Текст книги "В Замок"

Автор книги: Марианна Грубер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

– Вот такие они, – сказала она. Ей пришлось кричать, иначе К. не разобрал бы слов. – Выгнать бы плетью этот пьяный сброд. Ну да сегодня мне наверняка придется этим заниматься.

– И часто уже приходилось? – прокричал К.

Фрида кивнула.

К. встал и наклонился к ее уху:

– Пойду на улицу!

– Погоди, съешь хоть что-нибудь! – Фрида заметила, что он не притронулся к еде. К. взял кусок хлеба.

– Мне хватит.

Чтобы избавить К. от необходимость пробираться через битком набитый зал, Фрида показала ему выход в коридор, откуда можно было выйти на улицу через боковую дверь.

– Возвращайся, – попросила она. – Долго это вряд ли будет продолжаться.

– Я вернусь, – пообещал К. и, когда она отошла и уже не могла его услышать, пробормотал: – А куда еще деваться сегодня ночью?

Даже во дворе было слышно невообразимо громкое пение, хотя здесь оно раздавалось потише. К. посмотрел на небо. Плотный облачный покров, холод, запах ночного воздуха предвещали новый снегопад. В поисках места, где можно было бы согреться, К. пошел бродить между экипажами, открывая то одну, то другую дверцу, и кое-кто из кучеров следил за ним с настороженной подозрительностью. Из одной кареты послышался громкий храп, в ней спад Учитель. К. подумал, неплохо было бы последовать его примеру. Усталость и ночной холод вконец измучили его тело. Залезть бы в какую-нибудь карету и поспать, пока она не отправится обратно в Замок. Некоторое время он забавлялся мыслью, что можно не только отдохнуть, но, пожалуй, при известной ловкости и спрятаться от кучера, ведь наверняка ему не придет в голову, что в карете кто-то сидит, он не станет заглядывать внутрь и проверять. Спрятавшись в карете, К. мог бы приехать прямиком в Замок. Но потом он отбросил эту идею. Скорей всего, кучерам велено тщательно осматривать экипажи, и перед Замком, вероятно, устроен специальный сторожевой пост; если К. обнаружат в карете, то ситуация будет унизительная, а К. оказаться в таком положении совсем не хотелось. И вообще ему претила мысль о том, что можно пробраться в Замок тайком, как будто в его намерении попасть туда было что-то нечестное. Никакой нечестности он не хотел. Дорога известна. А раз дорога известна, она открыта для каждого, кто хочет по ней пойти. Было холодно, К. стал топать ногами и хлопать себя руками по плечам. Наконец попросил кучеров дать ему полость, но ему наотрез отказали и даже просто посидеть в карете не позволили, сославшись на то, что скоро надо будет готовиться к отъезду, ждать которого уже недолго.

К. продрог и вернулся в «Господский двор», однако не заметил каких-либо признаков подготовки к отъезду. Напротив, веселье достигло пика и приобрело какие-то животные черты. Крестьяне пустились в пляс, причем танец, видимо, придумали сами – построились в хоровод, но из-за того, что все были пьяны, круг то и дело разваливался, и люди беспорядочно топтались на месте, и снова пытались встать в круг, опять и опять, но всякий раз только шатались, топали ногами и валились на пол.

Фрида увидела, что К., бледный от усталости, стоит, понуро прислонившись к стене, она быстро о чем-то распорядилась и подошла к нему.

– Пойдем, – сказала она. – Сегодня эти люди уже ни на что не способны. Был бы тут хоть один чиновник, они не посмели бы так распускаться.

– Они делают то, что им понятно, делают как умеют, – ответил К. – Играют в свою смерть, чтобы не бояться ее каждый час и каждый миг. Смерть это весело, – до сих пор я этого не понимал. Это не трудно и не страшно, смерть напоминает пляску.

– Горе мое… – Фрида постучала в дверь с глазком и крикнула: – Можешь идти домой! – Затем она вывела К. в коридор.

– Кто там сидел? – спросил К.

– Да здешний один, из Деревни, – ответила Фрида. – Ты его знаешь, Герштеккер.

– Герштеккер?

