Текст книги "Первая любовь (СИ)"

Автор книги: Мари Князева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Мари Князева
Первая любовь

От автора

Знакомьтесь…

Маша – очень хорошая девочка, у нее есть мама Валя, отчим Сергей и маленький братик Кирилл. Папы, к сожалению, нет, но все, кто есть, ее любят и заботятся о ней. Машенька у нас, в известном смысле, тепличное растение, с тепличными представлениями о жизни и чести.

Есть ее старый друг, хотя сама Маша совсем юная, с Глебом она дружит уже десять лет – правда, с перерывами. У Глеба есть мама Таня, папа Коля и целый ворох братьев и сестер. Глеб очень трудолюбив, но несколько разочарован в жизни. Будем это исправлять!

Соперник – Денис. Конечно, с такой долгой дружбой соперничать непросто, но он будет стараться. Не всегда по-честному) Дэнчик у нас городской мажор. Не то чтобы очень мажористый, но по сравнению с Глебом – есть немного.

Прошу любить и жаловать Дину (полное имя Динара). Это ОЧЕНЬ интересная девушка. Ей 25, она наполовину татарка (по маме), и на нее же сирота (но имеет кучу теток), наполовину русская. Она – профессиональный инструктор по йоге. Очень красивая. Умная, добрая. Измученная и печальная, ну вы уже поняли. Кем и чем – про то сказ впереди. Планирую написать об этом отдельный роман, но и в «Первой любви» часть интриги раскроется.

Пролог. 10 лет назад

Я стою на берегу мелкой, но довольно бодро текущей речушки и утираю мокрое лицо грязным рукавом куртки. На дворе ноябрь, вода в Сотимке ледяная, и я просто молча стою в одном резиновом сапожке, глядя, как второй уплывает за поворот бережка, и реву. Это чудесные сапожки, розовые с блестяшками и изображением разноцветного единорога на голенище. У меня никогда раньше таких не было и, наверное, уже никогда не будет. Это был подарок от бабули за отлично оконченную четверть, случившийся потому, что она выиграла в лотерею. У мамы таких денег подавно нет, и максимум, что мне светит теперь – черные пластмассовые калоши из местного сельпо. Это разрывает мое юное восьмилетнее сердце на части.

Позже я узнаю, что бабуля сказала про лотерею больше в шутку, а еще – чтобы я не клянчила у нее всякие глупости – и на самом деле деньги она копила постоянно, чтобы обеспечивать меня всем, что нужно, по мере необходимости. Но в тот момент – горе мое было безутешно.

– Ты чего ревешь? – прозвучал незнакомый мальчишеский голос у меня над ухом так неожиданно, что я чуть не подпрыгнула и напрочь забыла плакать.

Оглянулась и с любопытством и возмущением оглядела парнишку примерно моих лет в драных грязных спортивных штанах с вытянутыми коленками и примерно такой же фешенебельной курточке. К слову, это был явно не утепленный пуховик, а скорее ветровка, причем весьма древняя, вряд ли способная защитить ребенка от пронизывающего ноябрьского ветра с реки, однако мальчик даже не ежился – стоял спокойно, сунув руки в карманы растянутых штанов, и разглядывал меня с ленивым интересом. Закончив осмотр потертыми, растрескавшимися кедами, я вдумалась в суть обращенного ко мне вопроса, и к горлу тут же снова подкатил комок. Изо всех сил сдерживаясь, чтобы не зареветь, но при этом передать мальчику всю свою скорбь, я взвыла:

– У меня сапоог уплыыыл!

Его взгляд тут же скользнул куда надо – вниз по течению реки. Возможно, он даже заметил мелькнувший напоследок краешек розового резинового чуда – глаза его вспыхнули, и он вскрикнул:

– Не плачь, его еще можно спасти! Побежали!

Он даже слегка дернул меня за плечо, но я ахнула и беспомощно взмахнула руками, тут же наступив необутой ногой в мягкий мокрый прибрежный ил.

– Черт, забыл! – ухмыльнулся мальчик и вдруг в мгновение ока скинул с себя древние кеды и поставил их передо мной, сам оказавшись чуть не по щиколотку в ледяной грязи.

– С ума сошел! Простудишься! Заболеешь!

– Вот еще! Я не девчонка какая-нибудь!

