Текст книги "Неизданный Федор Сологуб"

Автор книги: Маргарита Павлова

Ю. К. Герасимов
Драма Федора Сологуба «Отравленный сад»

Среди русских символистов Федор Сологуб был самым удачливым автором драматических произведений. Обращение писателя к драме было стимулировано открытием в 1906 г. в Петербурге Драматического театра В. Ф. Комиссаржевской (на Офицерской), руководители которого искали сближения с символистами и рассчитывали на них в своих новаторских репертуарных планах. Для этого театра Сологуб написал трагедию «Дар мудрых пчел» (она не попала на сцену из-за цензурного запрета), затем трагедию «Победа смерти» (1907), постановка которой принесла автору известность в театральных кругах, сильно возросшую после инсценирования «Мелкого беса» и постановок других его пьес во многих городах России. Всего он написал для театра – в прозе и стихах – около 20 произведений: трагедии, драмы, одноактные пьесы по античным, средневековым и фольклорным сюжетам, а также на современные темы. Он создавал автоинсценировки и обработки для театра («Война и мир» по роману Л. Толстого), занимался переводами пьес.

Отказавшись уже в первых своих трагедиях от традиций психологической и бытовой драматургии, Сологуб начинает создавать собственный вариант условного символистского театра («Театр одной воли»), теоретические основы которого он настойчиво утверждал в статьях и публичных лекциях [98]98
  О драматургии Сологуба и о его взглядах на театр и драму см.: Герасимов Ю. К.Драматургия символизма // История русской драматургии: Вторая половина XIX – начало XX века. Л., 1987. С. 581–592; Он же.Кризис модернистской театральной мысли в России (1907–1917) // Театр и драматургия. Л., 1974. Вып. 4. С. 202–244; Любимова М. Ю.Драматургия Федора Сологуба и кризис символистского театра // Русский театр и драматургия начала XX века. Л., 1984. С 66–91.


[Закрыть]. Увлечение античной религиозной трагедией, общее для символистов, во многом подготовило Сологуба к опытам создания неомифологической драмы, в которой бы вечная мистерия любви и смерти представала в современных обличьях жизни.

«Отравленный сад» – драма переходная, открывающая (в разных ее редакциях) путь к «репертуарным» пьесам Сологуба («Заложники жизни», «Мечта-победительница» и др.) с их установкой на «синтез» символизма с реализмом и на традиционную сцену. Сологуб писал пьесу по канве рассказа Н. Готорна «Ядовитая красота» [99]99
  См. Готорн Н.Фантастические рассказы. М., 1900.


[Закрыть], сохраняя схему отношений главных персонажей (студент, ботаник и его дочь) и образ сада со смертоносными цветами. Но, выражая свои идеи, изменял сюжет Готорна. Сологуб много работал над «Отравленным садом», создав три редакции, причем вторую и третью редакции – в нескольких вариантах, общим числом семь. В архиве Федора Сологуба сохранились машинописные их тексты, носящие следы авторской правки (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. № 202). Лишь первый вариант третьей редакции является автографом.

От первой редакции, собственно, сохранилось два листа – начало и конец пьесы (л. 20, 24). Но эти фрагменты содержат важные сведения, позволяющие говорить о существовавшей первоначально редакции. На первом листе есть дата – «1908». Она зачеркнута, и это может означать, что в течение указанного года драма не была завершена. После заглавия идет обозначение действующих лиц. Они имеют характерные немецкие имена, значащие фамилии, возрастные и сословные определения:

«Генрих Вольтман, юный студент.

Герман Гартнер, ботаник, профессор.

Гертруда, его дочь, красавица.

Марта, старуха, хозяйка дома, где живет Генрих.

Граф Фридрих фон Шрекенштейн, молодой человек.

Слуга графа».

Действие точно привязано к месту и времени: Галле, июль 1721 года (у Готорна герои – итальянцы, события происходят в Падуе). Замена Страсбурга (название зачеркнуто) на Галле могла возникнуть из соображений некоторого правдоподобия: по замыслу драмы нужен был город университетский, но с чертами провинциального быта, чтобы при домах садики с заборами были обычными. Романтический сюжет развертывался, как можно предположить из авторской датировки изображаемых событий, в определенной историко-национальной среде, обозначаемой лишь отдельными деталями. Не исключено, что в первоначальном замысле предусматривался некий конкретный фабульный ход, возможный только в Германии начала XVIII в.

Первое воплощение замысла не удовлетворило автора, и он по сюжету драмы пишет новеллу «Отравленный сад» (л. 27–61). Основные действующие лица в ней остались те же. Они утратили собственные имена, а с ними, возможно, и существовавший налет индивидуальной характерности, однако обрели значимость узкофункциональных участников вечного таинства жизни. Исчезла определенность места и времени действия. Город и его обитатели еще имеют кое-какие приметы европейской культуры, но нарочитые анахронистические эффекты, возникающие от сосуществования явлений, относящихся к разным векам (XVIII–XX вв.), указывают на условное время легенды, сказки. Так, например, персонажи говорят о сходках и забастовках и о молодых Оптиматах Города. Аналогичный прием использован Сологубом в пьесе «Ночные пляски» (1908), где среди сказочных персонажей появляются Малявинские бабы, Трудовик, Хулиганы.

