Текст книги "В Замок"

Автор книги: Марианна Грубер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Он еще раз мысленно пробежал страницы протокольной записи, присланной Замком, насколько смог вспомнить текст, и, как и тогда, когда прочитал впервые, пришел к выводу, что в этих записках не все верно. Протокол содержал описание лишь нескольких дней, между тем деревенские жители говорили, что К. провел в Деревне много недель. Были и другие несоответствия. Так, ему безвозмездно предоставили кров и бесплатно кормили, но стоило мимоходом упомянуть о лабиринте, как его вдруг начали укорять за то, что он якобы пьян, а ведь он напился допьяна только позавчера ночью, причем совершенно намеренно, назло всем, и, кстати, это случилось с ним впервые в жизни, насколько он помнил. Когда его нашли под кучей грязного тряпья, хозяева обеих гостиниц решительно не желали признавать, что он когда-нибудь пил у них вино, причем главным их доводом было то, что у него в те несколько недель не было ни гроша, значит, он не мог расплатиться за вино. А теперь от него вообще не требовали платы, теперь они считают его каким-то землемером без земель, который может позволить себе капризничать и пребывать в дурном настроении. Что на самом деле произошло тогда, в неопределенный промежуток времени, по-видимому, вообще никто не знает. Они словно отсекли или перечеркнули несколько дней. Но, может быть, этот пробел в сознании всех здешних жителей – лишь условие игры, которую он затеял с деревенскими, пусть даже и не совсем по своей воле. Сейчас эта игра все-таки показалась ему странной. Они затеяли игру с прошлым, вместо того чтобы расшифровать настоящее и попытаться представить себе будущее. Ах, да пускай делают что угодно, все равно им не перехитрить время. Как бы мы его не обозначали, оно остается единым течением, потоком, который иногда задерживается, так нам кажется, иногда мчится как бешеный, и, возможно, его течение действительно то мчится стремглав, то вдруг замирает, ход его неравномерен, но этот поток увлекает каждого, хочет он того или нет, – его, К., Фриду, Хозяйку, чиновников Замка и даже Кламма, который, судя по всему, действительно существует. И в этом – смысл справедливости. Время справедливо.

Прежде чем спуститься на первый этаж к остальным, К. выглянул в окно. Солнце, давно взошедшее над Замковой горой, заливало ее сверкающим, блестящим светом. К. потянулся, расправил плечи. Вот теперь пора, он готов, подумал К., теперь он померится с ними силой, да, вот сейчас, в эту минуту, он готов. Он открыл, в чем слабость Замка, отыскал ошибку в его механике. Нужно еще раз встретиться со Старостой деревенской общины. В протоколе, присланном из Замка, ничего не говорится о целых неделях. Вот об этом он скажет Старосте. А школа может и подождать. Днем раньше, днем позже, не все ли равно.

– Неотвязные, – сказал он, увидев помощников. Те корчили рожи и потихоньку подкрадывались все ближе, но К. эти ужимки настроили враждебно. Вдобавок ему показалось, что помощники корчили рожи и кривлялись через силу, их веселость была лицемерной, вымученной.

– Хорошо спали? – спросил он. – Или не выспались? Но главное, наговорились-то вдоволь?

Помощники растерялись и молчали.

– А что тут такого? – к ним подошла Фрида. – Надо же было как-то убить время.

– Я спрашиваю о ночи, – сказал К. таким тоном, что Фрида вспыхнула от стыда. – Интересно, как ночью втроем убивают время?

– Что ты хочешь сказать?

– То, что сказал.

– Вначале ты был со мной добрым и приветливым.

– Если считать, что я – тот К.

– Но ведь ты и есть тот К.! – Фрида топнула ногой.

