Текст книги "В ладонях судьбы...(СИ)"

Автор книги: Маргарита Гирфанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

   Тётка Мария ждала их возле повозки с запряженной лошадью. Усадив бледную от страха, запыхавшуюся от бега, Веру с дочкой в телегу, она ловко вспрыгнула сама и, натянув вожжи, коротко причмокнула. Лошадь, нехотя, стронулась с места.

   Так Вера с малышкой попали на хутор Люлякас, к зажиточным хозяевам Берзиньш.

   Тётка Мария оказалась в быту женщиной довольно жёсткой. Городская Верка научилась здесь всему – она и косила, и снопы вязала, и коров доила. Кормила хозяйка их довольно сытно – хлеб, молоко, каши. Иногда она давала Вере на мытьё сковородку из-под жареного мяса, или котлет, и тогда у мамы с дочкой был настоящий праздник: хлеб, намазанный жиром, так чудно пахнущим, был вкуснее самого лучшего пирожного! Впрочем, вкуса пирожных Иринка тогда ещё совсем не знала...

   Вера, занятая с утра до ночи хозяйственными делами, всё равно была очень благодарна тёте Марии за своё освобождение из лагеря, за спасённую дочь...

   Был уже август сорок четвёртого года. Советские войска гнали фашистов на запад, освобождая постепенно свои земли. Уже слышались звуки орудий приближающихся боёв. С каждым разом грохотало всё громче и громче.

   Они сидели в подвале, невольно вжимая головы в плечи от почти непрерывного жуткого свиста и воя пролетающих над домом снарядов. Шёл ночной бой. Орудия били с обеих сторон, гремели близкие взрывы, и им казалось, что все снаряды летят на хуторскую усадьбу. Было очень страшно... Сидя на земляном полу, они молчали, не глядя друг на друга, вздрагивая от взрывов бомб, и каждый молился соответственно своей вере. Мария и, всегда угрюмый и нелюдимый, дед Дайнис, истово крестясь, шептали католическую молитву на латышском. Вера, прижав к себе дочь, мысленно читала «Отче наш». Они были вообще-то более чем чужими – старики Берзиньш и Вера... Находясь по разную сторону «баррикад», каждый жаждал и молил победы «своим». И сейчас их объединял только животный страх смерти.

   К рассвету всё закончилось, и... наступила тишина. Оглушённые и изнурённые ночными ужасами, все выбрались наружу, с опаской оглядываясь вокруг. Слава Богу, всё было цело – и скотина, и дворовые постройки. Тётка Мария велела всем выйти в поле. Оставив уснувшего ребёнка дома, взрослые отправились туда.

   Иришка сидела в сенях на соломенном матрасе и играла с глиняным козликом. Услышав оглушительный грохот, она страшно перепугалась и, закутавшись в одеяло, привычно сунула голову под подушку. Грохот стих, но девочка не решалась вылезти из своего убежища...

   – Есть кто-нибудь в доме?! – раздался снаружи мужской голос. Голос был молодой и задорный, к тому же спрашивал он по-русски, и девочка, отбросив одеяло и свои страхи, выбежала из сеней. Перед ней стоял дяденька в чёрном шлеме и комбинезоне, с белоснежной улыбкой на тёмном, загорелом лице. Глаза у него были весёлые и смотрели по-доброму. А возле дома стоял танк с пушкой, и на нём сидели ещё двое таких же запылённых, но весёлых дяденек.

   – А взрослые здесь есть? – спросил мужчина у Иры, – где тут можно водицы набрать?

   – А ты кто – наш или немец? – строго спросила его девчонка, чем вызвала, почему-то, смех у парней.

   – Ну, конечно же, наш! – посерьёзнев, ответил тот. – Видишь, звезда красная на танке? А у немцев – чёрный крест.

   – Значит, т-ты мой папа?.. – от волнения заикаясь, спросила Ирка, и сидящие на танке дяденьки ещё более развеселились.

   – Может быть... – неуверенно произнёс «главный» (как решила девочка) танкист. – А что ты знаешь о своём папе?

   – Мама говорила, что он вернётся, когда война кончится. И ещё она сказала, что папа мой – командир. Ты ведь командир?

   – Да, командир, – улыбнулся танкист, – да вот война-то ещё не кончилась... Нам надо немцев дальше гнать. А где, кстати, твоя мама?.. Только нам умыться бы надо, а то она ещё испугается нас, таких чумазых.

