Текст книги "Шумеры. Забытый мир"

Автор книги: Мариан Белицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 33 страниц)

ШУМЕРСКАЯ ПРИТЧА ОБ «ИОВЕ»

Рассказ о том, как на некоего человека – имя его не названо, – который отличался здоровьем и был богат, обрушились жестокие страдания, начинается призывом воздать хвалу богу и вознести к нему молитву. После этого пролога появляется безымянный шумерский «Иов», он смиренно взывает к богу, жалуясь ему на свою горькую долю. Со слезами и стенаниями он рассказывает богу о постигших его напастях: его словам никто не верит, он вынужден служить человеку неправедному, на каждом шагу его унижают, его удел – нужда, печаль, болезни, страдания. Несчастный жалуется и плачет: бог-покровитель отвратил от него свое лицо, не хочет взглянуть на его мучения, не хочет сжалиться, и облегчить его участь. Он вопрошает бога:

Я мудрец, почему я должен иметь дело с невежественными юнцами?

Я знающий, почему причисляют меня к невеждам?

Пищи вокруг множество, а моя пища – голод,

В день, когда каждому выделяли его долю, на мою долю достались страдания…

Праведный страдалец призывает своих родственников, чтобы они вместе с ним плакали перед богом, излили свою душу в мольбах и молитвах, «в слезах перечислили несчастья» перед ликом божества, он призывает профессиональных певцов поддержать его жалобы и жалобы его семьи:

Бог мой, над землею сияет день яркий, а для меня день черен…

Слезы, печаль, тоска и отчаяние поселились во мне,

Страдание завладело мной как человеком, чей удел – одни слезы.

Злая участь держит меня в своих руках, отнимает у меня дыхание жизни,

Коварный недуг завладел моим телом…

Среди жалоб и стенаний несчастного страдальца – знаменательные слова, которые можно рассматривать как основное положение шумерской религии:

Изрекли мудрецы слово истинное и прямое:

«Не родилось еще от матери дитя беспорочное.

…беспорочного юнца не бывало на свете».

Значит, еще в Шумере существовало представление о человеке как о существе, отмеченном грехом. Каким же долгим и сложным был путь этой идеи через тысячелетия, из одной религии в другую!

Шумерский «Иов» не бунтует против приговора богов, не возмущается, он только просит и заклинает, плачет и молится. Он послушный и покорный, до конца верный и смиренный слуга богов. Разве ему не положена награда за его праведность? Подобный образец кротости, безусловно, должен быть вознагражден, иначе повесть о нем не достигла бы цели. И действительно, бог выслушал страдальца, внял его мольбам, ему понравились «его правдивые слова, искренние слова», и он отогнал демона болезни, рассеял поразивший его недуг, «отвел злую участь», и

Страдания человека он превратил в радость,

Назначил ему добрых духов хранителями и опекунами…

Оставив в стороне назидательный смысл этой притчи, присутствие в ней образа «положительного героя», призванного служить образцом для подражания, мы остановимся на высоких литературных достоинствах поэмы.

Притча о страдающем праведнике была воспринята многими народами и религиями, ей придавался иной смысл, ее приспосабливали к различным этическим системам, но структура поэмы, особенности этого литературного произведения оставались неизменными. Исследователи, открывшие в шумерской литературе множество параллелей с различными произведениями древней литературы, в частности с Библией, особо подчеркивают это обстоятельство. Отмечая высокие' художественные достоинства поэмы, ее широкое распространение и влияние на умы народов древности, ученые неизменно говорят и о важности самой проблемы – извечной проблемы человеческого страдания. Этой теме шумеры впервые в истории литературы придали законченную и полную мрачной красоты литературную форму.

Шумерскому «Иову» удалось умолить бога и изменить свою участь, что, по-видимому, должно было представляться шумерам явлением исключительным. С незапамятных времен жителям Двуречья внушалась мысль, что от приговора судьбы спасения нет, и их жизнь, полная трудов и опасностей, лишь подтверждала это.

СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА

Говоря о предназначении человека, неизбежно хочется спросить: кто определял судьбы людей? Ответить на этот вопрос, как и на многие другие вопросы, связанные с религиозными верованиями шумеров, чрезвычайно трудно (мы уже говорили об этом, рассказывая о шумерских богах), тем более что мифология этого народа пока еще недостаточно хорошо изучена и многие выводы получены путем умозаключений, а не на основе анализа письменных источников. Одно ясно: у шумерских богов, в особенности у верховных, было слишком много обязанностей, чтобы они могли еще заниматься судьбами отдельных людей. Каждый человек имел своего бога-покровителя, который являлся посредником между ним и главными богами. Сохранялась, если можно так выразиться, «служебная иерархия». Не каждый человек мог обратиться непосредственно к таким богам, как Ан, Энлиль, Энки, Инанна, Уту, Нанше. Такую возможность имели только правители, цари-жрецы и, вероятно, высшие чиновники. Выслушав просьбу своего подопечного, бог-покровитель передавал ее богу, в чью компетенцию входило разрешение того или иного вопроса. Но и боги-покровители не могли изменить того, что было предначертано человеку. После долгих споров историки и лингвисты пришли к мнению: судьбу человека определяли не сами боги. Судьба, точнее, сущность или нечто «детерминирующее предначертание» у шумеров называли «нам-тар»; так же звучало имя демона смерти – Намтар. Возможно, это он, как в греческой мифологии мойры, выносил решение о смерти человека, которого не могли отменить даже боги.

Мы не случайно прибегли к сопоставлению с греческой мифологией. Мифология и верования шумеров очень часто вызывают подобные ассоциации. Разнообразными и сложными путями проникали религиозные концепции и даже обряды из Ура, Урука и Лагаша в Афины, Фивы и Спарту. Прототипом культа Адониса – Венеры является культ Думузи – Инанны. Греческие Аид, Цербер, Стикс напоминают шумерские Кур, Нети, подземную реку. Нарисованная шумерами картина мира, по-видимому, оказала влияние на формирование представлений древних греков. Все это свидетельствует о законченности и убедительности воззрений шумеров, которые через много столетий проникли к другим народам, обогатив их верования и этические каноны. То же относится и к шумерской литературе. Но к этому мы еще вернемся.

Среди шумерских притч есть несколько произведений, в которых речь идет о Намтаре, демоне смерти, или о намтар, предопределении. Эдмунд Гордон перевел и интерпретировал эти притчи, считая их группой самостоятельных изречений. Иное мнение по этому вопросу высказал Тор-кильд Якобсен. Он отнесся к этим притчам как к единому целому и, исходя из этого, перевел и интерпретировал их как одну притчу, названную им «Бедняк и его судьба». Интерпретация Якобсена оказалась чрезвычайно интересной, тем более что она дала возможность глубже проникнуть в фаталистическую концепцию судьбы и лучше понять представление шумеров о предназначении как о высшей и неотвратимой силе. Текст притчи не вполне ясен, вокруг него ведутся лингвистические споры, но познакомиться с переводом этого необычайно ценного документа, бросающего свет на религиозные воззрения шумеров и многие другие вопросы, безусловно, стоит:

Что определило мою судьбу, скажу – [хотя] только.

презрительными словами; Ту [которая сказала их], я заставлю появиться -

[хотя] только там, где может пребывать дух;

Что определило мою судьбу, скажу соседке:

Это она [моя мать] подставила меня под [действие]

презрительных слов; На зародыш [человека] смотрела, в который [таким образом]

проникла моя судьба;

В несчастный день я был рожден;

Что определило мою судьбу, она сказала: она отказалась быть моей матерью!

Познание…

Соседка, которая вошла в дом, чтобы [помочь] моей матери,

Она перенесла меня в жизнь, умастила меня.