В эту минуту она почти нравилась К. В ней чувствовалась жизненная сила и решительность, которая делала ее привлекательной. Бывшая любовница Кламма – о да, теперь он прекрасно мог представить себе Фриду в этой роли, хотя, в сущности, его это вообще не касалось. Тут К. явственно услышал шуршание ее крахмальной нижней юбки. Сегодня Фрида была одета не так, как вчера, и не так, как в первый день. Когда она топнула ножкой, нижняя юбка зашуршала вызывающе громко. К. попросил Фриду успокоиться, ее дела его вовсе не интересуют. Даже если когда-то раньше она, как говорят, была с ним помолвлена, сейчас ее, разумеется, ничто с ним не связывает, и следовательно, она не имеет перед ним никаких обязательств, и разумеется, не обязана давать ему отчет » в чем бы то ни было.

– «Как говорят», – повторила Фрида, – «говорят»!

Иеремия вдруг вскочил и принял странную, чуть ли не угрожающую позу, К. не предполагал, что от этого тщедушного паренька можно ожидать подобной прыти.

– Ха! – К. передразнил Иеремию и сел завтракать. Поев без аппетита, он, не мешкая, встал из-за стола и оделся, чтобы выйти на улицу. Помощники тотчас тоже вскочили, но К. решительно объявил, что уходит один, и пожелал всем им с Фридой приятного времяпрепровождения.

– Вы же собирались пойти сегодня в школу вместе с Фридой и помощниками! – закричала Хозяйка.

– Это не к спеху, – ответил К. Он уходит ненадолго, а впрочем, наверняка ничего обещать не берется. Оглянувшись, он увидел, что Фрида вот-вот заплачет, остановился и даже сделал было шаг назад, решив сказать, что не хотел ее обидеть, что имел в виду другое, но внезапно сообразил, что именно такое извинение Фрида воспримет как грубость.

На улице он несколько раз вздохнул всей грудью, свободно и глубоко. Как ни старались эти люди сделать его пребывание здесь приятным, постоялый двор показался ему глухим закутом, в котором буквально нечем дышать. Испещренные оспинными рытвинами стены, громоздкие столы и лавки, черные половицы и крохотные оконца напоминали, прямо скажем, темницу, а не место, где оказывают гостеприимство. Все, кроме хозяев, там чувствовали себя незваными гостями. Наверное, из-за этого у него минуту назад вырвалась грубость, которой он сам теперь удивлялся. Грубость ему вообще-то была несвойственна, если, конечно, память его не обманывала.

Староста очень удивился при виде К., явившегося во второй раз, да еще без предварительного уведомления.

– Никаких дополнительных собеседований не предусматривается, – сказал он. К. извинился за вторжение, заверил, что причина его вторичного прихода – отнюдь не легкомыслие, а надежда получить совет многоопытного человека, хорошо знакомого с обычаями Замка и сведущего в законах и распоряжениях. К. не знает никого, кроме Старосты, кому он, чужой здесь человек, мог бы довериться.

– Дополнительные собеседования не предусмотрены. Согласно установленному графику, сегодня вам следует обратиться к Учителю, – неприветливо ответил Староста.

– Учитель лежит больной, у него, судя по всему, очень серьезная простуда. Опасаясь заразить других, он не принимает.

Староста вновь повторил:

– Но дополнительные собеседования не предусмотрены. Если бы дело обстояло иначе, из Замка заблаговременно поступило бы соответствующее сообщение. Поскольку таковое не поступило, вам лучше удалиться.

К. не уходил и настойчиво растолковывал Старосте, что хочет поговорить с ним еще раз. Ведь это же просто нелепо: с одной стороны, требовать соблюдения инструкций, а с другой – отказывать в выдаче необходимых справок!

Если бы второе собеседование действительно надлежало провести, то ему, Старосте, непременно дали бы об этом знать. К. следует дождаться, пока не поступит соответствующее извещение. Староста откинулся на подушки и закрыл глаза. В комнату вошла его жена, она принесла стул, но, увидев, что Староста лежит закрыв глаза, не поставила стул перед К., а спросила мужа:

– Надо?