– Хоть бы один дал, второй-то у меня есть…

– И что мне толку с одного? Надевай и пошли, пока твой сапог в море не уплыл!

Я сняла грязный носок с одной ноги и послушно нацепила кеды, сразу ощутив, как в них мокро и грязно, но чувство благодарности за такой широкий жест не позволило мне сказать об этом вслух.

Мы бежали по берегу, чавкая грязью, и несмотря на то, что мне было жалко доброго мальчика, который шлепал босиком по этому жуткому болоту, я не могла унять ликования в груди. Во-первых, я почему-то твердо уверовала в возможность спасения сапожка с единорогом. Во-вторых, мне было безумно приятно, что незнакомый человек принял такое участие в моих бедах – и это не говоря о том, что у меня вообще не было друзей в Филимоново, так как я приехала сюда впервые за долгое-долгое время, а общительностью не отличалась.

– А что, – кричала я, уже широко улыбаясь вместо того, чтобы плакать, – Сотимка в море впадает?

– Все же реки в море впадают! – орал мне в ответ мальчик, чуть поворачивая голову, но не снижая скорости.

– Так значит, тут рядом море?! – изумленно вопила я. Самый большой фанат моря, из всех людей на свете. Была один раз, в четыре года, но забыть никак не могла.

– Да неет! – махал рукой мальчик. – Она впадает в речку побольше, та еще в одну, и в конце море. Оно далеко!

– Как далеко?

– Ну, думаю, целый день идти придется. А может, и неделю…

– А если бежать?

– Тогда быстрее.

Бежать, на самом деле, пришлось недолго: за парой поворотов действительно обнаружилась отмель, к тому же перегороженная ветвистым бревном – там-то и притулился мой сиротливый сапожок, братец которого торчал у меня из подмышки. Однако лезть в реку было не вариант: я в прохудившихся кедах незнакомца, он – босиком. По земле бегал, да, но заходить по колено в ледяную воду – это уже за гранью разумного.

– Ничего, – авторитетно заявил мой рыцарь, – никуда не уплывет. Он там прочно застрял. Пошли домой за бродами.

И мы пошли. Дома у моего спасителя, которого, как оказалось, звали Глебом, нас обругали, переодели и заставили пить горячий чай. Я больно обожглась, потому что ужасно торопилась, так как боялась, что кто-нибудь придет на речку раньше нас, выловит мой чудесный сапожок и заберет себе. Конечно, это бессмысленно: второй-то у меня, но здравый смысл на тот момент не был моей сильной стороной.

У Глеба дома был целый детский сад: братик, сестричка и еще одно новорожденное дитя, с которым я не стла разбираться – так торопилась на речку. Мне выдали взрослые калоши, в которых положительно невозможно было бежать, зато они мягко обнимали и грели ноги. Глеб надел те же самые носки, которые снял, разувшись на берегу, и те же самые рваные кеды, а огромные резиновые сапоги высотой чуть ли не с него самого прихватил с собой. Помню, я очень удивилась, как это его мама не замечает, что у ребенка совсем прохудилась обувь, но потом поняла: маленький кулечек в пеленках занимал все ее время, которое она не тратила на приготовление еды и наведение порядка в доме. Для меня это было незнакомое явление – крохотный малыш – и казалось странным, что он имеет главенствующее положение в семье. Впрочем, долго думать об этом было некогда, мой ум был полностью поглощен жаждой отвоевать свое имущество у стихии.

– Как ты его утопила-то? – спросил Глеб по пути на речку.

Теперь у нас не получалось торопиться из-за моей обуви, и мы могли спокойно разговаривать.

– Наступила в воду, провалилась в ил, сразу ногу отдернула – а сапог остался. Но из песка он успел вынырнуть – и поплыл.

– А зачем в воду-то полезла? Растяпа.

Хотелось обидеться на такое слово, но совесть не позволяла. Пусть сначала сапог мне достанет, а уж потом обижусь. Или это была не совесть, а наоборот…

– Я не растяпа. Я исследователь. Морских глубин!

Глеб расхохотался, но потом вдруг резко посерьезнел и, приблизив ко мне лицо, прошептал:

– А у меня есть тайная пещера. Знаешь, кто такие спелеологи?

