиозными; целые народы становятся жертвами войн, затеянных в угоду королям и придворным кликам. Заметьте, что шестое бедствие охватило Европу из-за того, что народы придавали слишком большое значение именам тех, кто претендовал на звание их абсолютных владык.

Оказавшись у власти, господа пытаются превратить своих подданных в послушный инструмент, но народы, доведенные до крайности, осознают, наконец, свои права, и единодушный призыв к свободе сотрясает вселенную. Его подхватывает и повторяет вся Европа; завязывается кровавая битва за принципы. Грозная волна революции достигает невиданных размеров и порождает чудище, которое пытается сдержать ее. [329]329
  Под « чудищем» Ларра имеет в виду Наполеона.


[Закрыть]Но чудище само оказывается побежденным, и свобода снова расправляет крылья. С этих пор беспрерывно льются потоки крови в борьбе за самое ясное и простое требование: за свободное волеизъявление. Заметьте, что седьмое бедствие было вызвано тем, что власть имущие считали себя вправе действовать без ограничений, взаимных обязательств и гарантий, а также тем, что мы позволили упразднить право.

Мы подошли теперь к восьмому по счету европейскому бедствию. Что же это за новое страшное бедствие, которое грозит нам? Может быть, холера? Нет, и чума и холера – это только один из видов смерти, а человеку ведь так или иначе суждено умереть. Нам угрожает более страшное бедствие, самое страшное из тех, что были уготованы провидением. Может быть, какое-нибудь новое Уложение о правах? Нет. Это было бы только каплей в море. Может быть, новый заем? Нет, не то. Денежное обязательство является бедствием только для должника и заимодавца. Может быть, новое нашествие русских армий? Тоже нет. Что могло бы принести с собой русское нашествие? В крайнем случае несколько лет деспотического правления. Но для народов, привыкших к этому, для людей, среди которых находятся и такие, которые сами сражаются за деспотию, принять подобный образ правления является весьма простым делом. Проще пареной репы. Нашлись бы даже любители отведать этого блюда.

Ответ на вопрос о том, что действительно является великим европейским бедствием, так сказать бедствием из бедствий, мы находим в одном из газетных сообщений:

«Тот факт, что несправедливость совершается именно в отношении меня (сообщает нам автор в несколько запальчивом тоне), может рассматриваться как победа моих личных врагов. Но насилие, совершенное в данном случае надо мною, является в то же время и всеобщим несчастьем, ибо рана, нанесенная в самое сердце наших политических учреждений, это поистине национальное бедствие. И кто знает, не превратится ли оно в бедствие европейского масштаба. Последствия неприкрытого попрания установленных в нашей стране принципов могут пагубно сказаться далеко за Пиренеями».

Это и есть великое бедствие. И если оно может быть одним из самых тяжелых бедствий для всей Европы, то на автора только что приведенных строк оно несомненно ложится тяжелым, непосильным бременем.

Это вовсе не пустяки, как склонны думать некоторые. Совсем не пустяки. Ни я, ни мои читатели и не думали даже о том, что все это могло привести к решительному повороту в судьбах мира. У нас было только одно желание: узнать нашу собственную судьбу. С этой целью мы пробежали страницы мировой истории и узнали о многих бедствиях, которые пережило человечество. И нас охватил страх: страх за судьбы Европы и нашу собственную судьбу.

Не приведет ли новое бедствие к тем же последствиям, что и похищение Елены? Неужели отечеству нашему суждено стать второй Троей? Неужели оно может привести к тем же результатам, к которым привело в свое время злодеяние, совершенное Ромулом и Ремом? Может быть, вопль сеньора Бургоса будет воспринят как новый призыв Лютера? Усмирит ли этот вопль морские волны, как quos ego [330]330
  Вот я вас! (лат.)– слова Юпитера в поэме Вергилия «Энеида».