   Они умывались у колодца, поливая друг другу из ведра, смешно фыркали и брызгались, а малышка веселилась, бегая вокруг них и хлопая в ладоши. Всем было радостно. Танкистам – что они выжили в этом бою и победили; и если повезёт, они вернутся домой живыми и здоровыми, и эта маленькая забавная девчонка слишком напоминала им о собственном доме. А Иринка радовалась тому, что, наконец, вернулся её папа, и что он оказался таким красивым и хорошим...

   – Ну, что, поехали к маме? – весело спросил «папа», подмигнув Ирише, и, подхватив её на руки, понёс к танку. – Показывай дорогу!

   – Ой, а ты не будешь стрелять из этой пушки?! – испугалась девочка.

   – Нет, конечно, не бойся... Отстрелялись уже на сегодня!!

   Услышав за перелеском громкий рокот мотора, все бросили работу и напряжённо вглядываясь, ждали. У края поля остановился танк. С него спрыгнули солдаты, уселись на траве. А две фигуры – мужская и детская, держась за руки, двинулись по стерне в сторону работающих в поле.

   – Наши... – прошептала Вера. – Это же наши!!! – закричала она радостно, отбросив в сторону серп. Она шагнула им навстречу... Ветер, сорвав косынку, разметал по плечам роскошные волнистые волосы.

   – Мама! Папа к нам вернулся с войны! Я его сразу узнала!!! – кинулась к ней дочка...

   Это было, как в сказке... Они полюбили друг друга с первого взгляда. Александр, так звали танкиста, пообещал вернуться к ним «при первой же возможности», но Вера довольно критично отнеслась к обещанию «заезжего молодца», и надеждами себя особо не тешила. Поэтому была несказанно удивлена, когда дня два спустя добрый молодец неожиданно явился к ним на хутор на грузовике, и велел немедленно, не теряя драгоценного времени, собрать пожитки и... в путь. Пожитки в виде холщовой торбы с одёжкой были собраны в пять минут. Мария, растрогавшись, притащила из погреба пол мешка картошки, и, слёзно распрощавшись со стариками, Вера с дочкой уселись в кабину. Александр ловко вспрыгнул в кузов и шофёр, молодой солдатик Вася, рванул по газам, оставляя позади хуторскую усадьбу и густой столб пыли...

   ***

   В освобождённой от фашистов Малте Александр загодя уже успел снять для Веры с дочерью комнату в коммуналке у одинокой, пожилой учительницы Зинаиды Поликарповны, потерявшей на войне мужа. Сумел и договориться с главврачом госпиталя о приёме Веры на работу медсестрой.

   Небольшая, светлая комнатка с простой мебелью и белыми ситцевыми, украшенными затейливой вышивкой ришелье занавесочками на окнах привела Иришку в полный восторг. После полутёмной кладовой, где они обитали прежде у тётки Марии, она казалась ей залом в сказочном дворце. В этот же день влюблённые зарегистрировали брак в местном ЗАГСе. Трёхдневный отпуск был на исходе, и потому Александр спешил исполнить все формальности, связанные с бытовыми вопросами, пользуясь воинским званием, напористостью и обаянием...

   А вечером, позвав Зинаиду Поликарповну и остальных обитателей коммуналки, они устроили скромный праздничный ужин в честь своего бракосочетания. Рассыпчатая картошечка с маслом, солёные огурчики и прочие гостинцы от соседок; всякие консервы, мясные и рыбные, сладости, даже шоколад (невиданная роскошь для ребёнка!) из папиного офицерского пайка – всё было на застеленном белой скатертью столе, украшенном вазой с цветами! Кто-то принёс старенький патефон с пластинками, звучала слегка хрипящая из-за тупой патефонной иглы мелодия, чуть хмельные гостьи подпевали певцу, кричали: «Горько!», а счастливая Иришка, вымазанная сладким шоколадом, любовалась мамой – разрумянившейся, такой красивой и нарядной – в новом ярко-синем в горошек платье с белым кружевным воротничком, поглядывая при этом на папу, который тоже не спускал с жены восторженных глаз...

   На следующий день Вера с Иришей провожали Александра – он опять отправлялся на фронт. Тогда никто ещё не знал, что до конца войны оставалось ещё долгих восемь месяцев...

