Текст книги "Фредерик Жолио-Кюри"

Автор книги: Марианна Шаскольская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Даже во время мира существует опасность. Поверьте мне! Если сейчас не будут прекращены испытательные взрывы, каждому из нас и нашим потомкам грозит большая опасность!»

ГЛАВА IX
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ

НАДО ОБЪЯСНИТЬ ВСЕМ ЛЮДЯМ…

– Верьте мне! – неустанно призывал Фредерик Жолио-Кюри, – Поймите! Уже сейчас, во время мира, существует страшная опасность: если не прекратить ядерные испытания, человечество будет отравлено радиоактивными осадками, остающимися в атмосфере.

Отравление действует на каждого человека уже и сейчас.

Опасность атомной и водородной бомбы не преувеличена. Уже сейчас в мире накоплены запасы этих бомб, вполне достаточные, чтобы уничтожить всех людей на земле и все следы цивилизации, а гонка вооружений все продолжается.

Поймите! – объяснял Жолио. – Человечество слишком легкомысленно относится к водородной бомбе. Люди не хотят понимать. Они полагают, что речь идет всего лишь о каком-то новом изобретении, как о двигателе внутреннего сгорания или о паровой машине… Люди не понимают, что от них останется лишь радиоактивный пепел. Человечество погибнет в катастрофе термоядерной войны.

Ему приходилось много спорить даже внутри Движения за мир. Его постоянно подозревали и упрекали в том, что он преувеличивает опасность.

Между тем опасность, нависшая над планетой, усиливалась. В злосчастный мартовский день 1954 года правительство Соединенных Штатов произвело испытание водородной бомбы в районе островов Эниветок и Бикини в Тихом океане. Странная белая пыль заволокла небо на сотни километров. Ветер разнес ее но океану… Были отравлены сотни не подозревавших об опасности жителей прибрежных районов. Радиоактивный пепел отравил воды океана, заразил рыбу и водоросли. В день взрыва рыбаки японского суденышка «Фукурю-мару» («Счастливый дракон») ловили рыбу в ста пятидесяти километрах от места испытаний. Они не ведали что им грозит, они не знали, что несет в себе белая пыль, осевшая на палубе. Через несколько дней все они слегли в страшных мучениях. Один умер, остальные стали калеками.

«Границ безопасности практически не существует, – это поясняла через несколько дней Ирен Жолио-Кюри в интервью журналисту. – Границ безопасности практически не существует, ибо всегда рыбы и животные, пораженные – но не насмерть – радиоактивностью, переносят ее за пределы опасной зоны. Японские рыбаки ловили рыбу достаточно далеко от пределов опасной зоны, но вы видите, что с ними произошло. На деле же опасность еще больше, чем отмечалось до сих пор. Из-за радиоактивных излучений отдельные виды полезных растений или животных могут совсем исчезнуть. Еще раз повторяю: невозможно полностью оценить опасность проводимых ядерных испытаний.

Надо предостеречь все человечество.Надо добиться торжественного обещания всех государств запретить атомное оружие».

Фредерик Жолио-Кюри разослал письма к ста наиболее выдающимся ученым мира. Он писал, что угрожающая человечеству опасность столь велика, что возникла крайняя необходимость распространить во всех странах мира, среди государственных деятелей и среди простых людей сведения о характере и опасности ядерной войны. Надо, чтобы люди услышали голос ученых. Ученые, расковавшие Прометея науки, понимают опасность больше, чем политики. Их голос должен звучать как трезвое и беспристрастное предупреждение. Пусть это будут ученые самых разных воззрений, так чтобы ни одна часть общества не усомнилась в искренности их предупреждения.

Нужно объединить ученых и нужно, чтобы люди прислушались к их мнению.

От имени Всемирной федерации научных работников Жолио предлагал созвать международный научный конгресс по вопросу об опасности ядернного оружия.

Он, обратился также к председателю Генеральной Ассамблеи ООН, настаивая на включении в повестку дня сессии ООН вопроса об опасности атомного, термоядерного и биологического оружия.

