Текст книги "Новые забавы и веселые разговоры"

Автор книги: Маргарита Наваррская

Соавторы: Бонавантюр Деперье,Никола де Труа,Франсуа де Бельфоре,Ноэль дю Файль,Филипп де Виньёль,Франсуа де Россе,Сеньор де Шольер,Жак Ивер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 46 страниц)

Однако творчество подражателей и последователей Банделло является не единственным вариантом эволюции французской позднеренессансной новеллы. Немало писателей продолжало разрабатывать исконные домашние сюжеты, создавая новеллы-очерки и новеллы-анекдоты, отмеченные «острым галльским смыслом», и рисовать картины повседневной жизни средних слоев тогдашнего общества. Но новеллы эти не складывались в сборники, да и не существовали автономно. Они обильно насыщали, в качестве колоритнейших и веселых примеров, книги довольно неопределенной жанровой принадлежности. В основном это бывали заметки и рассуждения о чем угодно – о любви, о ревности, о вине, о женщинах, о браке и семейном согласии о вражде и дружбе, о молодости и старости и т. д. Такова книга пуатевинца Гийома Буше «Утра» (1584), таковы «Девять утренних бесед» и «Послеполуденные беседы» (обе изданы в 1585 г.) Жана Дагоно, сеньоре де Шольера (1509–1592), такова и замечательная книга Франсуа Бероальда де Вервиля (1556 – ок. 1612) «Способ преуспеть» (издана ок. 1610 г.).

Как видим, «новостью» (по-итальянски «новеллой», откуда и сам термин) у писателей французского Возрождения могли становиться самые разные события; это могла быть и весьма реальная, уже достаточно давняя, но продолжающая поражать своей нелепостью, невообразимым комизмом, отчаянной лихостью и т. д. история, и происшествие действительно из ряда вон выходящее, совершенно исключительное, неповторимое; это мог быть короткий анекдот, даже просто картинка нравов без острого сюжета и без развязки и длинная история если и не всей жизни, то ее большей, наиболее существенной части, когда нравственные устои персонажей проходят самую строгую проверку и решается их судьба. Но в любом случае, и тогда, когда событие трактуется как достаточно распространенное, типическое, и тогда, когда оно подается как небывалое, оно должно быть по-своему ярким, а рассказ о нем – занимателен и поучителен. Тем самым речь уже идет не только о сюжете, но и о способах его передачи. Они также могут быть очень разными, но непременно доставляющими удовольствие, увлекающими. Теории новеллы во Франции XVI века создано не было, поэтому авторы новелл разрабатывали этот жанр на свой страх и риск.

Французские новеллисты эпохи Возрождения, при всем различии свойственных им стилистических манер, при всей пестроте разрабатывавшихся ими жанровых разновидностей новеллы, при всей несхожести их жизненных позиций и взглядов (от жизнерадостного, типично ренессансного свободомыслия Деперье до трагического стоицизма Маргариты Наваррской и пессимизма Жака Ивера), решали, каждый по-своему и часто совершенно непохоже друг на друга, сходные задачи. С одной стороны, это было многообразное и широкое воспроизведение жизни различных слоев общества того времени. В известной мере это было бытописательством, «очеркизмом», но в этом бесхитростном описательстве таилось немало реалистических находок и открытий. Затем, это были попытки проникнуть в глубины человеческой души, вскрыть внутренние пружины характера, причем уже вне сословных да и подчас религиозных рамок и даже в их преодолении, в открытой борьбе с ними. Вряд ли можно говорить о каком-то «возрожденческом психологизме» французской новеллы, но и в этой области были сделаны тонкие наблюдения и открытия (например, Маргаритой Наваррской). Наконец, новеллисты французского Возрождения (и тут, конечно, как и их итальянские или испанские собратья) далеко продвинули вперед писательскую технику – приемы воссоздания окружающей человека природы и городского быта, способы передачи движений человеческой души и внешнего поведения человека, способы изображения отдельной личности и толпы, напряженного, искрометного диалога и медитативного монолога и т. д.

