Текст книги "Неизвестный"

Автор книги: Мари Юнгстедт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Четверг, 1 июля

Опасения комиссара Кнутаса оправдались: новость про обезглавленную лошадь вызвала бурную реакцию.

С половины восьмого утра – того самого момента, как Андерс вошёл в офис, – телефон уже успел раскалиться. Звонили представители местных властей, коннозаводчики, защитники прав животных, веганы [1]1
  Веганы – строгие вегетарианцы.  – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]и самые обычные люди. Все требовали, чтобы полиция как можно быстрее схватила мерзавцев, совершивших злодеяние.

Собравшиеся на совещание в восемь утра, все как один, шуршали утренними газетами, когда в комнату вошёл Кнутас.

Ларс Норби только что вернулся из двухнедельного отпуска на Канарах. Он приехал поздно вечером накануне и сейчас сидел, уткнувшись в газету. Пресс-секретарь был высоким тёмноволосым мужчиной, его кожу покрывал приятный загар. Норби проработал в полиции Висбю не меньше, чем Кнутас, и числился заместителем комиссара. Ларс, несколько флегматичный, был аккуратным и надёжным сотрудником. Ничего оригинального от него ждать не приходилось, зато Кнутас всегда мог быть уверен в нём.

Встреча открылась обсуждением работы журналистов.

– Уму непостижимо, каким образом девочки появились в репортаже! – вступила Карин. – Ведь им доходчиво объяснили, что ни в коем случае нельзя давать никаких интервью.

– Этот Берг из «Региональных новостей» просто засранец – так манипулировать детьми, это ж надо! Чёртов идиот! – взорвался Витберг.

– Мы не можем препятствовать людям, будь то взрослые или дети, общаться с прессой, если они того хотят, – возразил Кнутас. – К тому же утечка информации может пойти на пользу. Благодаря появлению девочек на экране, вероятно, удастся собрать больше свидетельских показаний. Пока что нам этого очень не хватает. Плохо только одно: теперь все знают, что голова пони пропала, а это породит массу домыслов.

Сульман выглядел усталым, – видимо, накануне ему пришлось работать допоздна.

– Мы более внимательно исследовали следы от колёс автомобилей и теперь можем выделить два чётких следа, – доложил он. – Распознать первый легко – он от колёс автомобиля Йоргена Ларсона, владельца пони. Мы сравнили со следом от его покрышек – сомнений нет. Что касается второго следа, тут всё сложнее. Резина на колёсах, должно быть, грубая и вытертая. Речь, скорее всего, о небольшом грузовике или пикапе. Ну, или это универсал, например.

– Что насчёт других улик? – поинтересовалась Карин.

– Нам удалось собрать много всякого хлама: полиэтиленовые пакеты, палочки от эскимо, окурки, несколько бутылок, но ничего интересного.

– Нужно навестить других фермеров в округе, поспрашивать, не происходило ли чего странного с их лошадьми, – предложила Карин. – Ведь не все готовы сами прийти и рассказать.

– Да, только вот я не знаю, стоит ли вкладывать столько сил в подобное дело. Речь, в конце концов, всего лишь о пони.

– Что значит – всего лишь? Кто-то замучил несчастное животное, – возмутилась Карин. – И мы бросим расследование просто потому, что нет человеческих жертв?

– Тот, кто сотворил подобное с лошадью, вполне может представлять опасность и для людей, – добавил Витберг.

– Так это или нет, мы не знаем, но вот телевизионщикам с их вчерашним сюжетом точно удалось всех напугать. Телефон разрывается от звонков: общественность требует от нас сделать всё возможное и найти убийцу лошади. Кажется, чтобы успокоить людей, взволнованных происшедшим, потребуется не меньше усилий, чем для самого расследования. Да, нам ещё нужно обсудить момент с отрубленной головой. Что за человек мог так поступить и зачем? – Кнутас обвёл взглядом коллег.

– Я считаю, это похоже на месть, направленную лично против хозяина. Или его жены, или старшего сына, почему бы и нет? – ответил Норби, задумчиво почёсывая гладко выбритый подбородок. – Ясно одно: это угроза. Какая-то дикая вендетта.