Тот недовольно покачал головой. К. подождал, пока жена Старосты выйдет из комнаты, и лишь тогда заговорил. А нельзя ли считать, что сегодняшний разговор является продолжением их первой беседы? Таковое допущение позволило бы рассматривать собеседования как два, так сказать, раунда одной встречи? Или, может быть, существует инструкция о том, сколь долгими или, напротив, короткими должны быть подобные собеседования?

– По возможности короткими, но и настолько длительными, насколько требует дело, – ответил Староста, запинаясь на каждом слове и охая от боли.

К. продолжал: вполне очевидно, что в данном случае нужен сравнительно долгий разговор, но он постарается изложить свои соображения как можно короче. Ведь господин Староста не пожелает взять на себя ответственность за то, что К. по неведению совершает ошибку за ошибкой? Да, разумеется, неведение не освобождает от наказания, но отчасти все-таки может служить извинением. Оно, то есть неведение, извиняет, конечно, лишь неосведомленное лицо, в то время как лицо осведомленное несет ответственность за себя и за неосведомленного, пока тот пребывает в неведении. Затем К. еще раз заверил, что прийти к Старосте его побудило отнюдь не легкомыслие, – напротив, он явился сегодня опять именно потому, что не может дольше оставаться в неведении. Ознакомившись с протоколом, он обнаружил, что в этом документе имеются существенные лакуны, следовательно, можно предполагать, вернее, нельзя полностью исключить того, что в потоке сообщений, исходящих от официальных ведомств, произошел сбой. Если будет позволительно напомнить о состоявшемся несколько лет тому назад приглашении специалиста по землемерным работам, о каковом приглашении вчера рассказал господин Староста, то сделанное им, К., предположение отнюдь не носит злонамеренного характера, но проистекает от горячего желания уяснить себе волю Замка.

Действие этой речи превзошло всякие ожидания. В душе Старосты началась жестокая борьба: какое решение принять? Он вытянул шею, но голова снова упала на подушку, он дернулся еще и еще раз, словно пытаясь освободиться от сдавившего грудь панциря. Мучительный приступ подагры, уложивший его в постель, был вызван переменой погоды и неожиданным снегопадом, причем боли начались не тогда, когда пошел снег, а раньше, теперь же Староста страдал из-за внезапного прекращения ненастья и улучшения погоды. Однако, сказал Староста, он никоим образом не хотел бы обременять К. своими личными неприятностями и уж тем более не хотел бы, чтобы у К. сложилось впечатление, будто недомогание является истинной причиной его отказа. Далее. Он, Староста, вовсе не склонен подозревать К. в легкомыслии, однако нельзя не признать, что появление К. вызывает множество недоразумений.

– Тогда, раньше, вы были здесь всего один раз, господин землемер, – сказал он. – Распоряжением Замка предусмотрено, что все процессы непременно должны повториться, причем при повторении все должно происходить в точности так же, как в прошлом.

– Но это невозможно, – возразил К. – Ведь тогда люди нашли бы меня поздним вечером, а на самом деле, когда они меня нашли, стоял полдень. Во-вторых, на мне была бы моя старая одежда, а не та, которую вы видите на мне сейчас, и, в-третьих, я не имел бы возможности принять ванну. Но даже если мы как-то объясним эти расхождения, нам не решить проблему дат. По свидетельствам всех, с кем мне до сих пор удалось поговорить, я прибыл в Деревню несколько недель тому назад. Неужели Замок полагает, что деревенские ухитрятся повернуть вспять время?

– Только не это! – громко воскликнул Староста, и тотчас же в комнате появилась его жена. Однако он, как и в первый раз, велел ей уйти. – Это привело бы к полнейшему хаосу, это означало бы окончательный крах, это немыслимо!

К. исподлобья поглядел на Старосту и подумал: прекрасно, он со мной разговаривает. И раз начал, будет продолжать: любопытный по натуре человек иначе не может, а Староста был любопытен, это К. понял, когда заметил, с каким заинтересованным видом прикованный к постели больной старик следил за каждым его движением.