Тем самым в ходе своей эволюции на протяжении полутора столетий из «низкого», во многом чисто развлекательного жанра средневековой литературы новелла стала жанром высоким, отмеченным определенным артистизмом и ставящим серьезные вопросы, хотя и не была узаконена классицизмом.

Не приходится удивляться, что новеллистика XVI века стала «арсеналом» и «почвой» для писателей следующего века – от Сореля и Скаррона до Мольера, г-жи де Лафайет и Лафонтена, что мимо этих книг не прошли ни Вольтер, ни Бальзак, ни Мопассан, ни Анатоль Франс. Не прошли и обыкновенные читатели нескольких веков, неизменно находившие в этих новеллах и многоликий образ эпохи, и образчики житейской мудрости, и просто увлекательнейшее и в основном веселое чтение.

А. Михайлов

Сто новых новелл[12]12
  Книга написана в 1456–1467 годах в Брабанте при дворе герцога Бургундского Филиппа Доброго (1396–1467). Авторство ее приписывалось разным лицам, в том числе даже королю Людовику XI. Впервые издана в 1486 году, затем много раз переиздавалась. Перевод выполнен в середине 30-х годов известным советским филологом Б. И. Ярхо (1889–1942) для издательства «Academia», видимо, по первому критическому изданию сборника, подготовленному Полем Лакруа (библиофилом Жакобом): Les Cent nouvelles nouvelles dites les Cent nouvelles du roi Louis XI / Nouvelle édition par P. L. Jacob bibliophile. Paris, 1858. Издание на русском языке осуществлено не было (в 1906 г. выходил очень неточный и слабый в литературном отношении перевод).


[Закрыть]

Новелла XIV[13]13
  По сюжету эта новелла близка к одному из рассказов «Декамерона» (IV, 2).


[Закрыть]
Рассказана монсеньером де Креки,[14]14
  Креки – Жан, сир де Креки (ум. после 1496 г.), приближенный герцога Бургундского.


[Закрыть] кавалером ордена государя герцога

Великая и обширная бургундская земля не так уж бедна памятными и записи достойными происшествиями, чтобы (для пополнения запаса ныне рассказываемых историй) я не решился огласить и вниманью препоручить то, что в недавнее время там приключилось. Невдалеке от большой и богатой деревни, на берегу реки Уша,[15]15
  Уш – небольшая речка в Бургундии, приток Соны.


[Закрыть] стояла и по сей день стоит гора, где расположился на жилье некий, бог его знает какой, отшельник и, под сладостно-тенистым покровом лицемерия, творил всяческие чудеса, которые не дошли до общего сведения и всенародной огласки до тех пор, пока господь не захотел больше ни терпеть, ни допускать омерзительного надувательства.

Этот святой пустынник, уже одной ногой стоявший в могиле, был, однако же, весьма злокознен, а похотлив не меньше старой обезьяны, но ухватки у него были такие хитрые, что далеко выходили за пределы обычных плутней. Вот послушайте, что он проделал.

Вспало ему на ум, что среди соседских молодок и пригожих девиц больше всего достойна любви и вожделения дочка одной простоватой вдовицы, очень богомольной и к милостыне прилежавшей. И решил он про себя, что ежели сметка ему верно послужит, то отлично он тут полакомится.