[Закрыть]Вергилия? Не станет ли это заслуженно или незаслуженно, справедливо или несправедливо обрушившееся на нас несчастье роковым Ватерлоо нашей куцей свободы? Где еще можно ожидать теперь нового землетрясения, нового потопа? Ожидать ли нам теперь небесной кары или земной?

Не приведи нас, господи, испытать столь великие муки! Несчастная Испания, да удалится от нас твой пророк и его пророчества! [331]331
  Некоторое время спустя пророк действительно исчез, [Вскоре после изгнания из кортесов Бургос, несмотря на то, что специальная комиссия признала выдвинутые против него обвинения неосновательными, выехал во Францию. ] а новых пророчеств мы пока не слышим. (Прим. автора.)


[Закрыть]

Третье письмо местного либерала либералу иноземному [332]332
  Не опубликованный в периодике того времени, видимо из цензурных соображений, этот очерк впервые увидел свет лишь в сборнике публицистических произведений, подготовленном Ларрой к изданию в 1835 г.


[Закрыть]

Дорогой Сильва, я получил два твоих письма: одно, опубликованное в нашей газете, а другое, написанное лично мне, в котором ты предъявляешь нам, либералам, невероятные обвинения. На первое из них ответа не последует, во всяком случае мне ничего подходящего на ум не приходит, что, собственно говоря, одно и то же, поскольку ответить должен именно я. Второе же письмо имеет ответ, и очень длинный, настолько длинный, что он мог бы занять больше листов, чем докладная записка морского министерства, [333]333
  Ларра намекает на докладную записку, направленную кортесам «Главным делегатом но делам морского флота». Правительственная газета «Пчела» начала ее печатание, но не закончила из-за се огромных размеров.


[Закрыть]представленная в кортесы, больше времени, чем длится мятеж карлистов, и больше пространства, чем то, которое находится под властью Сумалакарреги, и в то же время принести не больше пользы, чем все это вместе взятое.

Ты меня спрашиваешь, является ли представительной форма правления у нас, в Испании? Очень часто я не понимаю твоих вопросов. Здесь все сплошь является представительным. Каждый либерал может дать яркое и живое представление о страстях господних, ибо кто из них не бит, тот распят. Далее, не существует ни одного учреждения, где бы не залеживались представления различных Жалобщиков. Есть, с другой стороны, люди, которые хорошо представляют себе, как много у нас такого, что должно делаться, но не делается, и как мало у нас переделывается из того, что должно было бы переделываться. Правда, обо всех этих представлениях у нас заботятся не больше, чем о театральных. Но представление это все-таки или нет? Впрочем, каждый испанец представляет довольно печальную роль в общей драме, да и вся наша родина очень близка к тому, чтобы представлять собой картину голода… Таким образом, все сплошь у нас чистейшее представление, и задавать нам каверзный вопрос, является ли представительной наша система, значит откровенно насмехаться над нами или спрашивать у пьяного, пьет ли он вино. Сознайся в своей ошибке и поверь, наконец, не оставив и тени сомнений, что мы живем при представительной форме правления (хотя видимость может тебя и обмануть), что все это не больше как чистейшее представление, которому, для того чтобы вполне походить на театральное, недостает только быть освистанным. Но это, если верить предчувствиям, симптомам и предзнаменованиям, уже не за горами и не заставит себя долго ждать, судя по глухому возбуждению, первые признаки которого уже дают себя чувствовать.