– Он однажды подвез тебя на санях. Все! – Фрида с силой захлопнула дверь в зал. – Сегодня Герштеккер получил от Кламма поручение временно посидеть на его месте.

– Чтобы я увидел спину, поглядев в дверной глазок?

– Ну да. Ты в тот раз видел спину. И сегодня опять увидел. Пойдем!

К. был рад, что выбрался из людского водоворота и что Фрида ушла с ним. На всякий случай он спросил:

– А тебе не надо им прислуживать?

– Пусть Пепи этим занимается. Ей предложили мое место, вот пусть и поработает. – Фрида быстро пошла вперед. – Может быть, помнишь? У меня тут есть комната. Однажды ты заглянул туда. Но ты вряд ли об этом помнишь. Комната маленькая и скромно обставленная, конечно, по-настоящему там у тебя покоя не будет, этот кошмарный шум во всем доме слышно, но там, в комнате, есть кровать и можно затопить печку, в общем, там все-таки лучше, чем… – Фрида замолчала. – Не надо было сюда приезжать!

– Но я хотел сюда приехать, – возразил К.

– Это совсем другое. Ты хотел приехать сюда один, без всех этих людей и без меня. Не спорь, не говори, что это не так. – И с решительным видом, не давая К. возразить, Фрида повела его дальше.

Они дошли до конца коридора и остановились перед низкой маленькой дверью. Фрида открыла ее.

– Пригни голову, – сказала она и первой шмыгнула в дверь. К. окинул взглядом скудно обставленную комнатку, в которую они поднялись по трем ступенькам. Почти все пространство занимала широкая кровать. Металлические столбики поблескивали медью. Рядом стоял маленький столик, пользоваться которым можно было, только сидя на кровати. Под потолком прилепилось маленькое оконце. Да еще сундук, печка и электрическая лампочка без абажура – вот и вся обстановка.

Фрида вопросительно посмотрела на К.

– Ты ожидал, что для тебя приготовили отдельную комнату?

– Не надо извиняться, – сказал К. – Это я должен просить извинения. – Он споткнулся на последней ступеньке, Фрида бросилась, чтобы поддержать его, но К. не устоял на ногах, и они оба повалились на край кровати. Из невольных объятий первой, хоть и не без труда, высвободилась Фрида, перебравшись через спинку в изножье кровати.

– Приляг, отдохни, – сказала она, – а я подброшу дров в печку.

К. потонул в пуховой перине. Стащив с ног сапоги, он бросил их под кровать и лег. Фрида укутала его ноги согретым на печке тряпьем, потом убежала куда-то и вскоре вернулась с чайником горячего чая и горшочком меда. И даже печенье не забыла. Придвинув столик вплотную к стене, чтобы можно было протиснуться между ним и кроватью, она, взбив подушки, подсунула одну под плечи К., чтобы ему было удобно, и, сев рядом, начала поить его чаем.

– Зачем ты все это делаешь? – спросил К.

– Так надо, – твердо сказала Фрида.

К. засмеялся:

– Раньше, если что-то необходимое происходило в нужное время, это называли чудом. Конечно, это маленькие чудеса, они не освобождают нас от тяжести жизни. Но все-таки чудеса.

– Может, оно и верно, – уклончиво ответила Фрида. – Лучше не спрашивай, почему да отчего я что-то делаю, а то мне, пожалуй, вздумается и тебя начать спрашивать об этом же. Говоря твоим языком, это абсурд, но ты же настаиваешь на абсурде. Это бессмысленно, – продолжала она. – Даже если ты попадешь в Замок, в тебе самом ведь ничего не изменится.

– Верно, – согласился К. – Головные боли не пройдут, и мое слабое здоровье останется таким же слабым и будет напоминать о себе, и отчаяние тоже никуда не денется.

– Вот видишь!

– Но… как знать? В мире нет смысла, это и дает нам надежду. Нас учили, что дело обстоит по-иному, но это неверно. Именно вера в то, что наше бытие имеет высшее оправдание, превращает все в абсурд и убивает надежду. Смысл, лежащий в основе нашего существования, не может сводиться к пользе и предназначению, он шире. По-моему, этот смысл так же свободен от них, как свободна, по общему мнению, любовь. Ведь пользу легко найти, если считать, что вещи недолговечны, а цели легкодостижимы, стоит лишь приложить достаточную пробивную силу и не задумываться о средствах. Смысл всеобъемлющ и тем самым неизъясним.

