Текст книги "Входи, открыто!"
Автор книги: Марианна Кожевникова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
Глава 10
В квартире Ляли налицо были немалые перемены, и они доставляли ей необыкновенное наслаждение. Множество хозяйственных проблем она решила, застеклив балкон. Ей и шкафы там сделали по обе стороны, любо-дорого посмотреть. Ляля была довольна: стило только взяться за дело всерьез, и вещи начинали слушаться.
Вечером перед сном она совершала ритуальную прогулку, обязательно заглядывая в кухню, чтобы полюбоваться новым краном и раковиной. Ради удовольствия включить и выключить горячую воду, которая больше уже не капала из закрытого крана, Ляля понемногу перемыла всю посуду. Завершалась вечерняя прогулка на вновь застекленном балконе. Ляля любовалась ветками на фоне вечереющего неба и расставляла по новым полкам все, что мешалось ей в кухне. Она мечтала завести на балконе небольшой сад и все представляла себе цветы, которые там посадит.
Но до цветов было еще далеко. Пока на очереди была замена унитаза. Ляля вызвала сантехника и поджидала его. Надо сказать, что дожидалась не очень долго. Рабочая сила прибыла более или менее вовремя, где-то около полудня. Ражий чернявый парень аккуратно снял кожаную куртку, засучил рукава и принялся орудовать в туалете. Ляля убиралась на балконе и время от времени вздрагивала от могучих ударов: парень корчевал унитаз. Когда он выволок его в коридор, то заглянул к Ляле на балкон, где она продолжала возиться, обрадовавшись неожиданно наступившей тишине.
– Эй, хозяйка! – окликнул ее сантехник.
Ляля вышла, обозрела дыру в туалете, потом старый расколотый унитаз, потом новый, голубого цвета. Оба они стояли в коридоре неподалеку друг от друга.
– Небо и земля, – с удовлетворением произнесла она. – А вот когда все уже на месте будет!
И тут чернявый игриво прогудел:
– А ты, хозяйка, заинтересовывай меня, заинтересовывай! – И подмигнул, показывая на дыру и унитазы.
Ляля изумленно взглянула на парня. Он стоял, сложив руки на груди, ясно давая понять, что за работу приниматься не собирается. Посмотрев на нее сверху вниз, парень ухмыльнулся во весь рот и опять подмигнул, торжествуя близкую победу. Он не понимал, почему это хозяйка медлит и не бежит со всех ног за деньгами. Видать, еще не приспичило. Но в том, что она побежит, он нисколько не сомневался. И в том, что будет уговаривать и торговаться тоже.
Еще совсем недавно Ляля взвилась бы от возмущения до потолка, наорала, придя в неописуемую ярость от беспримерной наглости, и выставила бы сантехника за дверь, выкинув ему вслед чемодан с инструментом, да так, чтобы позвончее покатился по лестнице. Когда Елена Игоревна гневалась, силы ее утраивались. Недавно так оно и было бы. Недавно, но не сейчас.
– Садись-ка на стул! – предложила она. – Буду заинтересовывать!
Пообещала и скрылась за дверью ванной.
Глаза у парня округлились: чего это она? Стриптиз, что ли, задумала? Ребята про разные случаи трепались, чего только не рассказывали! Вот будет и ему что порассказать в мужской компании. С ним пока ничего такого особенного не бывало.
Дверь ванной распахнулась, из нее появилась Ляля в розовом стеганом халате и тюрбане из полотенца на голове. Ну, точно, стриптиз.
Парень заерзал на табуретке. Если честно, он ничего такого в жизни не видел. И теперь даже смущение почувствовал. Он вообще-то деньги имел в виду.
– Представление начинается! – объявила Ляля театральным голосом. – Единственная гастроль! Выступает звезда международного класса, лауреат многочисленных европейских конкурсов!
Черт ее знает! Может, она и вправду звезда? Чего только на свете не бывает! Теперь такие худенькие в цене! Чернявый приготовился смотреть во все глаза.
И тут из двери ванной, важно переваливаясь, появился большой белый гусь с голубым бантом на шее.
– Гуси! Гуси! – громко произнесла Ляля.
– Га! Га! Га! – отозвался гусь, взмахнув крыльями.