– Ну, почему же полный крах? – сказал К. Если он правильно уразумел смысл вчерашних рассуждений господина Старосты, после того как разразится катастрофа, будут незамедлительно изданы новые распоряжения и указы, ибо установленный Замком порядок сводится к перемещениям с места на место, иначе говоря, перетаскиванию туда и сюда различных папок, дел, документов, прошений, которые сложены штабелями и ждут обработки, а в конечном счете сгинут в хорошо отлаженной системе. Ведь именно этим объясняется, – конечно, если он все правильно понял, – то, что документы бесследно исчезают, вопреки утверждениям, что в этом ведомстве ничто никогда не может исчезнуть. Полный крах тут ничего не изменит. Потом, ведь четкая последовательность не установлена. Просто берется из штабеля первое попавшееся дело, обычно – то, что лежит сверху, и производится его обработка. Здесь ничто не может измениться, здесь все остается неизменным. Кое-кому в Деревне приходится ждать ответа дольше, чем они надеялись, зато другие, подав прошение, нежданно-негаданно получают ответ из Замка уже назавтра. Не так ли?

Под ожидающим ответа, требовательным взглядом К. Староста заворочался в постели. В конце концов он пробормотал:

– Вы хотите невозможного…

– Ну, давайте условимся: сегодня меня здесь не было и мы с вами сегодня не вели разговоров о странных, непостижимых уму и нарушающих порядок вещах, не говорили о необходимой при подобных обстоятельствах бдительности.

Любопытство Старосты пробудилось. Он повторил:

– О странных, непостижимых уму и нарушающих порядок… Что, если мы попробуем не смотреть друг на друга? – спросил он после недолгого раздумья.

– Отлично. Вы меня не видите.

– А то, что я слышу, – мои собственные мысли?

– Или ваши сны, – сказал К. – Кому под силу различить, где мысли, а где сны?

– Мицци! – позвал Староста. – Поставь-ка стул, вот сюда, возле кровати.

– Господин землемер?..

– Никто, – отрезал Староста. – Просто поставь стул! На всякий случай, вдруг кто-нибудь зайдет и захочет посидеть.

– Ты кого-то ждешь? – удивилась жена.

– Никого я не жду. Никто и не приходил. Никого тут нет! – И Староста в очередной раз выставил из комнаты вконец растерявшуюся Мицци. Затем он, отвернувшись от К., заговорил, делая вид, будто разговаривает с собой:

– Ваш тезис – что никакая катастрофа ничего не изменит в порядках Замка, следовательно, что система Замка несокрушима, – представляется разумным, он вселяет спокойствие. Ведь система Замка соответствует системе самой жизни, системе, которую никто не в силах изменить, лишь поэтому она и определяет жизнь людей. Кто-то умирает, кто-то рождается на свет, но по отношению к целому всякая часть, а равно и последовательность частей, имеет лишь подчиненное значение, посему не имеет значения и последовательность обработки документов. Это согласуется со свободой Замка, равно как со свободой в жизни, и совершенно не связано с предписаниями, которые надлежит исполнять. В отношении жителей Деревни Замок располагает известными свободами, а вот жители Деревни могли бы иметь свободу по отношению к Замку лишь в том случае, если бы всякий человек обладал столь же глубоким, как у Замка, пониманием жизни и, следовательно,, системы. Это ли К. имел в виду? – Староста пожевал губами. – Действительно, с его тезисом можно согласиться, даже определенно его нужно принять, чего никак не скажешь относительно заявления К. насчет странных, нарушающих порядок вещей. Что же касается непостижимых уму вещей, тут Старосте как раз все понятно. Замок – это великая мистическая тайна, по крайней мере так ему однажды объяснили, тайна, подобная той, какую представляет собой сама жизнь. Этим объясняется и то, почему столь важным является неукоснительно точное соблюдение инструкций, каким бы второстепенным ни казалось это требование. Ибо лишь посвященным дано постичь мистическую тайну. Следовательно, если некто заводит речи о непостижимых вещах, то он, Староста, прекрасно все понимает. Но если некто употребляет такие слова, как «странный» и «нарушающий порядок», то он такого человека не понимает, тем более что этот человек минуту назад весьма разумно и с завидной проницательностью описал деятельность ведомств, – можно подумать, он хорошо знаком с нею, – и сделал вполне логичное заключение о несокрушимости ведомственных порядков.