– Или всё дело в самой пропаже, я имею в виду голову лошади, – возразил Кнутас. – Зачем она преступнику? Может, разгадка здесь? Вряд ли он повесит её в качестве трофея над камином вместо оленьих рогов. И может, бояться стоит не семье Ларсонов, а совсем другому человеку, отношения к ней не имеющему?

– Ну это уже прямо «Крёстный отец» какой-то! – вставила Карин. – Помните, в фильме кому-то в кровать кинули лошадиную голову?

Сидевшие вокруг стола изобразили притворный ужас.

– Может, в южной части острова образовалась подпольная готландская мафия? Прямо как на Сицилии! – с язвительной усмешкой выдвинул версию Норби.

– Да, Готланд во многом похож на Сицилию, – усмехнулся Кнутас. – У нас тоже много овец. Да и баранов хватает.

Пятница, 2 июля

Небольшой винтовой самолёт приземлился в стокгольмском аэропорту Бромма сразу после трёх пополудни. Мужчина с синей спортивной сумкой поднялся с места, как только самолёт прекратил движение. Он был в тонированных очках; кепка, низко надвинутая на лоб, скрывала пол-лица. Ему повезло: кресло рядом с ним так никто и не занял, поэтому он избежал риска заполучить в соседи назойливого собеседника. Стюардесса, казалось, почувствовала, что его не следует беспокоить, и всего один раз подошла предложить кофе, а затем предоставила пассажира самому себе. Сев в такси, мужчина вздохнул, переполненный ожиданием. Ему не терпелось скорее приехать на встречу.

Он попросил таксиста остановиться в нескольких кварталах от настоящего пункта назначения, чтобы замести следы. Стокгольм накрыло волной летней жары; в уличных кафе, занявших тротуары, посетители смаковали кто кофе-латте, кто бокал вина. Солнечные блики на воде слепили прохожих на набережной Страндвэген, у пристани покачивались на волнах старые шхуны бок о бок с новенькими катерами, деловито сновали пассажирские паромы, отвозящие стокгольмцев и туристов в шхеры.

В столице ему всегда было неуютно, но в такой прекрасный день даже он начинал понимать тех, кто любит Стокгольм. Люди в этой части города одеты с иголочки, практически все в солнцезащитных очках. Он усмехнулся: типичные горожане, вечно защищают себя от любого проявления природы, вечно во всеоружии при столкновении с ней.

Наведываясь в город, он ощущал себя чужаком, словно приехал из другой страны. Трудно было поверить в то, что хорошо одетые, спешащие по своим делам люди вокруг – его соотечественники. Здесь все отлично знали, куда направляются.

Быстрый ритм города заставлял его нервничать. В темпе, в темпе! Остановившись купить коробку жевательного табака в киоске, он поймал на себе нетерпеливый взгляд продавца и почувствовал, как за спиной у него растёт очередь, пока он ищет мелочь, чтобы дать без сдачи.

Дом располагался в одном из самых престижных кварталов Стокгольма. Деревья, пышной каймой украшавшие улицу, только подчёркивали величие здания. Код он помнил наизусть, тяжёлая дубовая дверь открылась на удивление плавно. Внутри было пусто и тихо. По центру холла висела хрустальная люстра, на полу лежал красный ковёр с толстым ворсом, покрывавший лестницу до самого верха. Высота потолков поражала. Строгое великолепие обстановки и всепоглощающая тишина смутили его. Он замедлил шаг, чтобы разобрать изящно выгравированные на табличках фамилии: фон Розен, Юлленшерна, Бауербуш.

На секунду он снова превратился в маленького мальчика. Вновь нахлынуло ощущение никчёмности и слепой покорности, терзавшее его в детстве. Здесь ему не место, он недостаточно хорош, не достоин того, чтобы находиться среди этих мраморных стен и дверей из морёного дуба, за которыми живут сплошь благородные семьи. На мгновение он заколебался, но нельзя же взять и уйти теперь, когда он почти у цели. Необходимо собраться, взять себя в руки, он ведь умеет. Он присел на нижнюю ступеньку, обхватил голову руками и крепко зажмурил глаза, попытался сконцентрироваться, хотя всё время боялся, что сейчас кто-нибудь войдёт в парадную. Наконец он взял себя в руки и встал.

