Текст книги "Радуга над Теокалли (СИ)"

Автор книги: Маргарита Свидерская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Маргарита Свидерская
РАДУГА НАД ТЕОКАЛЛИ

Уходят ли цветы в царство смерти?

Правда, что мы идем,

правда, что мы идем!

Куда мы идем, ай, куда мы идем?

Там мы мертвы или еще живем?

Придет ли там еще раз существование?

Несауалкойотл

ПРОЛОГ

Был полдень. Солнечные лучи нестерпимо жгли спины земледельцев, работающих на небольших участках маиса. Золотые початки гордо торчали между пожелтевшими листьями, свернувшимися в острые трубки, и теперь напоминали выцветшие от времени перья на стрелах. Уже давно не было дождей, и обмелевшие реки слепили лысой белизной камней. Люди изредка с надеждой поглядывали в небо, бьющее пронзительной синевой. Наползала ленивая дневная жара, сухая и выматывающая.

Однако в покоях правителя приграничного города-государства Коацаока царила прохлада. Помещение поражало размерами и красотой убранства. Деревянные ширмы пестрили в углах разноцветными перьевыми вышивками: на центральной, самой большой, кувыркались в голубом хороводе водных струй золотые рыбки, а на боковых панно готовились взлететь, распахнув крылья, бабочки. Низкие плетеные сундуки для мелочей и домашней утвари стояли вдоль стен вперемешку с копьями и боевыми щитами. Полы застилали теплые, с густым ворсом шкуры. Огонь в очаге в это время дня не горел, и тот выделялся темным грязным пятном, одиноким и не вписывающимся в дорогую обстановку.

Халач-виник Коацаока согласился принять жену – мать наследника, но не ожидал, что обычный разговор перерастёт в спор.

"Когда же ты прекратишь, Уичаа?!" – правитель мрачно насупил брови, крупный нос выдвинулся вперёд и хищно навис над губами, сложившимися в тонкую линию, выражая явное недовольство хозяина. Ещё немного, и их можно будет сравнить с натянутой тетивой для лука. Времени прошло всего ничего, а он уже устал слушать доводы Уичаа – сколько раз она ему их приводила – так ничего и не изменилось.

– Твоя недальновидность погубит нас! – жена стояла напротив него. – Нужно немедленно вернуть сына домой, и предложить союз мешикам!

Халач-виник потянулся за трубкой, которую отложил недавно на камни очага. К счастью, табак ещё не выгорел, и он с наслаждением затянулся. Серый дым медленно потянулся к потолку, образовав прозрачную преграду между супругами.

– На все воля Ицамны! – ответил, помедлив, Копан, старательно пуская кольца дыма и прячась за ними от гнева жены. Он надеялся, что упоминание о божественном покровителе майя повлияет на женщину, но ошибся.

Уклончивость лишь больше рассердила Уичаа:

– Ицамны?! Мешики скоро будут здесь! Они уничтожат нас, если ты ничего не предпримешь!

Халач-виник вздохнул и ощутил внезапную боль внутри – будто пчела укусила. Копан поморщился, сосредоточившись на ощущениях. Боль схватила сердце острыми когтями оцелота. И тысячи мелких насекомых злобно вонзили в него жала. Слова жены превратились в монотонный гул.

"Может быть, встать и тогда полегчает?" – осторожно, стремясь не потревожить ноющую грудь, Копан поднялся и прошёл к окну. Вид на долину и людей, мельтешащих там, отвлекли, успокоили правителя, и он опять услышал Уичаа.

– … верни сына!

Халач-виник обернулся к жене. Подол её белоснежной одежды неожиданно привлёк внимание – на нем ярко выделялись красные пятна. Значит, перед тем, как идти к нему и снова спорить, Уичаа была в храме, где говорила с духами и приносила жертву богам.

Правитель подошёл к супруге вплотную, и тут словно ожил запах сожжённых трав. Одежда и длинные волосы Уичаа пропитались им, незримо заполнившим пространство. Запах проник в Копана, будоража совершенно неведомые ему чувства. Страх, горечь, вперемешку с ожившей болью, вновь сжали сердце верёвочным силком.

Правитель внимательно посмотрел жене в глаза. Они были расширены и полыхали гневом. В них Копан ощутил силу и мощь потустороннего мира, жар и властный напор. Создавалось впечатление, что невидимое покрывало, некая могущественная сеть жёсткой хваткой окутала его, буквально парализовав. Пропали мысли и чувства. Он оглох, ослеп и потерял способность говорить. Неведомая сила легко втянула халач-виника в омут распахнутых глаз Уичаа и закрутила.