   Петькина печать

  Жил во дворе петух. Да-да, обыкновенный петух, ни красотой, ни особой статью не выделяющийся среди своих гораздо более видных, и более крупных сородичей. Наоборот, был он каким-то бесцветным, низкорослым, даже тщедушным, что ли... Своим хриплым «кукареку» уже с трёх часов ночи спать никому не давал. Да что там ночью?! От этого поганца и днём никакого покоя людям не было, особенно ребятишкам! Проходу никому не давал! И не только детям – а даже некоторым взрослым женщинам и девушкам! Те его особенно боялись, он ведь всё норовился их в ножки клюнуть, а им не столько ног своих жалко было, сколько дефицитных в то время фильдеперсовых чулок, на которых от острого Петькиного клюва дырки оставались. Да уж, задиристый был этот Петя до невозможности! Причём нападал он всегда неожиданно, налетая как-то странно, бочком, растопырив крылья, и клевался ожесточённо. Был тот петух, кстати сказать, ещё и одноглазым. Когда и где, в каких боях потерял он своё око, никому известно не было, но мстил он за своё увечье всем подряд, и мстил отчаянно. Конечно, и от пацанов доставалось драчуну и палками, и камнями, но эта «война» только ещё более распаляла голенастого хулигана.

   Ирка его смертельно боялась... Но не сидеть же постоянно дома из-за глупой, агрессивной птицы! Однажды, вооружившись прутиком, она, настороженно осмотревшись и убедившись в отсутствии воинственного недруга, вышла во двор. Заигравшись, вскоре и вовсе забыла об опасности. Ушла довольно далеко от своего крыльца, и, присев на корточки, с упоением начала рисовать прутиком на влажном песке всякие каракули. Неожиданно вздрогнула, почувствовав за спиной какой-то странный шум, и попыталась встать, но было поздно... Невесть откуда взявшийся Петька успел взлететь на её плечи и впиться в них острыми когтями. Ира дико закричала от ужаса и, вскочив, попыталась стряхнуть с себя эту пернатую тварь, размахивающую крыльями и ожесточённо, с непонятной яростью клюющую её в затылок. Но безрезультатно... Отчаянно призывая на помощь маму, от страха не чувствуя даже боли, девчонка неслась к своему дому. Вернее, не одна она, а как бы одно целое, странное существо (так, наверное, виделось это со стороны) летело на неистово машущих крыльях... К счастью, мама уже бежала навстречу. Схватив петуха за горло, она с трудом отцепила его когти от плеч несчастной дочери. Швырнув драчуна, высунувшего язык от сдавивших шею маминых пальцев и уже закатывающего от нехватки кислорода свой единственный глаз, примчавшейся на шум соседке, крикнула: «Либо режь его сию минуту, Паша, либо я сама придушу его!»

   Ирку, с окровавленной шеей и глубокими ссадинами от когтей доставили в лечебное учреждение, обработали, наложили повязку, заклеили пластырем, сделали укол от столбняка.

   Этим вечером она, словно раненый, перевязанный бинтом солдат, сидела на кровати с книжкой-раскладушкой, купленной мамой в виде утешительного приза за все пережитые ею сегодняшние ужасы. Вошла соседка со стеклянной баночкой бульона, в котором плавала... щуплая голень злосчастного петуха.

   – Вот, держи гостинец и не поминай лихом нечестивца. Он понёс заслуженное наказание! – хохотнула она, поставив баночку на стол. Но худенькая ножка петуха в банке вызвала в Ирише неожиданную реакцию – ей вдруг стало нестерпимо жалко этого несчастного, и она залилась горькими слезами. У девочки началась настоящая истерика! Она плакала и винила всех и вся – себя, маму, соседку тётю Пашу, судьбу-злодейку. Вот сидит она живая, слегка пощипанная, а его больше нет... И это всё из-за неё!!! И даже похоронить Петю в старой коробке из-под туфель, как умершую кошку Муську, они не смогут... ведь ничего от него не осталось – даже косточки его наверняка уже отдали Шарику... Удивлённой соседке по настоянию мамы пришлось унести обратно свой презент.