Эффект был сногсшибательным. Сантехник не ждал ничего подобного, он смотрел то на гуся, то на Лялю, и глаза у него были совершенно круглые.
Ляля сохраняла совершенную невозмутимость.
– Есть хотите? – продолжала она.
– Га! Га! Га! – выразил свое согласие гусь.
– Ну, летите! – скомандовала Ляля.
Счастливый гусь замахал крыльями и, загоготав еще громче, ринулся на сантехника.
Сантехник привстал ему навстречу.
Гусь наскочил на чернявого, который, видно, не слишком ему понравился, зашипел и ущипнул за руку.
– Представление окончено. На бис можем повторить, – объявила Ляля. – Ну, как? Заинтересовала?
– Не то слово! – выдавил из себя парень. – Артиста своего убери! Видишь, как развыступался!
Гусь все норовил наскочить на чернявого незнакомца, а тот от него как мог уворачивался.
– А ты похлопай артисту, – посоветовала Ляля. – Как же без восторженных аплодисментов?
Растерянный сантехник в самом деле захлопал большими ручищами перед носом у гуся, и тот начал отступать и пятиться.
– Я же говорила, что звезда нуждается в одобрении, – все с той же невозмутимостью объяснила Ляля. – Мировая известность. Избалован вниманием. – И обратилась к гусю: – Пошли, тега, домой. Ты же видишь, ты очень понравился!
Чернявый еще немного похлопал. Попробуй тут скажи, что не понравилось.
Хозяйка между тем взяла гуся за ленту и, протянув морковку, повернула в сторону ванной. Гусь послушно вошел в открытую дверь.
– А ведь и правда артист! – сказал не то удивленно, не то восхищенно парень. – Неужели так аплодисменты чувствует? Удивительно! Кто бы мог подумать? Ладно, убедила, так и быть, поставлю тебе унитаз!
– И правильно! Нечего время терять! А я пока картошку сварю, обедать будем, – пообещала Ляля. – У меня сало есть, огурчики.
– Свои?
– Свои, – подтвердила Ляля, добрым словом помянув Саню.
– Хозяйственная, – одобрил парень. – А насчет водочки как?
– Самогон пойдет? – осведомилась Ляля, еще раз поблагодарив про себя Саню.
– За самогон я тебе и два унитаза поставлю, – пообещал чернявый.
– Два не надо, поставь один, – распорядилась Ляля и ушла на кухню чистить картошку.
Часа через полтора парень пригласил ее принимать работу. Ляля спустила воду, осмотрела со всех сторон унитаз и сказала:
– Вот это я понимаю! Сделано на совесть. И у меня на совесть, садись за стол!
Парень помыл руки в ванной и, пока мыл, видно, общался с мировой известностью, потому что гусь гоготал, а парень смеялся. Они сели за накрытый на кухне стол.
– И часто ты с ним выступаешь? – поинтересовался парень, поливая подсолнечным маслом картошку.
– По необходимости, – коротко ответила она.
– Не знаю, как там с известностью, но гусь у тебя мировой, – одобрил парень.
Ляля вспомнила Веру и важно ответила:
– А то!
Она разлила самогон по рюмкам и спросила:
– Зовут-то тебя как?
– Алексей, – ответил чернявый.
– А меня Елена, будем знакомы, – сказала она и чокнулась с ним полной рюмкой.
За картошкой с салом и огурцами они разговорились.
– Думаешь, я жадный и хам, да? А я, между прочим, учиться хочу. Читать люблю, детективы читаю с утра до ночи. Думаю на платные курсы английского языка пойти. А зарплата, сама знаешь.
– И у меня такая же, – серьезно ответила Ляля, старательно поддерживая разговор и стараясь не ударить лицом в грязь. – Денег нет, а книги есть. Вот я буду книги разбирать, наверняка найдутся для тебя подходящие. Я их отложу. Придешь заберешь, договорились?
– Может, и зайду, – замялся Алексей. – Но вообще-то спасибо.
Ляля попробовала расспросить, какие книги ему нравятся, но разговор сразу увял, тогда она перешла на ремонтные темы, и беседа пошла куда живее.
Вдруг Алексей, кивнув на дверь, напротив которой сидел, сказал, понизив голос:
– Твой пришел. Ничего, что мы тут закусываем?