– Смысл и есть наше оправдание, – очень серьезно сказала Фрида.

– Разве? Если бы смысл служил оправданием нашего бытия, мы бы знали, в чем смысл. Наверное, мы понимали бы его не разумом, а ощущали бы кожей, волосами, всем телом, и все было бы хорошо. А мы ощущаем другое – близость смерти. Ощущаем, едва родившись на свет. Если бы смысл, служащий оправданием нашего бытия, существовал, нам пришлось бы со своей стороны оправдывать его. А этого мы не можем. И это превращает смысл в абсурд.

– Смысл ведет нас, – сказала Фрида. – Может быть, это не всегда очевидно, может быть, мы вообще не замечаем этого, но он нас ведет.

К. потянулся.

– Как удобно! Мы следуем некоему тщательно составленному плану, мы знаем, что надлежит делать, нам не надо принимать никаких решений и нести вину, поскольку мы выполняем некий заранее предусмотренный план. Но в этом случае мы не можем быть оправданием того смысла, о котором ты говоришь. Мы действовали бы автоматически, бездумно, ведь от нас не требуется решений или размышлений. И опять-таки все превращается в абсурд, потому что высший смысл утрачен.

Взгляд Фриды беспомощно скользил по стенам комнаты.

– Твоя вера означает, что мы прокляты. Потому что как ни крути, концов не найдешь.

– Наоборот, – возразил К. – Единственное, в чем мы можем быть уверены, это конец. Кроме того, это вовсе не моя вера. Я говорю о том выводе, к которому меня приводят размышления, нравится мне это или нет. Мы можем быть уверены в одном – каждого ждет конец. Еще, пожалуй, в том, что будем страдать. Страдать от того, о чем я говорил и что ты хочешь взять на себя. Я не знаю, почему мы должны страдать, не знаю, почему познание истины не приносит счастья, почему красота вызывает у нас грусть. Знаю только, что красота и истина не имеют шансов…

Фрида рассердилась:

– Опять крайности! Хватит! Так может говорить только человек, который ни в грош не ставит порядок, а если он вдруг сталкивается с порядком, то порядок для него тут же обращается в беспорядок. Добро становится злом, подлость делается целью. Вот ты какой!

– Ты думаешь, я такой?

– А разве тогда у ручья ты не заявил, будто бы можно подслушивать, что происходит в природе? А для чего? Чтобы перевернуть с ног на голову всякий порядок!

– Чтобы улавливать малейший знак природы, – сказал К. – Колосья в поле, круги на воде, – все они похожи друг на друга. И все-таки никогда не бывают одинаковыми. Очень похожие, почти неразличимо похожие, и все-таки разные.

– Да это любой крестьянин знает, – перебила Фрида. – Иначе как бы они возделывали поля? Иначе остались бы без хлеба.

– Но бывает же, что вдруг случается что-то неожиданное. Молния ударяет в землю, наводнение сносит мост, все лето стоит страшная засуха, не выпадает дождей, и хлеба горят, а на другой год погода летом как по заказу: дождь и вёдро чередуются самым благоприятным образом, и осенью закрома ломятся от зерна.

– Ну да, – согласилась Фрида. – Конечно.

– Вот-вот. А мы толкуем о судьбе или о стихийном бедствии, иногда – об удаче, потому что не знаем, как назвать все эти причины, цели, всевозможные «отчего» и «почему». Во всяком случае, все случается лишь потому, что оно возможно наперекор непоколебимым законам и даже не опровергая их. Взгляни на вселенную, на весь видимый мир…

– Нет, – снова перебила его Фрида. – Не нужна мне вселенная. Я вижу Деревню и Замок. А если закрою глаза, опять вижу Деревню и Замок. Мне этого достаточно. Не понимаю, куда ты клонишь.

– И я не понимаю. – К. улыбнулся. – Я не всерьез говорил.

– Пей-ка лучше, – сказала Фрида почти весело. Она поднесла ложку ко рту К. Он увидел, что ее рука дрожит от усталости, и понял, каких усилий стоит ей разыгрывать веселое спокойствие. Он отстранился.