Он предпочёл подняться на четвёртый этаж пешком. Лифты по-прежнему наводили на него панику. Уже перёд дверью квартиры он остановился, чтобы отдышаться. Задержал взгляд на блестящей медной дощечке: фамилия выписана затейливым шрифтом. И снова неуверенность вернулась к нему. Ну да, они уже встречались, но не здесь, да и были едва знакомы. А вдруг тот, кто ждёт его за дверью, не один? Дрожащими пальцами он вытащил из кармана носовой платок. Из соседних квартир не было слышно ни звука. Дом не подавал никаких признаков жизни.

Нежелание входить снова охватило его и с каждой секундой становилось всё сильнее, в глазах потемнело. Промелькнула мысль: «Нет, только не сейчас!»

Суровые стены давили, сжимаясь вокруг него в кольцо. Мысли путались. Он не справится, надо бежать отсюда! Двери, словно враги, встали преградой на пути и не желали впускать его. Ваза с величественной белой азалией с насмешкой уставилась на него с подоконника: «Тебе здесь делать нечего, пойди прочь, на задний двор, там твоё место».

Он стоял словно парализованный, сфокусировал внимание на дыхании, заставив сердце биться реже. Всю жизнь, сколько себя помнил, он страдал от приступов панической атаки. Ну вот, сейчас он позвонит, осталось собраться с силами, чтобы не упасть в обморок. Вот это был бы номер! Что о нём подумают, если найдут здесь лежащим на полу без сознания?

Вдруг он услышал, как внизу хлопнула входная дверь. Он напряжённо выжидал. В доме было пять этажей, а он сейчас стоял на четвёртом. Что, если вошедшему вздумается подняться на самый верх?

На лестнице раздались шаги. Вероятность, что его увидят, очень велика. Шаги слышны всё отчётливей, он вот-вот столкнётся с этим человеком, чего допустить никак нельзя. Наспех промокнув лоб платком, он сделал глубокий вдох. Нужно войти в квартиру, вести себя как ни в чём не бывало. Он решительно нажал на кнопку звонка.

Родильная палата ничем не отличалась от других. Эмма даже задумалась, не в этой ли комнате увидели свет Сара и Филип. «Почти десять лет прошло – целая вечность», – пронеслось у Эммы в голове, пока привычные руки персонала помогали ей удобней разместиться на родильном кресле. Шейка матки раскрылась уже на семь сантиметров, всё происходило очень быстро. Молоденькая медсестра – вся в белом, светлые волосы стянуты в узел – ласково смотрела на Эмму и успокаивающе гладила её по руке, одновременно отмечая частоту схваток.

– Иди сразу на кресло, осталось недолго, шейка скоро совсем раскроется.

Схватки наступали, словно лавина, нарастая постепенно, чтобы затем отпустить, достигнув своего пика, – именно в этот момент у Эммы темнело в глазах. Короткая передышка, и всё начиналось сначала. Боль накатывала и отступала, точно волны на море, расстилавшемся прямо за окнами больницы.

Редакция находилась совсем недалеко, и Эмма обещала Юхану позвонить сразу, как только начнутся схватки, но не позвонила. Всё было так запутанно, и она внушила себе, что будет лучше, если роды пройдут без него, хотя теперь жалела о своём решении. Юхан – отец её ребёнка, ничего изменить уже нельзя, и почему бы не позволить ему поддержать её сейчас? Гордость Эммы поистине граничила с глупым упрямством. И вот теперь она лежала одна, объятая болью, и винить в этом, кроме себя, некого. Она сама лишила его возможности разделить с ней страдания, а ведь он мог бы держать её за руку, успокаивать, массировать спину.

Эмма дышала, как её научили на курсах для будущих мам, когда она носила под сердцем Сару. Как всё изменилось с тех пор! Тогда они с Улле были счастливы. Лицо мужа возникло перед глазами. Они вместе учились правильно дышать, неделями планировали, как будут справляться с болью, а она показывала ему, как правильно делать ей массаж.