– Нет! – ответила я ему в тон, восхищенно.

– Это ученые, которые исследуют пещеры. Я тоже хочу таким стать. Моя совсем небольшая, но надо же с чего-то начинать…

Я даже остановилась и с замиранием сердца спросила:

– А ты… мне покажешь?

Глеб смерил меня оценивающим взглядом – очень серьезным и цепким. И кивнул:

– Вроде, ты надежный товарищ. Пойдем. Завтра. После обеда.

Сапожок мой оказался на месте – в ветках упавшего дерева. Глеб надел броды – ему пришлось закатать их поверху – и легко прошлепал по воде к розовому резиновому комочку. Моему восхищению не было предела! Я скакала, и смеялась, и хлопала в ладоши:

– Урра! Спасибо тебе большое-пребольшое! Ты самый лучший спасатель резиновых сапог!

Глеб тоже радовался, смущался и распускал перья: мол, да, я такой… Я позвала его в гости, но он наотрез отказался:

– Надо маме по хозяйству помогать.

Однако пообещал завтра зайти за мной, чтобы отвести в пещеру. Узнал адрес, и мы попрощались.

Это мое самое первое воспоминание о Глебе. Мы с ним стали хорошими друзьями. Самыми лучшими. Я приезжала в Филимоново каждые каникулы на протяжении двух лет, но когда мне исполнилось десять, мама переехала в город со своим новым мужем, и эта дружба прекратилась. Я вспоминала Глеба, но со временем все реже и реже. И наконец его лицо совсем стерлось из моего сознания.

Глава 1. Дорога домой

МАША

Я ехала домой – было у меня такое, неизвестно откуда взявшееся ощущение. На самом деле, я никогда не жила в Филимоново, кроме как на каникулах, но так как это была малая родина моей мамы, и сама она в очередной раз переселилась сюда, то можно сказать, что тут мои корни. Родительский дом. Начало начал. Правда, родительница моя живет здесь не с моим родителем: папа погиб десять с лишним лет назад – но с дядей Сергеем у нас установились тоже очень дружественные, вполне родственные отношения. Он даже настаивал, чтобы я называла его отцом (но не папой), и я старалась как могла на людях исполнять этот долг. Дядя Сергей заботился обо мне на протяжении последних восьми лет почти непрерывно и не отказывал ни в одной разумной просьбе, хотя у него было двое детей от первого брака, а теперь еще и мой маленький братик, рожденный моей мамой два года назад.

Милым человеком дядю Сергея не назовешь: он довольно суровый мужчина, редко улыбается и в педагогических вопросах строг – но я знаю, что он добр той особенной добротой, которая иногда маскируется подо все, что угодно, кроме самой себя. Бывало даже такое, что мама требовала наказать меня, а ее муж спускал все на тормозах. Я же девочка, меня жалко. Впрочем, добротой членов своей семьи я никогда не злоупотребляла, поэтому особых причин для угрызений совести не имела вообще. Сейчас же, в частности, у меня были все поводы гордиться собой: я хорошо окончила школу, поступила, как и мечтала, на ин. яз. и нынче напрявлялась в Филимоново для проведения летних каникул вместе с мамой и маленьким братиком.

Моя душа была переполнена радостными ожиданиями и светлыми надеждами на счастливое будущее. Настроение зашкаливало за все возможные отметки, окружающий мир казался мне наполненным неисчерпаемыми чудесами и возможностями. И все эти люди, что толпились вокруг меня в душном ПАЗике с сумками, сетками, рюкзаками и граблями, были прекрасны. Когда меня толкали, я извинялась, когда наступали на ногу, искренне прощала, когда освобождалось место, с готовностью предлагала его кому-нибудь из стоящих рядом. В какой-то момент Вселенная вернула мне любезность: автобус мотнуло на повороте, и я чуть не упала на молодого человека, сидевшего передо мной и неотрывно смотревшего в экран своего смартфона. Он нехотя поднял голову, посмотрел на меня, но раздражение в его взгляде быстро сменилось на радостное удивление.

– Простите… о, простите, пожалуйста… – забормотала я смущенно, но юноша сверкнул улыбкой и возразил:

– Ни в коем случае! Это я должен извиняться!

Он сунул телефон в нагрудный карман рубашки, подхватил лежавший на его коленях рюкзак и резко встал, распрямившись, как пружина.