Сологуб обогатил новеллу «Отравленный сад» новой художественной идеей. Он не только предпослал повествованию эпиграф из пушкинского «Анчара» («Природа жаждущих степей // Его в день гнева породила»), но и подключил сюжет стихотворения, пересказанный героиней как ключевое событие семейной истории, к сюжету новеллы. Ботаник и его дочь мстят потомкам «непобедимого владыки» за смерть своего предка – «раба» [100]100
  В рассказе Готорна мотив мести отсутствует. Доктор разводит ядовитые цветы в научных целях.


[Закрыть]. Тема «Анчара» внесла в «Отравленный сад» опоэтизированную, но в истоках социальную мотивацию замыслов Ботаника и губительных действий его дочери и связала в единой мифологеме фольклорно-литературные мотивы смертоносного поцелуя и ядовитых цветов. Тема «Анчара» проходит через все варианты второй и третьей редакций драмы.

Федор Сологуб опубликовал новеллу в журнале «Бодрое слово» (1908 № 1. Октябрь). Но, вероятно, еще до выхода ее в свет он переделал ее в драму без больших изменений текста [101]101
  По этой причине вторая редакция драмы в данной публикации не представлена. С текстом новеллы удобнее знакомиться по кн.: Сологуб Ф.Книга превращений: Рассказы // Собр. соч.: В 20 т. СПб.: Сирин, 1914. Т. 11.


[Закрыть]. Имеются два варианта второй редакции (л. 86–101 и последующий вариант – л. 64–85). Отличия их малосущественны Именно этот момент – незначительность переделок в вариантах одной редакции (та же картина и в третьей редакции) – позволяет предполагать, что после новеллы Сологуба интересовали в работе над драмой меж– и внутрижанровые проблемы. К тому же после публикации новеллы «Отравленный сад» близость к ней драмы могла стать для автора не очень желательной. И в третьей редакции драмы он перелагает ее прозаический текст белым стихом, причем, повышая стилевой ранг произведения, автор одновременно освобождал его от элементов иронии. В дальнейшем, правда, Сологуб в своих драмах будет обращаться к «сниженной» поэтике, более отвечающей требованиям «демократической» фазы символизма, которая, по его мнению, наступает. Вся работа по переложению прозаического текста в стихотворный проведена автором на машинописном экземпляре второй редакции, карандашом. Это – единственный сохранившийся цельный автограф всей пьесы «Отравленный сад» (л. 1–19).

Замена прозы стихом сопровождалась заметными сокращениями: уменьшилось число второстепенных персонажей, почти не стало диалогов, не относящихся прямо к сюжету драмы, исчезли нарочитые анахронизмы, некоторые бытовые штрихи. Действующие лица, лишенные прежних и так достаточно скудных связей со средой, стали масочными фигурами (Юноша, Красавица и др.). Таково и было намерение автора. Выпрямляя и ускоряя развитие действия, усилив условность драмы и ее персонажей, Сологуб обнажил ее дидактическую однозначность. Поиски емкой обобщенной формы привели писателя к тому типу стихотворной лирико-драматической миниатюры, который уже был создан К. Бальмонтом в изысканных импрессионистических «Трех расцветах» (1905). Нетрудно заметить, что и кончались обе драмы одинаково: в добровольной смерти возлюбленные достигали наибольшей силы и полноты проявления своих чувств и прозревали мистериальную сущность бытия [102]102
  В рассказе Готорна умирала только красавица – от противоядия, которым с ней поделился студент.


[Закрыть]. Но поднимать вопрос о возможных реминисценциях в «Отравленном саде» едва ли есть смысл. Подобные сопряжения Любви и Смерти были очень распространены в творчестве символистов.

В последующие варианты третьей редакции автор внес несущественные поправки.

Экспериментальный характер работы автора над «Отравленным садом» проявился не столько в сюжетно-фабульных построениях, сколько в жанровых исканиях. Превращение драмы в новеллу, а новеллы опять в драму – было для Сологуба принципиально важным. Писателя занимала проблема взаимной обратимости драмы и эпических жанров (а параллельно – стиха и прозы), их «взаимозаменяемости». В таких случаях суверенность жанра была для Сологуба, как представляется, величиной малой по сравнению с творческой волей художника-демиурга. Одним из существенных положений его теории монодрамы («Театр одной воли») было безусловное первенство автора при постановке его пьес. Идеальный спектакль виделся Сологубу как чтение драмы (со всеми ремарками), сопровождаемое актерскими иллюстрациями к ней. Сологуб предусматривал отчуждение исполнителя от образа, о котором тот мог говорить в третьем лице («он» вместо «я»), как бы медиумично донося тем авторскую волю, авторское отношение к персонажу. В драму «Венец надежды» (1915, не опубликована) были введены целые сцены, написанные косвенной, а не прямой речью. Этими исканиями Сологуба в значительной мере объясняются его переделки романа «Мелкий бес» в пьесу (1909), повести «Барышня Лиза» в пьесу «Узор из роз» (1912–1913) и неоконченной пьесы «Заклинательница змей» (1913–1918) в одноименный роман. И впервые эта трудная и, похоже, неотвязная задача, своего рода «квадратура круга», привлекла Сологуба при создании «Отравленного сада».