– Счёт пошёл на минуты, – мягко произнесла медсестра, промокнув пот на лбу роженицы.

– Я хочу, чтобы пришёл Юхан, – простонала Эмма, – отец ребёнка.

– Хорошо, как нам его вызвать?

– Позвоните ему на мобильный. Пожалуйста.

Медсестра с готовностью выбежала из палаты и через мгновение вернулась уже с телефоном. Эмма с трудом продиктовала номер.

Она не смогла бы сказать, сколько прошло времени, прежде чем дверь отворилась и в палату с напряжённым от беспокойства лицом заглянул Юхан. Он подошёл и взял её за руку:

– Как ты?

– Прости меня, – только и успела выговорить Эмма, прежде чем стиснула зубы от нового приступа боли.

Она крепко схватила Юхана за руку. «Всё, сейчас я умру», – подумала она.

– Полное раскрытие. Теперь нужно дышать. Дыши, – велела акушерка, – Только не тужься, тебе пока нельзя.

Эмма часто задышала, как страдающая от жажды собака. Боль от схваток разрывала её тело, пытаясь отключить сознание. Она держалась из последних сил, чтобы не сдаться.

– Тужиться ещё нельзя, – послышался голос акушерки.

Словно в дымке, Эмма увидела, как в палату вошёл врач и присел на стул между её широко раздвинутыми ногами. Сверху была накинута простыня, хорошо хоть её избавили от этого зрелища. Смешно подумать: она ещё собиралась рожать стоя или хотя бы на корточках. Какое там, она бы ни за что не удержалась на ногах.

Иногда, возвращаясь из окутавшего её тумана, Эмма ощущала присутствие Юхана, прикосновение его руки.

Эмма потеряла счёт времени, только слышала своё прерывистое дыхание, и лишь это помогало ей удержаться от потуг. Всё остальное, что должно было покинуть её тело, вдруг как будто прорвалось. Она смутно поняла, что запачкала простыни, но её уже это мало волновало. Речь шла о жизни и смерти.

– Ещё рано тужиться, рано.

Слова акушерки отзывались настойчивым эхом.

Внезапно Эмма услышала знакомый голос – в палату вошла ещё одна акушерка. Этот датский акцент напомнил ей о тех, других родах.

– Всё, теперь будем делать, как я скажу.

У Эммы больше не было сил, чтобы следить за происходящим, она погрузилась в некое безвоздушное пространство, где не чувствовала боли. Она готова умереть, прямо здесь и сейчас. Мысль эта показалась облегчением.

«Ближе всего к смерти мы именно в тот момент, когда даём жизнь», – успела подумать она.

Наступила ночь, так и не принеся долгожданной прохлады. За окном стояла духота, а в здании, чей возраст перевалил за сотню, системы вентиляции практически не было. Туристская база в Варфсхольме внешне походила на купеческий дом XVIII века. Изначально эта постройка была задумана как купальня, отсюда её уединённое расположение прямо у воды. Неподалёку находилось здание пансионата, а чуть поодаль, на мысе, – столовая.

От берега моря турбазу отделяли аккуратно подстриженная лужайка с расставленной на ней садовой мебелью, небольшая парковка и заросли высокого, под два метра, можжевельника, образовавшего своеобразный лабиринт, ведущий к самой кромке воды, где уже начинался тростник. С другой стороны находился мост длиной двести пятьдесят метров, он вёл в порт и к дороге на Клинтехамн.

Сейчас было уже поздно, и всё вокруг замерло.

Постояльцы долго не расходились, сидя на улице и наслаждаясь тёплым вечером, но теперь все ушли спать. Вокруг дома горели фонари, хотя особой надобности в них не было: ночи в это время года стояли светлые и по-настоящему темно не становилось.

В коридоре на первом этаже царила тишина. Двери в каждую из комнат украшали самодельные расписные таблички с названиями приходов на Готланде: «Грётлингбу», «Хаблингбу», «Хавдхем». Двери были плотно закрыты, и ни звука не пробивалось сквозь добротные стены старой купальни.