– Садитесь, пожалуйста!

– Нет-нет, спасибо! Я постою…

– Вот еще не хватало! Садитесь, я настаиваю!

Я принялась оглядываться в поисках более достойного претендента на сидячее место, бормоча:

– Тут вполне удобно стоять…

Справа мелькнула широкая спина полной бабули. Я осторожно протянула руку и тронула ее за плечо:

– Пусть лучше пожилой человек сядет… – но не успела ничего сказать женщине, как на кресло плюхнулся юркий жилистый дед.

Поднимать его было неудобно, и мы с услужливым молодым человеком остались стоять вдвоем, бок-о-бок, онемев от неожиданности.

– Я говорил, надо было садиться! – прошептал мне на ухо парень, наклонившись совсем близко, отчего на меня пахнуло слабым, но терпким запахом мужского парфюма.

– Ничего, – ответила я тем же тоном. – Я молодая, постою.

– Далеко вам?

– Филимоново. Полчаса еще примерно…

– В самом деле? И я в Филимоново. А вы по какому адресу?

– Не знаю. Я в первый раз, меня встречать будут.

– К друзьям?

– К родственникам.

– Какое совпадение! Я тоже. Не в первый раз, но к родственникам. Денис, – он выкрутил для меня правую руку, и мне пришлось ее пожать:

– Маша.

– Классное имя! Мне очень нравится. Машенька, Манюня, Масяня – столько вариантов!

Я смущенно улыбнулась. Если бы не мое радостное настроение, сейчас надела бы наушники и уткнулась в телефон, чтобы избавиться от неловкости, но тут принялась разглядывать нового знакомого. Денис был высок и строен, даже немного худощав, но в целом приятен на вид. Темные волосы падали на лоб модной, но не слишком длинной челкой. Узкое лицо приветливо улыбалось серо-голубыми глазами и аккуратными губами правильной формы. На нем была бежевая клетчатая рубашка с коротким рукавом и синие шорты до колен. Хорошая одежда и хорошо сидит по фигуре.

– Раз уж мы познакомились, давайте перейдем на ты, – не сбавляя оборотов, предложил Денис.

Я кивнула: почему бы и нет? Я в Филимоново надолго, надо ведь общаться с кем-то. Я смутно опасалась, что местная деревенская молодежь придется мне не по вкусу, и хотя снобизм мне чужд, зато у меня очень тонкая душевная организация – порой даже хотелось, чтобы она была чуточку потолще, но увы – художника каждый может обидеть.

– Отлично! Так и к каким родственникам ты едешь, Маша?

– К маме.

– К маме?! В первый раз?

– Она полгода назад сюда переехала, до этого мы вместе в городе жили. И в доме ее мужа я еще не была.

– Отчим?

– Э… да… отец… – я ужасно смешалась и покраснела. – Ну, то есть, отчим, но я его называю отец. Иногда.

Господи, ну и дура…

– Ясно. А родной где? В разводе?

Качаю головой:

– Умер. Десять лет назад.

– Черт… прости, не хотел расстроить.

– Ничего. Откуда тебе было знать?

– Учишься?

– Почти. Школу закончила, поступила в универ.

– На кого?

– На учителя английского. Но смогу и переводчиком работать.

– Ништяк! Нужная профессия. Обязательно одним из языков китайский возьми…

– Зачем?

– А то ты не знаешь! Лет через пятьдесят все будем на китайском разговаривать, а кто не сможет – того в расход.

Я поежилась.

– А ты сам учишься?

– Ага. На программиста. Третий курс закончил. Еду к родакам, навестить.

Помолчали немного.

– Давай, может, встретимся как-нибудь? – слегка зарумянившись, предложил Денис. – Нам, городским, надо вместе держаться…

Сразу после этих его слов автобус тряхнуло так, что мы вместе чуть не рухнули на юркого деда, сидевшего под нами. Но Денис не растерялся – подхватил меня сильной жилистой рукой и прижал к себе. Его запах окутал меня снова, даже голова слегка закружилась.

– Стоишь? – спросил он очень мягко, потихоньку ослабляя хватку.

– С-стою, – пролепетала я, отнюдь не уверенная в том, что не рухну, если он меня совсем отпустит.

