Текст книги "Так говорила женщина"

Автор книги: Маргит Каффка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

Так говорила женщина...

Перевод Ксении Лобановой

Я хочу уехать. Нет, ты не понимаешь. Всегда куда-то ехать.

А куда? Господи, не знаю и не хочу знать. Но только не туда, куда бы ты меня увез. Неважно, забудь! Пока принесут чемоданы, пока ты составишь план, рассчитаешь бюджет, я уже перехочу. Соседи и слуги начнут обсуждать... Нет, так, как хочу я, никогда не случится. Правда, никогда.

Но если бы я однажды решила отправиться в путешествие – как есть, без всего, через десять минут быть на вокзале, без багажа и долгих прощаний, и чтобы никто не спрашивал зачем, почему. И пусть бы поезд вез меня и вез, а я бы и не знала, где окажусь. Расправила бы легкие крылья, стала свободной, сильной и точно знала, что мне нужно делать.

Может, отправиться в большой город? Бежать по широким, светлым улицам, мокрому асфальту, вдыхая влажный, дурманящий воздух. Наступает вечер. В безумно-желтом свете изогнутых фонарей всплывают незнакомые лица и исчезают во тьме, словно тени. Нищие, газетчики, носильщики, запах каштанов, большие яркие театры и шумная жизнь, полная надежд, – вот чего я хочу. Хочу быть каплей в огромной волне, подниматься, падать и снова подниматься из глубин на самый верх, отражая свет.

Театры, аплодисменты. В полусне часто слышу, как вокруг меня поднимаются, бушуют и снова замирают тысячи, сотни тысяч голосов. Торжество успеха. Не знаю, но мне иногда снится, будто я стою среди них в свете миллиона софитов, блестящая, прекрасная, опьяненная. И взгляды ликующей толпы проходят сквозь меня и обрушиваются, как дождь из нежных и мягких стрел. Я вдыхаю аромат восторга и начинаю расти, становлюсь все выше и выше.

Или поехать к морю? Затеряться на солнечных, экзотических островах с причудливыми мраморными дворцами, что хитро улыбаются из-за оливковых деревьев. Где небо всегда голубое и чистое. А может, увидеть бурные, мутные северные воды, на берегах которых виднеется храм Бальдра, и сокол парит над ладным кораблем Фритьофа. Вот бы стать белоснежной принцессой и лить слезы, пока вдали не раздастся песнь давно забытого седовласого Браги. И чтобы свирепый ветер без устали дул мне в лицо.

Или в горы? Посмотреть на чистый снег, пока он еще не растаял. Интересно, о чем молчат заброшенные летние домики, замерзшие воды и одинокие, тихие парки? О чем мечтают ничем не потревоженные покрытые елями горные склоны? Чем живут деревни и крестьяне, невидимые для мира? Я хочу туда, где никто никогда не бывал, заглянуть во все тайные уголки.

Ты не прав. Я хочу не просто любви, а новой любви. Иногда я задумываюсь об этом, представляю нежные поцелуи, легкие мгновения и тихое, тайное венчание. Свадебные подушки – когда-нибудь они же будут лежать в гробу. Я уже вижу трагический исход этой любви, удушающе печальной, совершенно незабываемой, мечтательно короткой и предельно ясной. Но есть ли там, снаружи, на свободе волшебные люди?

Людей – незнакомых мне – там предостаточно, но я хочу и дальше видеть в них незнакомцев. Им нет дела до меня, да и я не хочу их знать. Они просто встречаются на моем пути, и никто не знает, кто они и куда торопятся в поздний час. Но в этой суетливой толпе они решают важные и сложные вопросы. Именно от этих людей зависит благополучие мира: хлеб, жизнь, машины, рождение и смерть, земля и звезды. Я имею в виду эту особую спешку, жизнь, в которой каждое слово, каждое движение обладает роковым смыслом.