Многие ученые откликнулись на призыв Жолио. Он был уже не одинок. В рождественские дни 1954 года со страстной речью по английскому радио выступил лауреат Нобелевской премии философ и математик Бертран Рассел. Он рисовал картину опустошений, которые вызовет ядерная война, если люди не остановят ее. Величайший ученый мира Альберт Эйнштейн за несколько дней до смерти подписал декларацию, получившую в истории наименование декларации Эйнштейна – Рассела:

«…Все спорные вопросы между Востоком и Западом должны быть урегулированы мирным путем… Мы требуем от правительств всего мира, чтобы они признали и публично заявили, что они не будут стремиться достичь своих целей при помощи войны…»

Под декларацией Эйнштейна – Рассела стоят подписи самых крупных ученых мира. Среди них Полинг, Борн, Инфельд, Юкава, Фредерик Жолио-Кюри.

Фредерик Жолио-Кюри должен был выступить по французскому радио с призывом о прекращении ядерных испытаний. В последний день правительство запретило это выступление. В тот же день шведские радиокомпании отказались транслировать выступление нобелевского лауреата, борца за мир Альберта Швейцера. Он тоже намеревался выступить с призывом о прекращении ядерных испытаний, предупредить народы об опасности, которую несет повышение радиоактивности в атмосфере.

От имени Федерации научных работников и от себя лично Жолио предлагал ученым брать на себя инициативу, добиваться созыва национальных конференций, содействовать организации всемирной конференции. Снова и снова он подчеркивал ответственность ученых. Само сознание существующей угрозы должно заставлять их пытаться убедить общественность в нависшей над миром опасности. Они лучше знают ее. Но, с другой стороны, они хорошо понимают, какое огромное благо людям могло бы принести мирное применение той же самой силы природы, которая используется для оружия разрушения. Доверие к науке у простых людей мира поколеблено, и долг ученых восстановить его.

Ответом на декларацию Эйнштейна – Рассела, на призывы Жолио и многих других ученых явились национальные и более широкие конференции ученых, сплотившихся в борьбе за мир.

Первая интернациональная конференция ученых собралась в июле 1957 года в местечке Пагуош в Канаде. Ученых, приехавших в Пагуош, объединило общее стремление использовать великие достижения современной науки и техники на благо человечества, а не для создания новых средств массового уничтожения. К резолюции Пагуошской конференции присоединялись затем, один за другим, ученые Запада и Востока.

Начатое этой конференцией Пагуошское движение объединяет теперь ученых мира в борьбе за лучшее будущее человечества. Пагуошское движение растет и ширится.

Всего лишь за полгода до своей смерти, в апреле 1958 года, Фредерик Жолио писал:

«…Решение, принятое Советским правительством 31 марта 1958 года об одностороннем прекращении испытаний ядерного оружия, пробудило надежды в мире, что за этим действием последуют действия правительств Соединенных Штатов и Великобритании…

Нет никакого сомнения в стремлениях народов. Они находятся настороже, они сознают опасность, нависшую над человечеством, и желают прекращения ядерных испытаний. Если бы они знали, как выразить свое стремление более энергично, если бы все силы мира преследовали эту цель, то это могло бы быть достигнуто до того, как это будет слишком поздно…»

ОРСЭ

Когда французское правительство, повинуясь американской указке, сместило Фредерика Жолио-Кюри с поста верховного комиссара, многие сотрудники Комиссариата атомной энергии, даже многие бывшие ученики и друзья не ушли вслед за ним. Это было нелегко принять и понять, но Жолио не настаивал на их уходе.

– Так, – твердо сказал он. – Каждый должен оставаться на своем посту. Нужно спасти хотя бы то, что удастся.

В свое время, когда он еще только создавал Комиссариат атомной энергии, он и сам не разрешил своим старым сотрудникам бросать прежние лаборатории и целиком переходить на новое место.