– Хватит. Все равно я скоро умру. – Но и эти слова он произнес, не придавая им серьезного значения. Тепло, мягкая постель и заботливость Фриды были приятны, вот так бы прожить дни, недели, даже годы, не зная никаких других желаний, подумал К. Закрыв глаза, он удобно откинулся на подушку, и в течение нескольких мгновений все было хорошо.

– Ты скоро умрешь? Ну, тогда, и правда, тебе хватит. Или как раз наоборот, – вечно будет мало, – Фрида поставила чашку на столик и посмотрела на К., качая головой. – Почему ты это сказал?

– Что?

– Что скоро умрешь.

– Наверное, потому что это правда.

Она вздохнула:

– Ну и что тогда тебе нужно в Замке? Хочешь остаться верным самому себе, раз уж ты вступил на эту дорогу, – так, кажется, ты сказал?

К. потянулся.

– Перед лицом судьбы нет верности самому себе. Есть только упорство и борьба с подозрениями, которыми тебя мучают.

– Господи боже мой. Ты, ты сам себя мучаешь. И никто не может это прекратить. – Она встала.

– Останься! – К. протянул Фриде руку. – Кровать твоя, а ты устала ничуть не меньше меня. Отдохнем, может быть, мы сможем даже поспать.

Фрида неопределенно махнула рукой:

– Это неприлично.

– Но ты же тогда, на постоялом дворе…

– Тогда все было по-другому. Заходить в твою комнату и заботиться о тебе было одной из моих служебных обязанностей. А в этой комнате я бываю, когда не занята по службе.

– Ложись, – упрямо повторил К.

– Но я теперь принадлежу другому, не тебе. – От глубокой печали голос Фриды звучал глухо.

– Ты всегда принадлежала кому-то другому, – мрачно возразил К., – и никогда – мне. Другой думал, что ты принадлежишь ему, и благодаря тебе он принадлежит Замку или хотя бы Деревне. Но все было наоборот…

– Наконец-то ты понял, что ты только…

К. не дал ей продолжить:

– Нет, нет! Я ничего не понял, я просто констатирую факты. Сначала Деревня, потому что остаться можно лишь там, где ты не раздражаешь людей, потом Замок, потому что нельзя остаться там, где это не разрешено законом, потом ты, потому что ни от кого нельзя ожидать на основании какого-то любовного лепета, который впоследствии оказывается не внушающим доверия, нельзя ожидать, что человек порвет со своим привычным окружением. Но поскольку Деревня принадлежит Замку, никто не может принадлежать Деревне, не принадлежа одновременно Замку… Круг замыкается, и оказавшийся вне круга становится посторонним.

– Я бы ушла с ним насовсем, – сказала Фрида.

– Ради любви, которая, как ты сама говорила, не была любовью? Нет, это не решение. Тот, другой, пришел издалека, и пришел именно сюда, – это не могло быть случайностью. В записках, которые ты мне показала, были слова, я хоть и бегло все просмотрел, заметил: «последняя станция».

– Это же невозможно.

К. кивнул:

– Наверное, как раз поэтому он и сделал такую попытку.

– Послушай, – сказала Фрида, – послушай, послушай… Ах, если бы ты только понял! Было бы совсем просто.

– Да, – кивнул К. – А так все очень сложно.

– Ну, ладно. Сложно так сложно. Мне надо еще кое-что сделать. Тебе сейчас нужно…

– Мне ничего не нужно, – запротестовал К.

– Но я должна…

– Ты ничего не должна.

Но Фрида все-таки пошла к двери.

– Скажи, ты вообще спишь когда-нибудь? – окликнул ее К.

– У меня еще будет достаточно времени для сна.

– Верно. Однажды у всех будет достаточно времени для сна. Не уходи, ведь в тот час не хочется оставаться в одиночестве. На пути туда.

– Не могу слышать, когда ты так говоришь! Конечно, принято считать, что некоторые люди знают, когда умрут, даже если никто, кроме них самих, не замечает признаков их близкой смерти, но ты-то просто кокетничаешь. Ты кокетничаешь, как избалованная девчонка.