Подобного рода искания Сологуба не привели к значительным художественным результатам. Но они были связаны с начавшимся мощным и плодотворным воздействием прозы великих романистов – в первую очередь Достоевского и Толстого – на русскую сцену. Идеи и опыты Сологуба находились на той линии, которая утвердилась в таких постановках Московского Художественного театра, как «Братья Карамазовы» и «Николай Ставрогин», а особенно – в образе чтеца «от автора» в мхатовской постановке «Воскресения».

В публикации «Отравленного сада» воспроизводится последний вариант последней (третьей) редакции (л. 138–156), на котором работа автора над драмой прекратилась.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Юноша

Красавица

Ботаник, ее отец

Граф

Слуга

Сад Ботаника, и рядом с ним садик при доме, где живет Юноша. Разделены забором выше роста человека. Сад Ботаника правильно разбит; деревья подрезаны в виде шаров, конусов и цилиндров; цветы, которых очень много, подобраны по тонам; они очень ярки, крупны и причудливой формы; видны толстые, как змеи-удавы, бурые стебли ползучих растений; листья громадные, страшные на вид, ярко-зеленые. Садик очень мал и мил; к скромному домику лепится галерейка, с которой виден сад Ботаника. Юношастоит на галерейке и в глубокой задумчивости смотрит на сад. По дороге сада медленно проходит старый Ботаник, опираясь на толстую палку.

 
Ботаник
Цветите, ядовитые цветы! [103]103
  В названии драмы и в ее фабуле нашли отражение распространенные в символистской литературе образы смертоносной красоты. Сад с ядовитыми цветами, изображенный в пьесе, – буквальное овеществление бодлеровской метафоры «цветы зла».


[Закрыть]
Миндаль, ваниль и ладан в воздух влейте.
 

Уходит. Идет Красавица. Вкалывает в волосы ярко-пунцовый цветок и улыбается радостно.

 
Юноша
На небе солнце радости безумной, —
Но где слова сказать о нем?
И если есть краса для чарований,
То как ее привлечь и чаровать?
 

Красавицаостанавливается, смотрит на Юношуи смеется радостно и весело.

 
Юноша
Прекрасная! Приди! Люби меня!
 

Красавицаподходит ближе.

 
Красавица
Цена моей любви, – ее ты знаешь?
 

 
Юноша
Хотя б ценою жизни! [104]104
  Мотив платы за любовь жизнью встречается у многих авторов, начиная с античных времен. Ограничусь лишь двумя примерами из общеизвестных произведений: «…кто меж вами купит // Ценою жизни ночьмою?» (А. С. Пушкин «Египетские ночи»); «…Ценою жизни // Ты мне заплатишь за любовь» (Либретто оперы Ж. Бизе «Кармен»).


[Закрыть]
 

 
Красавица
                                      Милый, мудрый!
Ты знаешь, видишь, ты дождешься.
Меня любили многие, и многим
Я улыбалась, утешая смертью,
Но никому еще не говорила
Я сладких слов: Люблю тебя. А ныне
Хочу и жду.
 

Отвязывает от пояса шелковый черный шнурок с бронзовым на нем ключом и хочет бросить ключ Юноше. Но быстро подходит Ботаник, грубо хватает ее за руку и отнимает от нее ключ.

 
Ботаник
                    Безумная, что хочешь?
О чем тебе с ним говорить?
Не для таких, как он, мы сад взрастили,
Смолою ядовитою Анчара
Из века в век питая почву эту.
Ты, Юноша, иди, иди домой!
 

Смотрит на Юношупристально. Юношауходит в дом. Ботаник, крепко сжимая руку красавицы, увлекает ее к скамье, которая закрыта от дома Юноши громадным кустом. Садится на скамью. Укоризненно смотрит на дочь. Красавицастановится на колени у его ног. Стоит прямо и покорно, с опущенными руками.

 
Ботаник
Зачем ты это сделала? Ты любишь?
 

 
Красавица
Я пламенею пламенем любви.
 

 
Ботаник
Дочь милая моя, ты так искусна
В уменьи дивном непорочных чар!
Мой замысел не довершен, и рано
Тебе отравленный оставить сад.
 

 
Красавица
Когда ж конец? Приходят и приходят.
 

 
Ботаник
Но ты должна мою исполнить волю.
Люблю тебя, но уступить заставлю.
Сейчас ты молодого Графа встретишь.
Один ему дай поцелуй, – не больше, —
И подари отравленный цветок.
Уйдет он, сладко, трепетно мечтая,
И неизбежное над ним свершится.
 

Входит Граф. Ботаниккланяется и уходит. Красавицаи Графостанавливаются у клумбы.