Ляля оглянулась и увидела Севу. У него был ключ, он тихо вошел и стоял в проеме.
– Ничего, что закусываем, это чужой пришел, – добродушно отозвалась Ляля. Она и сама не знала, что скажет именно это. Ей казалось, что она кинется Севе на шею, когда он появится. Или вцепится и поколотит. Но сказала совсем другое, мирно и спокойно: – Он пришел за своими вещами.
– С вещами на выход? – понимающе усмехнулся Алексей. – Бывает. Мне тоже пора на выход. Спасибо за угощение.
Ляля пошла Севе навстречу и подставила щеку для поцелуя.
– Привет! Раздевайся, я сейчас, вот только с молодым человеком рассчитаюсь, – сказала она и пошла в комнату за деньгами.
– Как договаривались, – строго сказала она Алеше-сантехнику, протягивая деньги.
– Будут проблемы, звони, – ответил он ей и сунул деньги во внутренний карман, потом оглянулся, забрал чемодан с инструментом, надел кожаную куртку и пошел к двери.
– Ой, а старый-то унитаз куда? – кинулась ему вслед Ляля.
– Может, поможете? – обратился Алексей к Севе. – Вместе мы его вмиг бы до помойки дотащили.
– Всенепременно помогу, – отозвался Сева и взялся за унитаз. – Вы идите, я его и один до помойки дотащу, это недалеко, я знаю.
Сева был рад помочь. Помощь снимала все неловкости. Уже не нужно было ничего говорить, объяснять. Все разом возвращалось в колею обыденности. Подхватив унитаз с двух сторон, Алексей и Сева исчезли за дверью. Ляля принялась убирать со стола и накрывать заново. Ее радовало и собственное спокойствие, и собственная доброжелательность. Затеяв ремонт, она и представить себе не могла, какую удивительную пользу принесет он именно ей самой, а не ее квартире. Хотя квартире, конечно, тоже. А вот ей… Во-первых, у нее появилось ощущение прочного тыла, связи с родителями, со своим прошлым. «У нас, Калашниковых, принято так, – говорила она теперь с полным правом. – Мы, Калашниковы, вообще-то очень спокойные». А во-вторых, она начала создавать потихоньку свое собственное жизненное пространство, в котором ей становилось все уютнее и уютнее. До этого, как оказалось, она продолжала жить в родительском доме и подсознательно боялась стронуть его с места, потревожить. Ей было неудобно, но она терпела. Ей было легче оставить все как есть, чем приспособить к себе. Вот и жила на ветру, на юру. И сделала наконец решительный шаг. Сделав этот шаг, почувствовала себя хозяйкой, обрела свою маленькую страну, стала независимым государством и уже совсем по-другому себя чувствовала. Ей очень нравился тот дом, который возникал в результате ее усилий. Она приглядывалась и к нему, и к себе и узнавала много интересного. За сегодняшний день она в третий раз с благодарностью подумала о Сане. Согласись он пожить в Москве, она опять приехала бы в собственную квартиру после ремонта как гостья и опять жила бы в ней, ожидая чего-то неведомого – на перекрестке, на сквозняке.
Сева шумно хлопнул дверью и задержался в прихожей, ремонт не ремонт, а сапоги снять надо.
– Есть будешь? – спросила Ляля, выглядывая.
– Если вкусное, – отозвался Сева и отправился в ванную мыть руки.
– А пить? – спросила ему вслед Ляля.
– Немножко, – согласился он, появляясь. – Гусь, я смотрю, у тебя прижился, – добавил он и заглянул в туалет. – Неплохо тебе сделал сантехнику этот деятель. Произведение искусства, по-другому не скажешь. А ты знаешь, что все талантливые сантехники давно подались в скульпторы и зарабатывают инсталляциями? Надо бы и этого пристроить. Вполне симпатичный парень.
– Вот и пристрой, – согласилась Ляля. – Как ты вовремя приехал! Видишь, я делаю ремонт.
– И что же? – осторожно спросил Сева.
Ему бы очень не хотелось отказывать Ляле в помощи, особенно при их щекотливых отношениях, но не отказать он бы не смог.
– Заберешь свою папку. Я ее берегу как зеницу ока, но сам понимаешь, ремонт есть ремонт!
– Ты – гениальная женщина, Шекспирочка, – сказал Сева с такой искренней благодарностью, что Ляля и сама растрогалась.
