Текст книги "Новые забавы и веселые разговоры"

Автор книги: Маргарита Наваррская

Соавторы: Бонавантюр Деперье,Никола де Труа,Франсуа де Бельфоре,Ноэль дю Файль,Филипп де Виньёль,Франсуа де Россе,Сеньор де Шольер,Жак Ивер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 46 страниц)

Новелла XLVI
О портном, обкрадывавшем самого себя, и о сером сукне, которое он возвратил своему чулочнику

Там же, в Пуатье,[214]214
  В предыдущей новелле рассказывалось об одном дворянине из Пуатье.


[Закрыть] жил один портной, по имени Лион, большой мастер своего дела, отлично одевавший и мужчин, и женщин, и всех. Только иногда, выкраивая задник, он по ошибке вырезал для него вместо двух кусков три или вместо двух рукавов выкраивал для плаща три, хотя всегда догадывался пришивать два, ибо ведь у человека всего только две руки. Но он так любил оставлять себе на знамя,[215]215
  …любил оставлять себе на знамя… – то есть на знамя цеха портных.


[Закрыть] что ухитрился для него нарезать себе кусков из всех сортов и цветов сукна. Даже когда он кроил что-нибудь для себя, ему казалось, что он употребит сукно не в пользу, если не отрежет от него образца и не спрячет его в коробейку или в сундук со знаменем, подобно тому вору, который, не зная что украсть, вставал по ночам и крал деньги из своего собственного кошелька. Я совсем не хочу сказать, что портные – воры. Они так же, как и мельники, берут лишь то, что им дают. Одна честная служанка говорила даме, которая ее нанимала:

– Видите ли, сударыня, я буду вам служить хорошо, но…

– Что «но»? – спросила дама.

– Обратите внимание, у меня немного низковаты пятки. Я очень плохо держусь на ногах и постоянно падаю навзничь. Это мой единственный недостаток. Во всем остальном вы будете мною довольны как нельзя больше.

Наш портной очень походил на эту служанку: он был прекрасным мастером с одним только маленьким изъянчиком. Однажды, выкраивая для своего кума-чулочника плащ из серого руанского сукна, он отрезал себе от него довольно изрядный кусок, когда кум вышел зачем-то ненадолго во двор. Кум это прекрасно заметил, но не захотел ничего говорить, ибо знал по себе, что всякий кормится своим ремеслом.

Однажды утром чулочник, проходя в своем новом плаще мимо мастерской портного, остановился с ним поболтать. Портной спросил его, не хочет ли он скушать вместе с ним кусочек сельди (дело было великим постом), на что тот охотно изъявил согласие. Они поднялись наверх, чтобы зажарить сельдь. Портной крикнул сверху одному из подмастерьев:

– Принеси-ка мне тот кусок, что лежит там внизу!

Подмастерье подумал, что он велит принести кусок серого сукна, который остался от плаща, и хочет отдать его своему куму-чулочнику. Он взял это сукно и принес его к хозяину. Кум, увидев этот кусок сукна, сказал:

– Да ведь это от моего сукна! Ты только это и взял? Э! Тело божие! Это еще не так много.

Видя, что его уличили, портной сказал ему:

– Неужели ты думаешь, что я хотел его у тебя украсть? Ведь ты мне – кум. Разве ты не видишь, что я велел его принести для того, чтобы вернуть тебе? Храни их сукно, а они тебя обвинят, что ты его украл!

Кум-чулочник остался этим ответом весьма доволен. Он позавтракал и унес свое сукно. Но портной задал за это своему подмастерью хорошую трепку; будь вперед умнее!

Новелла L
О гасконце, который предложил отцу выбирать яйца

Один гасконец, побывав на войне, возвратился домой к своему отцу, старому и смиренному поселянину. Сын же был разбитной малый: он держался дома, как истый рубака, и вел себя хозяином. Однажды, в пятницу за обедом, он сказал отцу:

– А ведь у нас достало бы кружек и на тебя, и на меня, хоть ты и не стал бы пить.