– Когда лежишь прикованный к постели и можешь тратить время на размышления, начинаешь недоумевать: что же имел в виду этот человек? – подвел итог Староста.

К. осторожно опустился на стул – он вдруг сообразил, что лежащему в постели, должно быть, тяжело, да и унизительно смотреть на него снизу вверх. Он не поднимал глаз, догадываясь, что Староста искоса поглядывает на него, желая удостовериться, соблюдает ли К. соглашение, – они ведь договорились не смотреть друг на друга, с тем чтобы потом чистосердечно утверждать, будто они второй раз не встречались.

К. сказал, что ему показали документ, присланный из Замка, судя по всему, он не был составлен на основании каких-то бумаг или актов, а представлял собой своего рода запись, сделанную для памяти. Как всегда, когда имеешь дело с подобными документами, запись оказалась чрезвычайно неточной, однако неточности не имеют существенного значения. Правда, можно надеяться, что чиновники, которые занимаются данным вопросом, сумели в общих чертах воспроизвести ход событий. Но воспроизвели по памяти, и вот тут начинаются сложности. В протоколе Замка относительно точно отражены события, произошедшие в течение нескольких дней, на другие протокол лишь намекает, но далее в нем отсутствуют какие-либо указания на то, что К. вообще находился в Деревне.

– Двойник, – глубокомысленно произнес Староста.

– Значит, первый К. уехал несолоно хлебавши. Но тогда я, второй К., очевидно, в какой-то день прибыл сюда. На этот счет в протоколе сведений нет.

– Как же прикажете это понимать? – спросил Староста.

– А как странность, неточность, короче говоря, как ошибку. Допустим, К.-первый и К.-второй являются одним лицом, тогда отсутствуют не только записи, но и сведения о том, где он находился в течение многих недель. Другая возможность – К.-первый и К.-второй не тождественны, в таком случае все просто: никто не заметил отъезда первого К. и прибытия второго, что, однако, опровергает тезис о непогрешимости работы ведомств. Ибо протокол – это не просто ответ на прошение, который полагается давать в установленные сроки. Следовательно, не соответствует истине утверждение о несокрушимости замковых порядков. В протоколе Замок по собственному почину высказал свои соображения и, мягко говоря, совершил изрядный промах.

– Вот теперь вы отступили от логики, – возразил Староста с явным недовольством. Он давно уже повернулся лицом к К., словно они не заключали никакого соглашения. – Запись о К. или там о К.-первом и К.-втором, могла попасть на хранение в другой отдел, не тот, где был составлен документ, направленный Замком для передачи К.

– Нет, в протоколе не высказывает свое мнение какой-то отдел, в нем выступает сам Замок, – возразил К.

Староста кивнул, покачал головой и опять кивнул, потом заметил – верно, на официальных бумагах Замка ставится особый индекс, и на протоколе он тоже есть, откуда К. узнал об этом? Уж не состоит ли он на службе Замка, уж не подослан ли, чтобы подвергнуть его, Старосту, проверке? На лбу у старика выступили бисеринки пота, он снова попытался сесть, но не смог и с мольбой поднял руку, взывая к жалости, как ребенок, который надеется избежать заслуженного наказания.

К. спокойно ответил, что не состоит на службе в Замке.

Но чего же, чего он хочет? Уж не подвергает ли сомнению существование Замка?

К. посмотрел прямо в глаза Старосты:

– Поверьте, я говорю честно. Я не сомневаюсь в существовании Замка.