– Нет, нет, – решительно возражал он. – Очень хорошо создавать новые лаборатории. Но было бы крайне опасно разрушать старые. Ни деньги, ни технические возможности не создадут сразу то «скрытое богатство», которым обладают старые лаборатории с их сложившимся коллективом, традициями, идеями. Мы стараемся сохранить столь ценные традиции наших учителей в области радиоактивности.

Создавая и развивая Комиссариат атомной энергии, он не бросил ни Коллеж де Франс, ни лабораторию атомного синтеза в Иври, которые так заботливо берег в годы оккупации. После ухода из Комиссариата атомной энергии он снова полностью взял на себя руководство этими лабораториями.

Ирен Жолио-Кюри, наряду с обязанностями комиссара атомной энергии, наряду с активным участием в Движении сторонников мира, в Международной демократической федерации женщин, продолжала руководить кафедрой в Сорбонне и Институтом радия.

И Фредерику и Ирен приходилось тратить много больше времени на поиски средств и другие административные обязанности, чем на научную работу. «Восемьдесят процентов моего времени поглощают административные дела, – жаловался Фредерик. – У меня не остается времени для моей собственной работы».

Он был перегружен административными обязанностями, и с горечью признавался, что чувствует себя «рабом ответственности» по отношению к своим сотрудникам: он должен отдавать все время им, заниматься их будущим, – средствами для их работы.

Старое, маломощное оборудование, невероятная теснота, полное отсутствие денег. Кредиты, отпускаемые на научно-исследовательскую работу, так смехотворно малы, что, например, в Коллеж де Франс в 1955 году нечем было оплатить счета за газ и воду.

На требования средств им нередко отвечали: но ведь Пьер и Мария Кюри сделали свои открытия в сарае!

– Это так, – отвечали они, – но ведь написала Мария Кюри много позже в своей книге о Пьере Кюри: «Да, это верно, но если бы мы имели в своем распоряжении хорошую лабораторию, то сделали бы больше открытий…»

Лаборатории Жолио-Кюри стали похожи на воинские соединения, сформированные сплошь из генералов: в них было больше докторов наук, чем лаборантов. К 1956 году лаборатория Коллеж де Франс и лаборатория атомного синтеза в Иври насчитывали всего 255 сотрудников – исследователей, техников, мастеров, лаборантов, служителей, уборщиц, секретарей. Среди этих 255 человек было 64 доктора наук. Любой из этих специалистов мог бы возглавить большой творческий коллектив, но этих коллективов не было и негде было их создавать. Больше всего удручала Жолио-Кюри невозможность принимать учеников, воспитывать молодежь. Это чувствовалось особенно остро после того, как только что в Комиссариате атомной энергии они доказали, что могут сплотить большой и совсем молодой коллектив, воодушевленный одной идеей.

Атомная промышленность Франции, в создание которой так много сил вложили Фредерик и Ирен Жолио-Кюри, развивалась их учениками, но без них.

Родители искусственной радиоактивности не были включены в состав французской делегации на международную конференцию по мирному использованию атомной энергии, собравшуюся в 1956 году в Женеве. Более того: на стендах Франции на выставке в Женеве не было ни искусственной радиоактивности, ни деления ядра, не было ни имен, ни портретов Фредерика и Ирен. Эти имена фигурировали на почетных местах на стендах других стран – историю ведь не повернешь вспять!

Делегации многих стран хотели просить Жолио выступить с докладом в Женеве. Французская делегация отвергла это предложение.

«Почему нет в Женеве прославленных лауреатов Нобелевской премии, величайших ученых Ирен и Фредерика Жолио-Кюри?» – допытывались журналисты на пресс-конференциях.

«Французское правительство не считает нужным их участие», – гласил ответ.

Давно отошли в прошлое те времена, когда оборудование ядерной лаборатории могло поместиться в маленьких комнатках. Современная ядерная лаборатория похожа на крупный завод: ей требуются грандиозные установки, дорогое оборудование.