Однажды около полуночи, в темную и бурную погоду, спустился он со своей горы в оную деревню и так кружил стезями и тропинками, что один-одинешенек, никем не услышанный, добрался до жилища матери и дочки. Домик был невелик и часто тем пустынником по благочестию его посещаем, так что знал он все ходы и выходы. Тут он взял и просверлил в стене дырочку (не слишком широкую) в том самом месте, где стояла кровать немудрящей оной вдовицы. И берет он длинную и полую тростинку, загодя им припасенную, и, не разбудивши вдовы, над самым ее ухом ту тростинку просунул, а затем тихим голосом произнес троекратно:

– Внемли мне, божья душа. Я – ангел от господа, иже меня к тебе посылает, дабы возвестить тебе и поведать, яко по великой милости, им на тебя ниспосланной, восхотел он приплодом от твоего колена, сиречь от дщери твоей, святую Церковь, невесту свою, воссоединить, укрепить и в подобающем ей величии восстановить – и вот каким способом. Пойдешь ты на гору к святому пустыннику и отведешь к нему дочь и объявишь все, что бог тебе ныне устами моими повелевает. Познает он дщерь твою и от них народится сын, богом отмеченный и к святому римскому престолу предназначенный, коий столько добра сотворит, что вполне его можно будет приравнять к святым апостолам Петру и Павлу. Ныне я вспять возвращаюсь, а ты повинуйся господу.

Простая женщина, превесьма удивившись и наполовину уже духом своим восхитившись, поверила, будто в самом деле бог ей весть посылает. Посему крепко она про себя порешила, что не вздумает ослушаться. Но, спустя немалое время, снова она задремала, хоть и не очень крепко, ожидая и сердечно желая наступления утра. А тем временем честной отшельник воротился в горное свое уединение.

Сей вожделенный день, наконец, был возвещен солнечными лучами, каковые, сквозь оконные стекла в горницу спустившись, быстро подняли с постели и мать и дочь. Когда они оделись и на ноги встали и с немудреным хозяйством своим управились, спрашивает мать у дочери, не слыхала ли она чего нынче ночью, а та отвечает:

– Право, матушка, ничего не слыхала.

– И впрямь, – отвечает та, – не к тебе в первую голову обращена сладостная сия весть, хоть и сильно тебя касается.

И тут передает она ей от слова до слова ангельское благовещение, нынешнею ночью свыше ей ниспосланное, и спрашивает, что дочка на то скажет. А добрая девушка, вся в мать, простоватая и благочестивая, ответствует:

– Благословен господь, да свершится, матушка, все по вашему желанию.

– Отлично сказано, – отвечает мать. – Так пойдем же на гору к божьему человеку по слову всеблагого ангела.

Честной отшельник, поджидавший, когда старуха приведет ему дочку, завидел их издали. Тут приоткрывает он дверь наполовину и становится на молитву посреди кельи, дабы они застали его за благочестивым делом. И произошло все так, как ему хотелось, ибо мать и дочь, увидя приоткрытую дверь, не спрося ни что, ни как, внедрились в келью. И застав отшельника в глубоком созерцании, почтили его, как бога. Пустынник же, потупив очи долу, гласом смиренным и надломленным приветствует гостей. А старушка, желая поведать ему причину своего прихода, отводит его в сторонку и с начала до конца пересказывает ему все, что сам он лучше ее знает. Покуда она с превеликим благоговением вела свой рассказ, честной отшельник то и дело упирал очи в потолок и простирал руки к небу, а старуха плакала от великой радости и умиления.

Когда же доклад был окончен и старушка дожидалась ответа, тот, кому ответить надлежало, не стал торопиться, но все же наконец заговорил и сказал следующее:

– Благословен господь! Но думаете ли вы, голубушка, по правде и чистой совести, что все, о чем вы мне сейчас поведали, не есть призрак и обманное привидение? Что вам подсказывает сердце? Знайте, что это дело нешуточное.

– Поистине, святой отец, я слышала глас, что принес радостную эту весть, так же ясно, как вот теперь все слышу, и будьте уверены, что я не спала.

– Хорошо, – сказал он. – Не то чтобы я думал противиться воле создавшего меня; но все же сдается мне, что лучше нам с вами еще эту ночь переждать, и ежели сызнова вам привидится, приходите ко мне, и господь подаст нам совет и указание. Не следует, матушка, слишком легко доверяться: порою диавол, людской завистник, так ухищряется, что может прикинуться ангелом света. Поверьте, мать моя, что это дело – не безделка. И ежели я не сразу соглашаюсь, то дивиться тут нечему! ведь я же дал создателю обет целомудрия; а вы мне именем его объявляете расторжение оного. Возвратитесь же в дом свой и молитесь богу, а назавтра увидим, что будет. Пребывайте со господом.