– Может, и так, – сказал К. таким усталым голосом, что Фрида, уже стоявшая в дверях, сделала шаг назад.

– А если бы я попросила: откажись от этой бессмысленной затеи, от попыток проникнуть в Замок? Если бы я попросила: останься здесь, – ты остался бы?

К. долго молчал, прежде чем ответить.

– Нет, – сказал он. И мысленным взором снова увидел пустое небо.

Фрида вернулась, когда К. уже потерял надежду на ее возвращение. Но куда подевалась ее прямая осанка? Фрида понуро горбилась и едва волочила ноги. Теплый платок, который она, уходя, накинула на плечи, сполз на пол, Фрида устало опустилась на край кровати.

– Ушли наконец, – сказала она. – Хозяин насилу выставил за дверь весь этот сброд. Но теперь они ушли.

– Поэтому и тихо стало, – сказал К. – Я, наверное, задремал, – только сейчас заметил, какая стоит тишина. Нынешний день очень долго тянется. – К. отодвинулся к стене, освобождая место для Фриды. – Приляг.

Фрида была до того усталой, что не стала возражать.

– Может, погасить свет? – спросила она, но сама уже легла.

– Я погашу, – К. поднялся, зажег свечу на столике и выключил электрическую лампочку под потолком. Потом присел на краешке кровати.

– Ты сможешь уснуть? – спросил он.

– Не знаю. Давай поговорим, может быть, уснуть будет легче.

К. спросил, о чем она хочет поговорить. Фриде ничего не пришло в голову, она попросила К. рассказать какую-нибудь историю, ведь у него это так хорошо получается. К. спросил, о чем ей хочется послушать.

– О чем угодно, – сказала Фрида и придвинулась вплотную к стене. К. остался сидеть на краю кровати. Великим рассказчиком историй его нельзя считать, сказал он, большинство историй интересны, когда их рассказываешь по определенному поводу.

– А ночь? – сказала Фрида. – Ночь – прекрасный повод рассказывать истории. Может быть, расскажешь что-нибудь из прочитанного? – Потом Фрида спросила, не хочет ли он тоже лечь. И еще плотнее прижалась к стене. Осторожно вытянувшись рядом с Фридой, К. лежал и молча глядел на потолок, где слабо мерцал дрожащий отблеск свечи. Наконец Фрида спросила, всерьез ли он сказал, что скоро умрет. Желая успокоить ее, К. ответил, что говорил не всерьез, что все было пустой болтовней, но именно при этих словах Фрида, почти задремавшая, разом пробудилась.

– Вот этому я поверю в последнюю очередь! Мне ли тебя не знать! Я давно уже заподозрила, у тебя есть что-то на уме!

К. рассмеялся:

– Основания для подозрений – они не во мне, а в Деревне, ведь здесь всякого чужого человека подозревают, так сказать, из принципа. А что касается меня, то на протяжении всей жизни у меня были сложности не столько из-за того, что у людей было что-то на уме, сколько из-за того, что на уме у них ровным счетом ничего не было, а если и было, то что-то очень смутное. Когда на уме что-то есть, это гораздо менее подозрительно, гораздо хуже, когда вообще ничего нет. Я, конечно не имею в виду, нечестных намерений… Неужели ты подозреваешь меня в нечестности?

– Почему бы и нет? – сказала Фрида. – На самом деле я же ничего о тебе не знаю. Да с тобой ведь даже мелочей нельзя знать наверняка. А уж намерения твои и подавно всегда оставались неясными. Вот и начинаешь строить всякие предположения, потому что чувствуешь, что-то у тебя на уме есть.

– В таком случае ты и к Замку должна относиться с недоверием.

Фрида испуганно вздрогнула и села.

– С какой стати? У Замка намерения ясные, если не в деталях, то в целом.

– И что же это за намерения?

– Очень простые. Наше общее благо.

– И как же его достичь, как устроить это общее благо? Вот, безусловно, самый главный вопрос. Однако он остается без ответа, а значит, Замок вынашивает неясные намерения, не говоря уже о том, что Замок вообще благосклонен ко всем, просто, без всяких намерений.