К этому моменту я устану и закрою глаза. Вот бы снова найти то большое зеленое озеро с водорослями. Я бывала там раньше. Сосны на высоких горных склонах отражаются в неподвижной, гладкой воде. Маленькая лодка тихо плывет по волнам и уносит меня далеко-далеко, туда, где в мертвой тишине ольховые деревья склоняют ветви в прибрежную воду. Со дна молча и угрюмо поднимаются цепкие водяные хвощи, и среди них, на поверхности воды, плавает противная желто-зеленая ряска. Потом наступили сумерки, стало пасмурно, небо заволокло тучами. На лесистом склоне уже виднелись алые пятна заката. Над водорослями жужжали миллионы комаров, а между ними беспокойно летали ласточки, кончики их острых крыльев иногда касались воды. Кто-то за моей спиной управлялся с веслом и рассказывал о последних жертвах озера: утром, в день Вознесения, две девушки из соседней деревни пришли на озеро в белых платьях, чтобы предать душу Господу. Опознали их по свидетельствам об исповеди. Поначалу у меня защемило сердце, меня охватил страх, а потом я подумала: какая разница! И с этой минуты ощутила такое спокойствие, такое бесконечное и полное умиротворение, какого никогда в жизни до этого не испытывала. Хорошо бы еще разок так отдохнуть.

Куда дальше? Дальше я мирно покину убежище смерти и снова отправлюсь в путь. Вот бы снова стать хозяйкой жизни, выманить ее из неподвижных камней и расщелин, из покрытых мхом ран матери-земли. Помнишь? Кажется, ты был тогда со мной. Луна уже взошла, и мы с тобой оказались на какой-то дороге, неподалеку извивался ручей. Там были деревянные каналы для воды. Они удерживали воду высоко над руслом реки, а затем спускали ее, чтобы запустить мельницу. Светила луна. Наверху, между балок росла спутанная, тонкая горная трава. Сквозь нее и сквозь щели старых замшелых досок с огромной скоростью струилась сверкающая вода и омывала горные склоны. Там рос великолепный зеленый мох, а в русле реки распускались огромные пышные листья, сквозь которые проникал лунный свет. Я заткнула уши и встала у перегородки. Нескончаемый поток превращался в музыку, тонкий, изящный, мелодичный звук, и тут я увидела.

Увидела, как лунный свет озарил горный склон, и в немой тишине явились стройные девушки и стали тихо приветствовать друг друга: «Добрый вечер, добрый вечер!» Они не были похожи ни на обычных бледных призраков в длинных одеяниях, ни на женщин со спутанными волосами, один только взгляд которых из-под белой вуали несет смертельную опасность. Эти будто наполовину вымышлены, в них есть удивительно красивая и в то же время пугающая правильность, но в чем именно, сказать невозможно. Они мне показались довольно изящными. Темп их шагов бесконечно точен, когда они тихо и медленно приближаются к арке в скале. Там они безмолвно останавливаются, встают в круг и поворачиваются лицами к узкой пещере. Похожие на летучих мышей, трепещущие, странные монстры уже приближаются к ним, с раболепным усилием устремляясь вниз по крошечным отверстиям в стене. И вот появляется другой, самый крупный, который сидел над входом в пещеру. Я вижу его движения, как он спускается, расправляет крылья, сжимает жилистые перепонки и ползет вниз под арку. О, как ясно я это помню! Они все там, злые духи отравленных человеческой рукой гор, новорожденные чудеса природы. Они неподвижно ждут, в то время как роса стекает с древнего горного мха. Ждут. Может, из узких, темных и тайных глубин пещеры явится великий дух, прародитель гор, которого никогда не видел ни один человек, перед чьим взглядом они все трепещут. Я увидела или, скорее, почувствовала, что среди них были те две девушки.

Не смейся! Естественно, ты ничего не видел, эти чудеса происходили у меня в душе. Только я могла видеть и слышать то, чего не мог никто другой, а теперь я потеряла и это. Но я еще могу все вернуть, нужно лишь снова выучить язык тайн, снова встать перед воротами и заглянуть внутрь... А тогда, может, я бы увидела духа гор, если бы ты вдруг не окликнул меня. Потому что проголодался.