 
Красавица
Мой милый Граф, желанья ваши
Нетерпеливы очень, слишком пылки.
 

 
Граф
Очаровательница, знаю,
Ты холодна была ко многим,
Но ласковей ко мне ты будешь.
Клянусь я честью, потемнеть заставлю
От страсти синеву очей холодных!
 

 
Красавица
Чем вы стяжаете мою любовь?
 

 
Граф
От предков много у меня сокровищ,
Я золотом и шпагой их умножил.
Все у твоих рассыплю ног,
Рубины – плата за твои улыбки,
Жемчуг за слезы, золото за вздохи,
За поцелуи бриллианты,
А за лукавую измену
Удары верного кинжала.
 

 
Красавица
Еще не ваша я, а вы грозите.
Ведь я могу и рассердиться!
 

 
Граф
Прости, Красавица, мое безумство.
Любовь к тебе покой от сердца гонит
И странных слов подсказывает много.
Сильней, чем жизнь мою, тебя люблю
И за тебя готов отдать не только
Мои сокровища и жизнь мою,
Но то, что жизни мне дороже, —
Готов я честь мою отдать.
 

 
Красавица
Слова от сердца к сердцу, милый Граф!
Но за любовь не надо много платы, —
Не покупается, не продается.
Кто любит, тот умеет ждать.
 

Графделает знак. Выходит Слуга, подает ларец и уходит. Графвынимает диадему и подносит Красавице.

 
Красавица
Мои отцы рабами были,
А ты даришь мне диадему,
Достойную царицы.
 

 
Граф
                                 Ты достойна
И более блестящей диадемы.
 

 
Красавица
Бичи жестоких – доля предков наших,
А мне – рубины радости венчанной.
Но не забуду крови предков!
 

 
Граф
Что помнить о давно минувшем!
Нам юность радости дарит,
Печаль воспоминаний – старцам.
 

 
Красавица
За ваш прекрасный дар, мой милый Граф,
Я вам сегодня дам один цветок,
И поцелуй один, один, не больше.
Какой цветок хотите получить?
 

 
Граф
Что мне ни дашь, за все я благодарен.
 

 
Красавица
Бледнеете вы, милый Граф,
Вас опьяняют эти ароматы.
Я с детства надышалась ими,
И кровь моя пропитана их соком.
А вам не следует стоять здесь долго.
Скорее выбирайте ваш цветок.
 

 
Граф
Сама мне дай, какой захочешь.
 

Красавицасрывает белый махровый цветок и вкладывает цветок в петлицу его кафтана.

 
Граф
Как томно закружилась голова!
Целуй меня. Красавица, целуй!
 

Красавицанежно целует его. Графхочет ее обнять, она отбегает. Он бросается за нею, но его встречает Ботаник. Графв замешательстве останавливается.

 
Ботаник
Я провожу вас, Граф.
 

Графмолча кланяется Красавицеи уходит. Ботаникпровожает.

 
Красавица (тихо)
Еще один!
И часа не пройдет, умрет, несчастный.
 

Юношавыходит на галерейку.

 
Красавица
Мой милый Юноша, люблю тебя.
Ты звал, и я пришла, чтобы сказать:
Беги от чар моих, беги далёко,
А я останусь здесь одна.
Упоена дыханием Анчара.
 

 
Юноша
Прекрасная! едва тебя узнал,
Ты для меня души моей дороже, —
Зачем же так слова твои жестоки?
Иль ты любви моей не веришь?
Зажглась внезапно, но уж не погаснет.
 

 
Красавица
Люблю тебя, тебя ли погублю?
Дыхание мое – смертельный яд,
И мой прекрасный Сад отравлен.
Спеши оставить этот Город,
Беги далеко, обо мне забудь.
 

 
Юноша
Душа не одного ль мгновенья жаждет?
Сгореть в блаженном пламени любви
И умереть у ног твоих сладчайших!
 

 
Красавица
Возлюбленный! Так будет, как ты хочешь,
С тобою умереть мне сладко!
Иди ко мне, в мой страшный Сад,
Я темную тебе открою повесть.
 

Бросает ключ. Юношаподхватывает его на лету.

 
Красавица
Я жду, я жду! Иди, мой милый!
 

Юношабежит вниз, открывает калитку, входит в сад Ботаника.

 
Красавица
Рабами были наши предки.
Покорен слову господина,
Один из них пошел в пустыню,
Где злой Анчар под солнцем дремлет.
Смолу Анчара он принес владыке
И, надышавшись ядом, умер.
Его вдова, пылая жаждой мести,
Отравленные стрелы воровала
И в тайные бросала их колодцы.
Водой колодца землю поливала,
Вот эту, где теперь наш сад разросся,
И стала эта почва ядовита, —
И той водой мочила полотенце,
И полотенцем сына утирала,
Чтоб кровь его пропитывалась ядом.
Из рода в род мы яд в себя впивали,
И пламенеет ядом наша кровь.
Дыханье наше – аромат отравы,
И кто целует нас, тот умирает.
Рабов потомки мстят потомкам князя.
 