После множества всяких выкрутасов распростились гости с пустынником и, разговаривая промеж себя, вернулись восвояси.

Коротко сказать, наш отшельник в час обычный и урочный, вооружившись полой тростинкой заместо посошка, вновь припал к уху той простушки и провещал ей те же или по сути сходные словеса; и, учинивши сие, поспешно укрылся в свое обиталище. Старушка, не помня себя от радости и воображая, будто уже бога на ноги схватила, вскакивает ни свет ни заря и уже безо всякого сомнения сообщает дочери новость, подтверждая намеднишнее видение. Одним словом:

– Идем к божьему человеку.

Вот они пошли, а он, завидев их издали, хватает требник, становится на молитву и в таком виде перед своей кельей принимает от добрых женщин поклон. Ежели вчера она вела о первом своем видении долгую рацею, так нынешняя вышла ничуть не короче; а свят муж знай дивится и наконец восклицает:

– Ей, господи! За что мне сие? Сотвори со мной по воле своей, хоть и не достоин был бы я без пространной твоей милости сотворить столь великое дело.

– Ну вот, батюшка мой, – говорит добрая женщина, – сами вы теперь видите, что это не в шутку, раз что ангел вдругорядь мне объявился.

– Поистине, голубушка, – ответствовал пустынник, – материя сия столь возвышенная и трудная и необычайная, что ответ я могу вам дать только условный. Не подумайте, будто я велю вам, дожидаясь третьего видения, искушать творца. Но, как говорится, бог троицу любит. А посему прошу вас и умоляю, чтобы еще и эта ночь протекла в одном лишь ожидании милости божией; и ежели ныне он по милосердию своему объявит нам то же, что в прошлые ночи, то мы сотворим во славу его.

Не по душе было доброй старушке сие промедление в послушании создателю, но в конце концов решила повиноваться отшельнику, яко мудрейшему.

Когда же она улеглась, погруженная в думы о великом деле, которое ей все время в голову лезло, распутный лицемер, сошед с горы, подводит ей к уху тростинку, приказывая раз навсегда, яко ангел, во имя господне, чтобы она отвела свою дочь к отшельнику ради объявленной ранее причины. Когда рассвело, она не запамятовала сего приказания, но, купно с дочерью возблагодарив господа, направилась с нею к келье; а пустынник, выйдя к ним навстречу, приветствовал и благословил их во имя божие. И добрая мать, ликуя больше всех на свете, не скрыла от него нового своего откровения, после чего отшельник, взяв ее за руку, проводил в свою часовенку, а дочь последовала за ними. И там принялись они воссылать всеусерднейшие моления к творцу и вседержителю, сего великого чуда их сподобившему. После краткой отшельниковой проповеди касательно снов, видений, явлений и откровений, нередко людям даруемых, он перешел к делу, ради коего они собрались. И, видит бог, красно и благочестиво увещевал их пустынник, как самим вам нетрудно догадаться.

– Коль скоро господь желает и приказывает, чтобы от меня пошло апостольское потомство, и открыл нам волю свою не раз и не два, а еще в третий напридачу, то следует подумать, сказать и заключить, что великое благо из сего деяния проистечет. А посему я полагаю, что лучше и нельзя сделать, как ускорить выполнение приказа, ибо вряд ли не излишне я промешкал, не давая веры небесному откровению.

– Правду вы сказали, святой отец, – отвечала старуха. – Как же соизволите вы поступить?

– Вы теперь же оставите дочь вешу здесь, – сказал отшельник, – мы с нею станем на молитву, а затем сотворим, что укажет нам господь.