Копан полетел через голубые, черные, розовые и зелёные вихри, которые змеями переплетались между собой, величественными столбами уходя ввысь и не имея начала и конца. Как живые, шевелились разноцветные стены, создавая коридоры и ниши.

И тут он увидел страну майя, Коацаок, в руинах и огне, жителей, бегущих от пожара. А над всем этим, в развевающемся плаще, с поднятыми к небу руками, главного жреца Ицамны.

Потемнело. Халач-виник попал в грозовую тучу. Внезапно она исторгла потоки дождя, и Копан поёжился, ощутив приятную влагу, за которой тут же последовал ледяной холод. Он вздрогнул: частые и внезапные вспышки молний – гнев богов – ослепили, заставив покинуть мир духов.

Словно пьяный, правитель отшатнулся от жены. Вся его сущность, неприученная к общению с могущественными силами, после Откровения взывала к немедленному покою. Без сомнения – боги через жену приоткрыли тайну будущего, послали предупреждение.

Уичаа, привыкшая к магии, быстрее мужа пришла в себя. Она полагала, что халач-виник все понял. Однако, как оказалось, её усилия оказались напрасными.

– Я сегодня принесу жертву нашему великому богу Ицамне. Если она будет принята, то завтра же гонцы уйдут в Майяпан с моим разрешением на брак сына Кинич-Ахава и Иш-Чель, – увиденное правитель отодвинул в глубину памяти, спрятал, чтобы когда-нибудь над ним подумать. Ведь это боги Уичаа показали ему будущее, а не Ицамна приоткрыл завесу тайны.

– Но, почему?! – в отчаянии Уичаа взмахнула руками, зная – если Копан решил, то только Ицамна мог повлиять на его мнение, а бог всегда благосклонно принимал от правителя жертву.

В семье халач-виник на упрямство жены смотрел снисходительно, даже когда она, усиленно храня обычаи и ритуалы сапотекского бога дождя и молний Косихо-Питао, прививала их наследнику. Сын, по малолетству, уступал матери, однако, повзрослев, резко пресёк её нежные увещевания и признал, что есть только единый верховный бог-покровитель всех майяских городов и имя ему – Ицамна. Спорить с ним было совершенно бесполезно – такой же упрямый характер, как и у отца.

Уичаа с трудом скрыла досаду после неудачной попытки приоткрыть мужу тайну будущего и предостеречь его от политической ошибки. Теперь же она лишь утвердилась в своём подозрении – на решение Копана повлияло то, что будущая невестка приходилась ему племянницей. Правитель словно не желал замечать грядущего столкновения с мешиками.

А ведь духи предупредили!

Все народы плодородной и цветущей Долины Озёр склонились перед новой силой – воинственными мешиками, и непокорёнными остались только дикие отоми, сапотеки и майя. Куда направятся воины из Теночтитлана? Уичаа не питала сомнений – молодое государство мешиков постепенно расширяло свои границы, и ничто не могло остановить захват новых земель. Верховным божеством мешиков являлся Уицилопочтли – бог войны, и он требовал многочисленных ежедневных жертвоприношений.

Народ Анауака направится в Коацаок – к вратам земель майя.

Упорное сопротивление сына, молчаливое попустительство со стороны отца выводило Уичаа из себя. Несколько дней назад Кинич-Ахава известил, что отправляется в Майяпан за невестой и будет там ждать разрешения родителей и свадебных послов, а пока отработает положенный выкуп.

Однако не это злило Уичаа – сын мог ещё вступить в брак, но был влюблён в невесту и не желал слышать о брачном союзе с мешиками. Пока Копан не объявил официального решения, еще оставалась надежда, но то терпение, с которым он отвечал Уичаа, граничило с безразличием.

Завеса тайны будущего, приоткрытая сегодня, не сыграла отведённую ей роль. Копан в своей гордыне и желании следовать прежним путём несгибаем. К тому же это её боги, духи лесов и земли показали будущее. А правитель верит только своим жрецам…

Потеряв терпение и решив положить конец мучительным раздумьям и спорам, халач-виник пошёл к выходу. Там задержался:

– На все воля Ицамны!