Таких установок во Франции почти не было. Супруги Жолио-Кюри доказывали, требовали: «Без современного оборудования ядерная физика развиваться не может. Франция отстает от других стран».

В конце концов Ирен добилась того, что Парижский университет принял предложенный ею план создания нового ядерного центра и на него были отпущены средства. По проекту Ирен в Орсэ, близ Парижа, должен был расположиться новый институт, объединяющий лаборатории Сорбонны, Коллеж де Франс, Института радия, лабораторию атомного синтеза и ряд других лабораторий.

Ирен и Фредерик особенно настаивали, что это должно быть не рождение совсем новых лабораторий, но перевод и расширение старых с их сложившимися коллективами, с их многоопытными специалистами, с их «скрытым богатством» научных традиций.

Ядерный центр в Орсэ должен был дать новую ориентировку ядерным исследованиям, снабдить их современной мощной техникой.

По замыслу Ирен и Фредерика Жолио-Кюри, Орсэ предназначен для основных теоретических исследований. Основные теоретические исследования, считал Фредерик, – это изучение явлений самих по себе, без их непосредственного практического применения. Но заметьте, добавлял он тут же, заметьте, что нет ни одного научного открытия, которое рано или поздно не получило бы практического применения.

«Не думайте, пожалуйста, – с улыбкой пояснял он в одной из бесед, – что я хочу установить какое-то разделение и причислить исследователей-теоретиков к некоей аристократической касте. Каждый вид человеческой деятельности требует определенных качеств. Но те качества, какие хочется встретить у исследователя, занимающегося основными теоретическими вопросами, близки к качествам, определяющим творчество художника: очень надежная техническая подготовка на службе воображения и творческой интуиции (Ван-Гог был не просто мазилой, он кропотливо изучал ремесло художника). Условия труда должны быть менее строгими, чем в промышленных исследованиях, естественно подчиненных жестким срокам. Нужно установить гибкий график работы, учитывающий индивидуальные особенности. Речь идет отнюдь не о том, чтобы поощрять лень или анархию, но надо доверять людям, доказавшим свою ценность…»

Орсэ – учреждение нового для Франции типа. Ирен и Фредерик осуществили идею, много лет волновавшую их: создали во Франции школу научных кадров по типу аспирантуры советских научных институтов.

Лаборатории Орсэ предназначены в основном не для студентов, а для научных работников, уже имеющих степень лиценциата, или для инженеров. В Орсэ эти молодые специалисты могут расширить знания, приобрести опыт и подготовиться к защите диссертации.

План создания Орсэ был разработан Ирен в мельчайших деталях.

Она сама выбрала место, где Парижский университет приобрел участок в сто гектаров. Орсэ расположен рядом с Сакле, и эта близость должна была служить залогом совместных работ в будущем.

Тихое, спокойное, живописное местечко привлекло Ирен и Фредерика.

Даже пригородный электрический поезд, соединяющий Орсэ с Парижем, нравился Фредерику: «Двадцать пять минут ежедневной поездки в спокойном поезде, где всегда можно найти место для сидения. Работник Орсэ, едучи на работу, здесь может почитать книгу или подумать на досуге о своей работе. Если бы я мог думать о своей работе двадцать минут в день!»

«…Мои обязанности всегда торопят меня. И мне случалось говорить себе, что если бы я мог позволить себе помечтать хоть немного о моей работе, то я избежал бы ненужной потери времени при многих опытах».

Орсэ – детище Ирен. Но тяжелая болезнь Ирен прогрессировала все сильнее, и Фредерик часто приходил ей на помощь в ее административных обязанностях, вникая во все мелочи строительства.

Первые рабочие пришли на строительную площадку в 1955 году. Ирен заботилась сразу и о строительстве, и об оборудовании, и о саде. Сад должен быть великолепным. Сама природа, окружающий пейзаж должны создавать у работников настроение, поднимать их дух, делать работу радостной и приятной.

Ирен любила цветы особой, проникновенной любовью художника.