 
Юноша
Я видел, – ты поцеловала Графа.
 

 
Красавица
Он умирает жертвою Анчара
Отравлен он и ядом поцелуя,
И ядами безмерных ароматов [105]105
  Смерть от цветов и убийство при помощи цветов – встречающийся в литературе мотив фольклорного происхождения. Ср. самоубийство героини в романе Э. Золя «Проступок аббата Муре» и смерть красавицы от пряных цветов, которыми ее по приказу соперницы окружили рабыни, в пьесе Г. д‘Аннунцио «Пизанелла».


[Закрыть].
Отец и дед мой странствовали долго,
Чтобы найти зловредные растенья,
И здесь, в отравленной издавна почве.
Цветы всю гневную раскрыли силу.
От их дыханий радостных и сладких
И капли рос становятся отравой.
 

 
Юноша
Твои лобзанья слаще яда! [106]106
  Неоднократно встречающийся у Федора Сологуба оксюморон. Ср. название его романа «Слаще яда» (1912).


[Закрыть]
 

 
Красавица
Богатых, знатных юношей прельщала
Я красотой отравленной моею.
Улыбкой я их смерти обрекала
И поцелуем каждого дарила,
Невинно, нежно, как целуют сестры.
И умирал, кого я целовала.
 

 
Юноша
Возлюбленная, если поцелуем
Ты даришь смерть, дай мне упиться смертью! [107]107
  Мотив смерти от поцелуя, от губительного дыхания возлюбленной присутствует в «Пире во время чумы», одном из наиболее ценимых символистами пушкинских произведений: «И девы-розы пьем дыханье, // Быть может, полное Чумы!»


[Закрыть]
Прильни ко мне, целуй, люби меня,
Обвей меня сладчайшею отравой,
За смертью смерть в мою вливая душу,
Пока я весь в томленьи не истаю!
 

 
Красавица
Ты хочешь! Не боишься! Милый, милый!
 
 
Обнимает и целует Юношу.
 
 
Мы вместе умираем, вместе!
Так сердце ядом пламенеет.
Стремятся в теле огненные струи,
Вся пламенем великим я объята!
 

 
Юноша
Я пламенею! Я сгораю
В объятиях твоих, и мы с тобою —
Два пламени, зажженные восторгом
Любви отравленной, но вечной [108]108
  Ср. со строками стихотворения Вяч. Иванова «Любовь»: «Мы – два грозой зажженные ствола, // Два пламени полуночного бора» («Кормчие звезды», 1901).


[Закрыть].
 

Умирают.

II

О. Н. Черносвитова
Материалы к биографии Федора Сологуба

Материалы к биографии Ф. Сологуба, собранные Ольгой Николаевной Черносвитовой (рожд. Чеботаревская; 1872–1943), являются наиболее полным источником сведений о семье, детстве и юности писателя, а также о последних месяцах его жизни. Сологуб не оставил опубликованных автобиографических заметок. На просьбы современников сообщить для печати сведения о себе, как правило, отвечал уклончиво. Единственным из известных нам биографических печатных документов Сологуба можно считать краткий очерк, составленный в 1913 г. его женой, Анастасией Николаевной Чеботаревской, для «Русской литературы XX века» [109]109
  Чеботаревская Ан. Н.Федор Сологуб: Биогр очерк // Русская литература XX века (1890–1910) / Под ред. проф. С. А. Венгерова. М: Мир, 1915. Т. 2. Ч. 1. С. 9–13. Перепечатано: Творимая легенда.С. 214–219.


[Закрыть]. Очерк был написан с согласия и при участии Сологуба, а потому в нем нашли отражение только те сведения, которые он сам захотел сообщить о себе современникам.

На фоне уже известных нам источников мемуарного и документального характера материалы к биографии Сологуба, собранные Черносвитовой, имеют несомненные преимущества. Очерк был составлен не по издательскому заказу и не подвергался «цензуре» со стороны Сологуба. Материалы к биографии формировались на основе интимных доверительных бесед Ольги Николаевны с писателем во время его предсмертной болезни в последние месяцы 1927 г., когда многие события личной жизни переосмысливались им в свете пережитого.

Как чуткий биограф, Черносвитова чрезвычайно обстоятельно фиксировала подробности и детали, сообщенные ей собеседником, записывала его сны, предсмертные желания и даже бредовые видения. При этом она стремилась в первую очередь передать черты его внутреннего облика («без личины»), рассказать о том Сологубе, которого знали только самые близкие ему люди, к числу которых принадлежала и сама Ольга Николаевна.

О. Н. Черносвитова – одна из старших сестер жены писателя, родилась в Курске, где отец – Николай Николаевич Чеботаревский – служил адвокатом. В семье было семеро детей: Александра, Ольга, Татьяна, Анастасия, Мария, Владимир, Николай. Их мать, Анастасия Николаевна, ушла из жизни в возрасте 29 лет: она внезапно заболела тяжелой душевной болезнью и покончила с собой. Незадолго до ее смерти семья переехала в Москву. Через некоторое время отец женился вновь, во втором браке у него было шестеро детей. «Семья все росла, жизнь становилась все труднее и в моральном и в материальном отношении, т. е. заработки отца упали в новом городе, где его никто не знал как адвоката» [110]110
  Черносвитова О. Н.Справка об Александре Николаевне Чеботаревской // ГПБ. Ф. 1136. № 63. Л. 1.