Мартина Флохтен лежала в кровати, изнемогая от жары. Она уже разделась до трусиков, вынула одеяло из пододеяльника, настежь распахнула окно, но ничего не помогло. Ева, соседка по комнате, кажется, крепко спала.

Мартину что-то разбудило, возможно духота. Она лежала и слушала ровное дыхание соседки – той будто ничего и не мешало. Голландка хотела пить, и ей нужно было в туалет, так что она оставила надежду снова заснуть и, со вздохом поднявшись с кровати, натянула через голову футболку и выглянула в окно. Листва деревьев, лужайка и тростник вдалеке – всё окутано дымкой. Солнце скрылось за горизонтом, но полная темнота всё равно не наступила.

Царила тишина, даже птицы замолкли в такой час. Будильник на столе показывал без десяти два.

Мартина пошла в туалет, он находился в коридоре, а затем тихонько пробралась в кухню, поднявшись по спиральной лестнице наверх. Девушка налила воды, открыв морозилку, достала пару кубиков льда и аккуратно бросила их в стакан. Она приоткрыла все окна в кухне, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха. Сложно было поверить, что она сейчас находится где-то в северных широтах.

Со стаканом воды и с сигаретой, вытащенной из чьей-то пачки на столе, Мартина вышла на крыльцо и уселась на скрипучие ступеньки.

Пышная летняя зелень необычайно красиво смотрелась в ночном полумраке. Девушка подумала, что действительно полюбила этот остров.

Мать Мартины уехала с Готланда в восемнадцать, чтобы поработать няней в одной семье в Роттердаме. Она планировала провести в Голландии всего год, но встретила папу Мартины, тот учился на архитектора в местном университете. Молодые люди поженились, и спустя некоторое время на свет появилась Мартина, а затем её брат.

Семья девушки каждый год приезжала в отпуск на Готланд. Они либо жили у бабушки с дедушкой в Хемсе, либо снимали гостиничный номер в центре Висбю. Родители матери давно умерли, а сама она погибла в автокатастрофе, когда Мартине было восемнадцать, но семья всё равно продолжала каждый год приезжать на остров.

Теперь же Мартина была влюблена, она не испытывала раньше ничего подобного. Ещё месяц назад она и не подозревала о его существовании, а сейчас, казалось, он стал для неё всем.

Из рощи неподалёку послышался шорох, прервав течение мыслей девушки. Она опустила сигарету и посмотрела в сторону деревьев, но всё снова затихло. Это, наверное, ёжик, они обычно выползают по ночам. Вдруг где-то треснула ветка. Там есть кто-то? Мартина осмотрела лужайку, столы и стулья, игровую площадку, верёвку для белья, на которой одиноко болталось полосатое сине-белое полотенце, и остановила взгляд на кустах можжевельника, выстроившихся, будто солдаты на параде. Окружавшая её тишина уже не казалась безмятежной.

Мартина потушила сигарету и ещё немного посидела, прислушиваясь, но больше не раздалось ни звука. Ей просто почудилось, ведь эти необыкновенно светлые ночи, к которым она не привыкла, просто околдовали её. И оставаться одна она тоже не привыкла. «Дурочка, – подумала Мартина. – Я ведь в безопасной Швеции, здесь нечего бояться».

Она взялась за ручку, и тяжёлая дверь со скрипом открылась. Вновь послышался какой-то шум, но Мартина не обратила на него внимания.

Суббота, 3 июля

В полной тиши дома утренний свет пробивался сквозь тонкие занавески. Юхан сидел в кресле у окна и держал на руках новорождённую дочь. Она была похожа на кокон в своём хлопчатобумажном одеяльце, откуда торчало лишь красноватое личико: глаза зажмурены, а рот приоткрыт.

Юхану казалось, что девочка дышит слишком быстро, сердечко бьётся, как у птицы. Он сидел неподвижно, ощущая тепло и вес её тела, и всё не мог наглядеться. Сколько времени он провёл в этом положении, он не знал. Ноги давно затекли. Он просто не мог поверить, что это крохотное существо у него на руках – его дочь. Она будет называть его папой.