Опыта в обнимашках с молодыми людьми у меня почти совсем никакого не было: я училась в лицее в девчачьем классе, и с мальчиками мы пересекались очень редко, а на свидания, куда я все же иногда получала приглашения, меня не пускала мама. Она всегда говорила, что мне рано думать о таких вещах и надо сосредоточиться на учебе…

– Так… что, дашь мне свой номер? – Денис уже отстранился сантиметров на десять, но его сухая горячая ладонь все еще придерживала мое плечо.

Если бы я помнила свой номер! В голове стоял густой туман.

– Давай лучше я сама как-нибудь за тобой зайду, – предложила я. – Ты где живешь?

– На Клубной, у реки. Большой зеленый дом с желтыми ставнями…

– Запомнила!

– Как в старые-добрые времена? – ухмыльнулся Денис.

Расстроился, наверное, но виду не подал.

– Они самые, – кивнула я.

Глава 2. Старый знакомый

МАША

– Мам, я пойду вишню подергаю! – прошептала я на ухо родительнице, тихонько выйдя из спальни, где только что укладывала маленького братика, на кухню.

– Кофту надень, – так же еле слышно ответила мама, не переставая месить тесто. – А то быстренько обгоришь.

– Маам… жарко же!

– Вот именно. Самое пекло.

Я раздраженно вздохнула и принялась натягивать тонкую хлопчатобумажную толстовку на замке. Мама права: кожа у меня белая, как молоко, под солнце ее подставлять опасно – и так вся в веснушках уже. Но одеваться все равно не хочется.

– И панамку! – шипит мне в спину родительница.

Я снова вздыхаю и накидываю капюшон.

На улице – как в печке. Солнце палит нещадно, и я моментально взмокаю. А мне еще на дерево лезть! На нижних ветках все давно оборвано. К сожалению, мои навыки лазанья по деревьям оставляют желать лучшего, и надо бы взять лесенку, но я не знаю, где она лежит, а возвращаться в дом и спрашивать у мамы не хочется. Поэтому я принимаюсь изящно изображать бегемотика, взбирающегося на пальму. Но не успеваю забраться высоко: буквально в полуметре от земли меня подхватывают чьи-то сильные руки, прокручивают вокруг своей оси и ловко, но не больно укладывают на траву. Я почти не ударилась, только затылком – совсем чуть-чуть, но мой изнеженный организм уже готов рассыпаться на ходу: голова гудит, в глазах все поплыло. Я различаю только силуэт склонившейся надо мной темной громады. Громада замирает на несколько секунд, а потом ошарашенно шипит незнакомым басом:

– Маша?!

Я ненадолго закрываю глаза и снова открываю – картинка становится четче. Молодой человек, некогда коротко стриженый, но уже обросший – волосы упрямо торчат во все стороны легкими завитками. Лицо – незнакомое, довольно симпатичное. Обычный такой молоденький паренек. Очень загорелый, с выраженными скулами, упрямым подбородком и внимательным взглядом синих глаз. Ниже шеи – ничего. Топлес. И на это тоже приятно смотреть.

– М-Маша, – бормочу растерянно. – А ты кто?

– Я Глеб… – Он тоже ужасно растерян и смущен. Принимается поднимать меня, бережно придерживая за плечи. – Слушай, ты прости меня, пожалуйста, я думал, к соседям вор залез… а ты… тут живешь?

Я стою на ногах крепко, но голова ужасно кружится и хочется присесть на землю.

– Угу… – жмурюсь и наклоняю голову, насколько это прилично, когда так близко к тебе стоит другой человек.

– Ты меня… не помнишь? – в голосе Глеба легкая грусть.

А я пока просто пытаюсь прогнать мушек, что мельтешат в глазах.

– Хм… не очень.

– Мы с тобой дружили когда-то… много лет назад.

Конечно, кто-то скажет, что восемь лет – это не так уж и много, но если это половина твоей жизни, то все представляется иначе.

– Глеб… – шепчу я ошарашенно, подняв глаза на молодого человека. Мушки умчались, даже не помахав на прощанье лапками.