Добрая старушка с этим согласилась, а дочь поступила так же из послушания. Едва отец пустынножитель очутился наедине с девицей, как немедля раздел ее донага, слоено собирался сызнова крестить; и поверьте, что сам он не остался одетым. Что тут долго рассказывать? Столь часто и подолгу держал он ее у себя заместо диакона, а не то из боязни пересудов захаживал к ней на дом, что наконец чрево ее начало вздуваться, чему она так была рада, что и сказать невозможно. Но ежели дочь радовалась своей беременности, так мать ликовала во сто раз больше. А проклятый ханжа тоже делал вид, будто доволен, на самом же деле готов был взбеситься со злости.

Бедная одураченная мать, взаправду думая, что пригожая ее дочка породит красавца сына, предназначенного со временем сделаться папою римским, не удержалась, чтоб не рассказать о том ближайшей своей соседке, которая так изумилась, словно у нее рога выросли, однако же слегка заподозрила обман. Недолго скрывала она от прочих соседей и соседок, что, дескать, дочь такой-то от трудов святого отшельника тяжела сыном, которому на роду написано стать римским папою.

– Знаю же я все, – говорила она, – со слов самой матери, а ей открыл господь бог.

Эта весть сейчас же распространилась по окрестным весям.

А тем временем дочка в добрый час разрешилась красивой и здоровой девочкой, чем была весьма удивлена и раздосадована, и простушка мать – тоже, равно как и соседки, готовившиеся стать восприемницами его святейшества папы.

Новость эта узналась так же скоро, как и предыдущая, и, между прочим, одним из первых проведал о том отшельник, который сейчас же убежал в другую землю, не знаю в какую; затем ли, чтоб обмануть другую молодицу или девицу, или же во пустынях египетских с сокрушенным сердцем принести в грехе своем покаяние.

Как бы то ни было, бедная девушка осталась опозоренной, что весьма прискорбно, ибо была она пригожа, мила и добросердечна.

Новелла XXXI
Рассказана монсеньором де ла Бард[16]16
  Монсенъор де ла Бард – Жан д'Эстюйе (ум. ок. 1488 г.), постельничий Людовика XI. Он исполнял многочисленные дипломатические поручения короля и занимал ряд важных государственных должностей, в частности был губернатором Перпиньяна.


[Закрыть]

Некий нашего королевства дворянин, оруженосец славный и с громким именем, живучи в Руане, влюбился в одну красавицу и всячески старался войти к ней в милость. Но Фортуна столь была ему супротивна, а дама так к нему нелюбезна, что под конец, как бы отчаявшись, прекратил он свои домогательства. И, может статься, не так уж он был не прав, ибо дама этот товар забирала в другом месте, а он не то чтобы знал об этом доподлинно, однако же слегка догадывался.

Все же тот, кто ею услаждался, знатный рыцарь и человек многомощный, был так к оному оруженосцу близок, что вряд ли скрыл бы от него что-либо, кроме этого дела. Правда, часто он ему говорил:

– Знай, друг мой, что в здешнем городе есть у меня зазноба, от которой я совсем без ума; ибо когда я так устану в пути, что силой меня не заставишь паршивенькой мили проехать, так стоит мне с нею остаться, как я проскачу три или четыре, а из них две без передышки.

– А не дозволите ли вы мне обратиться к вам с мольбой или челобитной, чтобы только мне узнать ее имя?

– Нет, честное слово, – отвечал тот, – ничего больше ты не узнаешь.

– Ладно же, – сказал оруженосец, – ежели впредь залучу лакомый кусочек, так буду так же скрытен с вами, как и вы со мной неоткровенны.

И настал день, когда добрый тот рыцарь пригласил оруженосца отужинать в Руанском замке, где сам прожирал. Тот явился, и они отлично потрапезовали, но когда ужин кончился и они еще немного побеседовали, благородный рыцарь, который в назначенный час должен был отправиться к своей даме, отпустил оруженосца и сказал:

– Вам известно, что нас назавтра ждет большая работа и что надо нам рано встать ради такого-то дела и еще ради такого-то, которые надлежит завершить. Лучше нам будет пораньше лечь спать, а посему желаю вам доброй ночи.