А помнишь, как мы проезжали через деревню лунной ночью? Народ праздновал свадьбу, они тихо прошли мимо нашего экипажа и о чем-то шептались. Возможно, это были состоятельные крестьяне, невеста была стройной, в белых туфельках, с длинной вуалью. Она легко шла по пыльной дороге и улыбалась, все улыбались. Куда они идут? – подумала я, – может, их манят неизвестные искаженные страхи, удушливые будни или залитые лунным светом тайны? Знаешь, я хотела бы еще раз заглянуть в эти таинственные глубины, трепетно рассматривать скрытый вуалью Божий образ, и лучше мне не знать, что за завесой ничего нет.

Что еще остается для меня тайной, о которой я не осмелюсь даже подумать? Грех. Для меня он все еще тайна. Я хочу познать грех вблизи, но не изнутри. Может, стоя за окном, чтобы не вдыхать его запах. Противный, подземный, есть в нем какая-то грубость и вульгарность, но я жажду понять его тайный смысл. Наверное, так. Вот я еду за границу, в какой-нибудь большой город. Наверное, ты вместе со мной. Уже вечер, мы куда-то торопимся. Внезапно наступает зловещая тишина, будто ведьма прокляла это место. Ни трамвая, ни носильщика, ни души на старой, усыпанной деревянными домами, узкой улочке. А может, это место действительно проклято? Из-за красивой, старой, фиолетово-серой каменной церкви показались женщины и торопливо разошлись в разных направлениях. Я знаю, ты хочешь сказать, как назывался город, где мы тогда останавливались. Где грязные, с растрепанными волосами девушки забирали одежду из лавки старьевщика или ломбарда и почти ничего не ели. Но мне не это нужно. В той странной тишине, в лиловых сумерках, где свет фонарей смешивался с лунным светом, я бы хотела осветить их души. В тот же вечер и в тот же час они тоже, бедные, чувствовали, что что-то не так. Я точно знаю.

Ласточки кончиками крыльев касались воды и ряски. Мудрые птицы, ласточки. С ряской, кстати, только играть и есть смысл. Касаться ее можно лишь слегка, для виду, иначе со дна поднимется мутная грязь. Она тянется вверх, к свету.

Свет обрушивается на меня и обволакивает, купая в мерцающей белизне. Вот она, жизнь! Наверное, у каждого бывают моменты, когда гуляешь под солнцем и мягкие весенние лучи желают тебе доброго утра. Тот самый свет. Вот бы поселиться в прекрасном, светлом дворце, вокруг которого растет душистый чубушник, белый жасмин и усыпанный красными цветами боярышник. Каждое утро я бы надевала новое красивое платье. У меня бы было много платьев. Одно чисто-белое, серьезное, с большими складками, другое – черное, легкое, как полупрозрачные облака, покрытое блестящей серо-голубой тонкой вуалью. Есть еще платье в рюшах, персиково-розовое, или изящное болезненно-лиловое платье, покрытое кружевами. Еще платье из желтой парчи, вышитое серебром. И вот наступает долгий сонный вечер, я лежу на шкуре белого медведя, а на мне изящное вечернее платье пурпурного цвета, оно плотно облегает плечи и фигуру, и на открытой шее сверкают прекрасные бриллианты. Вот бы примерить его. Я лишь отдаю приказы слугам и мечтаю, когда зацветут лилии. И никакой суеты. Просто выйти утром из ароматной, теплой ванны, покататься на прекрасной лошади, выпить обжигающего вина из изящного кубка, вдохнуть аромат великолепных южных цветов, укутаться в мягкие, нежные, красивые ткани, протянуть руку помощи и делиться со всеми, кто нуждается.