   И всё-таки кое-что осталось у Ириши после той печальной истории, и не только в её памяти. Осталась реальная метка, Петина печать на затылке. Немного выпуклая, размером и внешним видом напоминающая чуть недозрелую ягодку малину. Позже, когда они с семьёй уже проживали в другом месте, все, кто видел эту метку, принимали её за обычное родимое пятнышко. Даже версию придумали, что, мол, мама Иры, будучи на сносях, захотела свежей малинки в осенне-зимний период, когда её уже и в помине не было, вот и отпечаталось её неисполненное желание на ребёнке в виде ягодки... А Ирка в этом и не разуверяла никого, боялась, что если узнают правду, то засмеют ведь!

   Бывает ли хлеб белым?

   А потом была весна, была Победа, была радость встречи! Отец вернулся живым и здоровым. Вернулся, чтобы увезти жену и дочь к себе на родину – в Украину. Однако уехать в этом году им не удалось – военнообязанный Александр был человек подневольный...

   Наконец, в сорок шестом году ему дали «добро» на отъезд. Были завершены все дела, куплены билеты, и молодая семья «сидела на чемоданах», с нетерпением ожидая отъезда.

   Но Иришке с мамой всё же пришлось ехать одним – папу Сашу опять неожиданно задержало командование для решения каких-то вопросов. Провожая на вокзале, он успокаивал их – задержка будет недолгой, они не успеют даже соскучиться. Вере очень не хотелось расставаться с мужем, но из коммуналки они уже были выписаны, там собирались поселиться другие люди, да и билет до города Николаева был на руках... А Иришка радовалась – она скоро увидит Москву – самый главный город, о котором ей часто рассказывала мама, и в котором она так давно мечтала побывать. И Красную площадь она увидит взаправду, а не на картинке, и даже опустится глубоко-глубоко под землю по бегущей лесенке и прокатится там, под землёй на самом быстром в мире поезде!

   И вот они с мамой едут в поезде, и Ира, сидя возле окошка, восторженно глядит, как проносятся мимо, сменяя друг друга, яркие, живые картинки. Ирише нравится ехать в поезде! Как же здорово, задремав под мерный стук колёс, вздрогнуть вдруг весело, когда прогрохочет, вихрем мчащийся навстречу по соседней колее, пассажирский или товарный поезд. Умчится, затихая, и за окном снова спокойный, уплывающий медленно, пейзаж с лесами и деревеньками, с железными мостами через речки, с ребятишками на пригорке, прощально машущими ладошками. Иришка тоже махала им в ответ, и ей было их немного жаль, потому что они остались на своём пригорке, а она, Иришка, совсем скоро будет гулять с мамой возле Кремля, и может быть, даже увидит самого товарища Сталина...

   Но не пришлось им ни Красную площадь увидеть, ни в метро прокатиться. Проторчали они с мамой весь день на вокзале, в огромной очереди, чтобы закомпостировать билет на Украину, а когда, наконец, этот вопрос решился, было уже поздно по Москве гулять. Тогда ещё неприятный случай произошёл с ними: их очередь уже приближалась к кассе, как вдруг Иринке захотелось по малой нужде. Вначале она терпела, мялась, но наконец, не выдержав, шепнула маме об этом на ушко...

   – Вот ведь, приспичило не вовремя... – расстроилась тогда мама, – что ж ты терпела до сих пор?! Побежали скорее!

   В здании вокзала на двери туалета висела табличка «Не работает» и им пришлось искать отхожее место на улице. Вернувшись, они обнаружили стеклянную дверь вокзала запертой... За ней стояли два милиционера – мужчина и женщина.

   – Впустите нас, пожалуйста! – взмолилась мама, – мы в кассу стоим... наша очередь вот-вот подойдёт... дочка по малому захотела, вот и вышли... – Но милиционеры повернулись к ним спиной.

   – Пожалуйста, откройте!!! – Мама отчаянно стучала в стекло. – Нам ехать надо, понимаете?! Да что ж вы за люди такие?!!

   Милиционер приоткрыл дверь, но тотчас же преградил дорогу пытающейся протиснуться маме.

   – Будешь хулиганить – в камеру закрою! Немедленно убирайтесь отсюда! – припугнул её этот злой дядька в форме и с кобурой на боку. Ириша очень испугалась тогда. Она даже зареветь не могла, настолько всё в ней внутри застыло от страха. «И всё это из-за меня...» – покаянно думала она и не решалась взглянуть на мать, боясь увидеть на её лице слёзы. Тогда бы Ирка точно не выдержала и разревелась бы во весь голос, потому что не могла видеть свою маму плачущей.