Как-то раз они испекли на камельке три яйца. Наш гасконец взял одно для пробы, другое тоже потянул к себе, оставил на блюде только одно яйцо, а потом и говорит отцу:

– Выбирай, отец!

– Э! – сказал ему на это отец. – Да что же я буду выбирать-то? Ведь тут осталось всего одно яйцо.

– Голова божья! – сказал гасконец. – Все-таки есть что выбирать: можешь взять или оставить.

Отцу предоставлялся хороший выбор.

Когда отец заболел, сын сказал ему:

– Помоги тебе Бог, отец. – А потом добавил: – Если только будет на это его милость. Он ведь ничего не делает против своей воли.

Он был стыдлив, как свинья, ворующая тесто, а поэтому не смел бранить отца и только говорил:

– Чтоб язва поразила половину людей!

А потом упрашивал приятеля:

– Пожелай язву и другой половине, чтобы она досталась отцу.

Новелла LII
О двух доводах, которыми можно заставить замолчать жену

Один молодой человек, беседуя с парижанкой, которая хвалилась тем, что командует мужчинами, сказал:

– Будь я вашим мужем, я не дал бы вам потачки.

– Вы? – воскликнула она. – Нет, и вы стали бы плясать под мою дудку, как и все.

– Ой ли? – усомнился он. – Ведь у меня есть два прекрасных довода, которыми я сумею управиться с любой женщиной.

– Вот как! – сказала собеседница. – Что же это за доводы?

– Вот один довод! – ответил молодой человек, сжимая кулак, и затем, сжимая другой кулак, – а вот и другой довод.

Дама засмеялась, ибо полагала, что у него есть какие-нибудь два новых довода наставлять женщин на ум. А тот разумел кулаки. Но, я думаю, нет ни кулаков, ни доводов, которыми можно образумить женщину, когда на нее найдет блажь.

Новелла LIII
Способ разбогатеть

Начав с мелочной торговли, с продажи иголок, поясов и булавок, один человек так разбогател, что скупил у своих соседей землю, и во всем округе только и было разговоров что о нем. Удивляясь удачливости этого человека, один дворянин, очутившийся однажды вместе с ним в дороге, спросил его (назвав его при этом по имени):

– Послушайте, любезный, как это вы сумели так разбогатеть?

– Сударь, – ответил тот, – я расскажу вам это в двух словах: я старался больше трудиться и меньше расходовать.

Вот действительно остроумно сказано, но к этому требуется еще хлеб и вино, ибо иной свернет себе шею, а все-таки от этого не разбогатеет. Но этот человек сумел выразиться удачнее, чем тот, который говорил:

– Для того, чтобы разбогатеть, нужно лишь повернуться к Богу спиной на добрых пять-шесть лет.

Новелла LIV
Об одной орлеанской даме, любившей школяра, который изображал у ее двери маленькую собачонку, и о том, как большая собака прогнала маленькую

За одной орлеанской дамой, женщиной красивой и благонравной (хоть она и была оса[216]216
  Осами в старой Франции называли за злоязычие жителей Орлеана.


[Закрыть]), женой торговца сукном, долго ухаживал один молодой школяр, красавец и лихой плясун (в те времена орлеанские плясуны славились так же, как пуатинцы-флейтисты, авиньонские удальцы и тулузские зубрилы). Звали этого школяра Клеретом. Дама, обладавшая жалостливым и добрым сердцем, не могла устоять против его ухаживаний и ответила ему наконец взаимностью, каковой он мирно наслаждался благодаря искусному обмену с нею посланиями, обоюдным предостережениям и намекам. У них были в ходу также и кой-какие невинные ухищрения, которые они применяли попеременно, вроде, например, того, что в десять часов вечера Клерет приходил к ее двери и подражал лаю маленькой собачонки. Горничная, посвященная в этот секрет и державшая его в тайне, тотчас же выходила на его лай без свечи и без фонаря и открывала ему дверь. А по соседству с этой дамой жил другой школяр, который тоже был в нее влюблен и страстно желал быть в компании с Клеретом, но не мог этого добиться, потому что либо не нравился ей, либо не был так смышлен, как Клерет, а вероятнее всего потому, что умные женщины неохотно заводят шашни с соседями, опасаясь слишком скорого разоблачения. Однако, узнав о посещениях Клерета и даже о том, как он лает и как ему открывают дверь, этот школяр сумел кое-что придумать. Точно узнав время прихода Клерета, он решил, что голос у него вполне пригоден для того, чтобы подражать им лаю собачонки, как это делал Клерет, и стоит ему только залаять, как добыча будет в его руках.