– Мне нужно съездить на строительный рынок, – начала она. – И я бы тебя попросила…
Лицо у Севы вытянулось, но он тут же улыбнулся с подкупающей теплотой.
– Обязательно. Непременно. Я дам тебе адрес склада и объясню, как добраться. Там все дешевле. Скажешь, от Фисуненко Александра Филипповича, и тебе отпустят. Созванивайся и вперед!
Он уже достал записную книжку, вырвал страничку и записывал подробный адрес, даже план нарисовал. Ляля взяла адрес.
– Спасибо. Непременно воспользуюсь.
– А теперь давай выпьем за твое здоровье! Ты не только гениальная женщина, Шекспирочка, ты еще и могучая женщина. Кто бы еще потянул такой ремонт?
Они чокнулись и выпили.
– Ты бы не потянул? – спросила Ляля.
– Никогда в жизни, – искренне ответил Сева и твердо прибавил: – Ни-ког-да! – Что прибавило его отказу весомости.
– А я, вот видишь, тяну, – сказала она. – И даже, надеюсь, вытяну. И может быть, даже золотую рыбку.
– И за это я поднимаю свой бокал! – провозгласил Сева с кавказским акцентом.
Выпив, он взглянул на часы.
– Я ведь ненадолго, – сказал он, – по дороге, навестить.
– Погоди, сейчас я соберу твои вещи, а ты пока выпей еще один бокал за мое здоровье, – предложила Ляля.
– Собери, – согласился Сева и налил себе еще одну рюмку. Кажется, все обошлось, за это и выпить не грех.
Ляля исчезла. За стеной гоготал гусь, раздавались Лялины шаги. Сева вышел на балкон и одобрил Лялины труды. Очень удачно она придумала с балконом. За сеткой веток в бездонной синеве плыли вечерние светящиеся облака. А в воздухе, в воздухе была растворена такая всепроникающая томительная грусть… Во всяком случае, так показалось Севе. Ему захотелось на прощание обойти старую так симпатично захламленную квартиру, видевшую столько встреч и столько прощаний, прижать к себе милую хрупкую Ляльку, чудную женщину, которая заслуживает самого большого счастья.
Сева двинулся по коридору, трогая корешки книг и стараясь не смотреть на лохмотья обоев, висевшие на противоположной стене. Лохмотья на стенах вызывали у него отвращение. Другое дело – у голландских мастеров. Он заглянул в столовую, увидел наваленные на полу книги, опустелый книжный шкаф с темными провалами пустых полок. Из буфета с раскрытыми дверцами вышла на пол посуда и стояла вперемешку со стопками книг. Сева поскорее затворил дверь. Он не любил беспорядка, разве что творческий… В детскую к Лялиной дочке Сева заглядывать не стал, он там и не был ни разу. С его стороны это было бы пустым любопытством. А вот в спальню… Но похоже, Ляля теперь спала на полу в окружении каких-то чувалов, шуб, пальто, раскладушек и многого другого, что Сева не стал разглядывать. Он торопливо захлопнул и эту дверь.
– Как ты тут живешь? – в ужасе спросил он Лялю, вернувшись на кухню.
– Я не живу, я творю, – гордо отозвалась Ляля.
И Сева понял, что так оно и есть, Ляля сказала правду, как бы выспренне это ни звучало.
Она протянула ему папку с рисунками, потом сумку. Папку он взял как величайшую драгоценность, просто удивительно, как она уцелела в этом невообразимом хаосе. Какое счастье, что уцелела! Заглянул в сумку, увидел свитер, тапочки, бритву. Какое счастье, что можно будет бриться своей бритвой, он так и не привык к Саниной. Тронул рукой подбородок – оброс изрядно. Хотел было побриться прямо сейчас, но тут же решил, что это как-то по-жлобски. Пусть лучше Ляля видит, что он страдает, что ему не до себя, что на себя он махнул рукой.
– А это последний дар твоей Изоры, – сказала появившаяся из темноты коридора Ляля и протянула ему корзину, из которой торчала гусиная шея.
– Изора, она из «Моцарта и Сальери», кажется, когда Сальери насыпает Моцарту яд? – проверил свою память Сева.
– Именно так, Севочка.