Оруженосец, хитрый от природы, сразу догадался, что добрый рыцарь собирался пройтись по такому делу и для того лишь прикрывается завтрашней работой, чтобы его спровадить, – не подал виду, а только сказал, прощаясь с рыцарем и желая ему доброй ночи:

– Ваша правда, монсеньор. Встаньте завтра пораньше, и я поступлю так же.

Спустившись вниз, наш добрый оруженосец увидел у дворцовой лестницы маленького мула; а кругом не было никого, кто бы того мула сторожил. Тотчас же сообразил оруженосец, что встреченный им на лестнице паж пошел за хозяйским чепраком, да так оно и было.

– Ого! – сказал он про себя. – Не без причины отпустил меня хозяин в столь ранний час. Вот его мул только и дожидается, пока я уберусь, чтоб отвезти своего хозяина туда, куда меня не хотят пускать. Эх, мул, мул, – продолжал он, – ежели бы ты умел говорить, сколько бы ты хороших дел порассказал. А теперь отведи меня, пожалуйста, туда, куда собирается твой хозяин.

И с этими словами он велел своему пажу подержать стремя, вскочил в седло, отпустил поводья и предоставил мулу трусить рысцой, куда ему заблагорассудится.

А добрый мул повез его из улочки в переулочек, то вправо, то влево, покуда не остановился перед маленькой калиткой в косом тупичке, куда обычно ездил на нем хозяин; а ото был вход в сад той самой дамы, которую оруженосец так долго обожал и с отчаяния бросил.

Он сошел с мула и легонько постучался в калитку; тут какая-то девица, караулившая за оконной решеткой, спустилась вниз и, думая, что это рыцарь, сказала:

– Добро пожаловать, монсеньор: вот госпожа ожидает вас в горнице.

Она не опознала его, потому что было темно, а он прикрыл лицо бархатной полумаской. И добрый оруженосец ответствовал;

– Иду к ней.

А затем шепнул на ухо своему пажу:

– Иди скорее и отведи мула туда, откуда я его взял, а затем отправляйся спать.

– Будет сделано, монсеньор, – отвечал тот.

Девица заперла калитку и вернулась в свою комнату. А наш добрый оруженосец, крепко раздумывая о своем деле, уверенной поступью идет в горницу к даме, которую он застал уже в нижней юбке и с толстой золотой цепью вокруг шеи. И так как он был любезен, вежлив и очень учтив, то отвесил ей почтительный поклон, а она, изумившись, точно у нее рога выросли, сперва не знала, что ответить, но наконец спросила, что ему тут нужно, откуда он в такой час явился и кто его впустил.

– Сами можете догадаться, сударыня, – сказал он, – что не будь у меня иного помощника, кроме меня самого, то мне бы ни за что сюда не проникнуть. Но, слава богу, некто, больше меня жалеющий, чем вы, оказал мне такое одолжение.

– Кто же это вас сюда привел, сударь? – спросила она.

– Поистине, сударыня, не стану от вас скрывать: такой-то сеньор (и тут он назвал того, кто угощал его ужином) направил меня к вам.

– Ах он предатель и вероломный рыцарь! – говорит она. – Вот как он надо мной издевается? Ну ладно же, ладно: придет день, когда я ему отомщу.