Знаю, все это утомило бы меня. Есть ли надежда переродиться? Если все мои желания исполнятся, и я познаю все удовольствия, значит ли это, что жизнь покинет меня?

Нет, не хочу такого исхода. Пока не стало слишком поздно, буду улыбаться, отброшу от себя все-все, что довело меня до того порога, где человек уже отрешился от желаний. И отправлюсь в путь. Босиком, в рубище, посыпая голову пеплом. Я дойду до монастыря, постучу в дверь и буду молить о прощении. Потом за мной захлопнутся решетчатые ворота, и я останусь внутри, среди призрачных коридоров, заплесневелых склепов, темных камер, в стенах которых вырезаны каменные розы. В храме я стану зажигать свечи и усыпать алтарь мертвыми цветами, промывать и перевязывать самые ужасные раны, буду носить пояс с острыми гвоздями и каждый день просить для себя самые строгие послушания. Радость покинет меня, но, думаю, и в боли можно найти нечто прекрасное. Это может быть дикая, потусторонняя вакханалия. Наши жалкие червеподобные тела подвергнутся всевозможным мукам, всему, что болезненно и уродливо. Нет-нет, это тело не я, я другой – вот что такое величайшая на свете гордыня. Я бы, наверное, почувствовала всю полноту жизни Только в том случае, если бы она там и закончилась. Я бы смиренно покаялась, и склонилась к земле, и, одержимая верой, поприветствовала смерть как спасительный образ. Ведь в остальном смерть ужасна, непоправима и непостижима...

Так говорила женщина...

Когда она замолчала и сигара мужчины погасла в полумраке спальни, а огонь в камине почти потух, воцарилось долгое, странное, как будто опустошающее молчание. Угли тихо мерцали, догорая.

– Зажжем лампу, малышка? – громко спросил мужчина.

Еще раз

Перевод Татьяны Быстровой

Стоял прохладный весенний фиалковый вечер, ветер, который все больше шалил, играя со шторками в салоне трамвая, трепал черные волосы девушки. Громыхали экипажи, проносясь мимо со звоном и свистом, на освещенных бульварах тут и там слышался гул носильщиков и крики мальчишек-газетчиков. На остановке у Национального театра сошла женщина, чтобы сделать глубокий глоток воздуха, полного дурманящих весенних ароматов, которые подействовали на нее так же, как на атрофированную нервную систему действует чарующая соблазнительность прелестной курсистки. Женщина побледнела от удовольствия, которое доставил ей этот вдох, и ее большие, широко распахнутые серые глаза заблестели из мехового воротника.

Это была стройная дама, наделенная легкой походкой, из той элегантной, хрупкой породы женщин, которые кажутся высокими, пышными и статными, на самом же деле росту женщина была среднего и немного сутулилась. Но когда она легко и энергично скользила вдоль светлых стен, под тусклым светом фонарей, то напоминала невероятно грациозное создание, беспомощного, но изящного и сильного зверька, быть может изящную рыбку, что ловко и умело снует сквозь трещины в шершавых скалах. Несколько опоздавших в театр зрителей обернулись ей вслед, а губы молодых людей невольно сложились в воздушном поцелуе.

Она не замечала их взглядов и, слегка наклонив голову, решительно зашагала в сторону проспекта Андрашши. Дама приехала из провинциального города и с жадностью любовалась огнями дешевых уличных реклам, ведь ей уже давно не доводилось ими насладиться. Когда она еще жила здесь, то была намного моложе, по-другому смотрела на мир, и именно здесь произошли те немногие истории, что были в ее жизни. Тогда тоже стояли фиалковые, прохладные, весенние вечера, и так же гудел, громыхал и звенел бульвар. С тех пор она столько раз вспоминала те давние весенние вечера, что воспоминания эти потускнели и спутались. В эту же минуту ее мысли походили на посещающие нас смутные догадки из другой жизни, той, что была до того, как мы родились: «Где-то я уже это видела... дежа вю», и, прежде чем невинные скитания прошлых лет успели оставить яркий и чистый след в ее душе, женщина вдруг вскинула голову и дерзко посмотрела прямо на свет уличных фонарей.