Как говорится, я человек, который стал подкидышем

еще до того, как была определена его судьба;

«Я опытный казначей, позволь тебе служить», -

сказала она мне. Как говорится, я человек, который стал рабом (?)

еще до того, как была определена его судьба;

«Я опытна в денежных и имущественных делах,

позволь мне тебе служить», – сказала она мне.

Судьба – это зверь, всегда готовый укусить.

Как грязная одежда, она прилипает [говоря]:

«Кто бы ни был мой господин, пусть знает:

Судьба подобна той одежде [что на него надета],

пеленает плотно среди пустыни. Судьба – это [также] бешеный вихрь,

несущийся над страной, Судьба – это пес, следующий за ним по пятам.

Трудный, усложненный текст, да и интерпретация, предложенная Якобсеном, далеко не однозначны. Прежде всего обращают на себя внимание страх и ненависть по отношению к предопределению, хотя страх перед божеством (как-никак Намтар – один из богов «страны, откуда нет возврата») не мешает употреблять «презрительные слова»: судьба сравнивается с псом, с грязной одеждой. Против судьбы нельзя бунтовать, но бранить ее и осыпать проклятиями можно. Никакого сравнения с жалобами безвинного страдальца в притче об «Иове»! Там – смирение, покорность, здесь – проклятия, почти богохульство. Эпитеты и сравнения в этой поэме напоминают те, которые использовались по.адресу злых демонов. Это и неудивительно: Намтар считался демоном, притом одним из самых жестоких, ведь он нес смерть.

После этого отступления, необходимого для понимания истоков шумерских представлений о потустороннем мире, вернемся к верованиям и обычаям, связанным со смертью.

Мы сопровождали богиню Инанну в ее путешествии в царство мертвых, столкнулись с безжалостными законами «страны, откуда нет возврата». Миф об Инанне и трагедия верного Энкиду помогли нам представить себе атмосферу преисподней и удостовериться, что впитанный с молоком матери страх оказаться в Куре был вполне естествен и понятен.

КОГДА УМИРАЛ ЦАРЬ

Нам уже известна история открытия царского кладбища в Уре. Мы помним, как потрясенный Леонард Вулли стоял в огромной усыпальнице, где рядом с останками царя лежали скелеты множества его слуг. После открытия Вулли было сделано много попыток объяснить этот жестокий ритуал. Одни ученые видели в нем доказательство обожествления правителей древнего Шумера; другие говорили о кровожадности шумеров, в особенности шумерских правителей; третьи утверждали, что, согласно верованиям шумеров, правителя ждала в потустороннем мире лучшая участь, чем простых смертных, и поэтому приближенные царя весьма охотно отправлялись вместе с ним в последнее путешествие, которого все равно не избежать. Было приложено много усилий, чтобы найти письменное подтверждение этого обычая. Хотя царские захоронения в Уре относятся к очень отдаленной эпохе, ранее 2500 г. до н. э., а большинство текстов создано или переписано около 2000 г., тем не менее какой-то след массовых погребальных церемоний должен был сохраниться, даже если этот обычай существовал непродолжительное время. Что-то должно было удержаться в памяти последующих поколений, даже если авторы эпических повествований жили спустя пятьсот или более лет после эпохи массовых погребений.

Упорные поиски шумерологов увенчались успехом: была прочитана небольшая табличка, содержащая 42 строчки текста. Восстановить полный текст этой таблички не удалось, но порой и несколько слов или даже одно слово, оказавшись в определенном контексте, дают возможность сделать довольно точную интерпретацию. Табличка под шифром ИМ 29-16-86 содержит заключительный фрагмент одного из эпических повествований о Гильгамеше. Предполагают, что это одна из версий окончания эпоса, названного «Смерть Гильгамеша». Вычурное, сложное построение фраз, изысканные метафоры, разумеется, не облегчают прочтение этого произведения. Из него мы узнаем, что Гильгамеш принес богатые и великолепные дары, а также жертвы разным божествам подземного царства, кроме того, он одарил и важных умерших, которые там пребывают, и сделал это за себя и за тех, «кто почил вместе с ним» в его дворце в Уруке, ставшем божественным, т. е. он принес жертвы за жену, сына, наложницу, музыканта, воина, слуг и т. д.