   – Давай уйдём... – тронула она маму за руку, – у него ведь пистолет, вдруг он... – Но в этот момент приоткрылась дверь и женщина-милиционер, опасливо оглядываясь, впустила их и велела быстрее бежать, пока его нет. Но они и так неслись со всех ног к кассе, страшась обнаружить, что потеряли очередь. К счастью, успели...

   – Почему они не хотели нас впускать? – недоумевала Иришка.

   – Наверное, решили, что мы собираемся по вагонам ходить, песни петь и у пассажиров деньги просить, – ответила мама, – увидели у меня гитару, вот и подумали так...

   Они вновь ехали в поезде, и привычные, мелькающие за окном вагона хвойные леса и берёзовые рощицы сменялись постепенно неприглядными выжженными степями, почти голыми, с пожелтевшей листвой, деревьями... а деревянные избы русских деревень – белыми хатками под камышовыми крышами... Унылые мелькали за вагонным окошком пейзажи, и на душе у Веры становилось как-то грустно и тревожно – что ждёт их там, в чужом, неизвестном городе? Как примет их незнакомая женщина – мать Александра?.. Иришка тоже погрустнела, ей совсем не нравились эти скучные картинки, да и настроение мамы невольно передалось и ей... Она уже без былого интереса глядела в окошко, рассеянно жуя бутерброд с колбасой и запивая водичкой «с пузыриками», от которой так щекотно становилось в носу.

   – А вот на Украине едят белый хлеб, – сказала мама, – он совсем не такой, какой ты сейчас ешь.

   – Белый? – удивилась Ира, – разве хлеб бывает белым?! Как это белый? что ли, совсем белый, как бумага?

   – А вот скоро увидишь! И узнаешь, какой он вкусный... – как-то не очень уверенно сказала мама, с сомнением оглядывая голые, безжизненные степи...

   Город Николаев встретил их хмуро. Августовское утро было довольно прохладным и ветреным. Вера натянула на Иришку свитерок и растерянно, с волнением оглядывалась по сторонам, выискивая среди встречающих женщину, которую видела лишь на фотографии – маму Александра... Она узнала её в невысокой даме лет сорока пяти, спешащей к ним вдоль вагонов по уже почти опустевшему перрону, и, вздохнув с облегчением, ступила ей навстречу.

   – А где Шурка? – спросила дама сердитым, как показалось Ирке, голосом. Выслушав объяснения Веры, вдруг затараторила, жестикулируя руками:

   – Ну, и зачем вы сюда явились? И где вы были тогда, год назад, когда было нужно, когда я вас так ждала?! Комнату отнял Жилхоз... самую лучшую комнату, с отдельным входом, с окном на скверик... Ну, конечно, я так и знала – мой сынок, как был, так и остался таким же безрассудным и беспечным! Сейчас надо было правдами и неправдами оставаться там до лучших времён. А теперь... может быть, вы скажете, что мне с вами делать?! И вы ещё будете меня уверять, что не получали моей телеграммы?.. я вас умоляю!

   Я ведь ясно написала, чтоб не ехали... Что, вы таки правда её не получили?.. Недели две назад послала... Четыре слова всего было: «Задержитесь отъездом Украине голодовка»...

   Ириша смотрела на эту чужую, сердитую тётку, и губы её дрожали, а из глаз вот-вот хотели брызнуть слёзы.

   – Мам... – тронула она руку Веры, – давай поедем домой... Эта тётя нас не любит.

   – Детка моя, прости... – тётя вдруг обняла Иришу и расплакалась. Не надо на меня сердиться, я ведь за вас переживаю. Ну, что ж, приехали и приехали... Разве не здесь ваш дом?.. Ничего, как-нибудь выживем! И не тётя я тебе, а бабушка, так и зови меня.

   – А я могу Вас называть мамой? – спросила Вера.

   – Ну, конечно, мамой, а как же ещё иначе? Ты ведь жена моего сына, а значит, и мне дочь. Вот мой старший сын взял в жёны женщину старше себя на десять лет... Она меня не называет мамой... И какая я ей мама, когда у нас с ней разница в возрасте всего пять лет?! – бабушка Рая засмеялась, как-то очень сразу похорошев. Обстановка неожиданно разрядилась сама собой, и, подхватив вещи, они двинулись в сторону трамвайной остановки.