И вот однажды, когда мужа дамы не было дома, он немного ранее десяти часов подошел к дверям ее дома и залаял, как маленькая собачонка:

– Гав! Гав!

Служанка, услышав лай, тотчас же открыла ему дверь. Весьма обрадовавшись этому, он, знакомый с расположением комнат, направился прямо в спальню дамы и лег к ней на кровать. Дама приняла его за Клерета, а он, разумеется, не терял даром времени.

Пока он с нею забавлялся, пришел Клерет и принялся, по обыкновению, лаять у двери:

– Гав! Гав!

Но его не впустили. Хотя даме и послышалось что-то, но она не подумала, что это – он. И только после того как он тявкнул еще раз, у нее зародилось подозрение, тем более что приемы и манеры гостя показались ей не такими, как у Клерета. Она хотела встать и позвать служанку, чтобы та узнала, в чем дело, но школяр, намеревавшийся провести эту ночь, которая началась для него столь счастливо, в свое удовольствие, немедленно поднялся с кровати и, подойдя к окну, в то время как Клерет продолжал еще свои «Гав! Гав!», залаял ему в ответ наподобие деревенских брехунов:

– Гоф! Гоф! Гоф!

Услышав этот голос, Клерет сказал:

– Ах, ах, божье тело! Конечно, большая собака должна прогнать маленькую. Прощайте, прощайте, доброго вечера и доброй ночи!

И ушел. А тот школяр снова улегся на кровать и постарался успокоить даму, как мог. Ей не оставалось ничего другого, как покориться. С этого времени он вступил с маленькой собачкой в сделку, и они ходили охотиться на кроликов по очереди, как добрые друзья и товарищи.

Новелла LVIII
О монахе, который давал на все вопросы краткие ответы

Один монах, находясь в пути, зашел во время ужина в харчевню. Хозяин усадил его с другими проезжими, которые успели изрядно закусить, и наш монах, дабы догнать их, принялся уписывать свой ужин за обе щеки с такой жадностью, словно он не видал хлеба целых три дня. Для большего удобства он снял с себя все облачение до фуфайки. Обратив на это внимание, один из сидевших за столом принялся задавать ему разные вопросы. Монаху это весьма не нравилось, ибо он был занят ублажением своей утробы, и чтобы не терять времени, он стал давать краткие ответы, в которых, я полагаю, он упражнялся раньше, ибо отвечал весьма точно. Вот в чем состояли вопросы и ответы:

– Какую вы носите одежду?

– Клобук.

– А много в вашем монастыре монахов?

– Очень.

– Какой вы едите хлеб?

– Черный.

– Какое вы пьете вино?

– Светлое.

– Какое мясо вы едите?

– Говяжье.

– Сколько у вас послушников?

– Девять.

– Как вы находите это вино?

– Добрым.

– Вы не пьете такого?

– Нет.

– А что вы едите по пятницам?

– Яйца.

– А сколько их полагается на брата?

– Два.

Таким образом он отвечал на все вопросы, ни разу не оторвавшись от еды. Если он так же кратко читал свои утренние молитвы, то, надо полагать, он был хорошей опорой церкви.

Новелла LIX
О школяре-юристе и об аптекаре, который обучал его медицине

Один школяр, пробывший некоторое время в Тулузе, заехал в маленький городок Сент-Антонин, находящийся близ Кагора[217]217
  Кагор – город в юго-западной Франции, в старинной провинции Керси.