Эмма спала, повернувшись на бок. Её лицо дышало безмятежностью. А сколько боли ей пришлось вытерпеть всего пару часов назад! Он пытался помочь чем мог. Юхану и в голову не приходило, что роды – это настолько драматично. В какую-то секунду, когда он держал руку Эммы, а акушерка раздавала приказания и руководила процессом, Юхан вдруг проникся величием момента. Эмма давала жизнь, из её тела должен был появиться новый человек, продолжив тем самым вечный кругооборот. Так задумано самой природой. Юхан ещё ни разу не чувствовал своей близости к таинствам жизни, сознавая также, что одновременно это и борьба со смертью.

Несколько душераздирающих минут, когда роженица теряла сознание, а нахмуренное лицо акушерки не предвещало ничего хорошего, Юхан опасался, что Эмма не выдержит и умрёт. Проблема заключалась в каком-то бугорке, который распух, не давая ребёнку пройти. Именно из-за него Эмме не разрешали тужиться, иначе бы он ещё больше перекрыл проход. С этим осложнением при родах удалось справиться лишь жене Кнутаса. Лине пришла в нужный момент и помогла ребёнку появиться на свет. В ту же секунду, когда раздался крик ребёнка, Эмма смогла наконец расслабиться. Юхан первым делом поцеловал любимую. Так, как он восхищался ею сейчас, он никогда никем не будет восхищаться.

Юхан вновь взглянул на дочь. У неё подрагивал подбородок, и она выпростала одну ручонку с крошечными пальчиками, то разгибая их, словно веер, то снова собирая в кулачок. Он уже сейчас понимал, что будет любить её всю жизнь, что бы ни случилось.

Свернув на дорогу, ведущую к Ликкерсхамну, Кнутас вздохнул с облегчением. Вырвавшись из душного Висбю, где он провёл всю неделю, этим субботним утром он мечтал об одном – о выходных за городом.

Дача Кнутаса находилась всего в двадцати пяти километрах от Висбю, но, когда он уезжал туда, ему казалось, что всё будничное и рутинное остаётся дома. По дороге в Ликкерсхамн комиссар обычно останавливался полюбоваться на рауки [2]2
  Рауки – причудливые каменные столбы, встречающиеся на Готланде.


[Закрыть]. Эти мощные каменные изваяния, выточенные из известняка морем и ветром, были рассыпаны здесь в большом количестве, причём некоторые достигали шести-семи метров в высоту. Часть камней поросла плющом, ставшим символом Готланда. Правление лена снабдило этот заповедный участок информационной табличкой, на которой можно было прочесть, что камни сформировались в Литориновом море семь тысяч лет тому назад. Комиссара восхищали рауки, похожие на скульптуры, вышедшие из-под руки неумелого мастера. История их происхождения всегда вызывала у Кнутаса живой интерес.

Горная порода Готланда состояла по большей части из коралловых рифов, которые образовались четыреста миллионов лет назад, – море тогда было тропическим. Слои кораллов перемежались слоями известняка, и, когда лёд, покрывавший Готланд во время последнего ледникового периода, десять тысяч лет тому назад, стал отступать, начался процесс поднятия суши. В том месте, где земля и море встречались, горную породу принялись обрабатывать волны. Кораллы в меньшей степени поддавались воздействию воды и оставались стоять, в то время как другая порода вымывалась, образуя эти одинокие каменные истуканы.

Наиболее внушительный из них – камень под названием «Юнгфрюн» – украшал скалу, на двадцать шесть метров возвышавшуюся над морем неподалёку от входа в порт. Это изваяние длиной двенадцать метров – самый крупный из рауков острова Готланд, визитная карточка Ликкерсхамна. Сама же деревушка – уютное тихое местечко, где несколько домишек лепятся друг к другу вокруг маленького залива, а два пирса с привязанными к ним рыбацкими лодками и прогулочными катерами вдаются в море.

Дача комиссара была в километре от поля с рауками. На фоне серого оштукатуренного двухэтажного дома из известняка выделялись выкрашенные в бордовый цвет оконные рамы, дверные проёмы и угловые балки. Растительность вокруг была скудная, всё больше можжевельник и карликовые сосны, низенькие и скрюченные. Участок окружала каменная изгородь. В этой части Готланда камня было в избытке, недаром береговую линии от Луммелунда до пролива Форё прозвали каменистым побережьем.