Ты утверждаешь, что мы не свободны. Это мне еще меньше понятно. Мы обладаем самой широкой свободой, какая только возможна, и в этом смысле, клянусь тебе, мы достигли таких вершин терпимости и беззаботности, что с нами не сравнится ни одна нация, как культурная, так и отсталая. Я докажу тебе это. Представь себе на мгновенье, хотя тебе неприятно даже в мыслях представить себе, что ты испанец. Не огорчайся, ведь это только предположение. Итак, ты испанец и говоришь, например, самому себе: «Я хочу быть карлистом». В добрый час. Ты берешь свое ружье, патронташ – и вся Кастилия к твоим услугам. Никто тебе не препятствует. А если ты утомишься от мятежа и возвращаешься домой, никто не скажет тебе ни слова, так как каждый раз ты прибегаешь к спасительной формуле, которая гласит, что ты подпадаешь под одну из недавно объявленных амнистий или под одну из тех, которые будут объявлены вскоре после твоего возвращения. Как видишь, все это очень просто. Или в один прекрасный день ты встаешь в плохом настроении и, будучи карлистом, участвуешь в заговоре или же, запершись в казармах, обороняешься с помощью пуль и прочих невинных средств: тогда ты отправляешься на Филиппины, видишь новые земли и изучаешь географию.

Правда и то, что между участием в заговоре в пользу десятилетия и в заговоре под лозунгами трехлетия [334]334
  Имеются в виду десятилетнее господство абсолютистского режима в 1823–1833 гг. и революция 1820–1823 гг.


[Закрыть]существует большая разница. В последнем случае у тебя не было бы необходимости ни покидать свой дом, ни поднимать стрельбу, чтобы тебя схватили. Тебя просто заберут в твоем собственном доме, а это большое удобство. Но, мой друг, как говорится, форель не поймать, не замочив штанов, и чего-нибудь да стоит же быть либералом! Кроме того, это случится с тобой по собственной глупости, так как никто ведь не заставляет тебя быть либералом. Ты можешь быть кем угодно. Прибавь к этому, что полной свободы в мире не существует, – это бессмыслица. Итак, когда я говорю: «мы свободны», я не хочу этим сказать, что мы можем быть либералами и ходить по улице с развернутыми знаменами, выкрикивая: «Да здравствует свобода!» и другие нелепости в этом роде. Я также не хочу сказать, что мы можем разделаться с чиновниками Каломарде, сохранившими свои посты и состояния. Поступить с ними таким образом было бы несправедливо, ибо я полагаю, что вряд ли эти бедняги перестали нуждаться в жалованье только потому, что служили кому-то. Нет, ничего подобного, я хочу сказать иное – мы имеем право кричать по торжественным дням: «Да здравствует Королевский статут!» Мы можем сидеть каждый в своем доме и молчать обо всем всегда, или когда нам это захочется. Если это не истинная свобода, тогда одному богу известно, что такое свобода! Сказанное относится также и к тому, что ты пишешь мне по поводу свободы печати. А кто сомневается в том, что у нас существует свобода печати? Если ты хочешь напечатать пригласительный билет, извещение о смерти, визитную карточку с твоими именами и фамилиями, перечисленными по порядку, – никто тебе в этом не помешает. Отсюда ты можешь заключить, как вы заблуждаетесь и сколь опасно полагаться на непроверенные сообщения. Если ты поэт и на день рождения ее величества сложишь оду, то в ней ты получаешь возможность хорошими или плохими стихами восхвалять все, что происходит, и уверять, что все идет хорошо. Тут тебе дается полная свобода. То же самое ты можешь изложить и в прозе, а можешь и вообще ничего не писать, если ты здравомыслящий человек, – никто но станет вмешиваться. Если ты хочешь издавать газету, нет ничего проще. Что ты для этого делаешь? Во-первых, приобретаешь шесть тысяч реалов ренты, так как в Испании либо все родятся с ними, либо их можно найти на любом углу. Во-вторых, кладешь двадцать тысяч реалов в банк: их у тебя нет, но в нужный момент ты их всегда достанешь. Здесь все готовы раскошелиться по первому твоему намеку. И эти двадцать тысяч реалов священны, как любые вклады, как вклады различных корпораций и т. д. и т. д. На другой день или через день тебе их все же вернут. Затем ты испрашиваешь разрешение на издание, тебе в нем отказывают, так как ты не обладаешь необходимыми достоинствами… и ты не издаешь своей газеты. И очень хорошо, потому что, если ты не чиновник по королевскому указу, не владелец шести тысяч реалов годового дохода и не член коллегии адвокатов (а им в Испании выгодно быть), то что же ты будешь печатать в своей газете, как не глупости и нелепости? Но если ты человек способный, то не за твой ум или патриотические чувства, а за твои реалы или по ходатайству коллегии (и только так) тебе дают разрешение, назначают соответствующего цензора, который, разумеется, позволяет тебе говорить все что угодно, и на тебя, как дождь с неба, падают подписчики, так как – вот уж истинная правда – наша страна любит читать и является золотым дном для спекуляции, особенно литературой.