[Закрыть]. Несмотря на стесненное материальное положение, Н. Н. Чеботаревский всячески способствовал учению и воспитанию детей. После окончания гимназии Владимир и Николай продолжили свое образование в Московском университете, Татьяна училась на медицинских курсах, Александра и Анастасия слушали лекции на педагогических курсах, позднее закончили Высшую школу общественных наук М. М. Ковалевского в Париже, обе затем успешно занимались переводами, в основном из французской и немецкой литературы.

Судьба Ольги сложилась иначе, в стороне от активной литературной жизни. В 1896 г. она вышла замуж за Николая Николаевича Черносвитова (1870–1937), впоследствии известного ученого-электротехника, и всецело посвятила себя семье. Первое десятилетие совместной жизни Черносвитовы подолгу находились за границей, главным образом, во Франции и Швейцарии, где Николай Николаевич участвовал в исследованиях французских коллег в области электродинамики, а Ольга Николаевна воспитывала дочерей (Александру, Татьяну, Лидию). Все эти годы она не теряла связи с родными, по возможности оказывала им материальную поддержку. Сестры, учившиеся в Париже, часто бывали у нее в доме. Вероятно, под их влиянием она попробовала свои силы в литературном переводе – перевела цикл рассказов Октава Мирбо, один из которых – «Горе дяди Пито» – был опубликован в журнале «Образование» (1907. № 1). Позднее по просьбе Александры Ольга участвовала в подготовке «Полного собрания сочинений» Ги де Мопассана [111]111
  Мопассан Гюи де.Полн. собр. соч.: В 30 т. / Новые пер. с последнего (юбилейного) над. Ал. Чеботаревской, З. Венгеровой, С. Городецкого. СПб.: Шиповник, 1911–1912.


[Закрыть]. Большая часть томов вышла в переводе самой Ал. Н. Чеботаревской, осуществлявшей общую редакцию собрания; роман «Наш милый друг» (Т. 4) перевела Ан. Чеботаревская, роман «Сильна как смерть» (Т. 5) – Ф. Сологуб, роман «Пьер и Жан» (Т. 17) перевела О. Н. Черносвитова. Из писем Ольги Николаевны из Парижа к сестре Александре [112]112
  ИРЛИ. Ф. 189. № 179.


[Закрыть]явствует также, что она выполнила перевод новеллы Мопассана «Орля», который был существенно поправлен и отредактирован Ал. Чеботаревской и потому вошел в собрание под ее именем.

В 1907 г. по возвращении из Швейцарии Н. Н. Черносвитов был приглашен преподавателем на электротехнический факультет Политехнического института. Семья обосновалась в Петербурге, куда чуть ранее, в 1905 г., переехала жить Анастасия Николаевна. Александра и Татьяна оставались в Москве, бывая у сестер наездами.

Обстоятельства детства и юности Чеботаревских – ранняя утрата матери, второй брак отца, а потом его внезапная смерть (скончался в 1902 г.) – чрезвычайно сблизили сестер, сохранивших на протяжении жизни самые теплые дружеские связи, о чем свидетельствует обширная семейная переписка [113]113
  Переписка сестер Чеботаревских хранится в архиве Сологуба (ИРЛИ. Ф. 289. Оп 5. № 8; 310; 322) и Ан. Н. Чеботаревской (ИРЛИ. Ф. 189. № 173; 175; 178–180).


[Закрыть]. Из этой переписки выясняется, что знакомство О. Н. Черносвитовой с Ф. Сологубом состоялось в сентябре 1908 г., т. е. вскоре после замужества Анастасии Николаевны.

Сологуб произвел на Ольгу Николаевну не самое лучшее впечатление. В письме к сестре Александре от 8 сентября 1908 г. она рассказывала о первой встрече: «Вчера была у Насти. <…> С<ологубу> всего 45 лет, и он совсем не производит впечатления старика. Что касается до его „пороков“, то стоит побыть 10 минут в обществе этого простого, серого, скромного школьного инспектора, стоит посмотреть на его хозяйственный, старомодный, мещански-бережливый уклад жизни – чтобы сказать несомненно, что „пороки“ сии и странности – продукт поэтической фантазии. В жизни они наверное не идут дальше флаконов с духами или чего-либо в этом роде. Настя, конечно, обрабатывает его в своем стиле, заставляет продавать старомодную бархат<ную> мебель и покупать новую „ампир, вие-роз“ и т. д., но он всеми силами держится и борется за это свое старье, с чем он прожил добрую половину жизни. Не знаю, примет ли его скромная особа крикливо-модернистскую окраску, но Настя в значительной степени получила налет его устоев – это не объяснишь словами, но это было ясно для меня вполне» [114]114
  ИРЛИ. Ф. 189. № 179. Л. 70.