   На втором этаже двухэтажного дома, где жила бабушка, где родился когда-то папа, было две светлые комнаты с большими окнами, и просторный коридор с верандой. Теперь он был общим с пожилой соседкой – бабушкой Ривой, той самой, которую заселили в некогда принадлежащую бабушкиной семье комнату...

   Иришке здесь понравилось – такие высокие потолки! А из окна одной из комнат открывался вид на широкую улицу, и по ней иногда проезжали машины и мотоциклы, и их так хорошо было видно с такой высоты!

   Вера, разглядывая на стенах гостиной фотографии в рамочках, обратила внимание на большой фотопортрет. На нём были запечатлены молодая Рая и симпатичный мужчина с улыбчивыми глазами.

   – Это отец Саши? – спросила она.

   – Да... Вернее, отчим... но он таки был ему настоящим отцом. И Раиса рассказала забавную историйку знакомства второго мужа с её детьми...

   Рая овдовела в двадцать один год. На руках осталось двое детей – два сына, пяти и четырёх лет... Сестра Евгения, приехав на похороны, пожалела растерянную, убитую горем сестрёнку, и решила забрать ребятишек к себе, в город Одессу.

   – Пусть поживут пока у меня. А ты устраивай свою жизнь, ходи на курсы, получай профессию. Работу себе подыщи. По деткам соскучишься, приезжай – автобусом сто с лишним километров – не так уж и далеко!

   Рая обучилась переплётному делу, работала в артели. Встретила хорошего человека, Сергеем звали... Поженились.

   Время от времени она ездила повидаться с сыновьями, возила им подарки, гостинца. Однажды Евгения сказала:

   – Надо, Рая, Мишку тебе домой забирать. Жалко мне с ним расставаться, приросла я к племянникам всем сердцем, но... В школу его уже пора определять, по месту жительства. А Шурка пусть пока ещё у меня побудет...

   – Это кто?.. – удивился Сергей, увидев кучерявого мальчонку.

   – Познакомься, Серёжа, это Миша... мой сын.

   – Как?.. у тебя есть сын?! И ты мне ничего не говорила об этом?.. Ну, ладно, я думаю, мы подружимся с Мишей. Миша, а я теперь буду твоим папой, ты не возражаешь?.. – Миша не возражал, новый папа ему понравился.

   Через год пришла пора поступать в школу младшему сыну. Рая съездила к сестре, привезла и его домой.

   – А это кто?.. – опять удивился Сергей.

   – Серёжа, знакомься, это мой второй сын... Саша.

   – ...Послушай, Рая, ну шо ты их по одному таскаешь, как котят?.. вези уже всех сразу!!! Сколько ещё их там у тебя осталось?..

   Сергей был своим приёмным детям добрым, заботливым отцом. Растил их с любовью, и они отвечали ему теплой привязанностью...

   В тысяча девятьсот сорок втором году Рая получила похоронку... Сергей погиб в бою смертью храбрых.

   – Шурка очень любил отца, – вздохнув, сказала бабушка Рая. – Он даже его отчество взял в память о нём... Ну, ладно, дорогие мои, не будем о грустном! Давайте-ка лучше сядем за стол, да перекусим, чем Бог послал...

   – Вот только простите за скудное угощение... засуха уничтожила всё! В магазинах совершенно пусто – хоть шаром покати... Правда, на рынке можно пока ещё что-то купить, но цены! Вы бы только видели эти цены... Хорошо, что в артели, где я работаю, выдают ежедневно хоть что-нибудь, чтоб только ноги не протянуть с голоду... Такие дела! Как будем зиму зимовать, не представляю... Ладно, сейчас буду кормить вас похлёбкой...

   – Ой, да я ж гостинцы привезла! – спохватилась Вера, радуясь тому, что не послушалась Сашу и в чемодан среди вещей сложила сэкономленные ею ещё во время войны продукты из мужниного офицерского пайка, часть которого он перевёл на неё, – тушёнку, рыбные консервы, галеты и печенье...

   – И она начала к изумлению и радости свекрови вынимать из сумки и чемодана всё это богатство, завершив своё действо «жирной точкой» – палочкой копчёной колбасы!