Миг… и только расписанный яркими красками занавес показал, чуть качнувшись – правитель Коацаока ушёл. Уичаа осталась одна. Она проиграла.

– Ты погубишь нас! – запоздало выкрикнула женщина вслед, гневно топнув.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. СТРАНА МАЙЯ

Далеко на востоке майя построили грозный город Майяпан, а династия Кокомо сделала его самым богатым и могущественным. Правящее семейство было воинственным и жадным. Они вынуждали вождей Ушмаля и Ицмаля считаться со своим желанием главенствовать на полуострове. Им платили дань по первому требованию – только бы не видеть у стен городов и селений военные отряды из Майяпана.

По этой земле благоденствия шёл караван. Давно уже позади остались развалины непокорного города Чичен-Ицы – бывшей столицы гордых тольтеков. Заросли высокой травой её полуразрушенные за три столетия теокалли, посвящённые древним богам, и только ветер закручивал и весело гонял веретена пыли по широким и прямым проспектам. Чичен-Ица был вечным напоминанием всем майя о несокрушимом могуществе рода Кокомо, захватившем его и предавшем огню.

Смертный ужас испытывали жители, едва вдали различали приближающихся воинов – воинов Майяпана – вестников недовольства и требования беспрекословного повиновения. Так было и с нашим караваном. Только когда он подходил к селению достаточно близко, майя перебарывали дрожь и вспоминали, что год назад через их селение также следовал караван, спешащий на ежегодный праздник, посвящённый богине Радуги и Луны – Иш-Чель. Путники двигались к острову Косумель, где располагался главный храм, его посещала дочь правителя Майяпана, названная в её честь. И не было другой женщины из знатной семьи майя, которая бы столь соответствовала этому имени. Как внезапно возникшая радуга вызывает у землепашца умиление и восторг неповторимостью и совершенством, так и дочь правителя Майяпана одним присутствием могла сосредоточить на себе внимание окружающих. У неё была не только светлая кожа, но и огненные волосы. Явилось ли это результатом многочисленных кровных браков в роду Кокомо, игрой природы или даром богов, неведомо, но все майя верили, что живая Иш-Чель – сама богиня радуги. И она сошла на землю, чтобы в эти тяжёлые годы войн и усобиц дарить смертным простую радость.

Жители выходили к обочине мощённой камнями дороги поприветствовать Иш-Чель, которую четверо воинов несли в открытых носилках. Майя с восторгом лицезрели живой образ богини, убеждаясь, что она по-прежнему очень красива, изящна и у неё всё те же огненные волосы. С каждым годом наряд девушки становился пышнее – он явно демонстрировал богатство и дерзкую мощь семьи Кокомо. Здесь было и многоцветье птичьих перьев, и ожерелья из самых редких камней, и необыкновенно тонкая ткань одежд самой Иш-Чель и её приближенных.

Большую часть свиты составляли грозные телохранители в белоснежных набедренных повязках, не скрывающих сильные мускулы; остальное сопровождение гордо носило шкуры ягуаров.

Замыкала караван группа воинов, сопровождающих ещё одни носилки, всегда занавешенные тканью. В них несли самую красивую рабыню – жертву богине Иш-Чель. Она была так же, как и дочь правителя, богато одета, а на шее, запястьях, в ушах сияли драгоценности из сокровищницы госпожи, предназначенные храму. Будущей жертве давали дурманящий напиток, после которого она смотрела затуманенными глазами, словно уже видела весёлую беззаботную жизнь в чертогах богини и с радостью исполняла возложенную на неё миссию.

Внимательно рассмотрев кортеж Иш-Чель, жители возвращались к насущным заботам, в очередной раз убедившись, что в их мире власть и сила рода Кокомо незыблемы.

Караван, обогнув селение, приблизился к берегу – месту постоянных остановок паломников, следующих на остров Косумель, виднеющийся в море. Стоянка была уже обжитой: выложенные камнями площадки под навесами, большие ямы и кучи хвороста для костров, на берегу деревянные мостки с привязанными длинными лодками. Толпа галдящих гребцов наперебой предлагалапереправить путников за пять зерен чоколатля.

Многочисленная свита Иш-Чель готовилась к ночлегу – удобно располагало госпожу, чтобы она хорошо отдохнула. Только раз в году в центральном храме богини Луны и Радуги отмечался грандиозный праздник. Люди приплывали в надежде получить исцеление от недугов. Мудрые жрецы знали толк в лечении травами и спасли многих безнадёжных. Они помогали даже женщинам, желающим, но не могущим подарить мужьям наследников.