[Закрыть] в Керси, намереваясь заняться там повторением своих кодексов. Нельзя сказать, чтобы он в них особенно преуспевал, ибо более увлекался кодексами сердца и был в них большим знатоком, но он пришел к решению, что уж если выбрал себе профессию юриста, то должен ее держаться, хотя она ему и не совсем по плечу. Так как в небольших городах всякий приезжий тотчас же обращает на себя внимание, то вскоре по его приезде в Сент-Антонин к нему пристал с разговорами местный аптекарь.

– Добро пожаловать, сударь, – приветствовал он его и завел с ним беседу, во время которой школяр обронил несколько медицинских терминов, ибо, как человек образованный, он должен был уметь поговорить обо всем.

Услышав эти слова, аптекарь сказал:

– Насколько я могу судить, сударь, вы обучались медицине?

– Не совсем так, – ответил школяр, – но кое-что слыхал.

– Я полагаю, – продолжал аптекарь, – вы не хотите в этом сознаться потому, что не имеете намерения остаться в этом городе. Но уверяю вас, что вы ничего от этого не потеряете. У нас теперь нет врача. Наш врач недавно умер, оставив после себя сорок тысяч франков. Если вы согласитесь здесь остаться, то вам будет неплохо. Я вам дам квартиру, и мы с вами отлично заживем, если сумеем хорошо сойтись. Пожалуйте-ка ко мне обедать.

Выслушав аптекаря, который был человеком неглупым, ибо знал свое дело и живал в лучших городах, школяр согласился пойти к нему обедать, думая про себя: «Уж не попытать ли счастья? Если этот человек исполнит свое обещание, то у меня будет хорошее занятие. Сторона здесь глухая, никто меня не знает. Посмотрим, что из этого выйдет». Аптекарь привел его к себе обедать. Беседовали они все на ту же тему и после обеда сделались уже друзьями. Короче говоря, аптекарь уверил школяра, что он – врач, и тот в конце концов заявил:

– Видите ли, в чем дело. По своей специальности я еще не практиковался – вам это нетрудно заметить. Я имел намерение добраться до Парижа, поучиться там еще годик, а потом уж заняться практикой в своем родном городе. Но если я уж встретился с вами и нашел в вас человека, который желает доставить мне удовольствие, так же, как и я вам, то мы попытаемся заняться с вами делом. Я рад здесь остаться.

– Не беспокойтесь, сударь, ни о чем, – сказал аптекарь. – Я обучу вас врачебному искусству в две недели. Я имел дела с врачами и во Франции и в других странах, и у меня большой опыт. Я знаю все их приемы и все их рецепты наизусть. А, кроме того, в этих краях достаточно иметь лишь солидную внешность и уметь угадывать, для того чтобы заслужить славу самого ученого врача в мире.

И со следующего дня аптекарь начал его учить, как прописывают унции, драхмы, скрупулы, горсти и щепоти,[218]218
  Средневековые названия мер веса и объема, употреблявшиеся аптекарями.


[Закрыть] а еще через день рассказал ему название наиболее употребительных лекарств, научил его отмеривать дозы, примешивать, взбалтывать и всему прочему. Это продолжалось девять – двенадцать дней, в течение которых школяр, по совету аптекаря, не выходил из дому, под видом нездоровья, а сам аптекарь постарался распространить по городу слух, что этот молодой человек – самый лучший, самый ученый из всех врачей, какие только когда-либо приезжали в Сент-Антонин. Жители весьма обрадовались этому и, когда он стал выходить из дома, начали всячески его ласкать и наперерыв приглашать к себе. Все они с великим удовольствием заболели бы только ради того, чтобы доставить ему практику и удержать его в своем городе.