   – Вот только хлеба нет... – смущённо сказала Вера.

   – А мама говорила, что здесь у вас, на Украине, есть белый хлеб... – вспомнила Иришка, – вот бы попробовать!

   – А вот и попробуем сейчас! – Бабушка достала из шкафчика что-то, завёрнутое в полотенце. Она бережно развернула свёрток, и положила на стол четвертинку каравая... белого хлеба. – Вот, как чувствовала, купила на рынке. Только не спрашивайте, сколько я за него отдала! Это не важно... – Она отрезала ломтик хлеба и, протянув его Иришке, сказала: «Кушай, детка! И запоминай его вкус – не сможем мы баловать тебя этим лакомством, наверное, ещё долгое время»...

   Они скромно, без излишеств поели, не забыв угостить и соседскую бабушку, и Вера, чувствуя что угодила свекрови, подумала, как же хорошо, что она не успела сказать Саше самое главное... Если бы он узнал о её беременности, то уж точно не позволил бы ей тащить с собой эти тяжести.

   Передачка

   Светлое пятно перед глазами... Оно медленно растёт, заостряется углами и превращается в окошко. Иришка опять закрывает глаза... Где она?.. Ночью ей причудилось, будто она несчастная царевна, которую выхватил из постели и утащил к себе страшный Змей Горыныч. Утащил и бросил в темницу... Как же жутко ей было, совсем одной, там, в его тёмном логове, где скалились острыми зубками, повиснув под сводами, летучие мыши, где мелькали в черноте углов, попискивая, невыносимые твари с длинными, голыми хвостами... А она, спутанная накрепко тугой и липкой паутиной, пыталась встать с жёсткого и холодного каменного пола, чтобы убежать от огромного, чудовищного паука с множеством мохнатых лап... Иришка металась, звала маму, но... «Но где же я сейчас»?.. – подумала девочка... Забелённое наглухо окно пропускало только свет. За окошком слышны были людские голоса, карканье ворон... С трудом повернув голову, увидела она две пустые белые койки, тщательно заправленные тоже белым постельным бельём. Ириша облегчённо вздохнула – значит, она вернулась в светлый, обычный мир, пусть хоть и больничный...

   – Ну, что, детынька, оклемалась? Ну, и слава Богу... – Пожилая медсестрица с добрым, в морщинках, лицом, склонилась над Иришкой. – Жара, похоже нет... кризис миновал, так что всё страшное позади! И дело у нас идёт на поправку. А сейчас давай-ка сделаем укольчик! Нет-нет-нет, никаких возражений!

   Была зима сорок шестого года. Разбомбленная войной, высушенная жестокой засухой, Украина голодала... Родители и бабушка, уходя на работу, оставляли пятилетней Иринке треть стакана подсолнечных семечек и кусочек макухи – спрессованного жмыха. Вечером приносили немного крупы и по маленькому кусочку серого, вязкого, как глина хлеба, приготовленного из смеси муки и смолотых кукурузных стеблей... Из горстки крупы и высушенных листьев лопуха мама варила жидкую похлёбку, а если удавалось состряпать из кукурузной крупы немного мамалыги, тогда в их семье был настоящий праздник...

   Это было страшное время... Холод, одиночество и постоянное чувство непереносимого голода изматывали девочку. Она дрожала и тихонько плакала...

   Печка, растопленная отцом с раннего утра, к полудню успевала остыть, и Иришка пыталась согреться, глотая тёплую, кипячёную воду из укутанного в одеяло чайника, потом сама заворачивалась в это, ещё хранящее тепло, ватное царство, и терпеливо ждала возвращения родителей... Чтобы дочка не скучала, мама оставляла ей книжки с картинками и тетрадку с карандашами. Но, стынущие в холодной комнате пальцы плохо слушались, и рисунки получались корявые, а читать Ириша ещё не научилась... Да и картинки в книжке были уже сто раз пересмотренные, вот она и забиралась в одеяло к тёплому алюминиевому чайнику, представляя себе, будто он – это кот Мурзик, оставшийся далеко-далеко, там, где жили они прежде... Иришка скучала по нему, по его пушистой шёрстке и лапкам-царапкам, по его уютному мурлыканью... Она гладила чайник, шептала ему ласковые слова и... незаметно для самой себя засыпала.