Она стояла перед кофейней на углу, а за оградой, в тени кадок с плющом и туями, сидел мужчина в распахнутом пальто и с удивительным упорством помешивал кофе. Услышав приближающиеся шаги женщины, он вздрогнул, взглянул на нее и механически поприветствовал, резко кивнув головой. По прошествии многих минут выражение лица его сменилось удивлением.

Викши, ну конечно, это она, Викторин Коцан.

Девушка сначала кивнула так, как кивала дома деревенским мальчишкам, будто тот, кому она улыбалась, сделан из стекла или воздуха, и она глядит сквозь него. С застывшей на губах полуулыбкой она сделала несколько шагов, все дальше удаляясь от дрожащих туй. И на минуту остановилась на повороте.

Что это было? – задумалась она. – Значит, снова!.. Это был он. Заметил меня.

Нерешительно, не отдавая себе отчета, женщина свернула на тихую улицу. Так просто! Сколько раз с неистовым гневом или безрадостной кротостью, позже равнодушно, но всегда твердо зная, представляла она, что этот момент обязательно настанет, и вот он наконец настал. Сейчас! Но почему именно сегодня? И на этом все? Не должно ли произойти что-то еще? В этом уже не было никакой надобности, так зачем же?..

Позади послышался торопливый стук шагов, все ближе, уже в узком переулке, и она почувствовала, что скрыться некуда. Женщина быстро и тяжело вздохнула и почувствовала, как привычно сжалось сердце. На мгновенье она вспомнила то чувство. Сейчас что-то будет, снова какая-нибудь история, после стольких тихих* скучных лет. «Чем все тогда кончилось?» – с затуманенным мозгом, в смятении и удивительно нервно, она пожала прохладной рукой руку мужчины, который приблизился к ней.

– Добрый вечер!

Странно, она произнесла эти слова спокойно и разочарованно. Совсем по-другому она это представляла. Годами рассчитывала на встречу, прекрасную, случайную встречу, как в театре, которая бы в нужное время и в нужном месте положила конец бесцельным скитаниям. Сначала при мыслях об этом ее охватывал неистовый гнев, сидя на краю кровати в бревенчатой деревенской комнате, она язвительно шипела слова обвинения, услышав которые он должен был бы побледнеть, а лоб бы побагровел от стыда. Думала, что будет спокойной и дружелюбной, какой была при их знакомстве, потом пыталась изобразить презрительное безразличие. Хотела вновь быть мягкой и печальной, словно принесенная в жертву жизнь, но чаще всего представляла, что они встретятся среди толпы народа, она будет кокетничать с мужчинами, исступленно, горько – пусть посмотрит. Эти бесплодные, сумбурные мечты развеялись, и она уже давно не вспоминала о нем, привыкла к своей жизни, и вот он вновь стоит рядом ароматным, лихорадочным вечером, а она горько и задумчиво произносит: «Добрый вечер!»

И оба задумались над глупыми банальностями.

– Сто лет вас не видел. Я слышал, вы вышли замуж, три года назад, да?

– Да! И вы женаты, насколько мне известно.

– Четыре года как, – ответил он и вдруг пожалел о своей неловкости. – Так где вы живете?

– Пока в Промонторе. Муж купил там аптеку. Я часто туда заглядываю.

Об этой фразе женщина пожалела. Они обменялись еще парой нелепых фраз и замолчали.

Удивительным образом, мужчина и женщина зашагали в одном ритме, как раньше.

На углу они развернулись, мужчина повернулся к ней.

– А расскажите о муже, Викторин, – сказал он нарочито равнодушно, вежливым тоном.

– Он очень хороший человек! – волнуясь ответила женщина. – У меня и сын есть.

– У меня тоже, у жены – нет. Ничего нет.

– Ваша жена все еще хворает?