Если этот отрывочный и неполный текст прочитан верно, то речь здесь идет о дарах, которые принесли богам преисподней после своей смерти и нисхождения в подземное царство Гильгамеш и сопровождавшие его люди, весь его траурный кортеж. Некоторые исследователи возражают против такой интерпретации Крамера. Может быть, говорят они, здесь имеются в виду жертвенные дары, которые должны обеспечить благополучие оставшейся на земле семье Гильгамеша и его свите. Но тогда почему эти дары предназначались богам подземного царства? Более правдоподобным представляется первое толкование, тем более что Гильгамеш, фигурирующий во множестве легенд, принадлежал к числу исторических правителей древнего Шумера и жил примерно в то время, к которому относятся обнаруженные Вулли царские гробницы, где рядом с правителем покоятся его верные подданные. Таким образом, свидетельства литературного произведения вполне совпадают с археологическими данными, что является лишним подтверждением выдвинутой исследователями теории.

Поэтический текст поэмы о Гильгамеше содержит еще одну важную подробность, которая пригодится нам в дальнейшем: в поэме упоминаются «важные умершие». Значит, в шумерском аду, как и на земле, не было равенства и не все вели там одинаковый образ жизни.

События, связанные со смертью царя Ур-Намму, описаны в произведении шумерского поэта, жившего во времена третьей династии Ура. Это произведение – один из интереснейших памятников той эпохи, оно представляет собой уникальное явление в шумерской литературе. Этот единственный в своем роде документ, своеобразный по форме и необычный по теме, не подходит ни под один из известных нам жанров шумерской литературы. Точнее всего его будет назвать погребальной песней на смерть царя.

Отсутствующее начало, по-видимому, содержало воспевание деяний царя Ур-Намму. В нем говорилось о его победах над врагами, о постройках, которые он возводил во славу богов, о благодеяниях, коими он осыпал жителей Ура и всего Шумера. В соответствии с существовавшей в шумерской поэзии схемой вступление являлось апофеозом правителя, выражением благодарности ему за его дела.

Имеющийся в распоряжении исследователей текст начинается рассказом о том, как Ур-Намму, «покинутый на поле битвы, подобно разбитому кораблю» (не содержится ли в этой поэтической метафоре намек на то, что царь потерпел военное поражение или был предан своими воинами?), почил на погребальных носилках, горько оплакиваемый семьей, придворными и жителями города. Затем мы видим Ур-Намму в стране мертвых. Как и Гильгамеш, он приносит дары семи богам подземного царства, но никаких упоминаний или намеков на то, что эти дары вместе с ним приносят какие-то другие люди, здесь нет. Ни слова не говорится и о кортеже, который сопровождал бы царя в его путешествии в потусторонний мир.

Ур-Намму закалывает волов и овец для «важных умерших», приносит им в дар оружие, одежду, прекрасные украшения и драгоценности, корабли. Подарки предназначены Нергалу («господину больших пространств» и богу подземного царства, сыну Энлиля и супругу Эрешкигаль), Гильга-мешу, Эрешкигаль, Думузи, Намтару, ГушбиШагу, Нин-гишзиде («личному» богу Гудеа и божеству потустороннего мира). Среди божеств подземного царства на почетном месте назван Гильгамеш – царь или тень живого человека, который был обожествлен. Каждый из богов принимает дары в своем царстве. Подарки получает и писец подземного царства – еще одно доказательство, что в обычаях потустороннего мира отражаются нормы шумерского общества. Непонятно, каким образом Ур-Намму доставил все эти огромные богатства в глубины преисподней. Возможно, что, с точки зрения шумерского поэта, подобные «незначительные» подробности не заслуживают особого внимания. Однако ученые полагают, что слово «повозки», которое удалось прочитать в одной из испорченных строк, предшествующих этому фрагменту, дает ключ к решению загадки: по-видимому, многочисленные подарки умершего правителя были привезены на повозках.