– Такой женщине, как ты, Ляля, я ни в чем не могу отказать, – с тяжким вздохом произнес Сева, берясь за корзину. – Ключ я возвращаю?
– Конечно, – кивнула Ляля и присела на корточки перед корзиной. – Будь умницей, Мартин. Ты оказался верным другом и не раз меня выручал, мы тебя полюбили и будем без тебя скучать. Но гусям не сладко живется в квартире. И с гусями тоже несладко жить. Поэтому живи на воле и вспоминай иногда нас с Иришкой.
– Буду не вспоминать, а помнить, – отозвался Сева за Мартина. – И даже залетать иногда, – добавил он. – Можно?
– Можно. Но не залетать, а заходить. В гости, – весомо сказала Ляля.
Глава 11
Сева шел медленно, повесив на плечо сумку, держа в руках корзину с гусем и папку под мышкой. Тяжесть была не в руках – на сердце. Еще одно расставание. Он ждал его. Он подспудно сам его готовил и к нему готовился. И все-таки ему было горько. У него был свой тайный порок, изъян внутреннего устройства, что-то вроде душевной клаустрофобии: как только отношения с любимой женщиной налаживались, обретали форму, определялись, он начинал задыхаться. Ему становилось страшно, что перемен в его жизни больше не будет, что все в ней расставлено по местам и его ждет только повторение одного и того же. И тогда у него наступала депрессия. Он рвался на волю, он безжалостно рвал драгоценные связи. А когда обретал желанную волю, горько печалился.
С Саней они договорились встретиться на кольце, возле Курского вокзала, у подземного перехода, неподалеку от троллейбусной остановки. Сева отправился к Курскому пешком. Если даже опоздает, Саня подождет его. Ничего страшного. Севе нужно было пройтись, просто необходимо. Он медленно брел знакомыми переулками, отмечая, что и эту церковку подновили, и ту покрасили. Они стояли нарядные и чужие, он-то привык к облупленным, жалким, используемым не по назначению, а эти не сразу и узнавал. Но ничего, скоро привыкнет. Он чувствовал, что опаздывает, не сомневался, что Саня уже там, на месте, ждет его, и все-таки не мог заставить себя прибавить шагу. Уж очень было тяжело. Невыносимо. Вот и шел нога за ногу, медленно, по-стариковски. Только увидев остановку, пошел побыстрее из приличия, чтобы Саня не подумал, что ему на приятеля наплевать. Подошел, огляделся, никакой синей «девятки» не увидел. Черт подери! Может, не дождался и уехал? Сева, забеспокоившись, взглянул на часы. Да нет, не так уж сильно он и опоздал, всего на какие-то минут двадцать. Саня его и дольше ждал, не мог он взять и сразу уехать. Теперь Сева удивлялся Саниному опозданию, такого за Александром Павловичем не водилось, он был обязателен. Случилось что-нибудь? В пробку попал или в катастрофу?! И тут сообразил, что Александр Павлович отправился на киностудию. И успокоился. Кино, как известно, почти то же, что авиация, начинается там, где кончается порядок. Сева вспомнил, что и сам сидел часами, дожидаясь то одного нужного человека, то другого. Ловил начальство по коридорам. Подкарауливал у подъезда. И все куда-то спешили, летели, принимали и отвергали на бегу. На секунду он словно бы погрузился в суету и неразбериху, неразлучную с киностудией. Наверное, и Саню сейчас завертели в какую-нибудь круговерть. Нужно было набраться терпения и ждать ему, Севе, пока тот выкрутится. Кто, как не Сева, толкнул приятеля в эту сумасшедшую мясорубку? А что она собой представляет, он знал лучше других.
Сева поставил корзинку с гусем на парапет перехода и, сгорбившись, притулился возле него, приготовившись ждать. Мысли в голову лезли невеселые, и он уже жалел, что не попросил у Ляли разрешения побриться. Бритье бодрит, молодит, глядишь, и он бы приободрился.
– Что, на гуся просишь? – раздался возле него старческий голос. – Гусь – птица важная, надо дать.
Сева поднял голову и увидел старушку в платке с туго набитой сумкой. Явно из пригородных. Поставив сумку на асфальт, она копалась в кошельке корявыми пальцами, соображая, какую подать денежку ему, Севе, на пропитание важной птицы.