– Постоянно, бедняжка! – в движении его головы прочитывалось немое недовольство.

Они вновь замолчали.

– Викторин! – вновь произнес он, – Семь лет уже прошло с тех пор...

– Восемь.

– Боже мой! Я тогда бегал в поисках службы, помните? Мне очень нужны были деньги, Викторин.

Женщина услышала в этой фразе мольбу об оправдании и едва заметно улыбнулась.

– Все к лучшему.

Мужчина не ответил. Они молча продолжили путь, но в молчании пульсировало что-то затаенное.

– Где вы были все это время? – настаивал он. – Куда уехали тогда, в тот же час?

– К старшему брату – священнику, в деревню. Моя пештская тетка уехала на отдых, мне тоже пришлось уехать.

– Я тогда был очень болен.

– Знаю.

– Старшая сестра приехала меня выхаживать и внушала мне трезвые и мудрые мысли. Помню, меня лихорадило. Я не верил сплетням о вас, Викторин, и до сих пор не верю. Но мне тогда так нужны были деньги.

– Знаю, – выпалила женщина и невольно ускорила шаг, чтобы больше не слышать его слов. Она все знала. Была знакома с худенькой, белокурой дочкой министра, которая, как говорят, просто потребовала себе этого человека. Всем было известно, что вместе с дочкой получишь и должность, да и деньги к ней прилагались. Как возненавидела она тогда это голубоглазое, упрямое создание, чья любовь сносила унижения с терпением рептилии, а она была здесь, красивая, победоносная соперница; и вот та, другая, получила желаемое. Удивительно, что теперь она чувствовала по отношению к конкурентке лишь сестринскую жалость. Теперь та девушка больна и несчастна.

– Ваша жена дома?

– Должна была приехать к полудню.

– Почему вы не с ней?

– У меня здесь дела.

– Правда?

Невероятная досада охватила девушку. Бог знает! Если бы вчера кто-то доложил ей об этой встрече, она бы с бьющимся сердцем подготовилась к ней, как принято готовиться к торжественным мероприятиям. Жизнь ее, впрочем, была пустой и покойной. Нет, непременно нужно было подготовиться. Собраться с духом, нарядиться, хотя бы ночь не поспать, собрать пару спрятанных выцветших писем, сухих цветов, портрет, если он сохранился... Но сейчас она ощущала себя героиней дешевой пьесы после первого действия. Она понимала, что вечер будет испорчен, пройдет неохотно и мрачно, и после него ничего не останется.

Мужчина заговорил вновь. Он был серьезен, на лице вместо обычной насмешливой гримасы проступили черты прежней кротости и доброты.

– Викши, у меня к вам один вопрос – вы должны ответить. Очень прошу, молю, скажите, что вы думали обо мне, когда узнали новость о моей женитьбе? Без прикрас, без обиняков, скажите прямо.

Женщина почувствовала: этого-то ей и не хватало. На мгновение вспыхнули серые, глубокие глаза, и по фарфорово-бледным, как у мадонны, чертам промелькнула тень коварства.

– Много чего думала, – искренне сказала она. – Честно говоря, иного я и не ожидала. Вы были аристократом гордой бедности, упрямым поклонником и неистовым импрессионистом, вечно капризным, бездомным рыцарем справедливости...

– Все так! И питался я духом святым.

– Так все и должно было случиться, меня все это ничуть не удивило. Сестра ваша, однако, могла бы быть повежливее и перестать на меня наговаривать.

– Викторин! Клянусь, я ничего не знал об этом. Когда твой старший брат рассказал мне, я готов был провалиться сквозь землю. Но я был тогда в отчаянной ситуации.

– Как вы позволяете так себе говорить! – воскликнула женщина, сделав ударение на вежливом обращении.

– Вы правы. Прошу прощения.

– Не стоит винить судьбу. Слухи не причинили мне вреда, как видите, я вышла замуж.

– Да, а как это случилось, Викши? Никогда не думал...