Итак, друг мой Сильва, измени свои представления об Испании и поверь не только тому, что мы жпвем при представительной форме правления, но и тому, что мы самая свободная нация в мире и пользуемся самой широкой свободой печати.

Когда ты убедишься в этих трех основных принципах, я постараюсь рассеять все остальные сомнения, которые ты еще сохраняешь относительно процветания Испании, ни в чем не уступающей Португалии.

Местный либерал.

P. S.Четырехсторонний союз продолжает принимать оздоровительные меры.

О чем нельзя говорить, о том умолчите [335]335
  Как и предыдущий очерк, эта статья, написанная в 1834 г., появилась впервые лишь в сборнике публицистических произведений Ларры 1835 г.


[Закрыть]

Истины бывают разные, и, подобно скрибовскому дипломату, [336]336
  Ларра имеет в виду героя одноименной пьесы Скриба.


[Закрыть]можно было бы с полным основанием разбить их на две категории: истины, не являющиеся истинами, и… Но отбросив в сторону многие истины этого рода, которые во всех уголках земного шара выдаются за то, чем они не являются, обратимся к истине истинной, той самой, которая несомненно заключена в заглавии этой статьи.

Есть нечто мною ненавидимое, и притом от всей души, а именно: эти людишки, смутьяны по природе, которые пробавляются оппозицией и которым не по вкусу ни одно правительство, и даже нынешнее. Это – люди, которые не умеют быть терпеливыми, для которых не существует хороших министров, особенно после того, как с ними согласились, что Каломарде был худшим из всех; это – люди, которые хотели бы, чтобы не было войн, чтобы все записались в городскую милицию… Попробуй-ка догадаться, чего еще хотят эти людишки. Ну не ужасно ли это!

Нет, я не таков. Упаси меня, господи! Человек должен быть смирным и покорным. А если он к тому же принадлежит к числу подданных, то сами понимаете, что может означать его высокомерное стремление судить о тех, кто им управляет? Разве он не похож в этом случае на слабую и жалкую букашку, которая имеет дерзость требовать отчета у самого творца!

Закон, господа, – это закон. Он ясен и недвусмыслен! напечатано, и конец. Из этого не следует, что им можно пользоваться как щитом. Таково мое твердое убеждение. Сумалакарреги меня побери, [337]337
  О Сумалакарреги см. примечания ко 2-й части статьи «1830–1836 годы». Здесь имя Сумалакарреги в сатирических целях подставлено вместо слова «черт».


[Закрыть]если я когда-нибудь хоть на йоту отступлю от буквы закона.

Вот я, например, намерен написать статью: и, конечно, не хотел бы, чтобы мне ее запретили, скажем, для того, чтобы не писать две вместо одной.

– Ну, и как же вы поступаете? – спросят меня эти возмутители общественного спокойствия, всегда готовые на любые беспорядки, лишь бы они обернулись против первого же попавшегося им на глаза министра. – Так что же вы делаете, чтобы вам не запретили статью?