После этих слов Староста успокоился и опустил голову на подушку. К. продолжал:

– Он стоит там, на горе, всякий может его видеть, этот маленький городок, в котором живут люди, они открывают двери и окна, в окнах отражается свет, а ночью чернеет тьма. Днем он виден издалека, он господствует над простершейся вокруг равниной и, следовательно, господствует над людьми, которые взирают на него снизу. К нему ведут дороги, их, правда, не всякий знает, но достаточно хорошо известно, что дорог много, поэтому можно предполагать, что рассказы о них правдивы. По дорогам доставляется продовольствие, по ним ездят в Замок или из Замка повозки и экипажи. Так что, безусловно, Замок существует, и он обитаем. Однако, несмотря на все эти признаки, К. не может избавиться от впечатления, что все, с кем он говорил, помимо чисто физического существования Замка, подразумевали и некое иное его бытие, то, которое, по мнению господина Старосты, окутано некой мистической тайной. Конечно, слова господина Старосты можно отнести исключительно к ведомствам, однако он, К., считает, что они справедливы и по отношению к Замку в целом. Тот, кто говорит о Замке, говорит о некоем центре, таинственном источнике силы, средоточие которой находится там, наверху, куда обращают свои взоры все мучимые страхами и лелеющие надежды. Даже издалека можно разглядеть там подходящее для этих целей строение. Вполне вероятно, это резиденция графа Вест-Вест, если именно так звучит фамилия владетеля Замка и если графу угодно там проживать. Задавая свой вопрос, он, К., имел в виду прежде всего это высокое здание. И его же, несомненно, подразумевали все деревенские, – все эти люди, кто благоговейно и робко, кто с печальной покорностью говорили о своем преклонении перед Замком. Любые вопросы К., любые намеки жителей Деревни были связаны только с этим зданием. Но существует ли оно? Не есть ли это плод разыгравшейся фантазии или, быть может, очень простой, но раздутый до гигантских размеров факт, который при ближайшем рассмотрении, – коль скоро таковое дозволено, – объясняется самым нехитрым образом, если, конечно, в данном случае позволительны простые объяснения. А именно: как отец кажется гигантом детям, ибо сами они малы и беспомощны, без отцовской силы им не выжить, и даже повзрослев, дети живут по указке отца, – вот так и здесь люди, вероятно, начали преувеличивать, раздувать в своем воображении значительность Замка, и раздували до тех пор, пока стало уже невозможно воображать, чувствовать и представлять себе все окружающее, не именуя его Замком. И так же, как ты не можешь попросту отбросить имя, которое получил от своего отца, а, напротив, привыкаешь всему давать его имя, так и Замок нельзя выбросить из головы или забыть, как нельзя забыть отца, пусть даже оставившего семью или умершего. Быстрее всех справились с этой проблемой крестьяне, – работая в поле или убирая навоз в хлеву, они, конечно, привыкли думать только о своей работе, а не о чем-то еще. А вот их детей уже не просто азбуке учили в школе, – их учили именем Замка, не объясняя, однако, что это имя в действительности означает: ведь так легче держать людей в страхе и повиновении, особенно в тех случаях, когда кто-нибудь осмеливается возражать. А ради чего все? Возможно, при серьезной и глубокой проверке выяснилось бы, что на самом деле там, наверху, сидит самый заурядный человек, может быть, даже кто-то из Деревни, получивший взятку и ради денег давший обязательство молчать, и этому человеку поручено каждый вечер зажигать и под утро гасить свет в старом доме, и где-нибудь еще сидит другой человек и на потеху своим приятелям, также подкупленным, сочиняет всевозможные указы, используя тайком подслушанные в Деревне разговоры.

– Короче говоря, я хотел бы узнать, существует ли вот такой, другой Замок, – заключил К., – и если существует, то не правильнее ли считать его пустым местом?