Минуту назад Фрида, поддавшись усталости, отодвинулась от стены и легла удобнее, но теперь снова сжалась в комок.

– Просто невозможно говорить с тобой о Замке! Ты все мараешь грязью.

– Ах, если бы ты могла меня понять…

– С каких пор это имеет для тебя значение?

– Для меня это всегда имело значение. Каждому человеку нужно быть понятым. Хорошо, не будем о Замке, Деревне и ее жителях. Мне очень жаль, что я завел о них разговор. – К. посмотрел на свечу. Пока она еще не догорела, подумал он, а что потом? Ночь простерлась перед ним, бескрайняя ночь, и с каждым вздохом утро, казалось, отдаляется все дальше и дальше. Но не ночь – утро имело значение. Утро, его он должен выиграть. Важно было только одно – выиграть утро. – Я когда-то прочитал одну историю, – снова заговорил К. – Но так и не понял ее. Несколько недель я думал только об этой истории, просто не мог отделаться, выбросить ее из головы. Эта история – абсурдная притча.

– Может быть, как раз поэтому она и занимала тебя так сильно. Потому что абсурдная, – сказала Фрида. Она уже успокоилась и не прижималась к стене. – Абсурд – это твое.

– В ней рассказывается об одном полководце. Он хотел победить в войне, и вот, пришел за советом к мудрецу. А мудрец втянул его в беседу о том, почему дважды два лишь в очень редких случаях равняется четырем, и не просто в редких случаях, а при чрезвычайных обстоятельствах. Жизнь опровергает логику, поэтому невозможно судить о чем бы то ни было. Естественно, полководец, этот простодушный малый, не понимает мудреца, они беседуют, но словно не слышат друг друга. В конце концов, желая объяснить то, что не имеет объяснения, мудрец рассказывает полководцу историю про один город. Город этот стоял среди пустынь и назывался Ламенция. Улицы в нем из песка, и дома построены из песка, кругом песок…

Фрида уронила голову на плечо, и К. оборвал рассказ, в сущности, еще не начавшийся, – подумал, что она заснула. Она лежала совсем тихо, и ее дыхание было ровным и спокойным. Но Фрида не спала.

– А дальше? – спросила она усталым голосом.

– Тебе не скучно?

– Нет.

И К. тихо продолжал свой рассказ. Город, окруженный пустыней, постепенно заносит песками, его покидают все жители. Все постепенно уезжают, лишь один человек остается. Оракул предсказал ему, что однажды к нему приедет друг, ну вот человек и ждет. В святилище оракула, последнем еще не занесенном песками здании города, холодно, а за воротами нещадно палит солнце. Тот человек бродит то по холоду, то под зноем. Одолевает жара – скрывается в храме, пробирает до костей холод – выходит под палящее солнце. Так ждет он до исхода названного оракулом дня. Но никто не приехал. Разочарованный человек в изнеможении опустился на землю возле входа в святилище, прислонившись к стене, и стал смотреть на заходящее солнце. И тут он увидел, что к нему приближается шакал, а когда зверь подошел ближе, человек заметил, что он хромает. И хотя человек знал, что ночью шакал – его враг, он положил его к себе на колени и вытащил колючку из его лапы. – К. замолчал.

– Все? – спросила Фрида.

– Вот и полководец в той истории тоже спросил: «Все?» А потом сказал, рассказ мудреца кажется недостоверным, человек, оставшийся в городе, сорви-голова или глупец, а шакал всегда шакал, опасный хищный зверь, хоть днем, хоть ночью.

Фрида спросила, знает ли К. что-нибудь о шакалах. К. ответил – нет, не знает.

– Пришел все-таки друг, которого ждали?

– Об этом в истории ничего не говорится.

– Так, значит, это конец истории?

– Не совсем, – сказал К. – Полководец обвинил героя рассказа в легкомыслии, а затем спросил мудреца, какое оружие лучше использовать для обороны. И еще, вот как и ты сейчас, он спросил, пришел ли все-таки друг и что было ночью с тем человеком и шакалом. Но ни на один вопрос он не получил ответа. Мудрец ответа не знал. Тогда полководец попросил у мудреца наставления – как надлежит истолковать эту притчу?

Фрида открыла глаза:

– И что сказал мудрец?