   Однажды Ирише приснился сон, будто она – Герда, и они с Мурзиком оказалось в ледяном дворце Снежной Королевы... Она прижимала к себе котика, почему-то очень холодного и неподвижного, и шла босиком по ледяному пустынному дворцу Королевы и вся дрожала от стужи и страха...

   Оказалось, что Иришка, задремав, опрокинула чайник в постель, и вода, быстро остынув, захватила девочку в свой студёный плен. Вечером родители обнаружили её в мокрой, холодной постели продрогшую, посиневшую... Отпаивали горячим чаем, грели ей ножки в ведре с тёплой водой... Но ночью к бредящему от высокой температуры ребёнку пришлось вызывать скорую... «Двустороннее воспаление лёгких... – сообщил испуганным родителям врач. – Срочно везём в больницу»!

   – А кто тут у нас Ирина Ларская? Ей передачка!

   В дверях стояла нянечка с небольшим газетным кульком и, улыбаясь, смотрела на Иринку.

   – Это я... – прошептала сухими, потрескавшимися от жара, губами девочка, хотя и так было видно, что, кроме неё, в палате больше никого и не было. – Дайте мне... – Она высунула из-под одеяла тоненькую руку в полосатом серо-белом рукаве больничной пижамки и протянула её к заветному кулёчку...

   – Погоди... уронишь ещё... – Нянечка развернула пакет.

   – Ух, ты! Картошечка варёная... – с придыханием прошептала старая няня, – и где только достали?! – Она высыпала в алюминиевую миску три небольших белых картофелины.

   – Любят, видать, тебя родители... Немалых денег, наверное, стоило им это богатство! Мать-то твоя от себя отрывала, сама-то ходит, в чём только душа держится... да ещё на сносях... Скоро подарит тебе забаву, будешь нянчиться! Ты кого хочешь – братика или сестричку? Иринка не вслушивалась в слова нянечки – она заворожено глядела на мисочку с этим давно забытым лакомством... Сейчас она хотела только картошечку... Выздоравливающий организм требовал еды, и Ириша сглатывала судорожно слюну, а живот её отзывался болезненной, голодной судорогой...

   – Дайте мне одну... – попросила она умоляюще, – а одну себе возьмите...

   – Нет-нет! Мы у больных детей ничего не берём! – категорически заявила нянечка, и подставила Ирине миску. – Выбирай, которая на тебя смотрит! – Иришка выбрала картофелинку покрупнее и поднесла ко рту...

   – Хотя погоди! – вдруг сказала нянечка, – холодные они очень. Давай-ка я их согрею немного! Это быстро, потерпи ещё чуток! – Ириша с сожалением разжала ладошку, и старушка, открыв дверцу круглой металлической печки, стоящей в углу палаты, сунула в горячие угли миску.

   К тёплому воздуху, исходящему от натопленной печи и наполняющему небольшую палату, примешивался новый дух, невообразимо чудный, вызывающий спазмы в желудке и кружащий голову не слишком давними, но такими счастливыми воспоминаниями...

   Папа, вернувшийся с войны... Такой красивый – с белозубой улыбкой и тёмно-коричневыми, «бархатными» глазами... Он сидит за столом в гимнастёрке с расстёгнутым воротничком, а на его коленях сидит Иришка и перебирает блестящие металлические штучки, прикреплённые к его немного выцветшей военной форме. От папы пахнет табаком и ещё чем-то незнакомым, но таким родным... На столе гостинцы, что привёз с собой отец – всё диковинное, неизведанное, но такое вкусное! Мама, счастливая, улыбающаяся, с жарким румянцем на щеках, несёт кастрюлю из кухни, высыпает в миску горячую, пахучую картошку и кладёт на неё кусок масла... Иришка зачарованно смотрит на масло, которое так быстро тает, растекаясь ручейками и убегая вглубь миски, и уже готова разреветься оттого, что вот сейчас... сейчас ничего не останется от этого, такого вкусного и нежного лакомства... Как вдруг папа, сунув Иришке ложку, шепнул: «Быстро лови, а то убежит»! Иришка поймала остаток ускользающего чуда, отправила себе в рот, а папка, отщипнув кусочек от горбушки, со смехом отправил его следом вдогонку – так вкуснее! Потом они ели эту картошечку с солёными грибами, с колбаской, что привёз папа, и какими-то иностранными консервами...