– И думать не моги, мамаша! – удержал ее Сева за рукав. – Я просто так стою, гуляю на воздухе. Точнее, приятеля жду. Должен подъехать на машине. Если по дороге, можем и тебя, мамаша, подвезти.
– Меня троллейбус подвезет, – сказала старушка. – А ты мне сумочку втащишь, сыночек дорогой. Так-то я с ней справляюсь, а в гору тяжеловато.
– Втащу, мать, сумочку, не беспокойся, – обнадежил старушку Сева.
– А гусь тебе зачем? – полюбопытствовала она. – Я к тебе пригляделась, вижу, гусь тебе ни к чему. Не твое дело гусей водить.
– Хочешь, подарю? – нашел выход обрадованный Сева.
– Не хочу, – сказала старушка. – Теперь-то он мне к чему? Это раньше я и гусей, и уток водила, а теперь с внуками вожусь. Но ты доброго совета послушай и птицу не мучай. Она – живая душа. Отпусти жить, как ей хочется. Не мучь городом.
Сева с удивлением посмотрел на старушку. Он и сам не понимал, почему такая простая мысль, что гусь – существо живое и может мучиться в городской квартире, ни разу не пришла ему в голову. Он вообще о гусе не думал. Гусь для него был всего-навсего смешной шуткой, неожиданностью, экзотикой и ничем больше. А ведь гусь, наверное, и вправду мучился. И не он один. Сева взглянул на гуся и впервые рассмотрел его. Тот сжался в своей корзине, прикрыл глаза. Гусь тоже набрался терпения и терпел изо всех сил. И еще, похоже, мерз. Сева снял пушистый шарф и укутал гуся. Он почему-то вдруг горячо ему посочувствовал за бесприютность, бездомность, неустроенность, на которые сам его и обрек. И не только его. Сева мысленно пообещал позаботиться о нем всерьез. И попросил прощения. «А Ляля-то молодец! Просто умница! – пришла неожиданно ему мысль в голову. – Сумела расстаться по-хорошему!» Искусство расставаний еще драгоценнее, чем искусство встреч. Сева знал это и очень, очень ценил.
Старушка смотрела на него с одобрением.
– Позаботься, позаботься, от тебя не убудет, – сказала старушка. – И о себе тоже, вон какой неухоженный!
Сева закивал, он и сам знал, что неухоженный, и тронул отросшую щетину.
Подошел троллейбус. Сева взялся за старушкину сумку. Бог силой его не обидел, но он невольно крякнул, подняв не такую уж большую, но довольно туго набитую сумочку и поставив ее на верхнюю ступеньку.
– Что это у тебя там, бабуля? – поинтересовался он, потряхивая рукой и уставившись с изумлением на старуху.
– Трансформатор вниз положила, – сообщила она, – а больше ничего, все по мелочи.
Двери закрылись, троллейбус уехал.
«Не пропадем мы с такими старушками трансформаторными», – подумал с улыбкой Сева и помахал рукой вслед троллейбусу, пожелав мысленно ей здоровья и всяческого благополучия.
Он уже стал притопывать ногами и поеживаться, подняв воротник, чувствуя, что на улице мороз кусачий, когда наконец приехал Саня. Едва взглянув на укутанного шарфом гуся, он сразу все понял, только не понял, с чего вдруг у Севы такой просветленный вид. «Не иначе, страдание облагораживает?» – усмехнулся он про себя. Но вопросов задавать не стал. Зато поздоровался с гусем:
– Привет, Мартин, старый знакомец! Решил поменять местожительство?
Сева бережно устроил гуся на заднем сиденье, потом устроился сам и спросил:
– Ничего, что я еще одного поселенца прихватил на твою голову? Может, мы его там пристроим, как думаешь?
– Думаю, ничего что прихватил. Я и сам собирался его забрать. Надеюсь, что пристроим, – ответил Саня. – Прости, что здорово задержался, но не по своей вине.
– Конечно, не по своей и даже не по вине Иващенко! Я эту кухню знаю. Не очень они тебя замучили? – продолжал задавать вопросы Сева.
– Замучили, – честно признался Саня. – И я пока еще не все понял. Но дело сдвинулось с мертвой точки. Похоже, будем сотрудничать.