– Ах, сударыня, нехорошо так говорить, ибо никакой в том нет измены, чтоб удружить приятелю и оказать ему помощь и услугу, когда можешь. Вам известно, какая крепкая дружба издавна повелась между ним и мною, и ни один из нас не скрывает от приятеля того, что у него на сердце. И вот недавно я признался и исповедался в той великой любви, которую к вам питаю, и как по этой причине нет у меня в мире ни единой радости; и ежели каким ни на есть способом не попаду я к вам в милость, то невозможно мне долго прожить в мучительных сих страданиях. Когда же добрый сеньор удостоверился, что слова мои не ложны, он, опасаясь великой невзгоды, которая могла для меня из сего проистечь, согласился поведать мне то, что у вас с ним затеялось. И предпочитает он покинуть вас и спасти мне жизнь, нежели плачевно меня загубить, оставаясь с вами. И будь вы такой, как вам следовало бы быть, вы не отказывали бы так долго в утешении и исцелении мне, вашему покорному служителю, ибо вам доподлинно известно, что я неизменно служил вам и повиновался.

– А я вас прошу, – сказала она, – чтобы вы больше со мною о том не говорили и вышли бы отсюда вон. Проклят будь тот, кто вас сюда прислал!

– Знаете что, сударыня? – сказал он. – Не в моих видах уходить отсюда до завтрашнего дня.

– Клянусь честью! – сказала она. – Вы уберетесь сейчас же.

– Разрази меня бог! Ничего такого не будет, потому что я переночую с вами.

Увидавши, что он стоит на своем и что это не такой человек, которого можно прогнать суровыми речами, она попыталась удалить его кротостью и сказала:

– Умоляю вас, как могу, на сей раз уйти, и, клянусь верой, в другой раз я исполню ваше желание.

– Ни-ни, – говорит он, – забудьте об этом и думать, ибо я здесь ночую.

И тут он начинает раздеваться, и берет даму, и целует ее, и ведет к столу; словом, добился он того, что она улеглась в постель, а он с ней рядышком.

Не успели они расположиться и преломить всего-навсего одно копье, как вдруг является добрый рыцарь на своем муле и стучит в комнату. А добрый оруженосец слышит его и тотчас узнает; тут начинает он громко ворчать, изображая собаку.

Рыцарь, услышав сие, сильно изумился и не менее того разгневался. Поэтому он снова громко постучался в комнату.

– Кто там рычит? – крикнул тот, что был на улице. – Черт подери! Я это сейчас узнаю. Отворите двери, или я их в дом внесу!

А добрая дама, вне себя от бешенства, подбежала к окну в одной сорочке и сказала:

– Ах, это вы, рыцарь неверный и фальшивый? Стучите сколько хотите. Сюда вам не войти!

– Почему же мне не войти? – спросил он.

– А потому, – говорит она, – что вы самый вероломный человек, когда-либо сходившийся с женщиной, и недостойны быть в обществе честных людей.

– Ловко вы расписали мой герб, сударыня, – ответил он. – Не знаю только, что вас укусило. Насколько мне известно, я вам никакой измены не учинил.

– Нет, учинили, – сказала она, – да еще самую гнусную, какую когда-либо женщина испытала от мужчины.

– Нет, клянусь честью! Но скажите же мне, кто там у вас в горнице.

– Сами отлично знаете, скверный вы этакий предатель! – ответила она.

А в это самое время добрый оруженосец заворчал, как и прежде, подражая псу.

– Ах, черт возьми! – говорит тот, что на улице. – Ничего не понимаю. Неужто же я не узнаю, кто этот ворчун?

– Клянусь святым Иоанном, узнаете! – сказал оруженосец.

И с этим он вскакивает с постели и становится у окна рядом со своей дамой и говорит:

– Что вам угодно, монсеньор? Грешно вам так рано нас будить.

Добрый рыцарь, узнавши, кто с ним говорит, так остолбенел, что просто чудо. А когда вновь заговорил, то промолвил:

– Откуда же ты взялся?

– С вашего ужина; а сюда пришел ночевать.

– Тьфу, пропасть! – сказал рыцарь; а затем отнесся с речью к даме и сказал:

– Вот каких гостей вы здесь принимаете, сударыня?

– Да, монсеньор, – отвечала она, – и спасибо вам на том, что вы мне его прислали.