Дальше мы узнаем, что Ур-Намму прибыл на место, которое ему было назначено «жрецами Кура». Там к нему было приставлено несколько теней умерших в качестве слуг – бесспорное свидетельство того, что в подземном царстве, каким оно предстает перед нами в верованиях второй половины III тысячелетия, строго соблюдалась общественная иерархия.

Затем вновь появляется Гильгамеш. В качестве «любимого брата» Ур-Намму он объясняет покойному царю законы и обычаи «страны, откуда нет возврата». К сожалению, эти столь существенные и важные строчки прочесть не удалось.

Когда «прошло семь дней, десять дней», Ур-Намму охватила мучительная тоска по Уру. Он вспоминает высокие стены Ура, строительство которых он не успел закончить, тоскует о жене, которую не может прижать к своему сердцу, о сыне, которого не может убаюкать на коленях. Слезы струятся из глаз Ур-Намму, горькая жалоба слетает с его уст. Причитания Ур-Намму – почти святотатство, почти бунт: он, человек, верно и ревностно служивший богам, покинут ими, брошен в беде. Плачет Ур-Намму и о том, что его жена, дети, друзья, придворные и все подданные проливают о нем горькие слезы.

К сожалению, мы ничего больше не узнаем об умершем царе Ур-Намму, потому что последующий текст полностью разрушен. Но и то, что удалось прочитать и понять, производит необычайно сильное впечатление. Оказывается, в царстве мертвых существуют те же порядки, что и на земле. Людям на земле с малых лет рассказывают о том, каковы их обязанности, – то же происходит и в подземном царстве, по крайней мере по отношению к правителям. Подобно тому как каждый человек при жизни имеет определенное, предназначенное ему место – дом, положение в обществе и пр., тени умершего отводится определенное место в «стране, откуда нет возврата». Умерший знает, что происходит в мире живых, тоскует, печалится, грустит, проливает слезы.

Траурная песня на смерть Ур-Намму показывает, что в эту эпоху обычай предания смерти людей из ближайшего окружения покойного правителя уже не существовал. Сохранилась лишь традиция снабжать умерших их любимыми предметами, едой и питьем.

До сих пор речь шла о богах или умерших царях. Долгое время считалось, что единственным источником сведений о погребальном ритуале простых граждан Шумера навсегда останутся только могилы, в которых Вулли обнаружил истлевшие останки, чаще всего лежащие на боку, с подогнутыми ногами и с кубком в руках. Покойники были либо завернуты в циновки, сколотые бронзовыми булавками, либо уложены в деревянные, глиняные или сплетенные из тростника гробы.

Анализ предметов, обнаруженных в могилах простых людей, показал, что, чем дальше в глубь времен, тем скромнее погребальный инвентарь, с которым умершие отправлялись в «страну, откуда нет возврата». По мере же развития цивилизации и накопления богатств верования усложнялись, обычаи обрастали новыми правилами и предписаниями.

Данные археологии бесценны для историка, но, когда речь идет о такой высокоразвитой цивилизации, как шумерская, когда изучается история народа, оставившего после себя многочисленные памятники письменности, исследователи не могут ограничиться лишь вещественными свидетельствами прошлого, они ищут также и письменные источники. Только слово может передать глубину мысли, поведать о высоком уровне интеллектуального развития человека. Прекраснейшие произведения искусства – скульптура, живопись, украшения, – в которых воплотились человеческий гений, талант, богатое воображение, идеи и пр., являются лишь материалом для размышлений и догадок, тогда как предназначенное для потомков описание событий, каким бы сухим и примитивным оно ни казалось, превращает домыслы в знание, гипотезы – в факты.