Для лабораторий Орсэ была приобретена в Голландии громадная установка – синхроциклотрон. По сравнению с этим гигантом даже двадцатисемитонный циклотрон Коллеж де Франс выглядел устаревшей игрушкой. Синхроциклотрон похож на закованный в броню военный корабль. Основная часть его – электромагнит – весит 700 тонн. Диаметр дисков магнита в Орсэ – 280 сантиметров. У циклотрона Коллеж де Франс диаметры дисков были 85 сантиметров. Синхроциклотрон занял громадное помещение, напоминающее большой механический завод. Как далеко это от старых лабораторий, где можно было получать удивительные новые результаты, пользуясь источниками радиоактивного излучения, заключенными в маленькие стеклянные пробирки, изготовленные руками самого экспериментатора.

Об этом не раз говорил Жолио-Кюри. Он обращал внимание на то, что исследователь теперь не может чувствовать себя свободным, он не может экспериментировать «просто так», чтобы разведать, он не может «открывать окна в сторону неизведанного», как это любил сам Жолио-Кюри. Эксперимент теперь слишком сложен, и обычно он следует за теорией. Не опасно ли это для развития науки, не сократились ли возможности эксперимента? Ирен и Фредерик высказывали свое мнение в одной из их последних общих статей:

«Бесполезно сожалеть о той обстановке, в которой протекала научная деятельность прошлого века… В наше время необычайно быстрое развитие науки объясняется тем, что изыскания производятся в лабораториях многих стран мира. Часто трудно установить, какой из отдельных групп ученых, работающих в одной и той же области, принадлежит заслуга того или иного крупного достижения. А внутри одной и той же группы трудно определить, кто является его вдохновителем, а кто автором…

Успехи науки произвели переворот и в ней самой. Наше поколение еще не сумело приспособиться к новому ритму, который стал для нас неизбежностью. Нам становится все труднее быть в курсе всего нового, и часто это оказывается выше наших возможностей… Мы колеблемся между слишком узкой специализацией, грозящей притупить наш ум, и распылением сил, что приводит к неэффективному их использованию. Мы стремимся присутствовать на лекциях, колоквиумах, научных конференциях, но тогда нам не хватает времени для размышлений и собственной научно-исследовательской деятельности. Но мы убеждены, что молодые ученые… найдут равновесие, недостающее нам сегодня…»

«ЧЕЛОВЕК ОСТАВЛЯЕТ НА ЗЕМЛЕ НЕИЗГЛАДИМЫЙ СЛЕД»

Строительство в Орсэ встретилось с неожиданной трудностью: потребовались особые работы для укрепления глинистой почвы, чтобы она могла выдержать тяжесть установок и окружающих их бетонных стен (защиты от радиоактивных излучений). В огромный котлован пришлось заложить пятьсот бетонных плит по двенадцать метров длиной. Через полгода после начала работ здания начали показываться из-под земли.

Увы! Ирен этого уже не увидела.

Они оба были тяжело больны – и Фредерик и Ирен. Лучевая болезнь – результат действия радиоактивного излучения – точила Ирен. Все учащались приступы мучительных болей. У Фредерика развивалась болезнь печени.

Оба они не любили показывать окружающим свои страдания. Каждый старался держаться спокойно и ровно, как всегда. Силы обоих были подорваны нечеловеческим напряжением последних лет. Они оба знали, что их дни сочтены, не обманывали себя и не раз говорили об этом между собой. И, зная это, работали еще больше, еще напряженнее. «Только бы успеть кончить, только бы завершить Орсэ!» – повторяли они все чаще.

Дети Фредерика и Ирен продолжали их дело. Элен, окончив, как и отец, первой Школу физики и химии, тоже посвятила себя ядерной физике. Пьер занялся биологией, готовил диссертацию по фотосинтезу. Его увлекла любимая идея Фредерика: возможность непосредственного использования энергии солнечных лучей, энергии падающего на землю света.