Но школяр (что я говорю, школяр? – доктор, прошедший науку у аптекаря!) ломался, посещал лишь весьма немногих, старался солидно держаться и во всем советовался с аптекарем, который неизменно давал ему указания. Но вот понесли ему со всех сторон мочу. А в этих краях от врача требовалось, чтобы он угадывал по моче пол больного, что у него болит и сколько ему лет. Но этот врач оказался еще умнее: он угадывал, кто были родители больного, женат ли он или нет, с какого времени женат и сколько у него детей. Словом, с помощью господина аптекаря он узнавал у всех своих пациентов, от старого до малого, всю их подноготную: как только кто-нибудь приходил к нему с мочой, аптекарь принимался его расспрашивать, и, пока врач сидел у себя наверху, он узнавал все, что нужно, а затем, попросив посетителя немного подождать, тайком передавал врачу все сведения о том, кто принес мочу. Взяв мочу, врач немедленно принимался рассматривать ее сверху, ставил руку между посудиной и светом, опускал ее и с подобающей миной говорил:

– Это женщина.

– О, сударь! Вы говорите правду! Ей-богу!

– У нее болит левый бок под грудью (голова или живот, смотря по сведениям, которые давал ему аптекарь). Около трех месяцев назад она родила дочь.

Изумлению принесшего мочу не было границ. Немедленно же бежал он рассказывать по всему городу все, что слышал от врача, и слава о его учености переходила из уст в уста. Он сделался там первым человеком. Если случайно аптекаря не было дома, он сам выпытывал у руэргцев[219]219
  Руэргцы – то есть жители старинной французской провинции Руэрг, расположенной на юге страны.


[Закрыть] нужные сведения, начиная с удивленного восклицания: «Тяжелая болезнь!» После чего посетитель тотчас же проговаривался: «у него» или «у нее». Затем, немного посмотрев мочу, он спрашивал:

– Ведь это мужчина?

– Сущая правда! Это – точно мужчина.

Когда же ему приходилось принимать больного при свидетелях, он всегда старался держаться поближе к своему учителю, и тот говорил с ним на медицинской латыни, которая была в те времена нежна, как крашеное сукно. Под этим сукном он передавал ему и рецепт, делая вид, что говорит о чем-то постороннем. Предоставляю вам полюбоваться на врача, пишущего рецепты под диктовку аптекаря! Но не знаю, что тут было причиной, мнение ли, которое он завоевал среди своих пациентов, или что-нибудь другое, а только больные, лечившиеся у него, выздоравливали, и не было во всем этом краю ни одного сына доброй матери, который у него не побывал бы. Все считали для себя счастьем заболеть, пока он у них, ибо думали, что если он от них уедет, то такого врача им уже не видать. Ему подносили тысячи всяких подарков – дичь, посудины с вином, и женщины вышивали для него платки и рубашки. За ним ухаживали, как за петушком под корзинкой,[220]220
  Речь идет о домашней птице (в том числе и петухах), которую откармливали перед убоем и для этого сажали под специальные плетеные корзинки, чтобы она не двигалась и жирела.


[Закрыть] и благодаря этому месяцев через шесть, через семь он сумел скопить изрядную кучу экю, да и аптекарь при его помощи тоже от него не отстал.

После этого он решил уехать, будто бы получив от родных письмо, в котором ему наказывали немедленно приехать, и отправился в Париж, где занялся изучением медицины. Но, может быть, никогда он не был таким хорошим врачом, как во время своего обучения, то есть никогда у него дела не шли так хорошо, как в том городе, ибо судьба бывает иногда более благосклонной к смельчакам, чем к благоразумным людям. Ученые люди слишком рассудительны: они взвешивают обстоятельства, опасаются и сомневаются, порождая этим недоверие к себе и охлаждая у людей желание обращаться к ним за советами. И в самом деле, говорят, что попасться в руки к счастливому врачу – лучше, чем к ученому. Итальянский врач это прекрасно понимает, и, когда у него бывает досуг, он пишет две-три сотни рецептов на случай разных болезней, а затем, собрав их в кучу, кладет в карман. Когда кто-нибудь приносит ему мочу, он вынимает наугад, как вынимаются лотерейные билеты, рецепт и вручает его пациенту со словами: «Dio te daga buona!».[221]221
  Да пошлет тебе Бог добра (лат.).