Наконец-то он все высказал! – На душе у К. сразу стало легче. Посмел высказать, посмел сделать этот шаг. К. в изнеможении откинулся на спинку стула, запрокинув назад голову.

– Но… – Старосте хотелось крикнуть, заорать во всю мочь, но он не посмел. Рассуждения К. его напугали, в то же время он жадно ловил каждое слово. – Но кто же так думает? Кто это говорит? Уж не собираетесь ли вы идти к людям с такими речами? Вы отдаете себе отчет в том, что вы тут наговорили?

К. кивнул. Он пришел сюда, чтобы устранить ничем не оправданное и безосновательное достоинство Замка и спасти его подлинное достоинство.

Получив такой ответ, Староста несколько минут лежал, тупо уставившись в одну точку, мучаясь болью, которая упорно не оставляла в покое его тело. Он уже не стонал и не кряхтел, – лежал неподвижно и молчал. Наконец он заговорил:

– Итак, вы хотите согнать нас с насиженных мест, нет, должно быть, вы замышляете более страшное, вы задумали погубить нас, лишить жизни. А я, выходит, соучастник, ведь я слушаю ваши речи. Уходите.

К. сразу встал. Если бы не задача, которую он поставил себе, не думая об осторожности, он пожалел бы сейчас, что пришел к Старосте и все ему рассказал. «Поистине, – подумал он, – когда речь заходит о моей задаче, я забываю об осторожности и буквально теряю рассудок».

– Дело ведь не во мне, – сказал он, обернувшись уже в дверях. – А если и во мне, то лишь косвенно. И главное, я совершенно не намерен лишать людей чего бы то ни было.

Но Староста в ответ только повторил:

– Уходите. – Он прошептал это слово так тихо, что оно подействовало сильнее любого крика. К. покинул Старосту, не попрощавшись. На улице он побрел вперед, не думая о том, куда идет, просто шел по дороге. Чем больше он размышлял о последних словах Старосты, которые все еще звучали в его ушах, тем больше убеждался: старик прав в своем чудовищном предположении.

На постоялом дворе его дожидались больной Учитель, у которого поднялась температура, Фрида, хозяева и помощники, все они были сильно встревожены и засыпали К. попреками: где он пропадал столько времени, как отважился на такую дерзость – второй раз побеспокоил Старосту, старого больного человека, да еще досаждал какими-то вопросами, и вообще, что ему понадобилось обсуждать со Старостой, почему он не выяснил все, поговорив с кем-то из них?

– Ничего нового, – сухо сказал К. Он отсутствовал добрых три часа, – К. бросил взгляд на стенные часы в зале трактира – и чувствовал себя страшно усталым. – Ну да, – сказал он, – хотел поговорить со Старостой, однако разговор вертелся вокруг того, что разговор состояться не может, поскольку это не предусмотрено. Следовательно, разговор не состоялся, – подвел итог К., соблюдая свое тайное соглашение со Старостой. – Если кто-то не верит, пусть спросит жену Старосты, она подтвердит – принесла стул в комнату, а муж уверил ее, что там никого, кроме него самого, нет.

– Тогда почему возник слух, что вас прогнали от постели больного? – спросил Учитель. – Об этом судачит уже чуть ли не вся Деревня.

К. пожал плечами:

– Я просто пошел прогуляться. Неподалеку от дома Кузнеца стал свидетелем драки. Крестьянские парни повздорили из-за девушки, кто эта девушка, понятия не имею. Миновав еще несколько домов, я встретил человека, искавшего свою собаку, старого, почти слепого кобеля с отнявшимися задними лапами. Пройдя дальше, я увидел эту собаку, но хозяину ничего не стал говорить, потому как меня, постороннего, это не касается.

– Да как же ты мог! – воскликнула Фрида.

– А что тут такого? – равнодушно ответил К. – О собаке позаботился мальчик, его зовут Ганс. Я не спрашивал, мальчик сам назвался.

– Это сынок сапожника, – кивнула Хозяйка, которая, по-видимому, была в курсе всех деревенских происшествий. – Хороший мальчик.