– Дело! – Сева хлопнул его по плечу. – Может, обмоем? – спросил он с надеждой. Ему бы не повредила рюмка-другая коньяку и для сердечных дел, и для согрева.
– Рано, – отрезал Саня. – Пока не" обмывать, а решать надо. Мне на решение выдано три дня.
Сева понял, что больше на эту тему Саня разговаривать не хочет, и не стал приставать с вопросами.
Всю остальную дорогу они проехали молча, каждому было о чем подумать. Сева думал о душе и трансформаторной старушке. Жалел, что ничего не сказал Ляле о ее стихах. Он по себе знал, что за работу хвалить нужно, только не голословно, а по делу, и тогда работается лучше. Не для себя же делаешь, для других… А он запамятовал, черт его подери! Но и его тоже понять можно…
– Сань, а Сань, – ткнул он в плечо приятеля, который думал о кино, деньгах и проблемах творчества.
– Ну? – нехотя отозвался Саня, с тоской глядя на машины, запрудившие полосу.
– Ты мне стихи Лялины дай, я же за одну ночь не нарисую! – попросил Сева.
– Да я, знаешь, еще не отобрал. Сборник тоже за одну ночь не складывается.
– А давай мы его будем с двух концов складывать, – предложил Сева. – Я покажу тебе, к чему у меня душа легла, ты мне покажешь, так и договоримся.
– Ну давай попробуем, – кивнул Саня, хотя не слишком верил, что получится что-то толковое. Сборники так не делаются, но приятелю помочь нужно, ему, видно, совсем не сладко. – Приедем и дам.
– Я, конечно, не подарок, но подарки делать люблю, – самокритично завершил разговор Сева.
Саня тоже молчал, так они и ехали остальную дорогу молча. Саня вспоминал свой разговор с Иващенко. Можно было сказать, что в жизни его сценарий сработал. Хотя почему сценарий? Никаких рюмок чая не было. Сергей Петрович оказался человеком занятым до крайности, и все рюмки были записаны у него в график. Сближению, потому что между ними возникло какое-то душевное приятство и словно бы даже приятельство, поспособствовало нестандартное знакомство и Севино обаяние. Понравилось и интервью. Оно было без заискивания, но в то же время представляло деятельность кинобосса с самой лучшей стороны. Вернее, не деятельность, а самого кинобосса. Александр Павлович сделал попытку понять, откуда пришла к этому человеку удача. Случайность она или плод его усилий? А может быть, не усилий, а особого таланта? Таланта находить в людях талант? И остановился на последнем. Он и в самом деле так думал. Недаром Иващенко не боялся молодых. В свой фильм на главные роли он пригласил двух молодых актеров. Рисковал? Безусловно! Но риск оправдал себя. Фильм пользовался успехом. Молодые трогали сердца непосредственностью, раскованностью. О них заговорили, на них появился спрос. Но Иващенко предложил им следующий фильм, уговорил не тратить себя по мелочам, он создал им имя, и они были заинтересованы в дальнейшей работе с ним. Сейчас решался вопрос со сценарием. У Иващенко было несколько вариантов. Предстоял своеобразный конкурс. Один из этих сценариев Сергей Петрович и дал Александру Павловичу.
– Я собираю команду, – сказал он. – Кино – дело командное. Если хочешь начинать сериал, начинай сначала. Прочитаешь, скажешь свое мнение. Может, и присоединишься.
Словом, засадил ему Сергей Петрович ежа под череп. Что значит присоединиться? В качестве жюри или соавтора?
Жизнь – странная штука, начинаешь одно, а она выводит тебя совершенно на другое…
* * *
Из-за пробок дорога вышла долгой. Приехали в Посад уже совсем поздно. Темнота стояла хоть глаз выколи. Вера скорее всего спала, потому что из комнаты она не вышла. Мужчины потихоньку прошли на кухню и стали думать, куда поместить гуся.
– Для начала выпустим его из корзины, – предложил Сева.
В дороге гусь вел себя очень прилично, подавал голос редко, сидел под шарфом нахохлившись, видно, чувствовал всю важность происходящего. Сева снял шарф, развязал веревки, и гусь выбрался наружу.
Разминаясь, размахивая крыльями, он громко загоготал.
– Голодный небось, – посочувствовал Саня. – А кормить его чем, знаешь?