– Очень просто. Тем летом я остановилась у дядюшки-священника, и вокруг меня вились секретарь нотариуса, судья и аптекарь. Но я не только поэтому вышла за аптекаря. Не из-за двух других, он отличался от всех остальных.

– В Пеште многие ухаживали за вами на журфиксах у тетки.

– Никто из них не попросил моей руки. В то время я вела себя очень эксцентрично. Но в деревне вновь стала приличной девушкой, и мужу со мной, можно сказать, повезло. Сын у меня настоящий красавец, ему два года уже, самый милый возраст.

Женщина со странной, нервной настойчивостью вновь и вновь говорила про сына. Словно в попытке обезопасить себя, она говорила только о ребенке и стремилась выглядеть степенной и простой провинциальной дамой.

Получалось неважно.

– Знаете, Викши, о чем я думаю, – перебил мужчина, до этого слушавший собеседницу совершенно рассеянно. – Я вспоминаю квартиру вашей тетки. Как сейчас вижу маленький зеленый диван, швейную машинку в эркере, где впервые, помните... Я так любил ту комнату, не гостиную, а именно ту каморку, пахнущую яблочной кожурой, где тикали настенные часы. Стол на витых ножках все твердил: «Вам готовлю угощенье!» – словно в сказке, старинные севрские чашки смеялись и кивали в буфете. Как бы хотелось еще раз заглянуть туда, да-да, зайдем туда, прямо сейчас.

Было в его голосе что-то из прошлого, и женщина на секунду закрыла глаза в предательском, весеннем упоении.

– Господи, боже! – прошептала она, – вот так, совершенно случайно, – и ее бледная кожа на мгновение стала еще прозрачнее.

Они направились по привычному маршруту и в исступлении, не осознавая, что делают, прошли по нему до конца. На берегу Дуная налетел порыв ветра.

– Поднимите воротник, Викши.

Женщина покорно укуталась в мягкий мех и улыбнулась. И они еще долго шли вместе, как раньше.

Лишь дойдя до тихой, фешенебельной улочки в центре города, до узкого проулка, где жила тетка, оба вдруг взглянули друг на друга удивленно и испуганно.

Квартира тетки, пять окон на втором этаже утопают в огнях, свет трамвая отразился от открытой балконной двери и осветил каменные перила. Сверху доносились звуки фортепиано, за дрожащими занавесками виднелись стройные тени.

– Ваша тетка все еще устраивает приемы?

– Подросли четыре младшие сестры, – шепотом объяснила женщина.

В печальном молчании добрели до ворот. Мужчина с беспокойством в голосе спросил:

– Мы же не будем подниматься?

Они стояли на пороге, и женщиной овладела трезвое спокойствие.

– Я поднимусь, Габор, но вам туда нельзя. Знаю, в таком виде вы бы не пошли, но не приходите, даже если переоденетесь. Совсем забыла сказать, тетушка поменяла всю мебель, из комнатки, где когда-то пахло яблоками, сделали еще одну гостиную. Для девушек. У сестер есть очень богатые подруги. Да и вообще тетушка очень изменилась, я изменилась, вы тоже. Так будет лучше...

– Когда вы опять приедете в Пешт?

– Не знаю, совсем.

– Викторин! Так нельзя!

– Можно. Так будет лучше, Габор. Я настолько привыкла к своей жизни, что не смогла бы жить по-другому, не вынесла бы.

– Что с нами стало, Викши.

– Так будет лучше. Но хорошо, что мы встретились... Хорошо, что все случилось именно так, в любом случае все бы потихоньку увяло, как все прекрасное в этом мире. Храни вас Бог, Габор, желаю вашей жене скорейшего выздоровления.

Викторин быстро развернулась и поспешила вверх по лестнице. Еще можно было рассмотреть полы ее мягкого, изящного пальто, в свете ламп мелькнуло белоснежное лицо. Она торопливо позвонила в освещенную квартиру.