Попасть на остров одновременно с земным воплощением богини считалось особой удачей, поэтому к каравану Иш-Чель до конца дня присоединилось множество паломников. Одни люди устраивались на ночлег, другие пытались договориться с лодочниками, потряхивая кожаными мешочками, где хранились драгоценные камни или зерна чоколатля для оплаты переправы. Более опытные просились в каноэ к счастливцам, которые уже обеспечили себе место среди первых отплывающих. А самые мудрые, что прибыли утром, спокойно готовились ко сну. Поэтому стоянка представляла собой пёструю, гомонящую, перемещающуюся массу людей. Было уже за полночь, когда лагерь успокоился, доверив сон охранникам из свиты дочери Кокомо.

Утром люди пробудились от совершенно нехарактерного шума – это было не потрескивание разгорающихся костров или шорох шкур, вновь собираемых в тюки до следующего ночлега. Это был совершенно невообразимый шум: крики женщин, топот ног, ругательства мужчин. Ко всему примешивался витающий в воздухе ужас – девушка, которую приготовили в жертву богине, исчезла. Весть разнеслась мгновенно. Воины, охранявшие рабыню, лежали мёртвыми. Следов убийц не было, как и никто не слышал шума ночью.

Когда Иш-Чель поинтересовалась, в чем дело, на стоянку опустилась тишина. Испуганного жреца, сопровождающего кортеж, вытолкнули из толпы приближенных. Голос у него дрожал сильнее, чем он сам – служитель лихорадочно пытался найти подходящие слова для толкования совершенно необъяснимому явлению. Но вот, наконец, нашёлся и тонко пропищал, пытаясь совладать с собой и одновременно стараясь не потерять мысль, не дрожать и не делать пауз:

– Моя несравненная госпожа… Возможно, Иш-Чель решила принять жертву раньше, на рассвете… Может быть, чтобы ты не совершала морского путешествия…

– Но… праздник вечером! Это знамение? – лицо земной Иш-Чель оставалось невозмутимым.

Только лёгкая тревога заплескалась в светлых глазах, подведённых синей краской. Она не понимала происходящего и внимательно смотрела на жреца, который не знал, что ещё сказать.

От группы приближенных отделился воин, уверенным шагом подошёл к госпоже, слегка поклонился, испросив, тем самым, разрешение говорить, и, приложив руку к груди, насмешливо произнёс:

– Относительно знамения нашему служителю нужно будет подумать. Девушка исчезла, моя госпожа…

Услышанное было настолько неожиданным, что Иш-Чель не удалось скрыть удивление и растерянность. И она решила рассердиться:

– Кажется, происходящее тебя только забавляет, Кинич-Ахава! А ведь жертва должна быть принесена!

– Если я не ошибся, то в этот раз богиня получила не одну девушку, а восемь лучших воинов твоего отца, моя госпожа!..

– Нет, нет… – забеспокоился пришедший в себя перепуганный жрец, взмахнув руками. – Они не могут считаться принесёнными в жертву, ведь… кровь не пролилась на жертвенный камень, да и час для ритуала другой.

Кинич-Ахава поморщился – его раздражала трусость служителя.

– Тебе мало восьмерых молодых мужчин?

– Но эта земля не освящена и не то время… – испуганно пролепетал жрец. Теперь он думал только о том, как обезопасить себя от гнева халач-виника Кокомо. Пропажа рабыни – это пустяковое дело в городе, где никто не будет проверять, ту или иную женщину принесли в жертву. А здесь ничего не скрыть, да ещё необходимо объяснить, растолковать правильно. Но, как?..

– Послушай, это мы и сами знаем. Что делать? – властный голос Кинич-Ахава пробился сквозь страх жреца.

– Моя несравненная госпожа, нам нужно срочно найти другую жертву… То, что бывшая исчезла, – плохой знак и… но богиня милостива к тебе, и мы…

– Так займись этим! – перебил служителя Кинич-Ахава.

Жрец с поклонами, скрывая радость избавления от пытки объяснения, шустро скрылся в толпе.

– Мне нужно поговорить с братом!