Я смотрю-смотрю на него, как завороженная, и не могу узнать. Лицо своего детского деревенского друга я вообще помню смутно, но сейчас передо мной совсем другой человек. Взрослый, почти мужчина. Он смотрит на меня иначе, нежели тот мальчик в вечно драных штанах. Штаны, к слову, примерно те же самые, только немного отросли вместе с хозяином за 8 лет и потеряли половину, превратившись в шорты. Но они по-прежнему изношенные и грязные.

Глеб поймал мой взгляд на своем единственном предмете одежды и густо покраснел. Принялся вертеться и тараторить, чтобы отвлечь мое внимание:

– Вот уж не думал, что мы еще когда-нибудь встретимся. Куда ты пропала тогда? Я… – он запнулся, покраснел еще больше и принялся ходить туда-сюда.

– Мама в город переехала, – ответила я с сочувствием. – Мне тоже хотелось тебя увидеть, но… кто отпустит десятилетнюю девчонку одну за 500 км или повезет ее туда ради такого же мелкого приятеля?

– Жаль, что у нас тогда не было телефонов, да? – на лице Глеба расцвела широкая улыбка – даже не верилось, что ему жаль.

– Угу, – согласилась я. – Теперь все иначе. Наверное, даже у твоей младшей сестры есть свой телефон?

Он отрицательно покачал головой:

– Нет. Мелкая еще для такой роскоши.

– Но ведь она ходит в школу?

– Да, во второй класс перешла.

– Как же вы держите с ней связь?

– По старинке. Как мы с тобой держали во времена нашей дружбы.

Я смущенно улыбнулась, а потом стала оглядываться, чтобы узнать место. И действительно, пазл в голове начал складываться. Они перекрасили дом, но по форме он был все тот же: довольно большой и добротный, из тесаного бревна, обшитый тонкими досочками. Раньше он был желтовато-коричневым, но теперь стал синим, с яркими зелеными наличниками на окнах.

– А я не узнала… – пробормотала я. – Все так изменилось… У тебя не появилось еще братьев и сестер?

– Нет, – усмехнулся Глеб. – К счастью, нет.

– Почему к счастью?

– У нашей семьи закончились дырки на ремне.

Я непонимающе уставилась на него.

– С каждым ребенком мы затягивали пояс все туже, – пояснил Глеб.

Я подумала еще немного и наконец в голове у меня прояснилось. Эти идеи были чужды мне: я никогда не сталкивалась с настоящей нуждой. Меня всегда хорошо обеспечивали: родители, потом бабушка с дедушкой, потом дядя Сергей. Я никогда не выбирала между покупкой двух необходимых вещей – у меня всего было в достатке. И мне очень нравились братья и сестры Глеба, в детстве я иногда играла с ними – это было очень интересно, особенно с мелкими. Как будто у тебя кукла, только живая. Пищит, смеется, кушает… Мой маленький братик Кирилл тоже нравился мне, хотя я уже и вышла из возраста игры.

– А я хочу много детей, – в задумчивости пробормотала я.

– Тогда тебе нужно много денег, – насупился Глеб. – Или богатого мужа.

– Деньги – это ведь не самое главное, – возразила я не по существу вопроса, а скорее на эмоциях.

– Но это важно. Очень. Особенно когда их нет.

Я пожала плечами: в моем возвышенном воображаемом мире проблема денег не существовала. Она была слишком мелкой, низкой, неинтересной, чтобы брать ее туда. И теперь мне казалось, что мы с Глебом очень далеко разошлись, не только физически, но и морально.

– И что же? Ты планируешь посвятить жизнь деньгам?

– Уж точно не нищете.

– Звучит ужасно, – передернула я плечами. – Оскорбительно для твоих родителей и всего, что они дали тебе…

– Тебе легко рассуждать об этом, – голос Глеба едва заметно завибрировал, меж бровей залегла гневная складка.

Он, наверное, хотел сказать что-то еще, но вместо этого сжал губы и, развернувшись, пошел прочь. А я смотрела ему вслед, и мне было обидно, что мы вот так поспорили, едва встретившись через много лет. Я ощущала его почти родным человеком, только потерянным на время, а теперь найденным. Мне было больно оттого, что он так думает о жизни – именно близким людям такое прощать труднее всего. Но еще больнее было понимать, что он на меня обиделся.

Я вернулась в дом и стянула ненавистную кофту, которая уже почти приплавилась к телу.