Элен вышла замуж за внука Поля Ланжевена, соединив, таким образом, три знаменитые фамилии. По примеру своего отца Элен Жолио-Кюри-Ланжевен тоже стала членом Коммунистической партии Франции.

И была еще громадная радость, согревавшая сердца Фредерика и Ирен, молодившая их: внуки, дети Элен. Бегая взапуски с внучкой по аллеям Антони, забавляя малютку-внука, Фредерик забывал о своей болезни.

Они иногда говорили о смерти. Фредерик всегда считал, что Ирен переживет его. В его сознании просто не укладывалась мысль, что он может остаться один, без Ирен. Но ее состояние становилось все тяжелее.

17 марта 1956 года Ирен Жолио-Кюри, лауреат Нобелевской премии, член Всемирного Совета Мира, профессор Сорбонны и директор Института радия, академик пяти академий и доктор многих университетов, скончалась. Медицинское заключение гласило: «Она умерла от болезни крови, вызванной действием радиоактивного излучения, которому она подвергалась всю жизнь».

«Ирен – моя половина, – часто говорил Фредерик. – Ее боль – моя боль. Мы всегда вместе».

Они прошли вместе всю жизнь, всегда рука об руку. Теперь Фредерик остался один.

«Но надо продолжать работу. Один из нас уже ушел. Скоро за ним последует и другой. Наша задача будет выполнена, если мы сможем до ухода воспитать людей, которые нас заменят, продолжат то, что мы начали».

С сентября 1956 года Фредерик Жолио-Кюри, не оставляя своих прежних обязанностей, принял кафедру Ирен в Сорбонне и возглавил институт и строительство Орсэ.

В письме к академику Скобельцыну в начале 1957 года он писал:

«На мне сейчас лежат тяжелые задачи по управлению тремя лабораториями: Институт радия, кафедра ядерной физики и химии Коллеж де Франс и лаборатория атомного синтеза Национального центра научных исследований. Мы продолжаем строительство большого Института ядерной физики в Орсэ, близ Парижа. Сейчас мы устанавливаем синхроциклотрон на 150 мегаэлектроновольт и другие большие аппараты.

Здоровье мое понемногу улучшается, хотя я с трудом, как вы можете понять, прихожу в себя после постигшей меня потери моей жены. Но я надеюсь, что у меня еще хватит сил на два года, чтобы закончить начатое мною дело».

Илья Эренбург вспоминает: «Жолио сказал мне: «Ирен умерла от той болезни, которую мы зовем профессиональной: Теперь мы стали осторожнее, а в тридцатые годы…» Он помолчал и тихо добавил: «Все это нелегко».

Год спустя я был у него в Антони. Он показал мне сад, изумительную стену вьющихся роз, последние тюльпаны. «Ирен очень хорошо подбирала цвета тюльпанов. Прошлой весной они зацвели, а ее уже не было…»

Несколько минут спустя он добавил: «Мной овладела торопливость – хочется успеть что-то сделать…»

Он продолжал работать в лаборатории, и это были для него самые радостные часы, когда он сам с его исключительным умением ставил опыты, сам проверял новые гипотезы, сам наблюдал. Лучшим временем для раздумий он считал те часы, которые он проводил у смотрового окна камеры Вильсона, наблюдая, как заряженные частицы отмечают свой путь мельчайшими каплями тумана. «Временами, – вспоминает Альбан, – один из нас, его сотрудников, получал привилегию провести вторую половину дня вдвоем с Жолио в темной комнате, наблюдая за полетом частиц. В эти часы Жолио давал волю воображению, и такие встречи для большинства из нас были источником вдохновения».

Жить без лаборатории он не мог. Даже у себя дома, в Антони, он устроил маленькую лабораторию с фотокомнатой и с мастерской. В редкие свободные часы именно там, в домашней лаборатории, он провел серию опытов по определению содержания радиоактивных осадков в молоке, выясняя последствия экспериментальных ядерных взрывов в атмосфере.