Прислуга разошлась, тихо перешёптываясь. Иш-Чель пригласила Кинич-Ахава присесть рядом с ней на шкуры. Он разместился достаточно близко, чтобы говорить, не повышая голоса, копье продолжал держать одной рукой, изящно на него опираясь. С детских лет ему внушали – воин не расстаётся с оружием даже во сне.

– Ты испугалась? – участливо спросил сестру Кинич-Ахава.

Большие глаза Иш-Чель наполнились слезами, она кивнула – мысли, в смятении, метались:

– Это плохой знак. Я хотела просить богиню дать нам счастье, а теперь…

Грусть в ее голосе заставила Кинич-Ахава найти слова, которые смогли бы её ободрить. Он нежно погладил руку двоюродной сестры. Посмотрев по сторонам, улыбнулся:

– Своё счастье мы будем создавать сами. Боги всегда были к нам милостивы. Совершим свадебный обряд, и ты станешь моей женой, в Коацаоке родятся наши дети.

– Но гонцов от твоего отца все ещё нет… – Иш-Чель задумчиво взглянула на жениха, и через секунду её светлые глаза подёрнулись пеленой – она уже погрузилась в себя, не слыша и не видя ничего вокруг.

Иш-Чель вошла в мир духов, куда начала убегать ещё в детстве. Волшебная страна приветствовала её игрой золотых бликов, переливами нежными красок. Появлялось лёгкое дуновение, оно создавало ощущение полёта. Яркие всполохи становились разноцветными. Они мягко и плавно превращались то в ступеньки, то в дорожки, или вдруг возникало каноэ, украшенное дивными цветами, чьи лепестки дарили бархатную нежность. Иш-Чель скользила между миллиардами воздушных разноцветных радуг, раздвигала их руками, ощущала ласковое тепло, отчего становилось легко и спокойно.

Именно тут она всегда получала ответы, находила покой и душевное равновесие. Но сейчас её мир изменился – пропала золотая гамма, исчезло лёгкое дуновение. Лиловый цвет, пусть не такой тёмный, как у грозовых туч на закате, но поглотил радужные цвета. Ощущение тревоги, предчувствие беды коснулось Иш-Чель, напугав и расстроив.

Растерянность взяла своё, девушка заметалась, пытаясь услышать внутри тихий шёпот предостережений, но ничего не было… Только краски, словно ощутив тревогу, сгустились, не давая ей вырваться к далёкому светлому пятну вдали… И тут же раздался голос, не принадлежащий её миру. Звук его был слишком реален и груб, яростно вторгаясь, он мешал понять, что не так, что ускользает от неё… и разрушил незримые стены.

– Это очень серьёзный шаг – у моей семьи нет больше наследников. Трудный выбор для моего отца, а он должен печься о благополучии государства, – услышала Иш-Чель слова брата.

– Я боюсь быть нежеланной в твоей семье. Ты говорил – мать хочет другого союза – произнесла Иш-Чель, словно внимательно слушала Кинич-Ахава.

– Так вот, что тебе не нравится! Ты начинаешь ревновать?! – Кинич-Ахава довольно улыбнулся.

– Да! И не скрываю! С детских лет мы знаем друг друга, всегда вместе…

– Я – будущий правитель, я – воин. Будут походы!..

– Новые и новые рабыни, потом наложницы и жены, а как же наша любовь?

– Иш-Чель, наш брак, по счастливой случайности, озарён этим чувством, но я вынужден думать о стране и, если союз выгоден, то я его заключу, и сделаю это столько раз, сколько будет нужно!

– Значит, я – чистая случайность?! И ты будешь брать других жён?! – лицо Иш-Чель от негодования раскраснелось, большие глаза наполнились слезами. До сих пор она наивно полагала, что любовь Кинич-Ахава даёт ей право надеяться на безоблачное счастье, которое исключает присутствие соперницы, но выходило наоборот.

Иш-Чель готова была расплакаться. Да, побег рабыни не был случаен. Похоже, богиня Радуги считала их брак ошибкой, поэтому и не захотела неугодной жертвы. Выложив всё начистоту, Иш-Чель вскочила. Она хотела приказатьвозвращаться домой в Майяпан, но Кинич-Ахава, потрясённый – впервые он увидел невесту такой, резко дёрнул её за руку и повернул к себе:

– Ты ведёшь себя, как маленькая девочка! Пропала рабыня, подумаешь, какое происшествие! Скорее всего, у неё был любовник, который и выкрал её. А ты пытаешься со мною поссориться!