– Ты познакомилась с соседом, малышка? – ласково спросила мама.

– Нет, мы давно знакомы. Мам, разве ты не знаешь, что это тот самый Глеб, с которым я дружила в детстве?

Она покачала головой:

– Откуда же мне было это знать? Он так изменился, вырос…

– Да, и не только в этом.

– А в чем еще?

– Что-то все про деньги говорит. Будто это самое главное в жизни.

– Не обращай внимания, это юношеский максимализм.

– А у меня он в чем проявляется?

– А ты уже взрослая. Серьезная и мудрая девица.

– Мам, мы же с ним одного возраста!

– Ну так известный факт, что девочки раньше взрослеют. Внутренне ты старше него года на три, а то и на пять.

– Значит, мне надо дружить с 21-летним молодым человеком? – сразу вспомнился Денис из автобуса.

– С кем это ты там дружить собралась?

– Я уже взрослая! 18 лет, и студентка…

– Самое время дров наломать!

– А когда время?

– Вот закончишь институт…

– Ты же сама сказала, что я взрослая и мудрая.

– Да. И в данный момент твоя мудрость в том, чтобы сосредоточить свои усилия на учебе.

– Я с ума сойду, если буду только над учебниками сидеть.

– Найди здесь подружку. И с Глебом дружи. Он хороший мальчик, из хорошей семьи.

– Из хорошей? Тебя не смущает, что они… ну, небогатые?

– Нисколько. А тебя?

– Меня тоже нет. Но Глеба, кажется, смущает.

– Это все тот же максимализм. Бедность – не порок, если люди порядочные. А они работают, не пьянствуют, много детей воспитывают. Очень хорошие люди. Верующие к тому же.

Я кивнула и обняла маму за талию. Мне стало намного спокойнее – я поняла, что у нашей с Глебом дружбы есть шанс. Решила сходить к нему завтра утром и предложить ему начать наше повторное знакомство сначала. Думала даже испечь для этого печенье по бабушкиному рецепту, чтобы угостить всю их семью, но вспыльчивый сосед меня опередил – явился на закате сам. Время было уже не раннее – часов десять вечера. Смуглые щеки моего детского друга алели румянцем, а в руках он мял крошечный букетик незабудок, таких же синих, как его глаза.

Я как раз уложила Кирю спать и вышла на крыльцо в последний раз перед сном вдохнуть свежего воздуха. Дневная жара только-только спала, с реки повеяло свежим ветерком.

– Слушай, ты прости, что я так вспылил… – помявшись, пробормотал Глеб, не глядя на меня и продолжая теребить тонкие стебельки цветов. – Это просто… от переизбытка эмоций… не ожидал тебя увидеть… Но я очень рад, что ты приехала… и что помнишь меня…

Договорив, он решительно поднял глаза на мое лицо и, кажется, покраснел еще чуточку гуще. Грудь его ходила ходуном от взволнованного дыхания. Я улыбнулась.

– Что скажешь? – не выдержал он моего молчания.

Я вздохнула:

– Скажу, что еще немного – и от твоего букета останутся одни обрывки.

Он резко опустил голову вниз и расстроенно причмокнул языком:

– Черт!.. Это тебе… но теперь уже стыдно вручать. Сейчас я еще один нарву…

Глеб шустро развернулся на пятках, но я успела схватить его за предплечье:

– Стой! Не вздумай! Отдай этот. Мне нравится. Незачем живые цветы рвать… лишние.

Он послушно отдал мне измученные растения, тепло коснувшись моих рук своими крупными смуглыми пальцами. От этого ощущения по спине пробегали мурашки.

Мы сели на завалинку, совсем близко, но не касаясь ногами друг друга, благодаря тому, что я скромно сжала колени. Разложила на них букет и заново пересобрала, отрывая лишнее и совсем измученное. Результат получился вполне сносный.

Небо было еще голубым, а воздух – золотистым, но он не обжигал, а скорее ласково гладил. Пение птиц доносилось откуда-то сверху, мирно шелестели деревья.

Глеб нервно потирал руки друг об друга, не зная, куда их девать.

– Расскажи мне, как ты жила все это время, – попросил он. – Почему твоя мама решила переехать в город, а теперь вернулась?