Петра и Нильс нехотя присоединились к родителям – Кнутас заманил их обещанием покататься на лодке и порыбачить вечером. Выйдя из машины, Лине с восторгом воскликнула:

– Боже, какая красота! – и, сделав глубокий вдох, продолжила: – Какой воздух! А море, только посмотрите!

Они вместе занесли пакеты с продуктами в дом. Лине и детям не терпелось поскорей искупаться, а комиссар предпочёл остаться дома и заняться стрижкой газона, хотя этим жарким летом трава и так не нуждалась в особом уходе.

В Висбю за садом ухаживала в основном жена, здесь же он любил сам заниматься участком, потому что все оставляли его в покое и не было назойливых соседей. Когда Кнутас открыл дверцу сарая, в нос ударил сырой воздух. Комиссар вытащил наружу громоздкую газонокосилку, залил бензин. Рывок, другой – и она заработала.

Андерсу нравилось делать круг за кругом, слушая тарахтение машины, полностью освободив голову от мыслей. Родные, заслышав звук газонокосилки, держались от комиссара подальше, а он не спешил, как можно тщательней обрабатывая газон.

Дом стоял открыто, не защищённый от чужих взглядов, но ближайшие соседи жили вне поля зрения. В распоряжении семьи была небольшая бухточка, ею пользовались только они, пара соседей да какие-нибудь заплутавшие туристы. Пляж Ликкерсхамна был достаточно удалён от них, чтобы им не докучали другие отдыхающие, но дети, если хотели, могли сами дойти туда пешком. Кнутас считал, что им очень повезло с расположением дома.

Закончив стричь траву, комиссар почувствовал, что весь взмок, хотя работа и не требовала особого физического напряжения, так как газонокосилка была практически самоходной. Андерс быстро переоделся и, схватив полотенце, в одних плавках, спустился к берегу, где увидел сваленные как попало вещи остальных членов семьи. Улыбаясь себе под нос, Кнутас следил за женой и детьми, пока медленно заходил в воду.

Лине собрала пышную копну рыжих волос и закрепила на затылке с помощью заколки. Её купальник был яркой, весёлой расцветки: розовато-красноватые пятна на голубом фоне. Светлую кожу сплошь покрывали веснушки. Лине частенько жаловалась, что ей не мешало бы похудеть, и однажды он воспринял все эти разговоры о диете всерьёз – ошибка, которой он больше не допустит. Кнутас подарил жене на день рождения скакалку, абонемент в фитнес-клуб и вводный курс программы «Следим за весом. Сказать, что Лине не оценила подарок, – значит, ничего не сказать.

Даже прожив пятнадцать лет в браке, Кнутас всё ещё удивлялся, смотря на Лине: неужели эта женщина действительно его жена? Он любил её саму и её непосредственность и прямодушие. Даже когда она убирала или готовила, она делала это неистово. У неё всё было с размахом: огромные миски для салата, порывистые движения, шум и грохот. Её всегда было слышно и видно, она заполняла собой всё вокруг, как и сейчас, когда плескалась в воде с детьми.

После купания семья уселась перекусить на веранде. Когда Лине сбросила деревянные башмаки, радостно болтая в воздухе ногами, комиссар заметил, что даже на лодыжках у жены появились веснушки. Она, зажмурившись, подставила лицо солнцу, и Кнутас решил, что на выходных о работе ни слова.

От поджаренного фарша, густо приправленного специями, валил пар, наполняя ароматами кухню и пробираясь дальше, во все уголки и укромные места. Студенты-археологи готовили ужин на всех. На плите в большом котле булькало «чили кон карне», все суетились вокруг и помогали.

Ребята специально выбрали не самое сложное в приготовлении блюдо, чтобы успеть на концерт группы «Эльдкварнс», – выступление должно было начаться в девять вечера на летней сцене пансионата.