– Я не пытаюсь! Я уже поссорилась!

– Не думал я, что у тебя такой скверный нрав, очевидно, приближение нашей свадьбы сильно нервирует!

– Мой характер тебя не касается, Кинич-Ахава, я не желаю выходить за тебя замуж, так что ты с ним больше не столкнёшься! И вообще, уважаемый брат, отправляйся в свой дорогой Коацаок! Отпусти меня! – Иш-Чель пыталась вырвать руку, оставаясь на месте. Она сообразила – уйти должен он – ведь прогоняли его.

Кинич-Ахава просто не мог поверить: это ли Иш-Чель?

– Ты что, на солнце перегрелась?! Ну, точно – удар! – Кинич-Ахава протянул руку и коснулся её высокого лба, но Иш-Чель резко убрала голову в сторону и покачнулась. Он поддержал и тут же воспользовался ситуацией, крикнув служанкам: – Эй, женщины! Госпоже плохо, уложите её на носилки!

– Это мои люди. Я сама отдам им приказание! – прошипела змеёй Иш-Чель.

Ее слова оказались последней каплей, истощившей терпение Кинич-Ахава. До сих пор жених пытался обратить в шутку неудачную беседу о будущем супружестве. Воистину, майя слишком много разрешают своим женщинам! Однако ситуацию необходимо срочно брать под контроль.

– Послушай, Иш-Чель, я – мужчина, и буду отдавать приказы! – он больно сжал запястья её рук. На красивом лице девушки появилось не выражение боли, а твёрдая решимость противоречить. Он, скрывая испуг, подумал в смятении – что же ему ещё ждать от новой, совершенно незнакомой ему, Иш-Чель. Ждать не пришлось, гнев невесты прорвался наружу.

– Стража! Мы возвращаемся домой! И смотрите, чтобы Кинич-Ахава и близко не подходил к моим носилкам!..

– Женщины, я сказал – вашей госпоже плохо и её нужно уложить в носилки!

К несчастью Иш-Чель, приближенные боялись её меньше, чем Кинич-Ахава. Он, в качестве выкупа за невесту, служил роду Кокомо и занимал положение начальника охраны у дочери правителя. Это было удобно для молодых людей, которые могли перед свадьбой проводить много времени вместе и лучше узнать друг друга. Теперь это удобство сыграло с Иш-Чель злую шутку – естественно, слуги бросились выполнять указание начальника стражи.

Прислужницы осторожно подхватили и уложили госпожу в носилки.

Сегодняшнее происшествие показало, как мало Кинич-Ахава знал избранницу. Но тут ему вспомнился кроткий тон, её уступчивость, деликатность… Похоже, у невесты действительно плохое самочувствие, и она расстроена пропажей рабыни.

Отсутствие жениха устраивало Иш-Чель, и она решила сосредоточить внимание на предстоящем празднике. Но мысли о нем не давали покоя и продолжали мелькать в голове. Девушка поняла, что в их отношениях появилась трещина из-за её наивного желания стать единственной женой. А ведь она выросла в семье, где было четырнадцать братьев от трёх жён. Женщины никогда не ладили между собой. Братья все споры решали дракой до крови. Такая же враждебность жила и в отношениях её отца с младшими братьями. В их роду, в их семье каждый стремился к власти. Они были Кокомо – семейством, постоянно враждующим, готовым проливать реки крови. Так жили все, но Иш-Чель мечталось совсем о другом. Невестой она могла позволить любой каприз – в семье её баловали, а вот женой, похоже, слова не дадут сказать. Девушка решила успокоиться, а потом снова посетить свой мир, где надеялась получить ответ…

* * *

Праздник на Косумели начался с облачения рабыни в белоснежные тончайшие одежды. Новую девушку удалось купить у зажиточного крестьянина. Прислужницы Иш-Чель украшали ее ожерельями, серьгами, браслетами. Не забывали о своей работе жрецы – они поили жертву дурманящим настоем. Едва рабыня была готова – затянули унылую песню. Ритуальные дудки подхватили жалобный мотив, бередящий душу. Все двинулись к храму, стоящему на высоком холме, вокруг которого змейкой вилась мощёная дорожка.