Что касается обряда погребения простых смертных, здесь пробел в наших знаниях о Шумере заполнил важнейший документ, хранящийся в Музее изобразительных искусств им. А. С. Пушкина в Москве и прочитанный все тем же неутомимым тружеником Крамером [27]  [27] С. Н. Крамер. Две шумерские элегии. М., 1960.


[Закрыть]. Публикация этого документа буквально потрясла ученый, мир. Даже самые смелые фантазеры не предполагали, что перед нами может открыться картина жизни обыкновенного человека, умершего четыре тысячелетия назад.

ЭЛЕГИИ НА СМЕРТЬ ОТЦА И ЖЕНЫ

В городе Ниппуре скорее всего во времена третьей династии Ура жил человек по имени Лудингирра. Каковы были его занятия, мы не знаем. Во всяком случае, он не был человеком заметным, выдающимся, с громкими титулами, занимающим высокую должность. Возможно, это был поэт, переписчик, жрец, который сам сложил оба стихотворных текста, увековеченных на глиняной табличке. А может быть, он поручил кому-то другому выразить переполнившую его печаль подобающими случаю словами. Все это покрыто тайной. Но так или иначе, этому человеку мы обязаны созданием красноречивых и трогательных элегий, погребальных песен, запечатлевших его безграничную скорбь об уходе в «страну, откуда нет возврата», двух близких ему людей – отца по имени Нанна и жены Навиртум.

Прочитанная табличка с обоими текстами представляет собой уникальное явление в шумерской литературе.

Из пролога к первой элегии, содержащей 112 строк, мы узнаём, что Лудингирра, сын Нанны, отправился в какую-то далекую страну. В пути его настигла весть о том, что ему следует вернуться в Ниппур, потому что его отец Нанна смертельно заболел. Из дальнейшего текста следует, что Нанна то ли явился жертвой нападения, то ли умер от ран, полученных в какой-то схватке. Раны отца ужасны, страдания его непереносимы. Он неизбежно должен умереть. Сын в отчаянии, он прерывает поездку и возвращается в Ниппур, где сочиняет плач по умершему. После этого краткого, в 20 строк, пролога начинается собственно погребальная песня. Высоким поэтическим стилем, в искусно построенных фразах рассказывается о горе вдовы. Плачет над умершим безымянная жрица лукур бога Нинурты, бога войны и охоты (может быть, покойный был воином или охотником?); причитает не названная по имени жрица энтум бога Нуску. Им вторят сыновья покойного и их жены. Безгранична скорбь дочерей Нанны и его рабов. Печаль переполняет сердца старейшин и «матрон» города Ниппура. Все это, в особенности слова о старейшинах и «матронах», несомненно, должно подчеркнуть благородство усопшего, его доброту и заслуги. Затем автор песни обрушивает проклятия на убийцу и его потомков. Заключительная часть элегии, представляющая для шумерологов особый интерес (в ней отражены некоторые обычаи шумеров), содержит молитвы о благополучии покойного в стране теней, мольбы о благорасположении к нему его личного бога-покровителя и «бога его города», о благоденствии и здоровье его навеки осиротевших вдовы, детей и всего рода.

Вторая элегия, начертанная на той же табличке, значительно короче первой. Она состоит из 66 строк. Это погребальная песня Лудингирры, в которой он оплакивает кончину своей жены Навиртум, умершей естественной смертью. Более двух третей текста занимает описание смерти Навиртум – благороднейшей, доброй и оплакиваемой ее скорбящим и любящим супругом. Эти строфы – здесь мы должны верить на слово интерпретатору, потратившему много лет на изучение шумерских литературных.текстов, – принадлежат к числу прекраснейших в шумерской поэзии. Для выражения безудержной скорби супруга и благородства усопшей используется все богатство приемов шумерской поэтики. Как и в первой элегии, семья и жители Ниппура вторят вдовцу, разделяют его печаль. Заканчивается песня молитвами о благополучии усопшей в подземном царстве и об удаче для ее мужа, детей и домочадцев в земной жизни.