Первый тяжелый приступ болезни печени свалил Фредерика еще в 1955 году. Он лежал тогда в старом мрачном госпитале Сент-Антуан в Париже. Ему запретили работать и читать. Жизнь без дела была для него немыслима, и он нашел себе новое занятие.

Он всегда любил живопись. В юности он пробовал сам рисовать, главным образом под влиянием старшей сестры, художницы. Потом бросил. Теперь снова взялся за кисть. Он много раз пытался запечатлеть вид из окна – старые стены, раскидистое дерево. За время пребывания в больнице Жолио-Кюри написал маслом ряд пейзажей и натюрмортов.

К своей болезни он относился как к опыту: наблюдал, контролировал, изучал. Он точно следил за анализами, составлял таблицы, строил графики. Он предлагал врачам новые методы диагностики, проверяя их на себе, как на подопытном кролике.

Он твердо знал, что его дни сочтены. Но он надеялся, что у него хватит сил закончить Орсэ.

Вскоре после смерти жены Фредерик Жолио-Кюри написал удивительные строки: «Каждый человек невольно отшатывается от мысли, что вслед за его смертью наступает небытие.

Понятие пустоты настолько невыносимо для людей, что они пытались спрятаться в верования в загробную жизнь, даруемую богом или богами. Я по своей природе рационалист, даже в ранней молодости я отказывался от такой хрупкой и ни на чем не основанной веры. Не раз мне привелось быть свидетелем ужасных разочарований, когда люди вдруг теряли веру. Но… Я хотел было сказать: но, черт побери, почему загробная жизнь должна протекать в другом, потустороннем мире? Думая о смерти даже в раннем возрасте, я видел перед собой проблему глубоко человеческую и земную. Разве вечность – это не живая, ощутимая цепь, которая связывает нас с вещами и людьми, бывшими до нас? Если вы позволите, я поделюсь с вами одним воспоминанием.

Подростком я вечером делал уроки. Работая, я вдруг дотронулся рукой до оловянного подсвечника – старой семейной реликвии. Я перестал писать, меня охватило волнение. Закрыв глаза, я видел картины, свидетелем которых был старый подсвечник, – как спускались в погреб в день веселых именин за бутылкой вина, как сидели ночью вокруг покойника… Мне казалось, что я чувствую тепло рук, которые в течение веков держали подсвечник, вижу лица. Я почувствовал огромную поддержку в сонме исчезнувших. Конечно, это фантазии, но подсвечник мне помог вспомнить тех, кого больше не было, я их увидел живыми, и я окончательна освободился от страха перед небытием.

Каждый человек оставляет на земле неизгладимый след, будь то дерево перил или каменная ступенька лестницы. Я люблю дерево, блестящее от прикосновения множества рук, камень с выемками от шагов, люблю мой старый подсвечник. В них вечность…» [8]8
  Перевод И. Эренбурга.


[Закрыть]

И еще он говорил:

«Когда я умру, другие придут на мое место. Нет ничего богаче народа…»

ПЕРЕКЛИЧКА ПОКОЛЕНИЙ

В рабочем кабинете Ирен Жолио-Кюри, в свинцовом ящичке, хранились как величайшая ценность рабочие дневники, лабораторные тетради ее родителей. Три маленькие записные книжки в черных клеенчатых переплетах. Ясный, четкий почерк Марии Кюри перемежается с мелкими каракулями Пьера, видно, что Мария записывает цифры, а Пьер чертит график, или же результаты измерений записаны рукой Марии, а Сила тока помечена Пьером, который, по-видимому, находился рядом, наблюдая за тем же прибором.

Один начинает, другой дописывает. Черновые записи, ряд цифр, слово или полслова, обрывок фразы… График, расчет, снова цифры… Почти нигде нет заголовка, указывающего цель опыта. Очень редки фразы, поясняющие результат. Зачем? Ведь супруги Кюри понимали друг друга с полуслова.

Можно было поступить так, как это делают обычно историки: разгадать неразборчивый почерк, дописать слова и просто издать, дневники, быть может, снабдив их примечаниями. Это была бы солидная, красивая книга, и… она мирно покоилась бы на полках библиотек, никем не читаемая.