– Понятия не имею, – пожал плечами Сева и снова подумал, что старушка была права, когда сказала про гусиные мучения. – Придется Веру разбудить. Она все знает.
Мужчинам Веру будить не пришлось, гусь сам разбудил ее своим гоготом. Она вышла на кухню и сразу узнала нового постояльца. Однако сохранила знакомство в тайне и выразила несказанное удивление по поводу нежданного появления у них на кухне такой необычной птицы. Гусь тоже не сообщил, что видит Веру не в первый раз.
– Его зовут Мартин, – представил гуся Саня, – он приехал от Ляли. Той самой Ляли Калашниковой, чьи стихи мы недавно читали. Мы надеемся пристроить его у кого-нибудь из соседей. А пока хорошо бы его накормить и определить на местожительство. Нужна консультация, Верочка, но я не хотел бы, чтобы заботы об этой птице упали на ваши плечи. Скажите, чем его накормить.
Едва взглянув на гуся, Вера поняла, что пора звонить Ляле и соглашаться делать ремонт. Самое время. Сантехнику Ляля, видно, сделала. Сейчас занимается ванной, раз гуся отправила. Теперь пора за побелку и оклейку приниматься. Гусь приехал посланником и напоминанием. Да еще надо узнать, купила она материалы или нет.
– Не беспокойтесь, никакие заботы на меня не упадут, – ответила Вера на деликатности Александра Павловича, – я не сегодня-завтра в Москву поеду, у меня там работа наклевывается. Я же вам говорила.
Услышав слова Веры, Сева почувствовал укол совести: он так больше и не поинтересовался работой для нее, удовлетворился отказом, и точка. А мог бы позвонить еще в два-три места… И что она делать собирается, тоже не спросил. Столько времени прошло, а он и не трехнулся. Забыл о своем обещании, совсем из головы выпустил. Ну да ладно. Ничего еще не упущено. Позвонит в редакцию, спросит, осведомится. Может, и появилась какая-нибудь работа.
– Очень будешь занята? Надолго? – начал он расспрашивать. – А то если появится работа в редакции, то…
– Вот когда появится, тогда и посмотрим, – спокойно отозвалась Вера, – а пока у нас гусь на очереди. Сейчас мы ему крупки насыплем. А главное – напоить его, гуси пьют много, без воды никак не могут. Место вы ему сами определите, Александр Павлович, но лучше бы в сарайчике, и соломки подстелить, чтобы уборки было поменьше.
Сева вместе с Саней отправились в сарай. Оглядев при свете керосиновой лампы, что там творится, Сева поежился.
– Может, мы его на кухне поселим, – предложил он, – там все-таки теплее.
– Загончик сделаешь, мыть будешь, сели, – согласился Саня.
Сева почесал в затылке. «Ляля – святая женщина, – подумал он. – Даже сковородкой меня не огрела!» И стал помогать Сане освобождать место в сарае. Место гусю выделили у теплой стенки, насыпали опилок, прикинули насчет температуры. Решили, что прохладно, но не слишком. Ночь переночует, а там видно будет.
– У меня еще банька есть, – похвастал Саня. – В ней теплее. Если не понравится, туда переведем.
Оказывается, не так-то просто птицу пристроить. Сева вспоминал сначала старушку, а потом все чаще Лялю, бормоча про себя: «Святая! Святая женщина! А какое терпение! Даже привязаться сумела! А я – скотина! Настоящая скотина!»
Поругав себя, он успокоился. Недаром батюшки учат, что первое дело – раскаяние. Раскаешься, и сразу душе облегчение.
В конце концов гусь был накормлен, напоен, пристроен, но недоволен, потому что продолжал квохтать, бормотать и жаловаться. Однако напившиеся горячего чаю, Сева и Саня после целого дня хлопот и переживаний спали так крепко, что ничьи жалобы и обиды не могли им помешать. Спали они дольше обычного.
Вера, пользуясь утренней тишиной в доме, позвонила Ляле, сообщила о своем согласии красить и клеить, чем воодушевила ту на новые подвиги. Ляля пообещала купить краску, обои и прочие необходимые для продвижения ремонта материалы в ближайшие дни. У Ляли все было записано, бумажку она не потеряла. Начинать ремонт договорились в понедельник.