[Закрыть].

Можно предположить, что Ольга Николаевна не очень одобряла выбор сестры, мотивы которого ей были не вполне ясны; литературный дар «серого инспектора» она также ставила под сомнение. «Смотрела Ваньку-Ключника, – сообщала она Александре в январе 1909 г., – ни красы, ни радости. Никогда еще не выходила из театра с таким полным равнодушием и сожалением о потерянном времени» [115]115
  Там же. Л. 70. Речь идет о драме Сологуба «Ванька-ключник и паж Жеан» (1907), которая была поставлена Н. Н. Евреиновым в театре на Офицерской (у В. Ф. Комиссаржевской) в сезон 1908/09 г.


[Закрыть].

Несомненно, сестры Чеботаревские были людьми одного «круга», в их переписке постоянно упоминаются общие знакомые: Ивановы, Ремизовы, Скалдины, Верховские, Сомов, Северянин, Судейкины, Толстые, Луначарские и др. Однако литературный быт четы Сологубов и «богемный» ореол их салона на Разъезжей противоречили семейственному укладу «дворянского гнезда» Черносвитовых и, по-видимому, стали причиной едва заметного отчуждения в отношениях между Анастасией и Ольгой, которое, впрочем, не было продолжительным.

Анастасия Николаевна всегда была предметом внимания и забот старших сестер. Она «страдала припадками циркулярного психоза, повторявшегося у нее три раза в течение ее жизни: первый раз – в молодости, другой раз – во время войны 1914 г. и третий раз – закончившегося трагически. Заболевание это выражалось в настойчивом желании покончить с собой, столь настойчивом, что близким приходилось неусыпно стеречь больную, не отходя от нее ни днем, ни ночью. Особенно трудно было устеречь от попытки самоуб<ийства> по той причине, что внешне болезнь для постороннего глаза совершенно не заметна – никаких странностей, ничего от „сумасшедшего“, только бледность, вялость, угнетенный вид и одна навязчивая идея, кот<орая> хитро скрывалась от окружающих. Два раза удавалось устеречь Ан<астасию> Ник<олаевну> – оба раза к ней приезжали сестры Ольга Николаевна и Татьяна Николаевна и месяц не отходили от больной» [116]116
  Из воспоминаний Т. Н. Черносвитовой о смерти ее тетки, Ан. Н. Чеботаревской // ИРЛИ. Поступление 1988 года. № 16.


[Закрыть]. В третий раз Чеботаревская заболела в 1921 г. после того, как Сологуб получил разрешение выехать вместе с ней за границу. Почувствовав приближение болезни, она сразу же обратилась за помощью к сестре: «Милая Оля, очень прошу тебя, если возможно – приди сегодня к нам, я очень плохо себя чувствую, боюсь, что заболею, как тогда, и что тогда делать – кто будет за мной ходить – лучше бы уж заблаговременно к<уда>-н<ибудь> в санаторий, а то бедному Федору Кузьмичу, и так больному, со мной возиться не под силу… Эта мысль меня страшно угнетает – прежде посоветуй, что делать, – кроме тебя не к кому обратиться. Н<иколаю> Н<иколаевичу> ничего не говори, буду сегодня ждать, может, это только временное переутомление. Целую тебя. Настя. Рукописи Ф<едора> К<узьмича> прошу спрятать» [117]117
  ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 5. № 8. Л. 55.


[Закрыть].

Ольга Николаевна и ее дочери Татьяна и Лидия ежедневно дежурили у больной, тем не менее они не смогли предотвратить трагического конца [118]118
  Последний маршрут Чеботаревской подсказывает, что, вероятнее всего, в день своей гибели она вышла из дома для того, чтобы повидать сестру: она шла с Васильевского острова на Ждановку (где жили Черносвитовы) через Тучков мост.


[Закрыть]. Незадолго до смерти Анастасия Николаевна неоднократно просила сестру позаботиться о Федоре Кузьмиче в случае ее преждевременной кончины, не оставлять его одного. В октябре 1921 г., через месяц после гибели жены, Сологуб переезжает с Васильевского острова на Петроградскую сторону в дом № 3/1 на углу набережной реки Ждановки и Малого проспекта в квартиру № 22 во втором этаже, принадлежавшую Александре Чеботаревской, находившейся в то время в Баку в семье Вячеслава Иванова. Черносвитовы жили в том же доме на четвертом этаже в квартире № 26.

Общее горе еще сильнее сблизило Сологуба с родными жены, особенно с Татьяной [119]119
  Чтобы поддержать Сологуба в трудное для него время, Татьяна Николаевна уговорила его уехать в Княжнино под Костромой; лето 1922 г. они провели вместе.


[Закрыть]и Ольгой. «Какую страшную пустоту сделал ее уход в моей, казалось бы, так далеко отошедшей от нее жизни, – писала Татьяна Николаевна из Москвы Сологубу. – Думаю часто и о Вас, милый Федор Кузьмич. Вы – то живое, что осталось от нее – часть ее души, ее мыслей, которые у вас часто сливались» [120]120
  ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 3. № 727. Л. 44.