Что же нашли ученые в этом тексте, кроме самого факта существования у шумеров жанра элегии?

Погребальные песни Лудингирры добавляют много нового к нашим представлениям о верованиях шумеров, о потустороннем мире и его законах. Здесь мы впервые находим сообщение о том, что бог солнца Уту вовсе не отдыхает после захода, не засыпает в своем небесном дворце, а совершает путешествие по преисподней: освещает ее мрак своим сиянием и принимает участие в суде над умершими.

Уту, великий владыка (?) ада,

когда превратит темные места в светлые,

будет судить тебя [благожелательно], -

говорит Лудингирра своему умершему отцу. Маловероятно, что это лишь поэтическая метафора. Речь идет о божестве такого высокого ранга, что едва ли возможно подозревать поэта в неточности, скорее всего здесь отражено верование, ранее неизвестное науке.

С другой стороны, мы узнаём, что и бог луны Нанна (имя отца Лудингирры в современной транскрипции пишется так же, как имя бога луны) проводил «день сна» – по-видимому, двадцать восьмой или двадцать девятый день лунного месяца – в подземном царстве, где он «решал судьбы» умерших. Эти две, на первый взгляд незначительные детали вызывают необходимость очередной раз пересмотреть наши представления о системе верований шумеров. Вот почему так трудно построить логически стройную и окончательную концепцию религии шумеров, их космогонии и представлений о роли и функциях отдельных божеств. Да, нелегко исследователям, пытающимся по крохам восстановить древнюю, забытую цивилизацию.

До сих пор нам казалось, что изображенная в мифах преисподняя, где бродят тени без пищи и питья, отражает общешумерское представление о подземном царстве. Между тем в элегии на смерть Ур-Намму режут волов и овец, а это может означать только одно: кто-то будет их есть. Но только ли богам подземного царства предназначены эти дары? Нет. Из песен Лудингирры мы узнаем, что в царстве Эрешки-галь^ Нергаля, Намтара и др. можно встретить «едящих хлеб героев», что там есть «пьющие» («пусть пьющие [утолят?] твою жажду своей (?) свежей водой»). Может быть, это лишь благое пожелание любящего сына своему отцу? А может быть, в какой-то момент истории жрецы решили немного смягчить ужасную жизнь в преисподней, чтобы оставить людям хоть каплю надежды на лучшую долю для их теней в «стране, откуда нет возврата»? Ведь уходили из жизни при разных обстоятельствах. Гибли при защите своей страны, в войнах за того или иного правителя. Необходимо было считаться с настроениями людей и соответствующим образом модифицировать концепции загробной «жизни», особенно когда происходили бурные события, несшие смерть и разрушения.

На такие размышления наводят концовки обеих элегий Лудингирры. Молитвы, завершающие обе песни, заставляют думать, что участь умерших не была столь ужасной, как это представляется на основании древнейших эпических поэм и мифов, посвященных богам. Судя по молитвам из песен Лудингирры, можно было просить богов подземного царства, чтобы они молились за умерших, просить бога-покровителя умершего помочь при определении «судьбы тени». Не забывали и о живых. Молились за их успехи. А может быть, тень умершего не просто бродила по преисподней, но и хлопотала перед богами о здоровье и благополучии оставшихся в живых членов семьи?

Чуть ли не каждое слово, прочитанное на шумерской табличке, рождает новые проблемы, заставляет пересматривать существующие концепции и строить новые гипотезы. Вместе с тем каждое слово помогает созданию более полного представления о культуре и «философии» шумеров, постепенно, шаг за шагом приближает нас к тому моменту, когда наконец можно будет воссоздать полную картину древнейшей цивилизации человечества, оказавшей такое огромное влияние на все последующие.