– Что нет ничего достоверно известного. Буквально так там и было написано: «Достоверно не известны даже ужасы твоих войн».

Фрида вздохнула:

– Это означает, что завтра утром ты пойдешь в Замок.

– Да, – сказал К.

– Пойдешь, не зная, что тебя ждет, хотя мы могли бы сказать – что. Нет, – поправилась она, – ты пойдешь туда как раз потому, что не знаешь, что тебя ждет.

– Да, – сказал К.

– Будешь вскрывать все тайны. Пока они не начнут кровоточить.

– Нет, – сказал К. – Но я буду очень одинок.

– Но ведь нет на самом деле ни шакала, ни оракула…

– Ни друга, – заключил К. – Это неважно.

Фрида повернулась на бок.

– Я не стала бы… – почти засыпая, сказала она, но не договорила и начала по-новому: – Может быть, стоило бы… – и снова бросила, не закончив, потом пробормотала: – Если.. – и что-то уже совсем невнятное, бессвязное. Фразы рассыпались, не дойдя до конца. На ее лицо упала прядь волос, блузка сбилась. Ошибся К. или в самом деле разглядел, что подол ее юбки разорван? – Ах, Йозеф, – пробормотала Фрида сквозь сон и вдруг добавила, словно сама была его исчезнувшим двойником: – В другое время и, может быть, в другой стране…

– И не мы, – закончил К. Эти слова прозвучали как приговор, не подлежащий обжалованию.

Ровный густой туман висел над Деревней, когда К. вышел на площадь перед «Господским двором», где его уже дожидались, как и накануне, деревенские. Они пришли, чтобы сопровождать К., но, в отличие от вчерашнего дня, сегодня в толпе не было ни малейшего возбуждения, недовольства или волнения. Люди молчали, тупо уставясь в хмурое небо. Даже Учитель сегодня вопреки обыкновению не суетился. Стоял, прислонясь к стене у дверей гостиницы, и жевал кусок хлеба. К. кивнул ему, вместо того чтобы пожелать доброго утра, и поискал глазами Фриду, которую не видел с той минуты, как проснулся. Кровать рядом с ним была пуста, завтрак и воду в деревянной кадке для умывания принесла Пепи. Но Фриды не оказалось и на улице, и К., не хотевший расспрашивать деревенских, хмуро и недовольно переминался на месте. Было холодно, еще не начавшийся день из-за своей сумрачности казался старым и уже прошедшим.

– Что это значит? – кивнув головой в сторону деревенских, спросил К. Хозяина, который тоже вышел на площадь.

– Они будут сопровождать вас к Лаземанну, красильщику, потому как мы не уверены, что одни вы найдете туда дорогу. В дом этого человека вы завернули отдохнуть, когда первый раз пошли гулять по округе.

– А повозок сегодня не дадут?

– Да тут недалеко, – сказал Хозяин.

– И все эти люди пойдут со мной? Их так много.

– Идти можно всем, кто хочет, – вмешался Учитель, внезапно оказавшийся рядом с ними. – Ночью из Замка поступило указание касательно данного вопроса. Вас тогда уже не было в трактирной зале. Сопровождать вас разрешено всем, кому захочется. К полудню, вероятно, с вами пойдут не меньше половины всех жителей Деревни, люди-то знают, по какой дороге вы пойдете.

– Не вижу причин для скопления народа, – запротестовал К. Мысль о том, что на него будут глазеть, как на диковинного зверя, будут следить за каждым его вздохом, была малоприятной.

– Э, нет, – возразил Учитель. – Причина имеется, только вы, видно, о ней не знаете. Прискорбный факт, но изменить ничего нельзя. Я тоже не могу и не хочу принимать какие-то меры против вашей несообразительности, да я и не вправе вмешиваться, потому что, вмешавшись, я в лучшем случае выступил бы от своего имени, а это недостаточно. Как видите, я все-таки пришел. Есть слабая надежда.

– Надежда?

– Забудьте мои слова. Если вы готовы, мы идем с вами. Готовы?