– А о нашей договоренности вы, уважаемый, совершенно забыли? О намеченном на сегодня посещении школы?

– О договоренности? Не помню, чтобы я давал согласие куда-то идти сегодня, – надменно сказал К. – Я не рассчитывал, что Учитель так быстро поправится и сможет выйти. А сейчас подавайте обед, – К. опустился на скамью возле печки.

– Этот господин только и знает чего-нибудь требовать. – Хозяйка сзади подошла к Фриде и положила руки ей на плечи, словно вставая на ее » защиту. – Требует чего-нибудь, грубит, опять требует.

К. поглядел на нее презрительно прищурясь.

– Это право гостя, – сказал он, – если он платит. Я заплачу. – Потом К. спросил, носила ли Фрида раньше платье, которое на ней сегодня.

Фрида робко кивнула. – А эту шуршащую нижнюю юбку? – Фрида покраснела. К. пожелал узнать, есть ли у Фриды своя комната.

– Да, в «Господском дворе».

– А у этих двоих?

– У Иеремии тоже есть комната в «Господском дворе», а у Артура – в Замке.

– Так, – сказал К. – У каждого из вас есть свое жилье. Не вижу никаких причин ютиться на этом постоялом дворе и вчетвером спать в одной комнате.

Неужели он испытывает какие-то неудобства? Ведь комната довольно большая, в ней вполне достаточно места для четверых. Раньше они все четверо там ночевали, и К. это не раздражало. Если надо, Фрида готова, как тогда, спать на полу, кровать будет предоставлена ему одному. Фрида сказала «тогда», и К. показалось, что она говорит о какой-то другой жизни. Он вздохнул.

– Все дороги тут неблизкие, – заметила Хозяйка. – До «Господского двора» идти порядочно, а до Замка чтобы добраться, надо, считай, все равно что целое путешествие совершить. К тому же идти придется пешком.

– Да, дорога… дорога. Нелегко будет ее осилить.

– Осилить? Э, ерунда. Идти надо, и все тут.

– Нет, этого мало. – К. обхватил лоб руками и изо всех сил надавил. Головные боли, которых у него не было в течение двух последних дней, внезапно вернулись с прежней мучительной остротой. К. просидел некоторое время молча, с силой сдавливая лоб, напрасно пытаясь заглушить одну боль другой.

Глядя на него, бледного, с выражением муки на лице, Фрида почувствовала жалость.

– Что с тобой? – спросила она, подходя ближе.

– Голова раскалывается, – сказал К., тяжело дыша. – По ночам мне не дают спать сны или эта невыносимая головная боль. Весь день и весь вечер до поздней ночи я хожу, хожу разными дорогами, без остановки, без отдыха, я стараюсь довести до изнеможения свое тело, чтобы ночью не видеть снов и ни о чем не думать. Но этого мало. Вот, ты сказала «тогда», как будто говорила о какой-то другой жизни. Действительно, тогда была другая жизнь. Но я не помню никакой другой жизни, когда меня не мучили бы проклятые головные боли… От этого можно стать убийцей! – крикнул он. – Убить себя или другого человека. От этих болей ты готов с разбега расшибить голову о первую попавшуюся стену, чтобы голова по-настоящему, в прямом смысле раскололась, но мозг мыслит и мыслит, безостановочно, без отдыха. И боль, вечная боль… Я ищу ответа на свои вопросы, и вечно эта боль… И никто, кому бы я ни задал вопрос, не знает ответа. Можно закричать, но разве это поможет? Не поможет. Ничто, ничто, ничто не поможет.

Не зная, что делать, в полной растерянности Фрида хотела погладить К. по щеке, но он отшатнулся.

– Нет! Больно от всякого прикосновения, даже от солнечного света. Нам кажется, что свет мягко касается лица, но он впивается словно железными клещами и сдавливает, стискивает голову. Ночью, в темноте, ничуть не легче.