Я охотно принялась объяснять:

– Когда папа умер, мама почти сразу сюда вернулась: жилья своего у нас не было, а снимать да еще ребенка обеспечивать она не могла. Меня, конечно, хотела с собой увезти, но бабушка встала горой: что за образование ребенок в деревне получит!

Глеб слегка нахмурился – похоже, это тоже была больная для него тема. Я не стала заострять на этом внимания и продолжила:

– В общем, я осталась у бабушки по папиной линии, а сюда только на каникулы приезжала. А потом мама вышла замуж за дядю Сергея и уговорила его переехать в город. Я ведь ее единственный ребенок была тогда, мы с ней очень скучали друг по другу…

– Почему твои родители не завели еще детей? Ну, когда папа был жив…

– Хотели, но здоровье не позволило – так мама говорит. А потом вдруг позволило – у них с дядей Сергеем родился мой братик Кирилл. Они еще полтора года с ним прожили в городе, но потом у отца кончилось терпение. Он работал без выходных, целыми днями, чтобы оплатить жилье и все остальное: мама-то не работала, с Кирей сидела. И полгода назад он сказал, что с него хватит. Что он видал такую жизнь в телевизоре: ни жены, ни детей – одна работа и сон. И они вернулись сюда. У дяди Сергея тут свой дом – вот этот. В нем всем места хватает. И работа есть, и хозяйство…

– Почему он не продал дом и не купил квартиру в городе?

– Дом большой и хороший, но много за него не выручишь, потому что далеко от города. Ничего приличного там на эти деньги не купишь. К тому же, я выросла. Со мной больше не надо нянчиться – так дядя Сергей сказал. – Я вздохнула и с гордостью добавила: – Я теперь студентка…

– На кого учиться будешь? – к любопытству в голосе Глеба явно примешивалась грусть.

– На учителя английского.

– В самом деле? Ну-ка сбацай чего-нибудь.

Я закатила глаза:

– Ты не оригинален!

– Да я и не рассчитывал… Давай, Лондон из зе кэпитал оф Грейт Британ, – при этом он поправил пальцем несуществующие очки и сделал очень комично-серьезное выражение лица.

– I missed you so much[1]1
  I missed you so much (англ.). – Я так по тебе скучала.


[Закрыть]… – ляпнула я, не подумав.

– Что?

– Я сказала, очень красивый закат.

– А чего тогда так покраснела?

– Вовсе я не краснела! Тебе показалось.

– Вот, теперь еще сильнее…

Я сморщилась и сжала губы – ужасно хотелось ему отомстить за это смущение. И я знала способ: прицельным выстрелом, без предупреждения, ударила пальцем прямо между ребер. Он моментально скрутился пружиной и, нервно засмеявшись, принялся отбиваться:

– Маруся! Не смей! Да я тебя…

Мы оба стали хохотать, одновременно пытаясь не дать друг другу возможности подобраться к своим бокам и при этом пощекотать противника. В конце концов, Глеб скрутил меня сильными руками и прижал к себе, громко шипя:

– Все-все, успокойся, малявка! Пусть будет ничья!

Я перестала вырываться и на мгновение замерла в его крепких объятиях. Нам обоим моментально стало неловко.

– И кто еще тут из нас малявка! – пробормотала я, не глядя ему в глаза, чтобы немного убавить эту неловкость.

– Известно, кто! – он медленно, словно нехотя расцепил руки, отпуская меня. – Ты!

– Я на три месяца тебя старше!

– Зато ты низенькая, худенькая и слабенькая! Значит, малявка!

– Давно ли ты меня обогнал?

Восемь лет назад мы мало отличались комплекцией.

– Не знаю. А хотел бы знать. Ну почему же ты исчезла так надолго?.. – он вдруг отвернулся, лицо его слегка помрачнело.

Я тронула за плечо:

– Обиделся?

– Немного.

– Врешь.

– Вру. Капец, как обиделся. Ждал, ждал… а ты так и не приехала.

– К бабушке ходил?

– Ходил. А что толку?

– Ну прости.

– Ты не виновата.

– А все-таки прости. Это было не по-дружески.

– Ладно. Прощаю.

Я хотела расспросить про его жизнь без меня и планы на будущее, но тут мама высунулась из двери и зашипела:

– Вы чего тут шумите? А ну быстро спать! Почти одиннадцать!