– Я? – сказал рыцарь. – Ничуть не бывало, клянусь Иоанном Крестителем! Я даже явился сюда, чтоб занять свое место; да, видно, опоздал. Но раз уж мне ничего другого не достается, так впустите меня хоть выпить глоток-другой.

– Видит бог, вы сюда не войдете, – сказала она.

– Ан войдет, клянусь святым Иоанном! – сказал оруженосец.

И с этим он встал, и отпер дверь, и снова улегся в постель, а она – рядом с ним, бог свидетель, весьма пристыженная и раздосадованная; но впору приходилось ей повиноваться.

Когда добрый сеньор очутился в комнате и зажег свечу, то полюбовался он уютной компанией, собравшейся в постели, и сказал:

– На здоровье вам, сударыня, да и вам, мой оруженосец!

– Покорно благодарю, монсеньор, – отвечал тот.

Но красотка, которой уж до того было невмоготу, – ну вот-вот сердце из живота выскочит, – не могла вымолвить ни слова и совсем уверилась в том, будто оруженосец пришел к ней по желанию и указанию рыцаря, на коего она за это так сердилась, что и сказать невозможно.

– А кто показал вам дорогу сюда, почтенный оруженосец? – спросил рыцарь.

– Ваш мул, монсеньор, – отвечал тот. – Я застал сто внизу перед замком, когда отужинал с вами; он был одинок и покинут, и я спросил его, чего он дожидается; а он отвечал, что вас и своего чепрака. «А куда лежит путь?» – спросил я. «Туда, куда каждый день ездим», – сказал он. «Я наверное знаю, – сказал я, – что хозяин твой нынче не выйдет: он пошел спать. Но свези меня туда, куда он обычно ездит, очень тебя прошу». Он согласился, я сел на него, и он привез меня сюда, спасибо ему.

– Пошли бог черный год паскудному скоту, который меня выдал, – сказал добрый сеньор.

– О, вы это честно заработали, монсеньор, – сказала дама, когда дар речи к ней вернулся. – Я отлично вижу, что вы надо мной измываетесь, но знайте – чести вам от того не прибудет. Ежели сами вы больше не хотели приходить, так незачем вам было присылать другого заместо себя. Плохо вас знает, кто сам вас не видал.

– Разрази меня бог! Я его не присылал! – сказал тот. – Но раз он тут, я его прогонять не стану. Да, кроме того, тут на нас двоих хватит. Не так ли, приятель?

– Совершенно верно, монсеньор, – отвечал оруженосец – добыча – пополам. Я согласен. А теперь надо спрыснуть сделку.

И тут повернулся он к поставцу, налил вина в объемистую чашу, там стоявшую, и сказал:

– Пью за ваше здоровье, любезный сотоварищ!

– Отвечаю тем же, сотоварищ! – сказал сеньор и велел налить вина красотке, которая ни за что не соглашалась выпить; но под конец волей-неволей пригубила чашу.

– Ну, ладно, сотоварищ, – сказал благородный рыцарь, – оставляю вас здесь; работайте на славу; нынче – ваша очередь, завтра – моя, с божьего соизволения. Прошу вас, ежели застанете меня здесь, обойтись со мной столь же любезно, как я с вами.

– Так оно и будет, сотоварищ, видит меня пресвятая богородица! – сказал оруженосец. – Можете в том не сомневаться.

Тут добрый рыцарь удалился и оставил там оруженосца, который в ту первую ночь сделал все, что мог. А затем он объявил даме всю как есть правду о своем приключении, чем она оказалась несколько более довольна, чем ежели бы рыцарь его прислал.

Вот так-то, как вы слышали, была дама обманута мулом и принуждена подчиниться и рыцарю и оруженосцу, каждому в свой черед, к сему она в конце концов привыкла и несла крест со смирением. Но хорошо во всем этом деле было то, что, ежели рыцарь и оруженосец крепко любили друг друга до вышесказанного приключения, то любовь между ними удвоилась после сего случая, который у других, менее разумных, вызвал бы распрю и смертельную ненависть.