А что же я, по вашему мнению, должен делать, господа с претензиями! Ничего, как и следует поступать подлинно независимому литератору в эпоху независимости, какой является наше время! Я начинаю с того, что пишу в начале статьи слова, которые должны служить мне вечным напоминанием: «О чем нельзя говорить, о том умолчите». Запечатлев на бумаге эту полезную, эту истинную истину, открываю цензурный устав. Вовсе не для того, чтобы критиковать его, ничего подобного, – это не мое дело. Будет устав или не будет, – это меня не касается; я чту закон и, более того, благословляю его. И читаю:

«Статья 12. Цензоры не должны дозволять, чтобы е газетах появлялись:

Первое; Статьи, излагающие мысли или учения, направленные на разрушение религии или ее извращение, на подрыв уважения к правам и прерогативам короны, Королевского статута и других основных законов монархии».

Так гласит закон. Теперь предположим, что мне пришла в голову идея, которая направлена к разрушению религии. Я о ней умалчиваю, не записываю, проглатываю ее. Таков мой метод.

Умолчу об уважении к правам и прерогативам трона, к Статуту и т. д. и т. п. Может быть, людишкам из оппозиции кажется, что по этому поводу мне ничего не приходит в голову? Ошибаетесь, да и как я могу запретить себе размышлять о величайших в мире нелепицах? Как видите, мне доводилось размышлять относительно этих прав и исследовать основы самых основных вещей. Но я отзываю себя в сторонку и говорю себе: «Разве закон не ясен? Значит – язык на замок!»

Правда, я все же иной раз размышляю. Но ведь закон ие запрещает размышлять. А вот записать мои мысли – разве это не было бы глупостью с моей стороны? Все равно их бы не напечатали. Значит, я о них умалчиваю, не записываю, и мне их не запрещают. Вот вам простой, наипростейший способ. К тому же мы, писатели, должны являть образцы покорности. Либо это закон, либо нет. И да будут прокляты все недовольные! Да будет проклята эта гнусная оппозиция! В самом деле, разве не чистейшее безумие – все отрицать и желать писать обо всем? «Не пропускать сатир и инвектив против властей».Что же, значит не следует писать подобные сатиры и инвективы. «Запрещать их, даже если они маскируютсяс помощью намеков и аллегорий».Следовательно, пусть не маскируются. Вот именно! Можно подумать, что такие намеки или аллегории легко сочинять!

«Письменные оскорбления»ждет та же судьба, даже тогда, когда они подаются «е виде анаграмм или в любой другой форме, каждый раз, когда цензоры убеждаются, что делается намек на определенных лиц…»

В добрый час; начну, наконец, писать. Но я дохожу до этого параграфа и… не пишу. Пусть даже статья не оскорбительна ни для кого, пусть в ней нет пасквиля и анаграмм я не помещаю, – все равно цензор может заподозрить намеки даже там, где их нет и в помине. Что же мне делать, чтобы цензору не пришли в голову подобные подозрения? Это очень просто: ничего не писать. Так лучше для меня, так лучше для него, так лучше для правительства. Пусть ищут намеки в том, что я не пишу. Вот она, вот она, моя система. И это-то объявляют труднейшим делом на свете? Пустяки: нет ничего проще, чем подчиняться. На чем же основаны все наши жалобы? Эх, несчастные мы люди!

«Безнравственные писания»,например. А что такое «безнравственные писания»? И что такое нравы? Поразмыслив, возвращаюсь к прежнему решению: ничего не пишу. Куда проще не писать, чем ответить на эти вопросы.

Захотелось мне ни с того ни с сего нанести оскорбление какому-нибудь государю или иностранному правительству.Но разве это не запрещается законом? Значит, молчок!

Изучив, таким образом, закон, я возвращаюсь к статье. Перед глазами у меня цензурный устав, я намерен быть твердым в своем решении и, следовательно, не нарушу закона. Внимательно исследую бумагу: она чиста, не написано ничего. Статья не получилась, это верно. Но зато соблюден закон. Так я намерен действовать и впредь. Добрый подданный, я буду уважать бич, который мною управляет. И закончу, повторяя еще и еще раз:

«О чем нельзя говорить, о том умолчите!»