[Закрыть]. В письмах к сестре Александре в Баку она уговаривала ее вернуться в Петербург: «Оле трудно жить, надо ей помочь, не говоря уже о Ф<едоре> К<узьмиче>. Там, на берегу проклятой реки, поглотившей нашу малютку, живут они оба, вместе и врозь, врозь и вместе… – каждый с своею тяжестью, каждый по-своему переживая это ужасное горе. Кому тяжелее, кто знает? Не пережить этого никогда» [121]121
  ИРЛИ. Ф. 189. № 173. Л. 8.


[Закрыть].

Согласно воле покойной, свои последние годы Сологуб провел в семье свояченицы. Ольга Николаевна взяла на себя все бытовые заботы о нем, помогала приводить в порядок его документы и рукописи, некоторые из них переписывала по его просьбе.

Весной 1927 г. у Сологуба обнаружились признаки склероза сердца и болезнь почек. Обязанности его лечащего врача в это время исполняла Татьяна Николаевна, дочь Черносвитовой. Сологуб по-прежнему продолжал свои занятия, ходил на заседания Союза писателей, не хотел отказываться от активной жизни, невзирая на рекомендации племянницы. «Побольше лежать (но высоко), – советовала она. – Сидеть в кресле с ногами на скамеечке повыше. Поменьше ходить и медленно. Не выходить, даже по лестнице вверх. Курить меньше и проветривать больше в комнате. На заседаниях меньше говорить, не волноваться и чтобы не курили!» [122]122
  Сологуб Ф. К.Бумаги, относящиеся к его предсмертной болезни и смерти (дневник дежурств у его постели…) // ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 6. № 84. Л. 4.


[Закрыть]

Болезнь быстро прогрессировала, с 24 июля началось резкое ухудшение, Сологуб перестал вставать с постели. «25 июля. Спутанность мысли и речи», – отмечала Ольга Николаевна в дневнике дежурств у больного, который вели Черносвитовы в период предсмертной болезни писателя [123]123
  Там же. Л. 7.


[Закрыть]. Ночами дежурили по очереди – Татьяна, Ольга Николаевна, Николай Николаевич, Вера Павловна Калицкая. Черносвитовы находились рядом с умирающим до его последнего часа.

Смерть Сологуба Ольга Николаевна переживала как нелегкую потерю. «Помимо соображений общего характера, – писала она сестре Татьяне в Москву, – не хватает его как друга, который все эти годы неизменно был так доброжелателен ко мне, так вникал во все мои дела и делишки и интересы» [124]124
  См. в нашей публикации: Черносвитова О. Н.Письмо Т. Н. Чеботаревской // Ежегодник на 1990 год.С. 318.


[Закрыть]. В январском письме к Ю. Н. Верховскому Черносвитова рассказывала о своем «почти физическом ощущении тяготы этой утраты»:

«Знаете ли, что сдвинуло меня с этого тяжелого мертвого оцепенения? – Томик, пока еще тетрадка, неизданных стихотворений, собранных и приготовленных к печати самим Федором Кузьмичом за три недели до его кончины с помощью Разумника Васильевича Иванова. У меня эта тетрадка задержалась всего на один вечер. <…> Последнее по времени стихотворение написано 31 июля 1927 г., оно кажется мне бесконечно трогательным. Если память не изменяет мне, то первая строфа такова:

 
Подыши еще немного
Тяжким воздухом земным.
Бедный, слабый воин Бога,
Весь истаявший как дым.
 

Как не хватает этого бедного воина, какая пустота образовалась с его уходом!» [125]125
  ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 6. № 99. Л. 2.


[Закрыть]

В течение нескольких месяцев после смерти Сологуба Черносвитова занималась разборкой и систематизацией его архива, начатыми еще при его жизни [126]126
  Архив, библиотека и вещи из кабинета Сологуба были переданы О. Н. Черносвитовой в Пушкинский Дом.


[Закрыть], участвовала в подготовке вечеров памяти писателя, одновременно работала над биографическим очерком и своими воспоминаниями о Сологубе. «Составляю кое-какие заметки о Ф<едоре> К<узьмиче>, хотя работаю слабо, – сообщала она в апрельском письме сестре Татьяне. – А тебе очень бы советовала написать о его летах в Эстляндии все, что помнишь» [127]127
  ИРЛИ. Поступление 1988 года. № 16.


[Закрыть]. С подобной просьбой Черносвитова обращалась и к друзьям Сологуба. В январе 1928 г. она писала Ю. Н. Верховскому: «Предполагается издание сборника памяти Ф<едора> К<узьмича>, в который войдут некоторые неизданные произведения Ф<едора> К<узьмича>, и статьи о нем. Образован Комитет с этой целью – Ахматова, Замятин, Ив<анов> Разумник. По поручению последнего обращаюсь к вам с просьбой приступить к таковой работе и написать ваши воспоминания о Ф<едоре> К<узьмиче>» [128]128
  ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 6. № 99. Л. 2.


[Закрыть].