Ирен Кюри сделала иначе. «Если знать существо работы, учесть опубликованные статьи и перенестись мысленно в умонастроение ученого, обладающего познаниями той эпохи, можно достаточно хорошо восстановить ход исследований. Именно это я и попыталась сделать».

То, что выполнила Ирен, разбирая дневники родителей, – это тоже подлинный научный подвиг. Всю жизнь она занималась радиоактивностью. Трудно найти на земле человека, кто бы знал эту область лучше, чем она – автор учебников и сводок, руководитель Института радия, профессор, учитель.

Но чтобы «перенестись в умонастроение ученого, обладающего познаниями той эпохи», она как бы отрешилась от своих знаний. Ей надо было думать так, как думали Пьер и Мария пятьдесят пять лет тому назад. Ей надо было «забыть» о Резерфорде и Боре, об Эйнштейне и Ланжевене, о работах Ирен и Фредерика Жолио-Кюри, о многих открытиях Марии и Пьера. Ей надо было смотреть их глазами, когда они еще только угадывали неведомый радий.

Сравнивая статьи, проверяя цифры, угадывая и расшифровывая, Ирен шаг за шагом восстановила путь, приведший к открытию радия. Вот самое начало. Ряд измерений: Мария Кюри проверяет разные вещества, не излучают ли они лучи Беккереля. (Хочется сказать: не радиоактивны ли они? – но ведь еще нет даже слона «радиоактивность».) Краткие, отрывочные записи: название вещества, сила тока в приборе.

Но вот записи как будто повторяются. Измерения уранита заполняют несколько страничек дневника. Почему? Записаны только цифры и названия приборов. Ирен расшифровывает: Мария Кюри обнаружила, что урановая руда испускает самое сильное излучение. Очевидно, прежде чем идти дальше, Мария тщательно проверяет приборы, меняя их один за другим: быть может, дело не в руде, а прибор вызвал ошибку? Прибор заменен, но результат тот же. «Измерения, посвященные проверке аппаратуры, показывают, что Мария Кюри была чрезвычайно заинтересована этим результатом», – заключает Ирен.

Измерения урановой руды… Уран и торий оказываются самыми (нет, не радиоактивными! Не забывать: ведь еще ничего не известно!), самыми излучающими.

Ирен замечает: исследуя окись тория, Мария и Пьер не обнаружили изотоп тория. Она знает: Резерфорд открыл его через два года. «Если бы эти опыты были более отчетливыми, вся дальнейшая ориентация работы могла бы измениться», – поясняет Ирен.

Новые кривые. Рукой Марии записано: «Температура 6,25°!!!!!!» Ирен поясняет: «Эта негодующая пометка Марии Кюри напоминает нам о том, что условия работы были далеко не комфортабельны».

Так, страничка за страничкой, слово за словом рассказала нам Ирен Жолио-Кюри в 1955 году волнующую повесть о подвиге ее родителей.

В те далекие годы, на заре атомного века, первооткрыватели радия не знали о действии излучения. Радиоактивная пыль носилась в их лаборатории. Сами экспериментаторы спокойно брали руками свои препараты, держали их в карманах, не ведая о смертельной опасности.

Дневники, лежавшие на их рабочих столах, столь густо насыщены радиоактивными следами, что и через пятьдесят пять лет они продолжают излучать; именно поэтому их хранят в ящике из свинца, не пропускающего радиоактивное излучение. Ирен и Фредерик никогда не дотрагивались руками до этих пожелтевших страничек: радиоактивные следы, сохраняющиеся десятки лет, могли бы остаться на их пальцах. Это не так уж опасно для человека. Но искусные пальцы Фредерика или Ирен, приблизившись затем во время какого-либо опыта к контрольным приборам, могли бы изменить показания: прибор обнаружит ничтожный след, оставшийся на пальцах экспериментатора от прикосновения к старым записным книжкам.