Мартина стояла и резала лук вместе со Стивеном и Евой. Слёзы текли по щекам, но не от одного только едкого овоща. Они уже пропустили по паре стопок текилы и хохотали до слёз, когда кто-нибудь выдавал очередную глупую шутку.

Все двадцать студентов, размещённые в этом здании турбазы, столпились сейчас на кухне. Другие постояльцы, заглянув сюда, сразу понимали, что им лучше подождать. Ребята накрыли все три имеющихся в наличии стола, а журнальный столик в углу был уставлен бутылками и бокалами. Кто-то притащил в кухню магнитолу и включил звук на полную мощность, так что старенький кассетник еле справлялся. Жара заставила широко открыть окна, поэтому вся округа была в курсе происходящего.

Мартина была одета в джинсы с низкой талией и чёрную майку. Светлые волосы свободно лежали на плечах. Девушка почти не пользовалась косметикой, прекрасно сознавая, что и так хороша. Немного туши для ресниц и блеска для губ – вот и всё. Мартина с нетерпением ждала свидания с ним. Вряд ли кто-нибудь из однокурсников догадывался о чём-либо. Иногда она заигрывала с остальными студентами, чтобы подразнить его, её забавляло его отчаяние. Они копались в земле бок о бок, украдкой наблюдая друг за другом. Иногда он будто нечаянно касался её руки или ноги.

– Попробуй и скажи, как тебе? – Ева толкнула Мартину в бок и протянула ложку. – Достаточно остро?

– Нужно добавить, – ответила Мартина, всыпав в кушанье ещё перца чили. – В еде должен быть характер.

Вечер просто не мог быть более подходящим для концерта на открытом воздухе. Пылающий шар солнца словно балансировал на линии горизонта, украсив море сверкающей золотой дорожкой. В воздухе остался запах запечённого ягнёнка, которого подавали на ужин. Разнородная публика собиралась перед сценой. Вокруг, между разостланными на земле покрывалами, носились дети, кто-то купался в зеркально-гладкой воде. Неподалёку расположились байкеры. Эти суровые парни в летах потягивали пиво и наслаждались выступлением. Музыка, нечто среднее между попсой и роком, захватила слушателей, так что многие вскочили с мест и принялись танцевать.

Мартина с удовольствием отдалась приятному расслабляющему чувству, которое принёс алкоголь. Как хорошо отдохнуть после тяжёлого рабочего дня на раскопках, особенно такого удачного! Как раз перед самым уходом Мартина обнаружила арабскую серебряную монету, датированную 1012 годом. Все поздравили её с находкой, а девушка почувствовала непреодолимое искушение положить монету в карман, чтобы потом показать её отцу. Но пришлось довольствоваться лишь тем, что она подержала в руке драгоценную находку эпохи викингов.

Мягкий голос с хрипотцой пел о чём-то непонятном. Мартина пыталась вслушиваться, но ей удавалось разобрать лишь отдельные слова, поэтому она довольно быстро оставила свои попытки и просто получала удовольствие от музыки, танцуя с друзьями.

Время от времени девушка вглядывалась в толпу, ища глазами его. Пару раз ей даже показалось, что поодаль промелькнуло его лицо, но каждый раз она с сожалением убеждалась, что ошиблась. Мартина не могла ума приложить, почему он не пришёл на концерт. Юнас отвлёк её от размышлений, предложив прохладного пива. Девушка охотно согласилась.

Пару часов спустя Мартина сидела на крыльце пансионата, плотно зажатая между Марком и Юнасом, и думала о том, что слишком много выпила. Несколько ребят продолжили вечеринку, собравшись на веранде и пригласив с собой байкеров. Жара ещё не спала, хотя время уже приближалось к часу ночи. Мартина оставила надежду, что он придёт, а ведь мог хотя бы позвонить. Девушка порылась в сумке в поисках телефона, но обнаружила, что мобильника там нет. Она была слишком пьяна, чтобы по-настоящему разволноваться из-за пропажи. Лежит, наверное, где-нибудь в траве, потом его поищет. Она допила всё, что оставалось в стакане, и встала, чтобы пойти в туалет, – он находился рядом с главным входом, за углом.