К. кивнул и сказал:

– Готов я был всегда. – Голос его прозвучал как бы издалека, словно донесся из глубины замкнувшегося в себе одиночества, из его центра, куда ударяли всякое послание и всякое чувство, подобно брошенному вдаль бумерангу, который возвращается и поражает того, кто его метнул. Учитель с озабоченным видом покосился на К.

– Вы хорошо себя чувствуете?

– Хорошо.

– Фрида сказала, вы вчера…

– Вчера было вчера, – перебил К.

– Тогда в путь! -скомандовал Учитель и первым зашагал вперед, К. за ним, после некоторого колебания следом потянулись и деревенские. Они направились по главной улице, мимо домов, стоявших с закрытыми ставнями, затем свернули и пошли вдоль крестьянских дворов, потом через небольшой луг, застывший от утреннего мороза; деревенские слегка отстали, держась на некотором расстоянии от К., словно не хотели идти рядом с ним.

К. устраивало, что люди остерегались или избегали его. Все предвещало ослепительный день, – нет, не сегодняшний – другой день, полный победоносного, все разбивающего солнца, когда невозможно представить себе холод, когда в солнечных лучах растает и растечется оцепенение, последнее препятствие на пути к радостной гибели. Но сегодняшний день был сотворен из сумрака, и когда люди переходили ручей, в молчании, большими шагами, которые с мучительным трудом совершали их тела, казавшиеся окаменелыми, К. увидел, что застыло даже течение ручья. Не раздавалось ни звука. И все же тишина звучала – угрюмо и мрачно. Травы, которые днем раньше начали пробиваться из-под земли, торчали жесткими перьями, свинцово-серые, неподвижные тени застилали поверхность воды. Земля затаилась и ждала, – казалось, ждала решения.

Они снова вышли на деревенскую улицу.

– Этой дорогой вы раньше не ходили, – сказал Учитель. – Она короче. Я решил сократить путь, все равно вы на старой дороге ничего бы не вспомнили и не узнали. Тогда, после вашего прибытия, все было занесено глубоким снегом, дорогу невозможно было отличить от лугов, и дома снаружи все одинаковы под снежными одеялами.

– Да ведь мы идем к Замку, – вдруг сообразил К.

– Конечно, – подтвердил Учитель. – Вы и тогда довольно близко подошли к Замку.

– А почему я не пошел дальше?

– Что-что? – переспросил Учитель. – Дальше, думаю, вы и сегодня не пойдете. Не сомневаюсь, – опередил он возражения К., – дорогу вы знаете. Как будто это имеет значение!

В эту минуту в окне, внезапно распахнувшееся среди облаков, показалось солнце. К. воспринял это как знак.

– «Врата открыты»[6], – сказал он тихо и слегка шутливо, но кое-кто из крестьян все-таки расслышал, и деревенские уставились на К., разинув рты.

– Вход в Замок – на вершине горы, а не в облаках, – сухо заметил Учитель. К. остановился и, прикрыв глаза ладонью, посмотрел на небо: в нем началась буйная игра красок, которая с меньшей яркостью повторялась и на земле. Задул ветер, разорвал пелену облаков и погнал прочь туман. Крестьяне глубже нахлобучили шапки, К., напротив, не придерживал свой развевающийся плащ и наслаждался беспокойством природы.

– Снова движение, – сказал он. – Вы слышите?

– Мало ли что слышишь, – пробормотал Учитель и поднял воротник своей куртки.

Они пошли дальше по деревенской улице, свернули в какой-то проулок, где теснились приземистые крестьянские домишки, и, наконец, остановились перед одним. Домишко был крохотный, с оконцами у самой земли, с деревянной, облупившейся и обшарпанной крашеной дверью, к которой с улицы спускались четыре ступеньки. К. медлил в нерешительности.

– Входите же, – сказал Учитель. – Вас там ждут. – Но тут дверь и сама открылась.

– A-а, господин землемер! – закричал кто-то из глубины дома. – Наконец-то!

К. ничего не увидел, когда, пригнувшись под низкой притолокой, вошел в дом. Потом глаза немного привыкли к сумраку, и он различил посреди комнаты корыто, девушку, стиравшую белье, и двоих мужчин, которые мылись в огромной деревенской лохани. Здесь же были дети и бледная молодая женщина, неподвижно полулежащая в кресле.