Иш-Чель, продолжая чувствовать недовольство, шла в процессии за носилками с жертвой, спокойно воспринимая визг свирелей и грохот барабанов. Жрецы суетились в толпе, поднося дурманящий напиток в маленьких, всего на глоток, глиняных плошках. Одурманенные и разгорячённые отваром, паломники начали петь громче и громче, простирая руки к небу, где всходила полная Луна. Вскоре основная масса народа уже выкрикивала бессвязные слова: кто молитвы, кто личные просьбы. Небо стало бездонно-чёрным, и тогда к звёздам взметнулось пламя факелов. Причудливые тени искажали лица верующих, превращая их в уродливые маски с перекошенными от крика ртами. В этих горящих безумным фанатичным огнём глазах отражался большой костёр на вершине жертвенного теокалли.

Перед Иш-Чель возник один из жрецов с напитком. Первым её побуждением было оттолкнуть протянутую руку с глиняной плошкой, но желание расслабиться и полностью раствориться в празднике пересилило. Она поняла, что в этот раз без волшебного зелья жрецов не сможет войти в транс и услышать слова богини. Одним жадным глотком плошка была осушена. Девушка сразу же ощутила, как прозрачная жидкость охлаждающей влагой проникает в каждую напряжённую клеточку тела, действуя поначалу успокаивающе, а затем пробуждая бурную жажду к веселью. Иш-Чель знала, что ещё несколько мгновений и плохое настроение уйдёт, а вместо него обрушится пьянящая волна восторга и радости предвкушения от скорой встречи с богиней-покровительницей.

Все окружающее примет таинственные очертания, резкие тени смягчатся в волшебном серебристом свете Луны. Громкая музыка в ушах обретёт гармонию и нежность, слившись в чудесный мощный гимн в исполнении сотен голосов, обращённых к ней – добрейшей богине-исцелительнице.

Непроизвольно Иш-Чель начала двигаться в такт мелодии, кружась в давно известном ритме. Прикрыв глаза, она ступила на высокую лестницу теокалли. Душа уже рвалась вверх, к вершине храма, а её обладательница с восторгом и упоением начала дикий ритуальный танец.

Недалеко от себя Иш-Чель увидела будущую жертву. Та тоже пыталась двигаться, но это, скорее, напоминало агонию тела, у которого руки и ноги не слушались замутнённого напитком рассудка. Казалось, что рабыня сошла с ума, настолько изломанно-резкими были жесты.

Шаг за шагом процессия поднималась к площадке на теокалли, а Луна постепенно подходила к назначенной точке, заливая все вокруг магическим струящимся светом. Вот и вершина. Паломники остановились.

Рабыню, обессиленную и ослабевшую, подхватили и уложили на большой камень. Храмовые прислужники ловко и быстро привязали верёвками руки и ноги девушки к выступам жертвенника. Из храма вышел главный жрец, следом за ним – его помощники.

Все подняли лица к Луне. Женщины затянули очередную песнь. Иш-Чель подали большую золотую чашу. Теперь предстояло подойти к жертве, и не только наблюдать, но и принимать активное участие в ритуале. Чаша была тяжёлой, Иш-Чель пришлось напрячься, чтобы уверенно держать её двумя руками. Медленно дочь Кокомо приблизилась к центральной группе. Жрецы замерли, с волнением следя за движением божества в ночном небе, высчитывая мгновения.

Случайно посмотрев на жертву, Иш-Чель встретилась с её безразличным взглядом. Рабыня не шевелилась, только тонкие пальцы привязанных рук едва подрагивали, пытаясь нащупать верёвки. Главный жрец поднял руки к Луне, на миг хор и грохот барабанов смолк – ритуал подходил к завершению.

Внезапно взгляд жертвы прояснился, и она прошептала:

– Полюби вместо меня…

Обсидиановый нож в ловких руках быстро рассек грудь. Из неостывшего тела вырвали сердце. Капли крови обагрили жертвенный камень, паломники впали в экстаз, всех вновь оглушили свирели и барабаны…

Иш-Чель собрала кровь жертвы в чашу, подошла к краю теокалли и, подняв приношение на вытянутых руках, обратилась к Луне:

– Моя богиня! Прими жертву! Будь благосклонна и щедра к нам! Подари мне великую любовь… Сделай так, чтобы я была единственной у моего мужчины!..

"Ты получишь это…" – прозвучал знакомый и любимый голос.

Приняв у Иш-Чель чашу с кровью, жрицы удалились внутрь храма.

А Луна удовлетворенно заливала округу серебристым покоем.