[Закрыть] Если больной выздоравливает: «In buona hora».[222]222
  В добрый час (лат.).


[Закрыть] Если больному становится хуже: «Suo danno».[223]223
  Тем хуже для него (лат.).


[Закрыть] Вот что творится на белом свете!

Новелла LXI
О приговоре бретонского прево, повесившего Жана Трюбера[224]224
  Трюбер – Это имя героя одноименного фаблио XIII в., рассказывающего о каверзах и плутнях деревенского парня Трюбера.


[Закрыть] и его сына

Жил в Бретани один человек, и, надо сказать, человек дрянной. Звали его Жаном Трюбером. Он много раз попадался на кражах, и, казалось, получив в одном месте трепку, в другом – порку, он должен был бы немного образумиться, но, напротив, он так к этому привык, что не только не исправлялся, но даже начал обучать своему ремеслу пятнадцати-шестнадцатилетнего сына, водя его с собою на промысел.

Как-то раз они украли у одного богатого крестьянина кобылу. Тот сразу же заподозрил в этой краже Жана Трюбера и сумел с помощью надежных свидетелей доказать, что Жан Трюбер увел его кобылу в среду на базар, находившийся в пяти-шести милях от деревни, где и продал. Жана Трюбера вместе с сыном выдали прево, и ему недолго пришлось ждать суда и приговора, в котором, между прочим, значилось следующее: «Жана Трюбера за кражу и увод взрослой кобылы повесить и удавить, и мальчик должен быть вместе с ним». Затем прево передал Жана Трюбера и его сына палачу и откомандировал с ними своего актуариуса[225]225
  Актуариус – то есть судебный исполнитель.


[Закрыть] – парня не особенно ученого. Когда дело дошло до исполнения приговора, палач высоко и быстро повесил отца, а затем спросил актуариуса, что он должен сделать с мальчуганом. Актуариус прочел приговор, внимательно рассмотрел слова «и мальчик должен быть вместе с ним» и велел палачу делать свое дело. Палач сделал. Он вздернул и мальчугана, который уже совсем повесил голову, и, что гораздо хуже, удавил. Исполнив приговор, актуариус пришел к прево, и тот его спросил:

– Ну, как дела с Жаном Трюбером?

– Жан Трюбер повешен, – ответил актуариус.

– А мальчуган? – спросил прево.

– И мальчуган повешен, ей-богу!

– Как? – сказал прево. – Тысяча чертей! И мальчуган повешен?

– Ей-богу, и мальчуган, – ответил актуариус.

– Что вы сделали! – сказал прево. – Ведь я вам этого не говорил.

И между ними произошел долгий спор. Актуариус утверждал, что, согласно приговору, он должен был повесить и мальчугана, прево утверждал обратное. Наконец после долгих препирательств прево сказал:

– Прочтите приговор. Клянусь богом, я не имел намерения вешать мальчугана!

Актуариус прочел приговор и это самое важное место: «Жана Трюбера за кражу и увод взрослой кобылы повесить и удавить, и мальчик должен быть вместе с ним». Словами «вместе с ним» прево хотел сказать, что Жан Трюбер должен быть повешен, а его сын должен присутствовать при казни, чтобы казнь отца послужила для него назиданием. Прево хотел поступить с мальчиком согласно именно этим словам, но было уже поздно. Актуариус же оправдывался тем, что слова «вместе с ним» должны означать, что мальчик подлежит повешению вместе с отцом. Наконец, не зная, что сказать, хотя актуариус был не прав, прево промолвил:

– Покончено с мальчиком, покончено. А может быть, это и хорошая развязка для молодого волка, ей-богу!

Вот и все вознаграждение, какое получил бедный мальчуган, если не принимать в расчет распоряжения прево снять его с виселицы, чтобы не было толков.